Та квартирка мне сразу понравилась. Маленькая, чистенькая, мебель везде советская, даже стенка югославская с хрусталем была. Ковер на стене, чайничек подкопченный на плите, да холодильник «Орск» старый на кухне. Еще и радио в зале висело. Старенькое радио, откуда «Маяк» вещал. Тепло так вещал. С потрескиваниями, с шипением легким, с песнями старыми. Телевизора вот только не было, да я и не расстраивался.
Приду домой после работы, радио погромче сделаю, да на кухне чайник на огонь поставлю. Потом налью кипяточку в кружку, вдохну пар ароматный и стою возле окна, на улицу смотрю. Радио болтает, а я на улицу смотрю. На небо темно-синее, бледные и размытые пуговки звезд, на луну щербатую. И молчу. С кем мне говорить-то? Один я в этой квартирке жил. Так и жил, пока с соседом новым не познакомился. Алексеем его звали. Лёшкой. Хороший парнишка.
Я тогда с работы вернулся поздно очень. Весь день за станком, аж спину ломило и ноги ватными были. Захожу на кухню, а там он сидит. Лёшка. Сидит и смотрит на меня. Я сначала возмутиться хотел, да ремнем его приложить, а он как посмотрит глазами своими блескучими, так я и опустил руку-то. Чайник на огонь поставил и рядом сел. Я на него смотрю, а он на меня. И не уходит. Просто молчит.
Налил я себе чаю, печенье из пакета достал и на стол положил. Лёшка аж шею вытянул, как увидел сладости. Я ему одну печеньку протянул, а он понюхал, вежливо отвернулся и сидит, радио слушает. Послушали мы новости, узнали, что в мире творится, а потом я спать пошел. Лёшка на кухне остался, радио слушать. Только утром убежал куда-то. По делам, наверное, своим. Меня-то завод ждал и станок верный, а чем он занят, я и не знал. Он только вечером вернулся, когда я домой пришел и на стол сумку из магазина поставил. А там таранька сушеная, бидон с пивом холодным и печенье овсяное. Так и стали вместе жить. Я и Лёшка.
Приду я домой, пиво из бидона налью, тараньку почищу и сижу с Лёшкой болтаю. Он-то не пил, куда ему. Слушал только и молчал. Только иногда, когда я слишком уж распалялся, принимался по кухне ходить. Туда-сюда. Походит, успокоится и снова за стол. Сядет и смотрит глазами своими блескучими. Слушает. А мне хорошо. Поговорил, выплеснул всю гадость из себя и на душе легко сразу. Лёшка знал об этом, потому и молчал.
А еще он радио слушать любил. Особенно песни старые. Иной раз приду я с работы, а Лёшки на кухне нет. Включу радио, только чайник на огонь поставлю, повернусь, а Лёшка уже тут. Слушает сидит и глазами своими смотрит, блескучими. И хорошо ему, да и мне тоже. Покушаем, радио послушаем и до поздней ночи разговоры говорим. Обо всем я ему рассказывал. Что на заводе нового, какое железо привезли, как Василич чуть пьяным не попался. Да и о прошлой жизни своей тоже рассказывал. Лёшка внимательно слушал. Молчал, глазами блестел и слушал. Хороший парень. Особенно любил слушать про то, как я служил.
Ох, обо всем я ему рассказал. И как молодым на фронт попал, как чуть в плен не взяли, как танки горели, рассказывал. О каше горячей говорил, о контузии своей. А Лёшка слушал. Умный он был. Не всякий молчанием разговор поддержать сможет, а Лёшка мог. Рассказываю я ему о друзьях своих, товарищах, слезу скупую утираю, а он посмотрит так жалостливо, к руке прикоснется и сразу легче становится. Повезло мне с соседом-то. Любил я его, а он меня любил. Не любил только, когда я пьяный домой приходил. Посмотрит осуждающе и отворачивается. Даже радио ему неинтересным становилось.
