Искусство жить или искусство выживать
Многогранная культура искусства жизни, эстетика повседневного существования в Европе создавалась в течении веков. В Соединенных Штатах, в цивилизации бизнеса, это искусство не могло привиться. Недаром европейцы называли американскую цивилизацию “цивилизацией без культуры”.
«Америка это страна, в которой 32 религии, и всего одно блюдо на обед, бобы», писал Шарль Талейран, деятель наполеоновской эпохи. Со времен Талейрана американское меню значительно расширилось, утонченная французская кухня стала популярной в среде образованного среднего класса, но массы лишь сменили бобы на стандартный, стерильный гамбургер.
Александр Герцен, в середине 19-го века, со времен Талейрана прошло почти пятьдесят лет, пишет об американцах-богачах, нуворишах в Европе, — «…(они) готовы слушать все без какого-либо исключения, глазеть на все, что попадается на глаза, питаться всем, что подают, носить все, что предлагается, … они носят дешевую, безвкусную одежду, которая на них отвратительно сидит, это всемогущая толпа всепоглощающей посредственности. Все попытки остановить триумфальное шествие мещанства обречены на неудачу.»
Об этом же качестве американской жизни говорил и современник Герцена, Алекс Токвиль, — «Они (американцы) видят счастье, как физический комфорт, и … невозможно представить себе, что можно тратить больше энергии на его достижение.»
Американский мещанин, по своей сути, ничем не отличается от российского. Та же цель жизни, увеличение своего материального богатства, тот же смысл жизни, увеличение материального комфорта и разнообразие физиологических ощущений. Остальное, красота природы и творений человеческих рук, богатство эмоций и мыслей, вне его интересов.
В Европе человека, не имеющего интереса к тому, что цивилизация считает своим истинным богатством, культуре, философии, искусству, называли “филистер”, низшая, недоразвитая человеческая порода, неспособная подняться выше своей физиологии.
“Поэзию физиологического существования” в русском языке принято называть пошлостью. Пошлость — это все, что делает высокое низким, многомерное одномерным, это элементарная, упрощенная форма жизни, равнодушная ко всему, что выходит за пределы физического и физиологического мира.
Владимир Набоков, в биографии Гоголя, написанной им для американского читателя, посвятил 12 страниц из 155 объяснению русского понятия пошлости, которого нет в английском языке. Почему Набокову, знатоку обоих языков, понадобилось 12 страниц для объяснения такого феномена, как пошлость? Американец видит себя и мир только в физических категориях и, характерное для русской культуры пренебрежение к физической стороне жизни, ему непонятно. Набокову понадобилось длительное и подробное объяснение феномена пошлости, его негативной оценки в русском сознании, в то время как для американца это естественная и единственно возможная форма жизни и мироощущения.
Есенин, после своего путешествия по Америке 20-ых годов, назвал Нью-Йорк, олицетворение всей страны, Железным Миргородом, воплощением мещанской пошлости в гигантских масштабах. Российская интеллигенция, также как и европейская, видела в мещанстве глухую, враждебную культуре силу, оно воплощала в себе “свинцовые мерзости” российской жизни, и всегда находилась в противостоянии к мещанству, к своему Миргороду.
Новый Свет, в отличии от Европы, ничего не мог предложить кроме материальной, физической стороны жизни. Новый Свет не имел многовековых накоплений культуры, цивилизация на новом континенте только создавалась, и эта форма жизни стала доминирующей.
Английский публицист и философ Олдос Хаксли, уже в 1984 году, в своем эссе «Взгляд на американскую культуру», — «Американский образ жизни – это поэзия физиологического существования, и все силы науки используются, чтобы воспитать именно такую породу людей, которая знает только культуру физиологической жизни.» Правнук второго президента США Адамса, Джеймс Труслоу Адамс, в своей книге «Our business civilization», объясняет появление этого человеческого типа тем, что Америка — это цивилизация бизнеса, — «Кто такой бизнесмен? Это человек, который рассматривает весь мир с точки зрения прибыли, он слеп ко многим другим сторонам жизни. Прекрасный пейзаж для него не больше чем удачное место для постройки жилого комплекса, а водопад наводит на мысль о плотине и электростанции. Бизнесмен глух к эстетике и поэзии жизни. Его жизнь вряд ли можно назвать полноценной. Убожество, нищета, скука такой жизни очевидна.»
Чарльз Диккенс, после своего путешествия по Америке, также увидел это качество американского образа жизни, — «Я вполне серьезно говорю, что нигде не видел жизнь такой бесцветной и такой интенсивной скуки. Вряд ли кто-либо, кто не побывал здесь, может себе представить о чем идет речь».
