Как тосклив этот тихий вечер…
Впрочем, в последнее время я постоянно тоскую – торопливыми утрами, когда ещё слипаются глаза, шумными днями, грустными вечерами, беспамятными ночами. Я никому не рассказываю о том, что со мной происходит. Удивительно, как я держу в себе столько отрицательных эмоций (термин психологии)? Но я уже давно разучилась говорить с людьми о своих печалях, я боюсь даже подсчитать, насколько давно – если я возьму календарик, окажется, что прошло каких-нибудь полмесяца.
Я приехала из Воткинска в Москву учиться на экономиста. В Москве я живу в квартире тёти и её мужа. Их сын работает и снимает комнату, а я пришла на его место. Хозяин квартиры фанатично религиозен. В левом углу его спальни висит икона. Хозяин может подолгу читать перед ней молитвы, а когда входит в комнату, крестится на икону.
– Уверуй во Христа! – требует он, встречаясь со мной за общим ужином. – Сейчас надо верить во Христа! Мы все ходим под смертью! Подумай о спасении души, соплюха!
Он, казалось бы, соблюдает все христианские заповеди – не убий, не укради, не прелюбодействуй и т. д.. Но среди моих знакомых нет, в общем-то, никого, кто бы убивал, крал или прелюбодействовал. Хозяин бил хозяйку тётю Ташу, видимо, запомнив заповедь: «Жена да убоится мужа своего». При мне они стараются выглядеть благообразной парой, но я слышу через стенку, как хозяин материт хозяйку, называет её сатаной. Хозяйка некрасивенькая, заморённая, красит волосы то в один, то в другой цвет. Она тоже молится, но мне кажется, что она стала верующей в угоду хозяину.
Их три сестры: моя мама, тётя Таша и Рина. Разница в возрасте через один год. У моей бабушки было три студенческие подруги: Даринэ, Наталья и Екатерина. В честь подруг она назвала своих детей. Маму назвали по-русски Дарьей вместо грузинского имени Даринэ, двух следующих – Наталья и Екатерина. Рина похожа внешне на моего дедушку, а мама и тётя Таша – на мою бабушку. Рина с юных лет блистала красотой. Мама тоже была красавицей, судя по старым фотографиям, а вот тётя Таша всегда была неказистой, как-то ей не повезло. Она приезжала к нам в Воткинск очень давно, мне тогда исполнилось пять лет. Можно сказать, что сейчас я увидела её вторично. Зато Рина… Рина, Рина!..
Я помню тетю Рину столько же, сколько и себя. Они с мамой дружили, были нежными сёстрами, а к тому времени, когда их родственные отношения ослабли, подросла я. С Риной я обсуждала свои детские и девичьи вопросы. Я сейчас так сказала о том времени, чтобы выразиться понятнее, а на самом деле в квартире Рины проходила вся лирическая сторона моей жизни.
Рина – писательница. Точнее, о её прозе говорят «Совершенная поэзия!». Рина пишет короткие рассказы, но удивительно метафоричные. Из её повествования сразу складывается картинка, похожая на жизнь, но очень светлую и прекрасную; в устах Рины всё привычное приобретает обаяние.
Я часто приходила к ней в гости. Я и сейчас помню всю обстановку её однушки на первом этаже. Интерьер её комнаты по часовой стрелке: дверь в кухню, диван, большое окно с широким подоконником, телевизор на столике, ещё одно окно уже на другой стене, стеклянный шкафчик, комод, стул, стенной шкаф. Два кресла мы двигали по центру комнаты. Помню и кухню по часовой стрелке: холодильник, раковина, плита, окно, табуретки и стол, накрытый клеёнкой с рисунком розами, осыпанными росой. Таким был наш храм.
Мы слушали диски с музыкой, подаренной Рине знакомыми композиторами. Рина не могла слушать музыку бесстрастно, всегда ручьями лила слёзы, я не преувеличиваю, из её глаз струились целые водопады. Я обнимала её за шею, целовала в глаза, а она отбивалась: «Анютка, дай пореветь спокойно, куда уже от тебя деться…»
Рина поразительно красива. Просто Ольга Ильинская. Не все ровесницы Рины сохраняют красоту, а у неё идеальное лицо. Я даже спрашивала Рину: «Что ты делаешь, чтобы быть такой красивой?» Она ответила: «Во-первых, у меня душа красивая, а во-вторых, я умею хорошо одеваться». Да, она и в этом выигрывает перед другими. Рина всегда элегантно одета, причем её костюм с фантазией, с изюминкой, с оригинальными деталями. Писательство никогда не приносило Рине золотых гор, она готова была лишний раз не купить себе деликатес, а купить духи или ювелирное украшение.