Напился я однажды с мужиками, а когда домой пришел, то Лёшка, меня увидев, сразу в комнате спрятался. Стыдно мне стало, что водкой прошлое свое заливаю, а не с ним делюсь, как раньше. Убрал бутылку в холодильник, радио включил и папироской дымить начал. Грустно мне стало, а когда грустно было, Лёшка всегда приходил. Даже если обижался. Вот и тогда пришел. Сел рядом, к руке прикоснулся и смотрит, молчит. Ну я и начал ему на жизнь жалиться, дымом горьким попутно закусывая. Потом понял, что чего жалиться-то? Квартирка есть, еда есть, даже друг есть. Который выслушает, успокоит и помолчит рядом. Эх! Выбросил я тогда всё горючее из дома. Только пиво холодное с таранькой себе и позволял. Да и Лёшка против не был. Сядет, понюхает рыбку и молчит, меня слушает, покуда спать не пойду. Я знал, что он еще долго на кухне сидел, когда я сны видел.
А однажды он пропал. Неделю дома не появлялся. Грустно мне стало, одиноко без Лёшки. Привык уже к разговорам нашим на кухне за полночь. Радио включал, бутылками гремел, но Лёшка так и не появлялся. Дернул меня тогда чёрт в магазин пойти. За бутылкой. Грустно было. Но Зина, продавщица, руки в боки уперла и головой качает. Так и не продала бутылку, зато пирожков дала. С картошкой. А через три дня домой ко мне пришла. Румяная, улыбающаяся, добрая. Борща сварила, еще пирожков напекла, поболтала со мной немного и убежала. Учет у них был тогда. Сказала, что завтра придет проведать.
Когда она ушла, я вдруг понял, как мне не хватало доброты. Раньше как, Лёшка меня подбадривал, слушал, пить не позволял, да вечера скрашивал, а тут я один остался. Но Зина углядела видать что-то в глазах моих, когда я тем вечером в магазин приперся. Вот и дала пирожков, а потом и в гости пришла. Хорошая женщина. Читать любит. Она часто ко мне ходить стала. Просто так. Придет, ужин сготовит, беседой займет. Я ей про службу, а она мне про Анжелик и королей французских. Я о прошлом, а она о будущем. Давно у меня дома смех не звучал. Добрый такой, искренний.
Через месяц где-то я Зину в кино пригласил. Ох и волновался. Даже рубаху белую утюгом спалил, пока порядки наводил. Хорошо, что еще одна в шкафу была. Давно я к людям не выбирался. Мужики-то не в счет. Я их и так каждый день на заводе видел. А тут общество, культура и… Зина. Красивая, как девонька из сказки. Кино смотрели с ней, по парку гуляли, мороженое в стаканчиках ели и газировку сладкую пили. Весело было. Привык я к ней, как к Лёшке.
Знал, что когда домой с работы вернусь, она у плиты стоять будет. А в комнате радио говорит. Тихо так, уютно. Привык я к Зине. Так привык, что бояться стал. Вдруг, как Лёшка убежит. И останусь я опять один. Набрался тогда смелости, подошел к ней и за себя позвал. Она от удивления аж половник выронила, а потом заплакала. И согласилась.
Сыграли мы с ней свадебку. Скромную, небольшую, с самыми близкими. Только у меня-то близких не было. Лёшка исчез, да и Зина бы не поняла такого друга. Все равно грустно было. Лёшка бы наверняка порадовался. Порадовался, что жизнь моя поменялась. Серьезно поменялась.
Через год я мастером стал на заводе, а еще через два месяца Лиза родилась. Дочка наша. Шумно сразу стало в квартирке, весело. И понял я, чего не хватало. Жизни не хватало, близких рядом, друзей. Тех, кто спас бы меня от одиночества, как Лёшка в своё время.
Спустя два года, когда я сидел на диване и смотрел новости, на кухне крик поднялся. Вбежал я тогда и вижу, что Зина моя на стуле стоит и в руках половник держит, а на столе сидит нахохлившийся воробей. Старенький, помятый. Как посмотрел на меня глазами своими блескучими, а у меня аж сердце замерло. Зина спрашивает, чего это я плачу, а я ответить не могу. Только на птицу смотрю. Говорю ей – Лёшка это. Лёшка вернулся. Старый друг. Мой Лёшка.
Автор: Гектор Шульц
604
Загрузка...
