Время дрогнуло. Строй его покачнулся и опрокинулся: первыми не выдержали маленькие масляные секунды, которые посыпались, одна за одной, наваливаясь на своих более стойких соседок, как берцовые костяшки домино с белыми печальными глазками. Вечность, учуяв слабину, сконцентрировалась на фланге, после чего не выдержали дни и недели. Бегство стало всеобщим. Никто больше не считал, которая по счёту луна воцарилась над женскими головами, и сколько ударов отщипывает от жизни лиловая башня с желтым, покрытым оспинами циферблатом.
Иван остался один.
…любовь требует времени с исчезновением которого она пропадает. Это Иван понял давно: вообще-то женщины остаются, их лепные засаленные остовы качаются в туманном воздухе не находя ни в ком опоры, а любовь с утекновением времени непременно исчезает. Исчезает, как заварка, помещенная в воду, после того, как воду пытаются вылить из чашки. Заварка непременно покидает сосуд вместе с водой.
…как исчезли при совсем небольшом его сжатии, сжатии всего на несколько сажен, и чёрные гусары и белые гусары и земгусары и красные гусары и сирень под окнами, да и сами …. замещённые пластиковым всеобщим безденежьем. Деньги исчезли тоже. Любовь требует денег, с исчезновением которых она становится сухой и критически картонной. Это Иван тоже знал.
Деньги исчезали постепенно, нервно возвращаясь в больших количествах, шурша своими бумажными подштанниками, внушая надежды, падая перед Иваном навзничь, широко раскидывая свои наивные гимназические пелеринки и призывно расставляя ноги, потом гордо поднимаясь до самого неба, отряхиваясь от Ивана, становясь недоступными и нравоучительными, как будто у самих их никогда не было вшей. Некоторые купюры, ослепленные своим сиянием и свежими восходящими потоками воздуха, устремлялись прямо на солнце и многим, многим казалось, что гордые, они вскоре совсем его застят для непросвещенных не вооруженных телескопами обывателей. Глупые! Опаленным пеплом падали они, пораженные, сквозь томную голубизну в недра Эгейского моря и только университетские педели одни наклонялись сочувственно над безднами и взывали к ним «эгей — ге — гей, эгей» (после чего море и получило своё название), но всё было безнадежно. Деньги зеленели, дернули туда сюда своими ветхими опаленными краями и тоже оставили Ивана на всегда.
Фонтан фруктового кефира, бивший с незапамятных далей посреди острова, затих и затух. Его золотистое журчание не услаждало более прохожих летнего зноя и поселян и поселянок и всех страждущих и предшествующих по лонам и пазухам природы. И кефир навсегда оставил Ивана.
… Чужая незаконная рука, с длинными сосками — пальцами прояснилась в корзине, пошарила там немного, и извлекла голову Ивана во внешнюю тьму. Испуганный, он заскулил совсем по детски, когда пугался грома и грозы и его в награду за хныканье брали в кровать к родителям. «Иван! Иван! — позвали боги, сквозь яблоки запечных до времени глаз заглянув ему в душу и познав его первое имя, — ты будешь у нас Ива-а-ан!». Щенок обрадовался, впервые извне услышав свою тайну, и впервые же неумело хамовато тявкнул.
115
Загрузка...