Я сама до девичьей поры больше носила спортивную одежду – считала, что молодым всё идёт, да и на каждый день казалось удобнее. А потом мне захотелось хоть чуть-чуть походить на царственную Рину. Я тоже стала искать платья, служащие и днём для кабинетной работы, и вечером для театра, шарфы, броши. Конечно, моя работа над образом напоминала сцену из комедии. Некоторые вещи из моего прежнего гардероба я жалела, пыталась продлить их жизнь. И приходила в школу, например, в блузке, клетчатой юбке и кроссовках. Или по-другому: в классическом чёрном костюме и футболке с плотным воротником, ещё надевала бусы под этот воротник. Сейчас я, правда, вышла из обломков подростка. Сколько сложных цепочек нужно пройти, чтобы приблизиться к совершенству – выглядеть безупречно, помнить о каждом своём движении и слове и, конечно, каждый день бояться, страшиться сделать что-нибудь подлое…
Моя шаблонная неприметная мама с неодобрением глядела на меня. Она не понимала, что это за причуда – каждый день менять наряд и приглядываться к макияжу.
– Думаешь только о тряпках! – говорила она. – Главное – то, что у тебя внутри, а не то, как ты намазала губы!
Сама мама одевалась безвкусно, во что-то обвислое. В отличие от аристократки Рины она была мужичкой.
– Мама, пожалуйста, поставь ноги красиво, – просила я её, когда она сидела с раздвинутыми ногами.
– А я хочу так сидеть.
– Но это же неинтеллигентно.
– А я не интеллигентша.
Во время одной из наших ссор, когда я собиралась на день рождения одноклассницы, она закричала: «Финтифлюшка, так тебя и перетак!», разодрала на мне блузку и порвала бусы. Я сменила блузку, жалела, что пропали бусы – их подарил папа.
Мама с папой разошлись, когда мне шёл тринадцатый год. У папы появилась другая женщина. Он убеждал меня, что будет любить меня и заботиться обо мне. А мама сказала, что папе теперь не до меня с другой семьёй.
Папа жил с другой женщиной, а у мамы занимал деньги, поздравлял её с праздниками, заходил к нам просто попить чаю. Наконец он поссорился со своей женщиной. Мама две ночи не ночевала дома. Я потом спросила её: «Вы развелись или нет? Кто ты ему, сестра или любовница?»
– Понимаешь, мы жили вместе четырнадцать лет, – объяснила она. – В любом случае между нами что-то останется.
– Что значит – что-то? Вы решите, вы муж и жена или посторонние люди?
– Это мы – посторонние? Да у нас же ты родилась, какие мы посторонние? Нет уж, брачное время не выкинешь из жизни.
Я была даже рада, когда папа женился на своей женщине. Наши с ним отношения постепенно сошли к вопросам: «Как дела, как учишься?» и т. п.
Я помню, как я увидела Рину в сильнейшем волнении. Она на одном дыхании пересказала мне рассказ Зинаиды Гиппиус. Необъяснимая жестокость двигала деятелями революции. Мать маленькой девочки оказалась в тюрьме как «враг народа». В довершение всего, красноармеец убил собачку ребёнка.
– Что это, неужели ради этого ужаса нужна была революция? – Рина воззвала ко мне, словно к Богу или хотя бы ангелу. – Прочитай это, ну, прочитай, вот, смотри!
– Я сама всегда поражаюсь человеческой жестокости, – согласилась я. – Но революция была неизбежна. Крепостное право…
– Крепостное право отменил Александр Второй, которого убили.
– Но всё равно ведь кто-то жил лучше, а кто-то хуже.
– Зачем ради этого нужно было разрушать библиотеку Блока? – Рина вертела и царапала чайную ложку с фигуркой попугая на конце черенка. – Как можно это осмыслить и понять?
