Владимир Хомичук
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. ГОЛЬ НА ВЫДУМКУ ХИТРА
— А что тут думать? Давай я тебе справку сварганю, что ты формально уже подал документы на получение гражданства и ожидаешь официального ответа.
Передо мной за барным столиком сидела моя ученица английского языка. С успеваемостью и знанием иностранного у неё явно не ладилось, ни бельмеса не соображала, зато внешность была небесная — красивая такая испанская дивчина, высокая, стройная, с прекрасной фигурой и очаровательной улыбкой на детском смешливом лице. Загорелая, темноволосая, элегантная.
— То есть как это справку сварганишь, Кристина? Где?
— Ты забыл, где я работаю?
— Я и не знал.
— Вот, совсем ты мной не интересуешься, только двойки ставишь и экзамены не принимаешь.
— И где же ты работаешь, в Министерстве внутренних дел?
— Всё смеёшься? Не буду тебе помогать, так и знай.
— Да ладно тебе, приму я у тебя экзамен. Колись давай.
— А на дискотеку меня сводишь?
— Может быть. Не тяни.
— А в гости придёшь? Я квартиру новую купила, хочу похвастаться.
— Кристина!
— Да знаю я, что ты женат. А я вот возьму и на один вечерок твою жену и подвину.
— Так, насчёт экзамена я погорячился.
— Русские все такие холодные? А… да! У вас же там морозы.
— Пойду я, наверное.
— Погоди, работаю я в мэрии. И действительно могу шефу подсунуть на подпись такую справку, он же всё равно в документы не смотрит, только на меня.
— Ты это серьёзно сейчас мне предлагаешь?
— Да. И ничего такого особенного взамен не прошу.
Я давно заметил, что в Испании женщины гораздо свободнее в своём поведении, чем в моей стране, где в советские времена, при недостатке сексуального воспитания в сочетании с нехваткой противозачаточных средств, на молодых девушек набрасывали своего рода паранджу, сотканную из дурацких табу. Здесь же слабый пол более активен в своей инициативе, но при этом знает грань между здоровым желанием обрести наслаждение и пошлостью.
— Хорошо, Кристина, давай попробуем что-нибудь предпринять с этой справкой. Чем чёрт не шутит? А если получится, я твой должник: бери, что хочешь.
— Договорились.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. ИКРА ЧЕРНАЯ
Денег между тем стало катастрофически не хватать. Надо было что-то делать. Андрей, которого я теперь на испанский манер Андресом, предложил привезти из России кучу чёрной икры и продать знакомым владельцам баров и ресторанов. Уверял, что со многими из них уже разговаривал и они готовы немедленно принять у него продукцию. Андрес всегда был более пронырливым, чем я, в меркантильных делах. Хотя и отдавало от его коммерческой деятельности потугами мелкого торговца, но до барыги он не скатывался. Обделывал свои делишки с неподражаемой улыбчивой физиономией, которая заставляла подельщиков враз проникаться к нему доверием.
— Тачку только вот надо бы добыть. Лучше всего машину с иностранными номерами. Меньше мороки на границе, да и «подвязки» у меня на таможне есть. Может, поговоришь с Хуаном Карлосом, он же к тебе того… неравнодушен, — Андрес расплылся в своей знаменитой, по-детски наглой, но открытой улыбке.
— Достал уже своим ухаживанием и намёками, — мрачно отозвался я. —Даже Марию-Хесус полураздетую пришлось в ванной прятать, когда он заявился в гости поздно ночью.
— Ну, да. Я ж её и прятал. Но щас не об этом. Надо воспользоваться его… заинтересованностью в тебе. Не упустить шанс, так сказать. — Опять улыбка симпатяги.
— Ох и врежу я тебе когда-нибудь, губошлёпу!
