В 8 лет я осталось полной сиротой. Спасибо отцу, который побежал на разборки своего брата и попал под нож. Матери спасибо, которая любила переносить грипп героически «на ногах». В итоге, когда встал вопрос о том, что со мной делать, я осталась никому не нужной. Брат отца пил в невыносимых муках совести, ему, конечно, было не до меня, а мамина работа, ради которой она себя угробила, удочерить меня не могла. И тогда, на горизонте появилась моя тетя, про которую мама говорила, что бог не дал ей детей, дабы такие твари, как она, не размножались. Тетя позарилась на опекунские выплаты, и меня, городскую девочку, повезла в свою деревню. В той стороне были скучены в один край семь больших деревень. Так что, не скажу, что мы жили на отшибе. Тетя получала пенсию по потери мужа – кормильца. Выплаты эти были по деревенским меркам немаленькие, поэтому легальна она не работала, а на шабашки не больно уж и звали, что очень её бесило. И это тунеядство, и обида на всех стала благоприятной почвой для сплетен. Никто так не обливал помоями наших родственников, как она сама, выставляя на люди самое сокровенное, интимное, щепетильное. И всё это преувеличивая с особым значимым удовольствием смакуя годами. Своим языком она не щадила никого. Даже детей, стоило кому-нибудь дать хотя бы подозрение на воровство или странность. Тетя тут же ставила клеймо, прибавляя новые доказательства вины или ненормальности ребёнка. В детстве я не понимала, почему меня все сторонятся и понижают при виде меня голос. Ведь все знали, что я племянница первой сплетницы на деревне. Бестактная, невоспитанная, грубая, тщеславная, она видела только свою персону, не понимая, в какие моменты стоит замолчать, не накалять или просто сменить тему. Не видя обращенные на нее взгляды, она с жаром продолжала смаковать грязные интимные подробности. Я ужасно её сторонилась, ведь это она всем растрепала про мой энурез, который прошел в 9 лет. Но она продолжала говорить всем, что я им продолжаю болеть, и она так из-за этого мучается, переживает, я же девочка, и такое заболевание зазорно. Поэтому, в классе меня дразнили «сыкухой». Один раз я купила стринги, на следующий день, все мальчики школы гадливыми шутками просили их продемонстрировать. И конечно, после всего этого, никаких разговоров по душам с теткой я не заводила. Пару раз я с ней пооткровенничала, в итоге пришлось извиняться перед завучем и подругой. Тетя все преувеличила и выставила их в ужасном виде, ведь иначе ей было неинтересно рассказывать. Виноватой и плохой она себя не считала никогда. Когда наш молодой сосед избил беременную жену, и та бедняжка потеряла ребенка на большом сроке, тетя первая прибежала на их драку, и стала разнимать. А причиной дебоша стали сплетни, — соседу кто-то нашептал, что молодая жена нагуляла ребёнка от другого… Тетя с жаром защищала молодую женщину и даже бегала к ней в больницу. Ей было так приятно, что она оказалось в эпицентре такого громкого конфликта и даже героем, что целый год смаковала эту историю, жалея молодую женщину и ругая её мужа. Только тетя искренне забыла, что это она шептала про несчастную соседку всей деревне, просто вычеркнула данный факт из своей памяти. И, конечно же, жалела моего сводного дядю, который повесился, и называла виноватыми всех кроме себя. А ведь это моя тетя рассказывала всем, что его мать проститутка, а отец неизвестен. Это моя тетя всем говорила, что он вор и его нельзя брать на работу. И это моя тетя наговорила матери его девушки, что не стоит с таким встречаться. Десятки таких историй стали поводом для того, чтобы её стали сторониться и не звать на различные мероприятия. А иначе, вся округа знала, кто и от кого забеременел, кто напился, кто чужую жену лапал, и сколько салатов была на столе, и кто ужасно приготовил жаркое и т.д. Зато тетя нашла лазейку, которая со временем показалось ей просто золотой жилой. Она стала ходить на все похороны и поминки. Оттуда ведь не выгоняют и специального приглашения ненужно. В неделю она могла посетить по три места, всегда находя уважительный повод и общие связи с усопшим, дабы туда пойти или поехать. А так как несколько деревень были, как опята, расположены рядом, то тетя бегала к своему превеликому удовольствию каждую неделю на все эти поминки и похороны без разбору. Конечно, в основном ездила по соседним деревням, тратя все выплаты на мое содержание. Ко мне она относилась потребительски и безразлично: главное, чтоб дома убиралась, сама себя автономно обслуживала и денег не просила. Благо рядом жила зажиточная семья с двумя дочками, вот их обноски я и носила, и нередко питалась там же, ведь когда тетя ела на поминках, то мне деньги на продукты оставлять забывала.