Я всегда чувствовала то же самое. В революцию люди сделали много зла, пытаясь построить светлое царство. Я бы сама защищала людей, которых мучили лишь за то, что они «белые», закрывала бы грудью. Но я и не разделяю модное сейчас мнение, что революция принесла только плохое. Мы сейчас забываем о том, что интеллигентные люди формировались в дворянской среде, а множество других не умели даже читать и писать. Я бы хотела, чтобы было хорошо всем. Но, так или иначе, мы живём в постперестроечное время, обсуждаем, когда было хуже, а когда лучше, и не можем жить по совести в своём мире.
У Рины появился мужчина незадолго до моего отъезда. Она жалела его, говорила, что у этого человека сломана вся жизнь. «Несчастный» человек вечерами материл политиков, а заодно сними и Рину. Её подруги стали обходить Ринину квартиру. Я тоже уже не приходилась ко двору.
Наконец Рина и её любовник уехали в другой город. Она иногда заводила об этом речь – дескать, ему плохо тут, у него недоброжелательная родня… Я не думала, что они действительно сорвутся с места, а один раз пришла к Рине и не застала её. Сосед Рины сказал, что она уехала в другой город, а куда – неизвестно. Моя мама ничего об этом не знала. Я поспрашивала о Рине у её подруг, но они по очереди удивлялись, узнавая от меня об её отъезде. А вскорости и я уехала в Москву.
Порвались мои колготки. Затяжка на колене похожа на лесенку. Я и не заметила, как зацепилась. Теперь придётся покупать новые колготки. Я долго и горько плачу, словно случилось самое главное горе в моей жизни.
К хозяину пришли друзья – жутковатые типы. Он сказал, что они из христианской общины.
Я прошла в прихожую взять из кармана пальто ручку. Там я столкнулась с хозяином. Он уже нагулялся с братьями во Христе.
– Зараза! – заорал он и накинул мне на лицо полотенце. – Закрой морду, чтобы никто тебя не видел, уродина!
Хозяйка обычно не давала ему срывать злость на мне, но в ту минуту она спала в их комнате, её расслабил алкоголь.
В университете ко мне подошла Мария Николаевна. Я мало её знаю, впрочем, как и всех педагогов. Внешне она выглядит печальной, потерянной. Редко смеётся. Мария Николаевна носит закрытые платья, от которых, возможно, не отказалась бы моя прекрасная Рина. Но уныние Марии Николаевны задаёт тон её одежде – платья тоже выглядят грустными, обвисшими. Временами преподавательница носит чёрную косу – в начале года я видела её с косой, потом – с короткими волосами. Я подумала, что Мария Николаевна постриглась, но сейчас она опять ходит с косой. Мария Николаевна попросила меня пожить в её квартире, пока она уедет на семинар. Это была моя первая и последняя удача за время учёбы. Я ухватилась за неё обеими руками, точнее – за ключи от квартиры Марии Николаевны.
– Спасибо, Анюта, – сказала она.
Я мысленно горячо благодарила её. Спасибо, Мария Николаевна, что вы уезжаете на семинар и оставляете мне пустую квартиру, я буду вашей вечной должницей.
Оставив моим хозяевам адрес Марии Николаевны, я перешла жить в её квартиру. После учёбы я смотрела телевизор, потом соскучилась – пошла уже такая ерунда. Я открыла книжный шкаф и достала то, что стояло ближе. Оно оказалось общей тетрадью с надписью от руки: «Вероника Долина». Открыв тетрадь, я увидела переписанные стихи Вероники Долиной. Я достала ещё две тетради. На обложке одной была надпись «Мирра Лохвицкая», другая не была подписана. Я раскрыла подписанную и прочитала: «Недавно я купила обтягивающий костюм из сиреневой тонкой кожи».
Я захлопнула тетрадь. Но мои моральные принципы не долго удерживали меня от соблазна. Ведь никто не узнает, если я прочитаю дневник Марии Николаевны. Да я и не причиню ей зла, сохраню все её тайны в себе. У меня нет друзей, мне и сплетничать-то не с кем…
Я открыла тетрадь.