Одним из методов обольщения со стороны Хуана Карлоса была попытка поймать меня на увлечении автомобилями и желании получить водительские права. Он не раз предлагал мне сесть за руль своего чёрного бумера. Удержаться от соблазна я не мог и вскоре действительно научился водить довольно сносно. Но на права пока ещё не сдал. Так что даже если и удастся уговорить влюблённого афериста насчёт машины, надо будет искать водилу. Именно это соображение я и выложил предприимчивому Андресу, настаивавшему на поездке. Тот решил всё просто и быстро. Переговорил с Хорхе, братом своей испанской пассии, сманил его перспективами посещения постсоветской Москвы и дополнительным заработком, а меня отправил с той же миссией к Начо — моему ученику английского языка и другу, мечтавшему побывать в России, где в девяностые годы, по его мнению, зарождалась новая демократическая жизнь. Так у нас объявились два водителя. Вопрос с машиной тоже решился совершенно легко. Хуан Карлос просто запросил двадцать пять процентов от выручки за проданную икру. Любовь-морковь, в общем.
В путь мы отправились не рано утром, как планировали, а после обеда (Андрес всё утрясал какие-то торговые вопросы). В этом отчасти и крылась наша ошибка: путь-то предстоял немалый, мы собирались пересечь пол-Европы на машине — Францию, Германию, Польшу — до Беларуси, где мы с Андресом раньше жили. Так что Францию пришлось проезжать ночью. Именно поэтому на какое-то время за руль сел я: договорились не напрягать наших испанских водил, тем более что автострада казалась лёгкой для водителя-новичка — прямая такая дорожная лента без изгибов и резких поворотов. Я был доволен даже: за рулём, на крутой машине, по Европе. Андрес сидел рядом на переднем сиденье, включил негромкую музыку, испанцы дрыхли сзади. Ехали мы небыстро, спать не хотелось, ничто не предвещало опасности. Всё шло чин чинарём до подъезда к Лиону. Андрес пустился в своё любимое занятие — стал цитировать Шарикова из «Собачьего сердца» Булгакова. Но на фразе «Вчера котов душили, душили…» резко замолк и заорал от боли:
— Уй, блин!
Удар пришёлся как раз в правый борт автомобиля, где сидел он. Дело в том, что я переехал на другую полосу, чтобы выбраться из образовавшегося почему-то затора, но спустя минуту впереди совершенно неожиданно вырос перевернувшийся грузовик. В попытке избежать фронтального столкновения я крутанул влево, но всё-таки врезался боком. Бедолага Андрес выбил башкой треснувшее от удара переднее стекло и приземлился плечом на асфальт. Я шибанулся грудью о руль и дышал с трудом.
— А что случилось? В чём дело? — загалдели едва проснувшиеся ополоумевшие испанцы, на которых не наблюдалось ни единой царапины.
Мы выбрались наружу и поспешили на помощь распластанному и тихо постанывавшему Андресу. Тут же подъехала машина скорой помощи, раненого осторожно подняли и положили на носилки, нас всех сопроводили внутрь и повезли в госпиталь. Перед выходом, то есть выносом, мой покалеченный товарищ проскулил, обращаясь к Хорхе:
— Приедет полиция, скажем, что за рулём сидел ты: у Олега и прав-то нет. Не хватало нам ещё судебного разбирательства.
Хорхе замялся, его опередил Начо:
— Машину вёл я, как раз моя очередь была.
Я благодарно посмотрел на своего ученика и пожал ему руку.
Нас поместили в палаты, меня с Андресом — в одну, испанцев — в другую. Удивительная страна Франция. Удивительные люди. К нам отнеслись как к давно знакомым юным сорванцам, с симпатией и даже лаской. Есть всё-таки нечто исторически общее в двух культурах и характере обоих народов, русского и французского. Над нами нежно подтрунивали и нас холили как младенцев. Разговаривали мы с медицинским персоналом на каком-то тарабарском языке. Это была гремучая смесь английского в моём скромном исполнении, немецкого, на котором изъяснялся распухшими губами Андрес и одна из медсестёр, картавого испанского со стороны некоторых врачей, отдельных русских фраз из песен Окуджавы в полупонятной интерпретации уборщицы, жестов, улыбок и кивков.