Но ведь страна, живущая в постоянном движении, с ее огромным разнообразием человеческих характеров и этнических культур из всех стран мира, создает гигантский калейдоскоп событий и невероятную для Европы интенсивность жизни. Америка бурлящий котел, в котором температура доведена до предела.
Генри Джеймс, классик американской литературы, также как и Адамс, считал что цивилизация бизнеса, — «пунктуально и эффективно ампутирует все что не входит в деловой интерес, и само содержание жизни становится всепоглощающим монотонным однообразием.»
Диккенс, Адамс и Генри Джеймс говорили об Америке прошлого, когда бизнесмены-капиталисты составляли незначительную часть населения, но, сегодня этот тип человека доминирует. Сегодня каждый чувствует себя бизнесменом, основывая собственное маленькое дело, вкладывая деньги в акции, в недвижимое имущество, и, посвящая себя полностью Делу, перестает воспринимать жизнь в ее полноте.
Публицист начала ХХ века Льюис Мэмфорд, — «Современный человек выдрессирован выполнять монотонную работу и его праздники также монотонны и однообразны, как и его работа. …жизнь становится все менее и менее интересной в ее человеческом аспекте. Она становится невыразимо скучной.»
Классик американской социологии Макс Лернер в книге «Американская цивилизация», опубликованной в 1967 году, — «Дни, месяцы, годы проходят с монотонной регулярностью на фабрике или в офисе в выполнении рутинных операций с регулярными интервалами. Ланч на работе и обед дома также стандартны, как и рабочие операции. Они читают газеты, их десятки, но все они одинаковы по своему содержанию. В стандартной одежде они ходят в клуб, бар, церковь. И когда они умирают, их хоронят в стандартных гробах со стандартной церемонией и стандартным объявлением в местной газете.»
Все аспекты существования подчинены делу, а сам процесс жизни настолько стандартизирован, обезличен, формализован, что американец теряет вкус к жизненным радостям. Кроме того, время-деньги, а время, потраченное на что-то вне работы, это украденные у себя деньги. Поэтому американцы среднего класса, путешествующие по Европе, в глазах европейцев, воспитанных в атмосфере «праздника жизни», выглядят такими изношенными и подавленными.
«Наша жизнь наш самый ценный капитал, и его мы вкладываем только в бизнес. В Штатах вы просто не найдете полнокровной, полноценной формы жизни.» Писатель Джон Стейнбек.
Бизнес в Америке не отделен от остальных сфер человеческой жизни, он органично вплетен в саму ее ткань. Бизнес воспринимает все окружающее через количественные меры, и они используются в каждом аспекте повседневности. Красота человеческого тела оценивается, мужского, объемом мышечной массы, женского, размерами бедер, талии груди, длине ног. Еда не вкусом, а количеством калорий. Общение, популярностью, количеством людей которых вы знаете. Знание, не глубиной и силой мысли, а количеством информации в вашей памяти. Дом, в котором вы живете не эмоциональным комфортом или дискомфортом, который вы в нем испытываете, а его стоимостью. Вещи, не их соответствием вашим представлениям об эстетике, а магазинным ценником. В этом мире количеств исчезает качество, которым только и определяется полнокровная, полноценная жизнь, но оно исчезает и в других странах мира.
Итальянская журналистка Сепонни-Лонг, — «Побывав в США и в России я была поражена близостью их мироощущений. Несмотря на внешнее различие в идеологии, политике и экономике, различие в прокламируемых идеях и целях, они одинаково равнодушны к человеческим и эстетическим ценностям жизни.»
В России, когда-то гордившейся духовностью своей культуры и ее огромным престижем для масс, после ее вхождения в цивилизованный мир, мещанские ценности приобретают небывалый статус, вытесняя существовавший когда-то интерес к богатству мировой культуры и человеческому духу. Ни богатая Америка, ни разбогатевшая Россия не приняли европейское “искусство жизни” по разным причинам, но их объединяет глухота к красоте, отсутствие вкуса к многообразию жизни во всех ее проявлениях.
Искусство жизни не предполагает наличия огромного материального богатства. Оно возникает в атмосфере общества, уверенного в завтрашнем дне, где большинство удовлетворено своим местом в обществе, где существует полнота и глубина отношений с людьми. Но жизнь, построенная на экономике, ради экономики — это жизнь на бегу, она воспитывает не искусство жить, а искусство выживать.
Только старые центры европейских городов напоминают об уходящем в прошлое “искусстве жизни”. Виктор Гюго говорил, “архитектура — это душа нации”, душа американской архитектуры — стандарт, полное единообразие, деталей и нюансов в ней нет, это эстетика функциональности.