«Недавно я купила обтягивающий костюм из сиреневой тонкой кожи. Приятельница, работающая в компьютерной фирме, уговаривала меня: «Я тебе продам его по низкой цене, ты блеснёшь хоть на работе, хоть на вечере!» Я видела только свёрнутую блестящую кожу, не мерила костюм, но меня соблазнила фраза: «Продам по низкой цене». Я купила костюм. Сегодня я любовалась в зеркало на себя в костюме. Моя соседка была зрительницей этой демонстрации мод.
У меня большая грудь и широкие бёдра. Узкие брюки выгодно подчеркнули толщину моих бёдер. Жакет оказался глубоко декольтированным. Я не могла наклониться – так было открыто тело. Может быть, о большом размере груди мечтает не одна студентка из нашего университета, но я только проиграла. Я попробовала надеть этот костюм с блузкой, но гипюровая нежность никак не вязалась с агрессией блестящей кожи.
– Сейчас так модно, – сказала мне соседка. – Подожди, скоро в моду войдут закрытые блузки и пышные юбки.
Я со вздохом уложила костюм обратно в пакет. Всё-таки высокая мода не для меня.
Видела репродукцию картины Тициана «Кающаяся Мария Магдалина». Я преклоняюсь перед Тицианом, но меня не впечатлила его Мария Магдалина – рыхлая девица с неинтересным простоватым лицом. Мне больше нравится Мария Магдалина Александра Иванова («Явление Христа Марии Магдалине») – изящный профиль, изумлённый взор, её мучение, сменяющееся удивлением. На картине Иванова она вся была – женственная красота, а тициановская – пошленькая модель. Я только позже вспомнила, что Мария Магдалина и была блудницей, а не царственной дамой. Может быть, в таком случае Тициан верно раскрыл её образ и я зря его обидела?
Этажом выше нашей квартиры жила девушка Лида. Её хорошо знал наш подъезд. Она постоянно ходила по площадкам с мальчиками. Они хохотали, пили пиво, ругались матом. Лида водила своих друзей и домой – её мать работала проводницей, Лида почти всё время жила одна. Лида практически не хулиганила; временами напивалась допьяна, лежала на лавочке или бродила по двору и напевала какой-то бред. Лида была хорошенькой, но выглядела очень неряшливо. Она безобразно выстригала волосы, носила майки, больше похожие на бюстгальтеры, огромные кроссовки. Впрочем, это не мешало парням влюбляться в неё, если можно сказать об этих отношениях «влюбляться». К Лиде ходили то одни, то другие юноши, иногда я видела их во дворе на лавочке с другими девушками. Поведение Лиды возмущало всех жильцов, но она была неотъемлемой частью нашего подъезда, словно крест, который нам суждено нести.
Как-то раз Лида пришла в нашу квартиру – трезвая, на удивление скромная, даже робеющая. Она сказала мне и Николаю Дмитриевичу: «Давайте сядем». Мы сели. Лида оттягивала на шее огромный платок с бахромой, тяжело дышала. Наконец она сказала:
– Я люблю Николая Дмитриевича.
Я поразилась, даже испугалась Лиды, тоже взволнованной и трепещущей. Николай Дмитриевич казался по-княжески спокойным, но у него дрожали губы, он прикусывал их, чтобы не была заметна дрожь. Я хорошо знала это проявление его тревоги.
– И что ты хочешь? – наконец спросил он у Лиды.
– Признаться в своей любви. Ей слишком мало места во мне одной.
– Лида, но ты же понимаешь, что у нас есть семья… – я тоже подала голос.
– Вы думаете, что я этого не понимаю? – Лида выпрямилась, её глаза заблистали, голос стал металлическим. – Мне важно, что я люблю Николая Дмитриевича. И люблю его семью. Люблю вас за то, что вы каждый день видите его.
Я увидела Лиду неожиданно красивой. Всё-таки как проигрывают девушки, наряжаясь в полумужскую одежду, обкалывая себя железом, подкрашивая веки тёмным… За этим имиджем не всегда заметно, что они прекрасны, а Лида цвела красотой и при этом несла в себе сверхъестественное величие. В нашем розовом полосатом кресле сидела истинная Валькирия.
– Моя любовь никогда не помешает вашему счастью, – продолжала Валькирия.
