МАЛЬЧИК САШЕНЬКА, МАЛЬЧИК ПАШЕНЬКА

МАЛЬЧИК САШЕНЬКА, МАЛЬЧИК ПАШЕНЬКА

— Да, мама, да…

— Нет, уж ты выслушай меня! Ты замуж выходила, знала, что делала? Ты ребёнка родила, понимала, как жить? А теперь ты передумала!?

— Но мама, я…

— Так. Люда, тьфу! Лариса! Тьфу! Лена! Она, видите ли, разводится! Ответь, как ты жить собираешься?! На что!? Кому ты нужна, а? Да ещё и с ребёнком!..

— Подъезды мыть пойду! – запищала я.

— Что?! – послышался мамин рык.

Я отодвинула трубку от уха и уткнулась взглядом в телевизор.

— Холод… грязь… подъезды она пойдёт мыть… воспаление лёгких… менингит… — доносились до меня отдельные восклицания из трубки. Потом стало тише. Бушующий вал сменился ровным гулом. Я поднесла трубку к уху:

— В общем, думай. Всё, я всё сказала, — послышались телефонные гудки и я просто физически услышала, как грохнулась трубка об аппарат. «О, мама…»

Я перевела взгляд на манеж. Надежда уже спала.

— М-да, — подумала я. – Может, и в самом деле поторопилась? Может, потерпеть ещё его закидоны? И в самом деле, никто ведь не гнал замуж? А то менингит, воспаление лёгких…

Телефонный звонок снова взорвал тишину. Я судорожно схватила трубку и зашипела:

— Ну, что ещё!? Надьку разбудишь…

— Ох, извините, — раздался незнакомый женский голос. – Я не хотела никого будить, время, вроде, ещё не позднее…

— Вы, видимо, ошиблись номером.

— Нет, нет! Выслушайте, пожалуйста, меня. Вы в «Орбите», судя по номеру, живёте?

— Ну да, в первой.

— Не кладите трубку! Понимаете, я из больницы звоню, из детской… Тут в соседней палате мальчик лежит, Сашенька. Он выпил тормозную жидкость, так медсестра сказала… Он умирает и всё время маму зовёт… А никого рядом нет. Он один… — голос всхлипнул. – Понимаете, ему пять лет, он умирает, а рядом нет никого!..

— Как это, умирает?.. А где врачи?

— Да все тут. И врачи, и медсёстры. И мы, которые со своими детьми тут лежат — рядом с ним. Но мы не мама, а он маму зовёт…

— А я? Я-то чем могу помочь?

— Дело в том, что я адрес узнала: семнадцатый дом в первой Орбите, квартира 26. А телефона нет там. Ну, я и решила звонить на телефоны, которые начинаются на 29… Ну, те, что в «Орбите». Вот, повезло… можно сказать…

— Ужас какой! Я не знаю, где семнадцатый дом, но, наверное, где-то рядом, я поищу. Сейчас оденусь и схожу.

— Ой, вот спасибо! Это первая детская больница, — женщина опять всхлипнула. – Ну, мать его, наверное, знает…

Я быстро оделась: «Так, Надежда спит, телевизор потихоньку работает. Оставлю свет в коридоре. Думаю, семнадцатый дом где-то рядом, быстро обернусь».

На улице был, естественно, собачий холод. А чего ещё ждать-то, в декабре? Всё, что за день подтаяло, уже подморозило, и я в темноте наступала то на асфальт, то в лужи, то на чистый лёд.

Вроде, и не поздно ещё, а на улице нет ни души.

— Эй, души, где вы? – подумала я. Мимо пробежала собака. – Вот и живая душа…

Я пробежала свой дом, следующий, и уткнулась взглядом в большую цифру «17», накарябанную красной краской почти на уровне второго этажа. По гололёду спускаться между домами было тяжко, и я семенила по краешку тротуара, хватаясь за ветки кустов.

«Так, какой подъезд – второй, третий?» Тусклая лампочка над подъездом высветила табличку. Здесь!

Света на первом этаже не было, лампочка горела только на втором. И этот слабый луч падал на крышку гроба, приставленную к стене.

— Как же это?.. Что же это?.. – я на негнущихся ногах поднялась на шесть ступенек и увидела слева тонкий луч света, пробивающийся из-за двери.

В голове стучало: «Маль-чик Са-шень-ка… как же это? Он же живой!»

Опустив глаза, я проскочила мимо, и потянула за ручку.

В нос ударил кисленький запах браги. Он, как ладан в церкви, обволакивал людей, сидящих в комнате на разнокалиберных стульях. Руки их были сложены на коленях, такие большие серые натруженные руки. Они все, как по команде, повернули головы в мою сторону.

Я подошла к комнате:

— Здра… — в центре пустой комнаты, тоже на разных табуретках, стоял гроб.

Маленький гроб. Мне от косяка был виден только острый детский нос. – вствуйте…

Сзади раздался мужской голос: — Здравствуйте. Вы к кому?

Я обернулась. Мужчина, видимо, вышел из кухни. Он без выражения смотрел на меня. Он тоже был весь серый: серое лицо, серая рубашка, серые волосы… «Господи, сюр какой-то! Куда меня занесло?»

— Я ищу маму Саши…

Как-то из ниоткуда появилась женщина в сером, с чёрной косынкой на голове. Она подошла и молча встала напротив. Серые глаза не выражали ничего: ни горя, ни печали, даже вопроса я в них не увидела.

— Там, в больнице ваш сын, Саша… Он умирает… Он зовёт вас. Надо успеть.

— А мы вот Пашеньку, сыночка, хороним, — на меня пахнуло бражным ароматом.

Я постояла ещё какое-то время, ожидая реакции.

— Да это я, дурак старый, забыл в коридоре банку с тормозной жидкостью. Ну, пацаны и… выпили…

— Ну, я пойду? Мне домой надо…

— Выпьете с нами? – галантно спросил мужчина.

— А? Нет-нет, спасибо, — я попятилась и выскочила из квартиры.

Быстрее, быстрее, мимо крышки маленького гроба, мимо дома с корявой надписью, мимо собаки… По лужам, по асфальту, по гололёду, только подальше отсюда.

А в голове стучало: «Маль-чик Сашень-ка… Маль-чик Пашенька…» И вдруг без всякой взаимосвязи и логики: «Раз-ве-дусь!»