Жан-Поль Сартр после своего посещения Америки, — «Уродство архитектуры здесь ошеломляет, особенно в новых городах. Улица американского города это хайвей, просто дорога, в ней отсутствует даже напоминание, что здесь живут люди.»
Американские мегаполисы — идеальные механизмы для жизни миллионов, это огромная стандартная инфраструктура, в которой учтены все функциональные нужды работника и потребителя. Они занимают пространства на многие десятки миль, где адрес может обозначаться как дом # 12,566, на улице # 357 — это гигантский человеческий муравейник, в котором все подчинено требованиям безостановочного движения и накопления.
Новеллист Чивер, в цикле своих рассказов о средней американской семье, живущей в в таком мегаполисе, в районе для обеспеченного среднего класса, Буллет Парке, пишет о хозяине дома, Тони, «болеющим тоской» в своем комфортабельном доме со всеми возможными удобствами. Желая хоть как-то уйти от монотонности и бесцветности упорядоченной функциональной жизни в вакууме своей жилой ячейки, Тони каждый год перекрашивает стены многочисленных комнат своего дома. В одном из своих монологов он говорит, — «Они отменили всю огромность человеческих эмоций и мыслей. Они выщелочили все краски из жизни, все запахи, всю необузданность жизни природы.»
Функциональность, как принцип жизни, была провозглашена, еще в начале 19-го века, общеизвестной фразой Беджамина Франклина о топоре, который должен быть прежде всего острым, а его внешний вид не имеет никакого значения, это излишняя трата труда, — «Зачем полировать до блеска всю поверхность топора. Важно, чтобы лезвие было хорошо наточено, а, в остальном, крапчатый топор самый лучший».
Воплощением функциональности строительства, динамики и масштабов американской жизни стал небоскреб, символ высокой технологической цивилизации. Он собирается и разбирается как детский набор из стандартных кубиков. Его можно увеличить, его можно уменьшить. Его интерьер также стандартен, как экстерьер, поэтому его можно делить на узкие отсеки или расширять до больших залов. Первый небоскреб появился в Чикаго в 1885 году. Это был Home Insurance Building, высотой в 10 этажей, и он еще следовал европейской традиции, был обильно декорирован. Пиетет перед европейской традицией отношения к архитектуре, как “музыки в камне”, был преодолен через 40 лет, когда начали появляться сотни зданий без каких-либо украшений.
Европейская традиционная архитектура, с ее богатством разнообразных фасадов, следовала идее эстетического обогащения жизни и была рассчитана на века. Она была неизменяема, стабильна и традиционна, как само общество. В Европе здания возводились на века, в Америке в расчете на одно поколение. В течении двадцати лет вся экономическая и социальная ситуация в стране менялась, и строить на века, в этой ситуации, было нерентабельно, кроме того, эстетика требует нефункциональных затрат.
Задолго до Маяковского европеец Алексис Токвиль был также поражен американским отношением к эстетике архитектуры. Эстетика не ее органическое качество, неотъемлемая часть всей конструкции а декорация закрывающая конструктивные элементы, — «Когда я подплывал к Ню-Йорку, на берегу реки я увидел несколько монументальных мраморных зданий в античном стиле. На другой день я решил посмотреть их поближе. Оказалось что то что издалека виделось как мраморные плиты, были стенами из одного ряда кирпичей, побеленных известкой, а мощные мраморные колонны были деревянными стойками, окрашенными яркой, масляной краской.»
Как писал Маяковский после своего путешествия по США : «При всей грандиозности строений Америки, при всей недосягаемости для Европы быстроты американских строек, высоты американских небоскребов, их удобств и вместительности, дома Америки, в общем, производят странное ощущение временности. Даже большие, новейшие дама кажутся временными, потому что вся Америка, в частности Нью-Йорк, в постоянной стройке. Десятиэтажные дома ломают чтобы строить двадцатиэтажные, двадцатиэтажные чтобы тридцати-этажные, затем чтоб сорока-этажные…»
В Европе одним из критериев подлинности считалась длительность существования отношений, вещей и зданий, то, что прошло проверку временем. Как гласит древняя мудрость, истинность — дочь времени. Америка же создала временный пейзаж, “landscape of the temporary”.