Счастью? Можно ли было назвать это счастьем? Валькирия не знала, что происходило в стенах нашей квартиры. Каким некрасивым и старым становился джентльмен Николай Дмитриевич, как он упрекал меня за то, что я не могла иметь детей…
С той поры я несколько раз встречала Лиду на лестничной клетке. Она обычно стояла с каким-нибудь мальчиком. Заметив меня, начинала истерически целовать его, стонать, хотя раньше она просто обнималась со своими приятелями, по-своему была даже скромна. Нашей с Николаем Дмитриевичем жизни Лида больше никак не касалась, но я жила под Дамокловым мечом. Я знала, что в хулиганке Лиде скрыто бурное всепоглощающее чувство, какого не знали ни я, ни Николай Дмитриевич в нашей строгой жизни. Я чувствовала, что жить так, как раньше, невозможно, что полупорядочная девица разрушила наше грустное спокойствие. Я каждый день ждала, когда возмездие Валькирии обрушится на мою голову…
В тот памятный день я допоздна задержалась на юбилее. Дома меня встретила у лифта соседка, точно она ждала меня, и рассказала, как Николай Дмитриевич привёл в квартиру женщину со светлыми волосами, на вид она показалась соседке его ровесницей. Соседка не горела желанием защитить нравственность нашего брака, просто решила сделать мне больно как можно раньше. Об уходе Николая Дмитриевича она сообщила нашим соседям сверху и снизу. А вскоре мы узнали ещё одну страшную новость: вскрыла себе вены Лида.
Я навестила её в больнице, принесла ей вкусненького. Спрашивала Лиду: зачем она на такое решилась? Я предложила ей свою помощь, если у неё есть хоть какие-то трудности.
– Кто мне поможет? – вздохнула Лида – Кто вернёт обратно время, когда было хорошо? Я видела улётную любовь в вашей семье, а теперь… Как Николай Дмитриевич мог от вас гулять налево? Разве можно изменить вам? Я не знала, что он такой…
Лида снова воплотилась в Валькирию. В бледных больничных стенах и тонкой невесомо рубашке тело Лиды засияло серебром. Никогда я не видела её кожу такой бескровной, её лицо было раньше обычным розовым. Но Лида не казалась беспомощной серебристой девой – она была воительницей, Валькирией, возмездием.
Я собиралась навестить Лиду ещё раз. Долго не могла выбрать время, а когда пошла в больницу, узнала, что Лиду уже выписали. Мать отвезла её в другой город – поступать в вуз.
Мне всё ещё видится сжигающий взгляд Лиды. Я узнаю её в каждой студентке – слава Богу, девочек в джинсах у нас полно. Когда они зовут меня: «Мария Николаевна!», когда глядят на меня пристально, мне кажется, что за мной пришла моя Валькирия. Но мои ученицы – лишь списки с Лиды, бледные повторения, возможно, поэтому они ещё милуют меня – отпускают жить, трепещущую в ужасе. После развода я не вижу Николая Дмитриевича – мы работаем в разных районах, а на встречи с друзьями я стараюсь не ходить – боюсь столкновений с ними».
Сразу же после этой записи следуют стихи Вероники Долиной.
«На наших кольцах имена
Иные помнят времена.
Умелою рукой гравёра
В них память запечатлена.
Там, кроме имени, число,
Которое давно прошло,
И год, и месяц – наша дата.
Тот день, что с нами был когда-то.
На наших кольцах имена –
От дней прошедших письмена.
И если я кольцо утрачу,
Тех дней утратится цена.
И я кольцо своё храню.
А оброню – себя браню.
Стараюсь в нём не мыть посуду,
Оберегать его повсюду.
Так, из-за слова и числа,
Я все обиды бы снесла.
Своё кольцо от всех напастей
Я б защитила и спасла.
Кольцо храню я с давних пор
От взора вора, вздора ссор.
Но в мире нет опасней вора,
Чем вор по имени раздор.
Моё кольцо меня спаси!
Возьми меня, перенеси
В тот самый миг, когда гравёр
В тебе свой первый штрих провёл».
