Ветер обдает шею холодом. Брови хмурятся, глаза — щурятся: выискивают средь золотистого моря пшеницы силуэт.
Его.
Волосы трепещутся — бьют по щекам и скулам, задевают глаза. Но взор небесных очей непоколебим — она ждёт.
Его.
Лишь его.
В полдень — ныне время перевалило за обед — обещался приехать. Она ждёт.
Небо хмурится — грубо кутают в свои объятия яркое дитя-солнце — надежду — что отчаянно бросает лучи на землю. Колосья пшеницы — море — ложатся под сильным натиском ветра: легко дрожат, стоит ветру поутихнуть; замирают — ветер затихает.
Надежда горит в небесных очах пожаром — горит жарким пламенем в груди, разгораясь лишь сильнее с каждой секундой.
Тучи закрывают светило окончательно, и небо льёт слезы: ветер силится сравнять с землёй пшеницу и стойкую деву. Что ждёт. Что надеется.
Потому что…
Когда-то прочная нить обрывается с болезненным звоном — тяжёлые капли дождя падают на лицо, мочат волосы. Взгляд тускнеет — пожар тухнет в секунды, редко вспыхивая с новой силой — пытаясь возобновить процесс горения. Процесс надежды в мыслях.
Силы терпения.
Над головой звучит рокот грома: глушит плач неба, пытается сгладить болезненный стон души. Сверкает яркая слеза — на небе молния; надежда рассыпается взлохмаченными кудрями по плечам, оставаясь безжизненно лежать. Ветер смолкает: он не придёт.