МИКРОСЦЕНА 1
Медицинская палата во французском госпитале. На кровати лежит Андрес с загипсованной правой и примотанной бинтом к подвесному треугольнику левой рукой, к которой подсоединена капельница. Под правым глазом у него огромный бордово-синий фингал, губы разбиты и вздуты, еле шевелятся. Рядом сижу я и пытаюсь понять, что он мне силится сказать. Заходит медсестра, красивая такая жгучая брюнетка, и говорит:
— Ну, мальчики, как самочувствие? Чем могу помочь?
— Сш..ха-а-а, — отвечает Андрес, двигая бульдозерным ртом.
Тогда вступаю я на английском:
— Он чего-то целое утро просит, а я не могу понять.
— Ой, я английский нихт, вот джёрман — йес.
— Бм..ришт, — настаивает Андрес с выпученными глазами и облизывает губы, учащённо дыша.
— У меня такое впечатление, что он просит у вас поцелуя, — выдаю я на русском и с ухмылкой смотрю на товарища. Тот отрицательно мотает головой, но улыбается, глядя на медсестру.
— А-а-а! Потцелуй. Уй! Высотский, — неожиданно реагирует девушка на знакомое русское слово и, подойдя к кровати, нагибается, чтобы исполнить желание страждущего. Тот в последний момент уклоняется и тычет ей носом в грудь, как дятел. Медсестра отскакивает, вздёргивает в испуге руки, и из её нагрудного кармана на пол падает пачка сигарет.
— Я! Я! Я! — рычит больной, затем облегчённым голосом довольно сносно артикулирует: — Дас ист рихтих.
— Да он просто курить хочет, — радостно заливается смехом медсестра на своём родном языке. Эту фразу понимаю даже я, так как французский глагол «курить» почти созвучен своему испанскому родственнику. Потом она округляет глаза, с подозрением смотрит на дверь, но согласно машет рукой: — Бистро! Бистро!
Я прикуриваю и засовываю сигарету Андресу в рот. В его глазах светится счастье.
Пробыли мы в госпитале с неделю, пока Андрес отходил от травм, восстанавливал сломанную ключицу и нарушенную речь. За это время нас всех тщательно обследовали, у меня ничего серьёзного не обнаружили, испанцы же были целы и румяны, как спелые яблоки. Нам с Начо пришлось съездить в полицию, опознать машину с выбитым передним стеклом и приплюснутым боком без фары, ответить на вопросы и переговорить по телефону с хозяином бумера — Хуаном Карлосом, сыпавшим через слово матюками. Через пару дней в госпиталь явился инспектор полиции и сообщил нам, что по достигнутой договорённости между двумя страховыми компаниями машина будет эвакуирована в Испанию и передана владельцу, а нам обеспечивается бесплатный проезд либо в город выезда, либо в пункт назначения прерванной в результате ДТП поездки. Ответ необходимо было дать немедленно. Мы собрали экстренное совещание в палате у Андреса, где тот склонял нас к необходимости завершить задуманное. Его доводы были весьма основательны: Хуан Карлос настаивал на оплате ремонта машины, так что изначальная потребность в деньгах крайне обострилась. На том и порешили. Сообщили об этом полицейскому, договорились о вылете в Варшаву через Париж: авиарейсов в Минск ещё не существовало в то время. Сказали, что из Варшавы доберёмся на поезде до Минска. Инспектор всё записал и удалился, пообещав, что, как только билеты будут оформлены, он поставит нас в известность. Вот так — прощай, гостеприимная Франция.
Варшава встретила нас замызганной серостью аэропорта, а затем шипением привокзального шныряющего туда-сюда люда. В этой стране гостеприимностью и не пахло. К нам, русским, по крайней мере. Пока мы определялись с поездом, кто-то постоянно подходил и что-то предлагал, мы отнекивались, как могли, вежливо и корректно, тогда шипение становилось агрессивным и неприятным. За полчаса до отхода поезда в здании железнодорожного вокзала раздался оголтелый хохот и послышались испанские восклицания. Приунывшие Начо и Хорхе, длинноволосый курчавый брюнет и коротко стриженый блондин, встрепенулись, завертели, аки наседки, головами, выискивая земляков, и, найдя, отправились обниматься. Вернулись, сказали, что приглашены в бар неподалеку на рюмку вина за встречу, и ушли. Больше мы их в тот день не видели, они просто пропали. А поезд между тем уже тронулся. Мы сидели в вагоне, недоумевали, но предпринять ничего не могли. Так и доехали вдвоём до Бреста. Пришлось выходить. Что же делать? Андрес принялся названивать своим таможенным «подвязкам». Через некоторое время к нам подошёл молодой пограничник.