Я закрыла дневник Марии Николаевны. Как похоже всё это на меня! Я тоже одна, тоже живу галлюцинациями – какими-то Валькириями, Ольгами Ильинскими… Горько жалею теперь, что поступила сюда на экономиста. Я мечтаю жить в Воткинске, хотя бы без высшего образования, хотя бы работать дворником, но там, где мне всё дорого. Здесь, в Москве, мне постоянно грустно. Все вокруг чужие. Моих хозяев я не считаю близкими людьми, потому что они не воткинские.
Всем знакома ситуация, когда пожилых людей оставляют их дети, когда их друзья живут отдельной неизвестной жизнью, когда одинокие заболевают и не могут рассчитывать на чью-то помощь. Такое понятно, если несчастны семидесятилетние. А если в такие обстоятельства попадает студент, он вызывает лишь ироническую улыбку: «юность, восприимчивость к печали… это пройдёт». Я понимаю, что никто не обязан мне сочувствовать, но неужели трудно изобразить страдание просто из вежливости?
Мне исполняется девятнадцать лет. День рождения выпал на воскресенье. В прошлый раз он выпал на субботу. Я помню, как тяжело прошёл тот праздник, и теперь меня повергает в уныние мысль о дне рождения, выпавшем на выходной день. Я перестала понимать людей, желающих отмечать дни рождения в выходной.
В прошлом году мы с мамой решили съездить в субботу в огород. Это был день моего восемнадцатилетия, но вместо праздника мы решили разруливать все дела с грядками.
Мы тогда ехали в старом дребезжащем автобусе с тёмными клетчатыми занавесками. Сквозь мутные стёкла я видела коричнево-рыжий лес, голые деревья вдоль грязной дороги, блеклую траву. Трудно было поверить, что это тот же самый красочный лес, которым я любовалась летом. Мы с мамой тоже оделись в то, что не жалко – затасканные куртки, штаны. И только небо над нами празднично голубело, солнце не согревало, но блестело золотом. Я удивилась нарядности этого неба над нашей в прямом смысле слова серой жизнью.
Сейчас мне предстоит такой же унылый день рождения. Мама прислала мне денежный перевод и открытку. В открытке она поздравила меня и сообщила, что не приедет – не имеет смысла тратиться на билет, когда в понедельник уже нужно на работу. Мама предложила мне отметить день рождения в кафе с подружками. Но я не подружилась ни с кем из однокурсниц. Конечно, будь мой день рождения в будни, я могла бы их угостить, но если я отмечу праздник в выходной, об этом никто не узнает – моя дата рождения никому не известна. Мои хозяева тоже её не знают. Вернись Мария Николаевна, я бы отметилась вместе с ней, но её не будет ещё три дня.
Я решила сходить в магазин и купить что-нибудь на стол. Выйдя из квартиры, я подумала: а зачем, собственно, покупать деликатесы себе одной? Что я буду делать с коробкой торта и бутылкой вина? Но если я уже оделась, имеет смысл сходить купить макароны – в холодильнике почти ничего нет.
Я пошла к лифту и тут же столкнулась с Риной.
– С днём рождения, Анютка! – Рина обняла меня, при этом не выпуская из рук тяжёлые пакеты.
Я приникла к Рине. Наконец ко мне вернулась моя жизнь – то, что я знаю и люблю. Рина стала настоящим чудом, возникшим на площадке.
С трудом оторвав голову от её плеча и щеки, пахнущей духами, я спросила:
– Риночка, как же ты меня нашла?
– Приехала тебя поздравить. Зашла к Ташке, а она мне дала этот адрес. Примешь меня?
– Приму! – я засмеялась и опять прильнула к Рине. – Только давай прогуляемся до магазина, у нас в холодильнике мышь повесилась!
– Ничего не надо, всё со мной! – Рина разняла руки и покачала пакетами.
– Ну, раз так – пошли! – я, как в детстве, взяла Рину за руку и потянула к двери. – Слушай, а… он тоже приехал с тобой? – Под «ним» я подразумевала Рининого мужчину.
– Давай я потом расскажу, – она нахмурилась, поняв меня. – Лучше ты расскажи, как живёшь в столице?
– Как я живу?.. Ой!.. – я опять обняла Рину. – Я поняла, что моё счастье вернулось вместе с тобой! Пойдём отмечаться!
227
Загрузка...