Однажды тетя проснулась в недобром духе, и сказала, что ей приснилась покойная матушка. Та ругалась и говорила, чтобы тетя перестала ходить по покойным делам, иначе покойники сами начнут, приходит к ней. Тетя сходила в церковь, но её смирения и страха хватила лишь на пару недель. Скучно стала, и тем новых для сплетен не было… А потом умер дядя её учительницы. И она пошла. А уже вечером, три часа лежа на диване, трындела по телефону на весь дом:
— Ой, Глашка, видела бы ты какой новый диван у этой училки стоит, мне бы такой. Дорогой, наверное, известное дело, откуда, учителя они все такие, с учеников содрала себе на подарок. На столе даже изысков толком не было, не могли людей удивить, белоручки интеллигентные. А у сестры её хахаль, который с твоей соседкой жил, важной такой бродит. И ведь не стыдно перед людьми, чужих мужиков уводить, вот бог и наказал, дядьку забрал, так им паршивцам и надо! Да и усопший странный был, всю жизнь, и слова не вытянешь, говорят, с головой что-то не так было, ей богу было, три высших образования только на больную голову можно получить …
А ночь была такая неспокойная… Всё падало, звуки двигающей мебели, стуки по стенке отовсюду… Казалось, несколько маленьких кулачков снаружи стучат по стенкам дома снаружи. Я вышла на улицу и пошла в туалет. Что-то заставило меня обернуться назад. Дверь наружная открылась, хотя я её закрыла плотно. Не успела я вернуться, как на улицу выбежала тётка с криком. По её словам, она почти заснула. Как кто-то на ушко пошептал:
— Давай поболтаем? Давненько с живыми не разговаривали, а с тобой разрешено и велено.
Она ходила в церковь, трижды освещала дом, но без толку. Едва наступала за окном темная мгла. Приходили они. Из-под кроватей и диванов вытягивались длинными тенями. И повсюду шаги бесконечные: тихие, громкие, галопом. Падали иконы, билась посуда, постоянно шевелились занавески. Я не слышала их голосов, но тетя билась в истерике и кричала, что слышит, и слышит только их. Они шептала ей на ушко:
— Давай поболтаем? Ты же это любишь?
И они рассказывали ей против её воли, кто как умер, в какой гроб положили, как начали гнить. Рассказывали свои истории из жизни, — как блудили, как воровали, убивали и насиловали, самое мерзкое и противное, и при этом зло посмеивались и приговаривали:
— Слушай, слушай, нам сказали, что тебе нравятся такие темы.
В конце тетя стала биться головой об стенку, чтобы их не слышать. И когда пришла комиссия по поводу её способности быть моим опекуном, тетя сидела на диване, слегка покачиваясь. Они задали ей пару вопросов, но она не ответила, потом они заметили, что её уши в крови. Тетя проткнула себе спицами барабанные перепонки. Её увезли в больницу, а оттуда в психушку. Меня под опеку взяли соседи.
Иногда я навещаю её, ненависть и презрение сменились жалостью. Она меня не слышит, мы общаемся записками. Сама она уже не разговаривает, так как откусила себе язык. В записках она пишет мне, что до сих пор слышит их голоса…
3 932
Загрузка...
