Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПОЛНОЛУНИЕ
По радио объявили, что Анатолий Фомич — отец Олега, известный в городе и области спекулянт, промышлявший на протяжении долгих лет самогоноварением и сбытом выращиваемых на собственном огороде помидоров и огурцов, наконец задержан милицией в ходе розыскных мероприятий по факту убийства пешехода при дорожно-транспортном происшествии. Преступник с места происшествия скрылся, оставив жертву в предсмертном состоянии на шоссе Брест — Кобрин в районе двадцатого километра. После месячного расследования дела, возбужденного по заявлению вдовы погибшего, преступник арестован и будет предан суду в ближайшее время.
В школе на Олега все смотрели как-то странно, одни — с затаённой злобной радостью, другие — с издёвкой и насмешкой, а учителя — с осуждением или подозрением. Бедняга уже слышал новость по радио и вошёл в здание школы с опущенной головой и потерянным взором. Со всех сторон на него сыпались произносимые тихими, а то и не очень, голосами подначивания и оскорбления: «Что, допрыгался, кулацкий сынок? Так твоему папаше и надо!»
Дальше — хуже. Классный руководитель вызвала в школу мать и настаивала на том, чтобы Олега освободили от уроков на несколько дней якобы по просьбе родительницы — до выяснения, так сказать. Женщине средних лет, в платке, с испуганными глазами было объявлено, что так будет лучше и спокойнее для учеников и преподавателей. Потому что мало ли что. И вообще, не место сыну преступника в этой школе, хорошо бы другую подыскать, а то ведь… вы меня понимаете… Тут Олег и не выдержал:
— Прекратите издеваться над моей матерью, Раиса Баталбиевна! Неужели вам не стыдно, в конце концов?
— Послушай, Олег! Что ты себе позволяешь?
— Это не я, а вы себе позволяете.
— Что?
— Крайнюю бестактность, граничащую с разнузданным хамством, в общении со старшим по возрасту человеком. Вот что.
— Ну-ка, мамаша, забирайте своего отпрыска и убирайтесь вон отсюда. Дальше пусть директор решает, я больше терпеть этого не намерена.
Олег открыл было рот, чтобы ответить, но мать обхватила его и — пойдём-пойдём, сынок, от греха подальше! — вывела в коридор.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ПАДЕНИЕ
Моего отца приговорили к пяти годам тюрьмы. Попрощались мы более чем странно, я бы сказал. Однажды утром, как всегда, я собрался в школу. Идти надо было пешком. Километра эдак три с гаком. Поэтому отправлялся я в путь рано, затемно ещё. За окном моросил противный серо-бурый дождь. Зонтика у меня не было, только заляпанная краской зелёная плащовка с капюшоном. Надел я, значит, этот маскхалат, будь он трижды проклят, и вышел во двор нашего деревянного дома. Ну, нет у меня хорошей одежды, и всё тут! И никто в этом не виноват. Даже если бы родители денег дали, то я не знал бы, где эти самые модные шмотки купить. Вот выучусь и уеду за кордон. Опостылело тут уже всё. Но придётся потерпеть пока. Батя, блин, вот ещё загремел. Что теперь с ним будет?
К дому подъехал милицейский уазик. Открылась задняя дверца, и на придворную земляную дорогу спрыгнул небольшого роста полноватый человечишка с затравленным взглядом — мой отец. Жалкий весь, испуганный.
— Пожитки вот только кое-какие соберу да с семьёй попрощаюсь, — промямлил он, обращаясь к кому-то внутри машины, и повернулся ко мне. Наши глаза встретились. — Сынок, ты в школу? А мама дома?
— Она на работу уже ушла.
— От итить твою, а?! Даже и не попрощаюсь с голубушкой. Тогда вот что, ты подожди папку пока немного. Хоть тебе пару слов скажу перед расставанием…
— Хорошо, батянька.
Называть его я стал так ещё с малых лет. После просмотра фильма «Нахалёнок» Евгения Карелова по рассказу Михаила Шолохова. Пользовался я этим обращением к отцу больше с иронией или издёвкой, но в данном случае прозвучало оно нежно даже: уж очень неприкаянным выглядел родитель. Отношения у нас с ним складывались трудно, скомканно как-то. Человеком он был авторитарным, властолюбивым. Типичный «кто в доме хозяин?», короче.
