В нашем проектном институте было много молодых девушек, но для окружающих мы составляли всего лишь серый фон, на котором необыкновенно ярко выделялась своей внешностью наша Инна: высокая, стройная, жизнерадостная блондинка. Особенно хороши были у Инны глаза – не глаза, а глазищи! Сейчас я уже знаю, что это была не очень здоровая красота – такие огромные глаза, как правило, свидетельствуют о том, что у человека имеются проблемы со щитовидкой – но тогда я этого не знала и думала, что Бог просто одарил Инку чудесным небесным ликом. Я очень дорожила нашей с Инной дружбой. А как было не дорожить, если мама у неё работала шеф-поваром в ресторане при гостинице для иностранцев, и мы с Инкой каждый день ездили туда обедать. Надо ли объяснять, что для общежитской девчонки было несказанным счастьем иметь такую подругу! Ах, как вкусно нас кормили в этом ресторане! Супчики были необыкновенно ароматными, прозрачными и нарядными, салатики имели невоспроизводимое послевкусие, а вид большущего куска жареного мяса рядом с крохотной горкой гарнира просто приводил меня в трепет – очень уж хотелось съесть его без всякой очереди! Мама Инны, красивая полная улыбчивая женщина, всегда радостно встречала нас и тут же накрывала стол. Мы ели, а она, пристроившись рядышком, баюкала нас своим бархатным голосом и гладила своими добрыми лучистыми глазами! Инкина мама, видимо, хорошо была осведомлена о слабом дочкином здоровье, поэтому понимала, какая грустная жизнь в будущем ждёт её Инночку, и спешила успеть подарить дочери как можно больше доброты, тепла и нежности.
В это же время в этом ресторане всегда обедали игроки городской футбольной команды. Эти ребята хорошо играли в футбол, поэтому были всеобщими баловнями. Вальяжно развалившись за столами, они лениво ковырялись вилками в тарелках и простодушно таращились на красавицу Инку, щедро отвешивая в её адрес комплименты – почему бы не польстить шеф-повару вниманием к её дочке! Инка же демонстративно не смотрела в их сторону, но умудрялась видеть всё: и сколько перстней у каждого из парней нанизано на пальцах, и какого цвета дублёнка висит на спинке стула, знала она и то, кто из них женат, а кто свободен, с кем можно побалагурить, а кого лучше сразу же отшить. Инка живо реагировала на их остроты и комплименты, но отношения, почему-то, ни с кем у неё не завязывались.
Инка жила в очень обеспеченной семье, поэтому она всегда была вызывающе хорошо одета, а на пальцах, в ушах и на шее носила много золота. Только вот не сиделось Инке дома ни по вечерам, ни в выходные – как магнитом тянуло её к нам в общежитие. Она никогда не обременяла себя щепетильностью и, наскоро придумав какой-нибудь незамысловатый повод, устремлялась через весь город на перекладных автобусах к нам в общежитие! В нашей компании ей нравилось всё: и незатейливый ужин из жареной картошки с кабачковой икрой, и перебранка на кухне, и возможность пообщаться из открытого окошка с кем-нибудь из парней, спешивших за пивом для своей мужской компании. После коротких с Инкой переговоров под аккомпанемент нашего хохота парни, обычно, разворачивались и поднимались вместе с пивом и нехитрой закуской в наши апартаменты. Вскоре к ним присоединялись и те, для кого они бегали за пивом. Для меня до сих пор загадка, как во времена, когда и в помине не было никаких мобильников, те умудрялись найти своих посланцев?! Весь вечер мы балагурили, дурачились, веселились до тех пор, пока нас не разгоняли грозные бабульки-вахтёрши.
А как-то Инка приехала к нам похвалиться своей новой шубой немыслимой красоты за четыреста с чем-то там рублей. В комнате нашей было тогда очень холодно, и нас согревала плитка, стоящая на кирпичах посередине комнаты. Яркая раскалённая спираль ещё и освещала комнату, создавая не только тепло, но и уют. А дело было на Крещенье, и Инка рвалась погадать. Коротко и радостно поприветствовав нас, она одним махом скинула на мою кровать свою шикарную шубу, а затем, нетерпеливо скомкав какую-то газету, кинула её на плитку, а нам, оторопевшим от такого безумия, приказала смотреть на стену, на которой тень от вьющегося дымка, выталкиваемого пламенем из горящей газеты, должна была создать желанный образ. Только мы вытаращились на эту стену, как кто-то неожиданно распахнул дверь, и сквозняк мгновенно расправил горящий комок, и сдул его прямо на Инкину шубу! Инка ахнула и, схватив первое, что подвернулось ей под руку, начала хлестать по горящей на шубе газете! А под руку ей в тот злополучный вечер подвернулся мой белоснежный ажурный шарф из синтетической объёмной пряжи, который я тогда только что связала и повесила на выхвалку на спинку стула. От созерцания происходящего меня охватила тоска!..
Уже потом мы с Инкой сидели на моей кровати и горько плакали: она – над своей шубой, на спине которой красовалось огромное уродливое пятно, а я – над шарфом, безнадёжно испорченным огромными оплавленными дырами!
…Больше Инка к нам в общежитие не ездила, и в ресторан она стала возить с собой другую девочку.
Так бы я и не вспомнила, наверно, ни разу про Инку – слишком много всего наслоилось за прошедшие годы, но перед пенсией мне понадобилось уточнить свой стаж работы в проектном институте, и мне пришлось туда звонить – вот так я и вышла на Инку. Как же несказанно она мне обрадовалась! А я до слёз расстроилась, узнав, как жестоко с ней обошлась судьба: Инка давно и безнадёжно больна – еле-еле передвигается по комнате на костылях. Родители её давно умерли, и ухаживать за Инкой все эти годы приходилось её родной сестре. После моего отъезда мы долго с Инкой перезванивались, но это происходило всё реже и реже… И вот уже несколько лет я о ней ничего не знаю: не решаюсь позвонить – боюсь!
762
Загрузка...