— Нашлись ваши оболтусы. Они там в Варшаве чуть ли не политическую демонстрацию устроили с группой туристов из Мадрида. Все пьяные вдрабадан. Завтра приедут утренним поездом.
Мы облегченно вздохнули. Теперь оставалось переждать ночь. Но это не проблема: в Бресте у меня жили родители. Мы вышли на улицу, тормознули такси. Уселись, и я услышал знакомый до боли, родной голос:
— Куда поедем? К мамке или ко мне?
Сюрпризы продолжались. Таксистом был мой старший брат Славка.
Занимательные колёса, однако, у судьбы-судьбинушки: с братом мы не виделись с тех пор, как он ушёл в армию лет пять назад, и вот те раз… Поехали мы, конечно же, к родителям. Отметили встречу и рано утром сорвались за испанцами, которых доставили на вокзал пограничники с автоматами наперевес. На наших сотоварищей жалко было смотреть. С серыми от бодуна лицами они испуганно косились на оружие. Но завидев нас, ожили и расплылись в облегчённой улыбке. Мы все обнялись и под смешки развернувшегося к выходу конвоя двинулись покупать билеты в Минск, где у Андреса была отцовская квартира. В столице Беларуси мы пробыли всего день, за который Андрес навёл справки и подтвердил свою «предпринимательскую» идею: за икрой надо ехать в Москву, на Арбат.
Знаменитая улица, ставшая в настоящее время одним из популярных мест среди иностранных туристов, обладающая глубокой культурной историей, где до сих пор живут старые московские интеллигенты, воспетая в стихах и песнях, в шальные девяностые годы прошлого столетия напоминала барахолку. Здесь можно было купить всё или договориться о покупке чего угодно, от нижнего белья до предметов искусства. Так Начо открыл для себя новую русскую демократическую действительность в самом своём зародыше. Смотрел он на этот базар в центре города с нескрываемым удивлением. Хорхе лыбился и взмахивал руками. Как бы там ни было, интересующий нас деликатес продавался на каждом шагу, так что набрали мы икры ну очень много. Товар был закуплен. В тот же день, после экскурсионной поездки по московским достопримечательностям, организованной заботливым Андресом для наших испанских подельников, мы отправились в обратный путь.
МИКРОСЦЕНА 2
Минская квартира в ночь накануне возвращения в Испанию. За столом сидит Андрес. Стол завален прославившимися во всём мире чёрными с синей этикеткой стеклянными баночками. Андрес берёт их по одной, внимательно осматривает каждую с помощью настольной лампы, затем аккуратно заворачивает в обрывок газеты и делает пометку на калькуляторе. Вхожу я.
— Ну, что? Купил билеты? — спрашивает меня упаковщик.
— Да. Поезд Москва — Берлин — Париж, отправление завтра в 10:30 утра, отдельное купе.
— Нормалёк. Садись, помогай. Надо каждую обернуть, чтобы не звякали и не разбились.
— Угу. А где иберийские молодцы?
— В спальне. Спят. Ждать от них помощи в данном производственном процессе — утопия, легче корову оседлать.
Выдержал я часа два, потом сдался и рухнул на диван. Неугомонный предприниматель не отступил. Утром он меня расталкивает и указывает пальцем на выстроенные у стола четыре огромные спортивные сумки, набитые банками зернистой чёрной икры вперемежку с одеждой. Выдерживает паузу и торжественно оглашает:
— Пятьсот шестьдесят восемь.
— Чего пятьсот? — оторопело смотрю я на него.
— Товарных единиц. Иди и буди этих двух идальго: на поезд пора.