Беспризорник с детства, отсидевший в тюрьме за тунеядство, коим считались его малолетние скитания по просторам огромной страны в поисках куска хлеба на пропитание, он обладал волевым нравом и огромной трудоспособностью. Кем и где он только не работал! Шофёром на Донбассе, банщиком в Приуралье, шахтёром в Сибири, а сейчас вот таксистом и «фермером» в Беларуси. Образования, естественно, никакого. Благо, читать да писать умел. И на том спасибо. Когда мне было четыре года и мы жили в Сибири, я украл у него пять рублей. Позарился на красивую игрушку в витрине и вытянул синюю бумажку из его пальто в шкафу. Заначку, значит, спрятанную от мамы. Расправился он со мной круто. Перевернул вниз головой и потряс за ноги: из карманов на пол посыпались монеты — сдача из магазина. Потом поставил меня на пол, снял свой ремень и мои штаны. Во время экзекуции не произнёс ни слова, просто бил. Задница у меня болела недели три, точно. Желание красть пропало навсегда, но обида затаилась. Вторично был избит года через два уже. В Беларуси. Вздумал отец как-то заняться животноводством. Накупил кроликов штук двадцать, понастроил клеток во дворе, давай их кормить вовсю. А те размножаться, тоже во всю ивановскую. А мне их жалко стало: сидят бедняги, пищат да сношаются. Решил я их на прогулку выпустить, дурья башка малолетняя. Я честно думал, что они побегают и вернутся к себе домой. Где там… Сначала они сожрали всю зелень в огороде — картофельные кусты, морковь, дыни, клубнику, даже теплицу штурмом взяли, нацелившись на помидоры и огурцы. Потом разбежались по берегу реки возле дома и давай тырить у загорающих всё съестное, что плохо лежало. Крики, смех, женское визжание. Скандал! Опять ремень. В знак протеста против несправедливого наказания я демонстративно «покончил с собой» — прыгнул в речку в одежде и стал тонуть. Мне было шесть лет, плавать я ещё не умел. Батя бросился за мной и вытащил, плакал, просил прощения.
У нашей деревни чудное название — Катинбор. Роясь в шкафу, я как-то обнаружил на верхней полке странный белёсый футляр с пупырышками, аккуратно обтянутый резинкой. Внутри множество чёрно-белых фотографий. Таких в семейном альбоме не было. Отец в «семейных» трусах на мотоцикле. Рядом женщина с красиво очерченными выразительными глазами. Какие-то компании, кучка мужчин в шахтерских касках, среди них отец. Фотография чернявого мальчика лет десяти. Стоп! Те же самые глаза. На обороте синими чернилами неумелым почерком выведено: «Папе от сына». Поверх слова «папе» другая рука старательно надписала «любимому».
— Ты что здесь делаешь?
Чёрт… вездесущая мама.
— Это кто?
— Сколько раз я ему говорила, надо выбросить или получше спрятать.
— У них глаза одинаковые.
— Это всё твой отец-кобелина!
— Мама, кто эти люди?
— Брат это твой.
— Какой брат?
— Кровный. Ещё один сын твоего отца.
— Откуда?
— От верблюда. От вот этого. Ишь, глазищи свои вытаращила!
— Ты её знаешь?
— Приезжала. Алименты у отца требовала. А я и ни слухом, ни духом.
— Ничего не понимаю. Нас двое братьев. Славка сейчас в армии. А тут третий объявляется.
— Ты у папочки своего спроси. Может, и сестрица ещё отыщется.
— ?
— А кто его знает, сынок.
Вот и стоял я сейчас в ожидании своего отца весь в невесёлых раздумьях, вспоминая и этот случай, и многие другие, когда мне было стыдно за неотёсанного и грубоватого предка. Вскоре он вышел, погладил меня зачем-то по голове и обратился к милиционерам в уазике:
— Мужики, можно я сына до школы проведу? Расскажу, понимаешь, как дело было. А то ведь не поймёт малец батю своего, стыдиться да проклинать будет. А? — взгляд был умоляющим, мокрым.
— Та хрен с тобой, давай только без глупостей, мы тебя на переезде через ж/д подберём. Понял? — гавкнул старший и хлопнул дверцей.
Мы, отец и сын, понуро побрели в сторону города.
— Тебя куда сейчас, папа? — спросил я от скуки.
— В тюрьму, сынок. Куда ж ещё?
— Надолго?
— На пять годков, но постараюсь раньше выйти. Невиноватый я в общем-то, Олег. Мужик пьяный был вдрабадан, на велосипеде домой с работы ехал и руль не удержал. Прямо мне под колёса и свалился, мудак, прости Господи!
— Тогда за что же тебя в тюрьму, батя?
— Умер бедняга, понимаешь. Кому-то за смерть его отвечать надо. Я хоть и невиновен, но маху дал: не сообщил никому и никуда, а с места аварии уехал. Думал, не увидит никто, ну и чёрт с ним. Струхнул, в общем, сынок. Чего уж там! Погодь немного, живот что-то скрутило, — проблеял вдруг он и вприпрыжку сиганул с дороги в кусты. Стянул с себя брюки и стал справлять нужду чуть ли не у меня на глазах. И тут до меня дошло: это же мой родной отец, папа, на которого я так внешне похож! Ему очень страшно сейчас, муторно и совестливо передо мной. Ему помочь бы надо.
— Пойдём, батянька, а то опоздаю, — проканючил я. Потом помолчал и добавил: — Мы тебя ждать будем. И мама, и я, и Славик тоже. Может, когда брат из армии вернётся, ты уже дома будешь. Досрочно.
Отец не ответил, спрятал взгляд и молча взял меня за руку. Так мы и дошли до самой школы.
27
Загрузка...