По мнению европеизированного американского писателя, Генри Джеймса, временность американских сооружений, постоянная смена городского ландшафта, разрушающе действует на человеческую психику. Когда он вернулся в Америку после своей многолетней, добровольной ссылки в Европе в 1904 году, то был поражен безликостью американской архитектуры, – «Эти здания нереальны, они не более чем символы, дорогие декорации, они не имеют ничего общего с традициями, они не отражают ни прошлого, ни будущего, они существуют только для сегодня и будут снесены завтра. Многие постройки подражают образцам европейской архитектуры, но они не обращаются ни к вашему знанию, ни к эстетическому чувству, как архитектура Европы. Эти здания анекдоты в одну фразу, в сравнении с романами, эпопеями европейской архитектуры».
Утилитарность и экономичность архитектуры требование общества, построенного на принципе непрекращающегося движения, ландшафты городов и пригородов поэтому и выглядят как плоские, временные декорации. В них нет подлинности, так как у них как бы нет возраста, нет прошлого, как и у самой страны иммигрантов, где каждое новое поколение иммигрантов разрывает с прошлым своих отцов, чтобы все начать сначала. Динамизм американской жизни, естественно, рождает безразличие к эстетике, красоте каждого момента жизни. Вечное беспокойство, страх упустить свой шанс на удачу где-то в другом месте, заставляет миллионы людей находиться в постоянном движении, передвигаться с места на место, отсюда убогий вид многих американских городов, временный и незаконченный характер застройки, он выражает сам характер нации иммигрантов, отсутствие корней, нежелание пускать корни на одном месте.
Анти-эстетизм американской жизни, с одной стороны, возник спонтанно, как результат общей атмосферы общества иммигрантов, озабоченных прежде всего необходимостью выживания в новой стране, им было не до эстетики. С другой стороны, анти-эстетизм был также частью широкой программы преобразования общества. В до-индустриальную эпоху доминировало представление, что мир человекоцентричен, человек мера всех вещей. Старая терминология мер измерений сегодня напоминает об этом ушедшем прошлом, когда окружающие человека вещи соответствовали размерам его тела и были как бы его продолжением. Inch – расстояние от верхней точки большого пальца до фаланги; Foot – длина ноги; Yard – расстояние от кончика носа по плечу и руке до конца большого пальца, приблизительно равного одному метру. В российской системе измерений длины использовалась длина от большого пальца до локтя. Локтями мерились материалы, скажем, десять локтей материи, десять локтей бревна.
В 20-ом веке цивилизация стал машиноцентричной, человек стал соотноситься с машиной, так как машина превратилась в меру, эталон функциональности, эффективности и эстетики. Новые города стали строиться как машины для жизни, они создавали новую красоту, красоту функциональности. Геометрические, кубистические формы зданий создали небывалые, фантастические, инопланетные городские пейзажи. Жилые дома перестали отличаться от зданий фабрик и заводов. Те же плоские стены, без всяких украшений, прямоугольники окон и мертвые, химические краски фасадов.
Эстетика геометрических форм в архитектуре получила также широкое распространение в 20-ые годы в Советской России, в работах советских футуристов, кубистов и конструктивистов, и это они первыми сформулировали основные принципы “научного градостроительства”.
Научное градостроительство предполагает, что жизнь, с ее непредсказуемостью, во всем многообразии ее форм, должна быть упрощена до функционального минимума. И новые города ХХ века строились на принципе функциональности, прямолинейная застройка, квадратные сетки проспектов и улиц создавали идеальные условия для транспортировки людей и грузов. Отсутствие тупичков, переулков, маленьких скверов, характерных для старых кварталов европейских городов, позволяло контролировать весь жизненный процесс и служить интересам экономики.
Задачей традиционной архитектуры было обогащение эстетикой повседневной жизни. Но безликие, агрессивно анти-эстетичные города, построенные в 20-ом веке, строились не для людей, а для “рабочей силы”. Французское студенчество, в период молодежных бунтов конца 60-ых, требовало снести “рабочие бараки”, как называли тогда новые, безликие жилые комплексы, и построить “дома для людей”. Сегодня этого уже никто не требует, жизнь в современных бараках стала приемлемой, они стали привычны для миллионов во многих странах мира. Жизнь в таких районах соответствует требованиям индустриального производства, в котором заняты миллионы жителей, и ничем не отличаются от безликих жилых кварталов американских городов. И только культурная элита страдает ностальгией по прошлому.
Симона де Бовуар, после своего путешествия по многим городам Среднего Запада, говорила, что у нее было ощущение, что это один и тот же город.
В фильме Ярмуша, «Stranger Than Paradise», герои фильма, двигаясь по Америке, заезжают в Кливленд, и один из них говорит, — «Это забавно, но когда видишь какое-то новое место, все кажется таким же, как и там, откуда только что приехал, как будто никуда и не уезжал.»