Ночью на границе между Польшей и Германией нас арестовали. Подвела одна стеклянная баночка. Но не икры. Заботливая мать зачем-то сунула мне в чемодан банку зернистой домашней горчицы вместе с неизменной курицей в дальнюю дорогу. Она стояла на столике и привлекла внимание немецкого пограничника. Он что-то спросил, грозно нахмурившись и тыча пальцем в банку. Из его неблагозвучной белиберды я различил лишь слово «дроген», произнесённое несколько раз.
— Подозревает, что это наркотик. Спрашивает, есть ли ещё, — пояснил мне оторопевший Андрес.
Я отрицательно замотал головой и пробубнил знакомое по фильмам про фашистов слово «нихт». Но немец не сдался и принялся проверять багаж. После обследования злосчастных спортивных сумок была вызвана полиция, нас обвинили в контрабанде, застегнули на запястьях наручники и доставили в ближайший полицейский участок. Меня и Андреса вели пешком по улицам Берлина, испанцев почему-то посадили в машину и повезли отдельно. Той ночи я в жизни не забуду. Обращались с нами как с настоящими преступниками, злодеями, осквернившими своим появлением славную немецкую землю. Приказы отдавались лающими голосами, если мы не реагировали (я — потому что не понимал ни бельмеса, Андрей — от испуга, наверное), нас толкали и пинали. Всунули в камеру временного задержания, закрыли дверь.
МИКРОСЦЕНА 3
Тюремная камера в бывшей ГДР, совсем недавно воссоединившейся с ФРГ. Одинокая железная кровать без матраса. На ней, соорудив из одежды подобие подушки, лежит Андрес: ему выпало спать первым. Я сижу на краю и ошалело читаю надписи, выцарапанные на кирпичных стенах. Через некоторое время просыпается Андрес.
— Ложись теперь ты, братик. Твоя очередь передохнуть перед допросом и тевтонскими пытками.
— Не-а, я все равно не засну.
Андрес смотрит на меня, некоторое время молчит, потом спрашивает:
— А чё ты уставился в одну точку шизоидным взглядом?
— Смотри, что тут написано.
— Где?
Я показываю. Андрес читает. Спать он уже больше не может. На одном из кирпичей начертано по-русски: «Пацаны, отомстите за нас немчуре, они нас в задницу отделали».
Дверь открывается. Нас вызывают на допрос.
Допрашивали всех поодиночке. Передо мной предстали рыжий толстяк и поджарая блондинистая дамочка средних лет, похожая на облезлую селёдку. Толстяк задавал вопросы, фрау переводила, тоже спрашивала и записывала. Я, по предварительной договорённости с Андресом, косил под беднягу, попавшего в аварию во Франции по дороге в отпуск на чужом автомобиле, ремонт которого необходимо было оплатить по возвращении в Испанию. Именно этот несчастный случай якобы подвиг нас на авантюру с икрой. Толстяк понимающе кивал, задавал уточняющие вопросы, даже хмыкал сочувственно. Продолжалось это довольно долго, час с лишним. В конце перекрёстного допроса женщина вылезла из-за стола и протянула мне бумажный лист для «вознокомления». Я взял бумагу и увидел текст, написанный по-испански от руки. Незнакомым мне почерком описывалось, как два русских подговорили своих испанских приятелей отправиться с ними в Россию для закупки контрабандного товара, количество которого было определено заранее. Документ подписал Хорхе.
Я всё отрицал, подписывать что-либо отказался и был сопровождён обратно в камеру, где меня уже дожидался угрюмый Андрес: его обработали быстрее. Почти как под копирку, только подпись Начо. Про икру нам сказали, что она конфискована властями. Никакого акта о конфискации мы в глаза не видели. В тот же вечер матёрых контрабандистов отвезли на другую сторону Одера и вышвырнули из машины. Стояли мы Андресом, смотрели, как через пограничный мост туда-сюда проходят люди, и не знали, что делать дальше. Решили прошмыгнуть в толпе обратно в Берлин и как-то добираться домой в Испанию. Не знаю, что нами двигало, отчаяние скорее всего.
