Она просыпалась рано. Уже около пяти утра щемящий болезненный холодок вдруг возникал под ложечкой и с каждой минутой овладевал всё новой и новой клеточкой тела, превращаясь через какие-нибудь полчаса во всепоглощающую, зачастую ничем не объяснимую тревогу. Чтобы избежать этого непереносимого состояния, она старалась тут же подняться, включить телевизор, сделав звук едва слышным, и шла под обжигающе холодный душ. Тревога не уходила, но тело, измученное ледяными уколами воды, становилось таким лёгким и неосязаемым, что и с противным ощущением меж рёбрами можно было вполне примириться. Кофе она не любила, полагала его напитком скорее светским, нежели домашним – в кафе, на фуршете, за болтовнёй с приятельницей – да, пожалуй, но не дома. Чай и только чай. От него становилось так ясно и свободно в голове, что возникал вполне резонный вопрос к самой себе: «Ну что ты, придурковатая, мечешься? Тревога у тебя… Неврастеничка, климатеричка, хрен собачий».
Он просыпался значительно позднее её, долго продирался сквозь утренние, нет, не кошмары, а нечто значительно более страшное, — такое реальное и осязаемое, такое тягучее и обволакивающее, что, казалось, никогда не кончится, будет продолжаться всю его оставшуюся жизнь и к сну, этому ласковому убежищу многих, не имеет никакого отношения. И всё-таки он просыпался, и медленно разжимал кулак, в котором был лихорадочно зажат угол истерзанной простыни, и медленно обводил иссохшим языком несвежие недра, ничем не напоминающие слизистые – так сухи и непринятны они были. Принять душ он не успевал – в отличие от неё любил долгое томительное вечернее отмокание в тёплой и жёсткой воде, когда необыкновенная лёгкость охватывала уставшее, такое не любимое самим собой тело.
Она работала не очень далеко от дома. И порой с удовольствием ходила пешком, стараясь каждый шаг с силой впечатывать в дорогу, чтобы этот шаг отдавался там, в больном подреберье, и дрожащая тревога чтоб свернулась в угловатый клубок и затихла на время, чтобы завтрашним утром развернуться в полную мощь.
Его офис находился практически в пригороде. И он, вечно опаздывающий, всюду трагически не успевающий, метался по кромке тротуара центральной улицы и щурил близорукие глаза, чтобы рассмотреть номер нужной маршрутки, и, как правило, пропускал свою машину, потому что увидеть что-либо за ветровым стеклом этих флибустьеров городских магистралей было невозможно. Он сто раз давал себе слово махать рукой перед любым микроавтобусом: если не тот, ничего страшного, остановится и уедет, а если тот, то слава Богу. Но вечный, практически неосознанный страх, даже неизвестно перед чем – ну не станет же его в самом деле бить этот шофёр, которого так некстати остановили, – мешал ему. Нет, даже не страх, скорее чувство неловкости: люди в машине спешат, а тут он со своей подслеповатостью… Дорога на работу превращалась в настоящее испытание, по сравнению с которым разгневанный взгляд шефа был как комариный укус, и то когда этот кровосос уже устал и сыт, и кусает не из жажды насыщения, а просто так, по привычке. Но зато были выходные дни. У неё отступала тревога. Его отпускала тоска. Даже эти неизменные спутники, эти последовательные верные мучители, очевидно, хотели посмотреть на обморочных лебедей в городском парке и поёрзать на до блеска натёртой миллионами задов убогой садовой скамейке.
Она любила не столько кино, сколько атмосферу кинотеатров. Тех, старых, без бесовских игровых автоматов, без полуприличных ароматов хот-догов, практически не осталось, но она знала один и ей было в общем-то всё едино, что там показывают на экране, хоть взгляда от старого пожелтевшего полотна не отрывала и даже немножко плакала порой, и легко смеялась, прикрывая рот тыльной стороной узкой ладони.
Он предпочитал другие удовольствия. Стадион – что бы там ни происходило: футбол, забеги – всё равно. Любил полупустые трибуны и вкус горячего чебурека, застывающим соком которого он неизменно заливал левый уголок воротничка рубашки.Засыпали они на удивление легко и радостно, едва коснувшись – он – тяжёлым круглым затылком, она – влажной уставшей впадиной виска – мягкого чрева подушки.
Она жила в однокомнатной квартире унылого «спального» микрорайона.
Он занимал просторную комнату в коммуналке, в самом центре города.
Они никогда не видели и не знали друг друга.
1 580
Загрузка...
