В общежитии за границей проживают несколько типов людей. Бывают неурядицы временные, бывают пожизненные, бывает, что человеку из тюрьмы выйдя некуда податься, есть одинокие — специально селятся, педофилы общаги тоже любят, потому как много там бесправных иностранцев без документов с детьми. Ну, любителям детишек мы с другом Жоном (одинокий он был) такое «веселье» устроили, что они боялись смотреть в сторону детей.
Подруга жила там с мужем и двумя детьми. Один лет семи, а второй новорождённый. Айсарат, по-простому Ася. Вот её и коснулась беда нежданная. Она для меня русская, росла в Москве, вуз закончила, постарше меня, терпеливая и добрая. Самой мне лет двадцать было с небольшим. Мы и документы с ней вместе получали, и съезжали оттуда в одном месяце.
Комнатки маленькие, душ общий с бомжами-алкоголиками (их силой туда селили), умывальники в коридоре, жуткая столовая внизу. Грязные туалеты, мы сами их мыли ради детей. Ни мне, ни Асе с мужьями не повезло, бросив на нас детей и заботы, рванули они на юга, якобы работу искать.
Комнаты располагались одна напротив другой, и разделял их узкий коридор. В один день в нашу обитель привезли умирать старика уже не ходячего. Есть дома престарелых, но побывал он во всех, и они принимать его уже отказывались — и лечебницы, и психбольницы тоже. Дети его не появлялись, но, как выяснил мой друг Жон, ни одна сиделка не соглашалась за ним смотреть ни за какие деньги, и мне показалось это забавным. Слишком бедно мы жили. Не знаю, сколько ему было лет, утеряны были его метрики, не удивлюсь, если больше ста. А вселили его в комнату напротив Аси. У Аси заболел младенец, и старший стал вялым, зато ожил старик. Была я тогда скептиком и пишу непредвзято. События эти не связала между собой. Ася была такой же, пока в одну ночь не постучала ко мне в дверь. Уложили мы детей у меня и вышли поговорить.
Рассказ Аси.
«Дед дверь всегда держит распахнутой, сначала я не боялась, думала — в одиночестве боится, что плохо станет. Просил и меня дверь открытой держать по возможности, так я и делала, жаль его. По ночам стали меня кошмары терзать, молоко с кровью стало. К врачу обратилась, анализы сдала — не больна. А потом, случайно проснувшись, увидела, как старик стоит в моей комнате рядом с постелью младенца, и такое у него лицо было, когда я ночник зажгла — не человеческое. Тут он и меня, и детей моих матом стал крыть. А с утра пожаловался, что я плохая мать — младенец орёт, старший сын конфеты ворует. Конечно мне досталось, да ты помнишь, вы с Жоном тогда сами услышали и начали орать про маразм. Спасибо вам, смелые вы. Но всего я вам не сказала. Сама думала, что померещилось. Дверь стала запирать днём, но у нас на вахте дубликаты от всех дверей, разжиться ключом при желании можно. Дети болеют, грудь кровоточит, а старик бегает как мальчик, но обитатели наши невзлюбили его за злость и постоянные проклятия в чей-то адрес. Так вот: кошмары меня измучили, и всё одно снится — старик этот, но во сне он — демон страшный, зубы красные и рядом тени, словно от бесов всяких, гнилой, как покойник или прокажённый, и всё к детям моим лезет, хоровод с ними водит, а с ними и тени бесовские. Я говорила, что боюсь его, а почему — помалкивала. Не поверят. Сама психолог, на стресс спишут послеродовой. А сегодня ночью проснулась, а старик грудь мою сосёт. Я и раньше синяки замечала, а тут резко его отбросила, и вот, посмотри…»
Грудь у Аси была разорвана, и если я хоть что-то понимаю в укусах — разорвана грудь была зубами человеческими. У неё и спина была покусана, причём укусы старые, жёлтые, а она не замечала. Как в тумане её всегда острый разум, или под гипнозом.
Мы были бесправные, но не шли со мной работники на конфликт. Умела с ними воевать, да и любили меня граждане настоящие, стеной за меня стояли. Поддерживали, а у них права были, они помогли нам, и Ася переехала ко мне.
Старик слёг. Маты и проклятия доносились из его комнаты день и ночь. Орал и выл он страшно, а в психушку так и не забрали. Жон, знающий всё, рассказал, что детки его в социальный фонд такой вклад внесли, что хоть все с этажа съедут, помрёт он здесь.
За отсутствием православной церкви, сохраняя в душе огонёк веры, заложенный мамой, я хранила самодельные святыни: фотографии крестa и икон из газет, но больше я тогда почитала народного святого — мальчишку-солдата, который погиб в чеченском плену мучительной смертью, не предав православную веру, портрет его, вырезанный из старой газеты, повесила на видное место (храню до сих пор). Возможно, потому и шарахался Кощей от моей двери.
Помирал дед долго, понося веру и всех святых, более страшной смерти никто из живших в общаге не видел, хоть и бывала она там частой гостьей. Перед самой смертью, старый хрыч внезапно заговорил по-немецки, диктовал доносы, перечисляя тех, кого мы не знаем и жителей нашей «казармы». Уверял кого-то, что мы евреи и требовал немедленно отправить всех в газовую камеру. При этом умудрялся вовремя напоминать о приёме лекарств и просил обезболивающее вполне вменяемо. Как дряхлый мухомор стол железный в пластиковое стекло бросил и пробил его, медики объяснить не могли. Жил в нём нечистый дух.
Ася до сих пор лечится у психиатра. У неё частые панические атаки. Мы встречались недавно, и она сказала, что тревожно ей, мучает её старик мёртвый, ходит у неё за спиной, а если она одна, то к ней подкрадывается зловещий холод, a с ним чудовищные тени, и безобразный мертвец пытается завладеть её душой.
2 844
Загрузка...