МИКРОСЦЕНА 4 (короткая)
Пограничный мост через реку Одер. Мы пристраиваемся к идущим в сторону Берлина людям, пытаемся беззаботно смотреть по сторонам и не привлекать внимания. Впереди никого не останавливают, шагающие перед нами спокойно пересекают границу. Наши русские хари вычисляют сразу. Останавливают, требуют предъявить документы. Дальше в течение нескольких долгих минут происходит монотонный до неприличия диалог между пограничником и Андресом:
— Цурюк, — командует пограничник, возвращая наши паспорта.
— Варум? — спрашивает мой друг.
— Цурюк, — невозмутимо отвечает страж.
— Варум? —настаивает Андрес.
И так раз десять.
— Назад.
— Почему?
— Назад.
В конце концов нам не остаётся ничего другого, как двинуться в указанном направлении.
Во время вышеприведённого диалога мне в голову пришла мысль —позвонить в Испанию. Но для этого следовало ехать в Варшаву, только там в аэропорту можно было воспользоваться сервисом оплаченного телефонного звонка: немногим ранее мы с изумлением обнаружили, что немецкие власти вместе с икрой конфисковали у нас и деньги, оставив лишь смятую сотню баксов. Добирались мы до Варшавы на пригородных поездах, в одном из которых поцапались и чуть не подрались с какими-то пьяными румынами, приставшими к нам с требованием угостить их водкой. Считали, должно быть, что русский без водки — что кобыла без хвоста. Отделался Андрес от озверевших, плохо пахнущих идиотов, повторив неоднократно слово «презент» и протянув им шапку-ушанку с военной кокардой, которую купил кому-то в подарок ещё в Москве. Когда мы наконец оказались в варшавском аэропорту, я позвонил Хуану Карлосу, наврал ему с три короба. Что в поезде нас, мол, ограбили и оставили без денег. Попросил оплатить билеты до Мадрида, заверив, что икра с нами в целости и сохранности, ждёт не дождётся вылета в Испанию. Хуан Карлос клюнул. Через пару часов билеты были оплачены. Мы вылетели домой.
В Сарагосе нам стало хоть и свободно, но туго. Пришлось признаваться во всём Хуану Карлосу. Тот требовал немедленного возмещения расходов на билеты и ремонт машины. Грозился увольнением и подачей на нас иска в суд. Денег — с гулькин нос, даже на билеты не наскребли. Встретились с предателями. Их из Германии спокойно отправили домой на поезде. За наши конфискованные деньги, наверное. Хорхе отказался помогать наотрез, Начо что-то мямлил насчёт трудного финансового положения в семье и недовольства родителей его дружбой с русскими эмигрантами. Облом, короче. Мы не стали говорить про подписанные ими «путёвки» на нашу экстрадицию в Польшу. Бес-по-лез-но. Просто ушли.
Спасло нас яркое, удивительное, неподражаемое, эфемерное, никем чётко не определённое, зыбкое, непонятное, но реально существующее чувство.
МИКРОСЦЕНА 5 (финальная)
Спустя два месяца после возвращения. Андрес живёт у меня, временно: у нас с ним запой. Тяжёлый, гнусный. Алина с Вовкой уехали на месяц в Беларусь. Раздаётся звонок в дверь. Открываю. Пришёл почтальон, спрашивает Андреса, протягивает телеграмму, просит расписаться. Я заглядываю через плечо друга и вижу текст на немецком языке. Почтальон уходит.
— Что за телеграмма? Нас что, опять немцы обложили? — спрашиваю.
— Нет, это Жозефина.
— Какая ещё Жозефина?
— Медсестра французская. Забыл, что ли?
— А почему она… тебе… телеграмму?
— Я с ней уже полтора месяца переписываюсь, она первая письмо прислала, — на лице Андреса появляется та его неизъяснимо плутоватая улыбка, которую я уже стал подзабывать.
— Ну, не томи, переводи. Что в телеграмме?
Мой друг издевательски выдерживает мучительную паузу, затем оглашает: «Не волнуйся зпт любимый тчк завтра выезжаю тчк деньги собрала тчк отдашь зпт когда сможешь тчк».
Имя у этого чувства простое, но очень благозвучное — любовь. Икра была чёрной, а любовь оказалась красной. Красивой, значит.
50
Загрузка...