Журналист-иммигрант Генис, — «В Европе за четыре часа можно проехать три страны, дюжину городов и две горные системы. В Америке за это время вы минуете сто бензоколонок. …Проехав столько-то миль до, допустим Буффало, ищешь место, чтобы наконец выйти из машины и погрузиться в городскую жизнь, в жизнь неповторимую, единственную, существующую только здесь, в Буффало, штат Нью-Йорк. И вот выясняется, что выходить негде и незачем, разве только в туалет.»
Но так безлико, стандартно выглядит страна, какова же жизнь за фасадами зданий? Она также стандартна, единообразна и не индивидуализирована. Английский социолог, Джеффри Горер писал, что побывав в одном американском доме, можно заранее предугадать какими будут в другом доме мебель, украшения или книги. И это не зависит от того, городская это квартира в многоэтажном доме, или дом в сабербе.
«Америка уничтожила разницу между городом и деревней. Это место, где все устроено для удобства, и не более того.» Александр Генис.
Видя в Америке образец для подражания, большевики также мечтали о “стирании граней между городом и деревней”, но, в отличии от Америки, не смогли мечту реализовать. Советская власть, уничтожая крестьянство как класс, не смогла добиться той производительности труда, которая сохранила в американском сельском хозяйстве лишь 3% населения, а в России и по сей день население деревень составляет более 40% населения. Экономика, строящаяся на насилии, не может быть эффективной.
В Америке же это произошло в органическом процессе экономической динамики. Крестьяне–фермеры, в условиях ожесточенной конкуренции, были вынуждены отказаться от вековых традиций ведения хозяйства и начали создавать сельскохозяйственные индустриальные комплексы. В результате исчезли тысячи фермерских поселков, исчезла деревня. На месте фермерских поселений появились сабербы, огромная сетка прямолинейных улиц, застроенных двухэтажными домами на одну семью, и разница между городом и деревней исчезла.
Первым стандартизированным пригородным районом был Левиттаун на Лонг-Айленде, штат Нью-Йорк, где сразу после окончания II Мировой войны сотни абсолютно идентичных домов-коробок были возведены за короткий срок и продавались по доступной цене. С Левиттауна началась реконструкция пригородов, сабербов, которая проводилась в соответствии с тем же принципом стандарта и полного контроля над окружающей средой, как и в городах, и поэтому исчезли качества отличающие жизнь на природе от городской жизни, огромное разнообразие и непредсказуемость. Искусственно созданная природа сабербов лишена этого фундаментального качества, декорации природы не обладают способностью обогащать человеческие чувства, способностью постоянного обновления.
Научное градостроительством и не ставила перед собой такой задачи, ее целью было создание единой системы контроля всех аспектов жизни в едином, стандартном для всех районов страны мегаполисе. Научное градостроительство, в его ошеломляющем контрасте с традиционной архитектурой, наглядный показатель победы стандартного над индивидуальным.
Борьба за стандартизацию всех аспектов общественной жизни начался задолго до ХХ века. С появлением в 17-ом веке на исторической арене новой религии, протестантизма, противопоставившего себя католицизму, изменился взгляд на смысл и содержание человеческого существования. Католицизм видел в красоте материального мира проявление божественного начала, и внимание к красоте повседневной жизни католических стран привело к расцвету всех искусств. И искусство, с его вниманием к оригинальности уникальности каждого момента человеческой жизни, стало органической, интегральной частью мироощущения рядового католика.
Протестантизм же отрицал саму необходимость искусства, проповедовал аскетизм, упрощение, унификацию всех сторон жизни, что в архитектуре привело к казарменному стилю, и это особенно наглядно в жилых кварталах городов в протестантских странах, Англии, Германии и Швейцарии, построенных в 17-19 веках. В этот период начала внедряться идея ценности жизни как труда, и люди постепенно подчинились дисциплине завода и офиса, приняли условия труда в уродливых зданиях, окруженных ржавым металлом и серым бетоном. Приняли, как огромный прогресс, переселение из убогих лачуг в новые жилые районы, которые ничем не отличались от фабричной застройки.
Новая архитектура для миллионов отказалась от фасадов, украшенных орнаментами и барельефами, от украшения потолков лепкой, от маленьких тенистых аллей и сквериков, характерных для старых кварталов европейских городов. В новых городских пейзажах, с их геометрическими линиями зданий и улиц, с их огромными масштабами, человек стал выглядеть приживалкой рядом с тем, что он сам создал.
«Где Жизнь, которую мы теряем в Выживании?» Английский поэт Томас Эллиот
65
Загрузка...
