Станислав Малозёмов
«Философия одиночества»
Идеального одиночества не бывает. Идеальное — оно ведь страшное. Оно по жуткости обгоняет голливудские страшилки с бензопилой и как бы обкуренными зомби. Ужас полноценного одиночества в том, что куда ни плюнь – ни в кого не попадаешь. Нет никого.
Мух нет!!! Повторю для убедительности тем, кто не полностью осознал ужас: НЕТ МУХ!!! Цеце, помойных, зелёных, толстых как вертолет и дрозофил нет. Никаких вообще. Ты есть, а мух нет! Кому рассказать — не поверят ведь. Но рассказывать некому. Нет никого. Одиночество только. Простых бомжей — как унесенных ветром – нет даже в самых раздолбанных подвалах. Не говоря о заколдованных в камень дикторах ТВ, бесноватых телеведущих и птицах голубях, которые обычно и сами всюду, и в тебя сверху попадут всюду и всегда. Отсутствует всё перечисленное. Ты сам один ходишь по любому запрещенному пространству и руки тебе не вяжут, в обезьянник не несут. Можешь лезть туда, где табличка с траурной каймой « НЕ ВЛЕЗАЙ — УБЬЕТ». Потому, что не убьет. Включать то, что должно умертвить гарантированно наповал — некому. Нет никого нигде.
При полновесном одиночестве нет даже твоего отражения в зеркале, в магазинах нет мерчендайзеров и, самый кошмарный кошмар – кассиров и оловянных солдатиков-охранников нет. Бери сколько войдет запазуху и подмышки, и неси. Но куда? Нигде никого нет и дать кому-нибудь что-нибудь понюхать из взятого даром – не дашь ничего. Некому! Вот оно, хрестоматийное одиночество!!
Но это ещё можно пережить, хотя будешь попутно болеть оспой, чумой и холерой, которые хоть и не так страшны, как одиночество, но зато безопасны. Потому как никого нет кругом и заразить хочется хоть одного, но некого, да и как их лечить — всё равно никто не помнил бы, если бы вообще был. Но нет никого.
Пережить невозможно то, что некому дать в морду. Одинокий бродишь ты по закоулкам, чтобы встретить поперек дороги негодяя, который прикажет нагло:- Эй, ты, доходяга, закурить дай! И ты вместо закурить, потому, что бросил, даёшь ему быстро в морду, чтобы он не успел дать тебе раньше. Но нет никого в закоулках. Полицейские под заборами не сторожат преступников. Потому, что никого нет. Преступников тоже унесло ветром перемен и одиночества. И полицейским нефиг торчать в подворотнях, хотя бы потому, что их самих тоже нет.
Пережить невозможно и отсутствие женщин. Любых. Уборщиц, бизнес-леди, сиделок у платных туалетов, злобных медсестер со шприцами наперевес, тёток, продающих на базаре пончики в огромных полиэтиленовых пакетах, юных дурёх, изуродованных татуированными бабочками, змейками и китайским иероглифами, которые они не смогли выколоть только на зрачках глаз, воспитательниц маленьких мерзавцев, чьих-то несуществующих маленьких злодеев, которых не произвели на свет те, кто должен был произвести, но не смог, потому что его нет. И женщины нет. Можно, конечно, порыться, поискать в капусте, но кому это надо? Тем более, что — где? И кто рыться будет? Нигде никого!! Одинокий ты идешь в дамскую святую-святых – в солярий, потом в тайскую массажную, в контору по выращиванию когтей, ресниц, грудей и сбриванию не с головы волос. Но ужас: пусто и там. И мух тоже нет!! Нет мух — нет жизни! Потому как одиночество, да без мух и женщин – это совсем уж и не жизнь.
А куда деваться? Где быть не одиноким?
И тут тебя озаряет внутренняя заря! Осеняет тебя скрытое временно в глубине головы спасение! Есть же пока не идеальное, можно даже сказать банальное и тривиальное, совсем не страшное одиночество. Оно не настоящее, оно придуманное, чтобы только напоказ страдать понарошку в жизни прекрасной и удивительной, где кругом сплошной восторг, веселье, гульба с балалайками да гармошками, девчонки с айфонами, юноши в прыщах, но на папиных «тойотах» и с «парламентом» в еще молочных зубах. Где всюду, куда ни плюнь, мухи на выбор. зеленые, серые, полосатые, даже тараканов тьма — хоть продавай, причем в любом месте, достойном жизнедеятельности граждан. А страдать – лицедействовать притворно прямо-таки надо. Иначе будешь недооценен приличным обществом, которое видит в страданиях от одиночества всё самое человечное в самом человеке. И душу трепетную чуют, и аристократизм, и даже каким-то образом видят в тебе интеллигентность и внутренний надрыв, что возвышает и приносит социальную пользу.
И ты тогда идешь куда? Правильно идешь. Домой. К жене. Ей тоже одиноко, бедняге. Вот пьёте вы на кухне вечером какао с печеньем, отгоняя от стаканов зеленых мух и заедая какао сыром «пошехонский», и хорошо вам, потому, что ждете — кто первым застрадает одиночеством. Минут через десять после окончания сыра и печенек она тихо говорит, глядя в пустой стакан как в могилу: — «Боже, как мне одиноко!». И, нервно заламывая ручки с крошками печенек на пальцах, усилием мощной воли выдавливает из одного глаза сразу две слезы, что не любой сумеет. «Боже, как одиноко мне в этом мире!!»
Вот в этом месте ты гладишь её по спине, по шерстяной кофте, и утешаешь:
— Ну, успокойся, дорогая. Ты же веришь в бога, раз уж с ним разговариваешь?
Он тебя тоже любит. И он всегда с тобой!
— Всегда со мной, — эхом повторяет она, отрывая взгляд от дна стакана.
— Значит ты уже не одна и не одинока!
— Не одинока, — повторяет она монотонно, как сомнамбула.
— Ну, вот и славненько, – говоришь ты и глядишь за окно. А там, конечно – пустота. Ни машин, ни шагов, ни тёток с пончиками, ни девчонок с кольцом в пупке. Никого. И мух не видно. Нет мух! Никаких. Ни цеце, ни толстых зеленых. Как положено в идеальном одиночестве.
И ты идешь к зеркалу, чтобы убедиться, что и в зеркале – тоже никого…