В 1990 году моя мама виртуозно гладила мне рубашку. Рубашку из красного шелка, которой найти подобную сейчас не представляется возможным. Она досталась в наследство от отца. Он – жив, и все у него в порядке, просто из рубашки тогда вырос. А я дорос. Я надевал эту рубашку по особым случаям. Ее не тактичная приталенность требовала эксклюзива.
Ну так вот, мне – 15, а денег – ноль. Странное было все-таки время. Мы начали курить, но не бросили мечтать. Днем, как всякий советский школьник, я упорно постигал азы органической химии, чтобы немедля применить знания во дворе. Знаете, селитра, магний… А ближе к вечеру отправлялся в «трубу». «Труб» было две. Большая – подземный переход у бывшего «Ритма» – и малая – андеграунд в районе ТЮЗа. Мы – я имею в виду тусовку – всегда бедствовали. Так было надо. Асоциальность никогда не ассоциировалась с достатком. Но, согласитесь, надо было и пожрать, и выпить… Приходилось зарабатывать. Гитара, два-три певца на многоголосье, чувак с кепкой, заискивающе глядящий в глаза горожанам, полчаса работы – и бутылка портвейна пошла по кругу.
Примерно через месяц мы с моим лучшим другом подумали, что неплохо было бы коммерциализировать процесс пения. В один из дней встали в малую «трубу». Пели много и плохо. С течением времени стыд испарился, а голос исправился. Вот это вот завзятое подмигивание халдея или доверительный наклон плеча лабуха… Овладели мы этим искусством быстро, тем более, что петь и играть, в самом деле, умели. Как сейчас помню. Среда. Июнь. Вокзал. Да, железнодорожный, ветхий в то время, и полный всякой шелупони вроде нас. Мы встали у главного входа и неуверенно запели что-то из «Чайфа»… «От старых друзей весточки нет – грустно. А на душе от свежих газет – пусто. И от несвежих не велика потеха. Правда вот был армейский дружок… Уехал…»
Моя шелковая красная рубашка… Вот скажите честно, вы трогали руками свой пионерский галстук? Ну или пластиковую накатку на кредитной карте? Примерно так… Я был прекрасен, если бы вы потрогали меня. На вокзале мы отработали неделю. Денег хватало, но без излишеств. В один из летних дней мы снова встали на вокзале. Обычно нам платили по рублю за песню. Но тут – видно с Северов кто-то – заказал Розенбаума. – Четвертак за «Розена», — сказал этот хмурый человек.
И мы немедленно затянули «Загулял, не знаю, где…»
Пели час, наверное. И казачьи вспомнили, и про «летать, так летать». Человек был доволен, и в наших карманах образовалась внушительная сумма, равная по размеру двухмесячной зарплате преддефолтного инженера.
На сцену выступила бесформенная тетка в ментовской форме. Она много и глупо разговаривала по рации, но вся суть разговоров ее сходилась в том, что долбанных артистов надо либо вести в «заповедник», либо – если они трезвые – отправлять домой. Ну, так эта дура и сделала. Встала колом перед нами и запретила петь. Вся моя органичность теряется, если мне что-то запрещают. Особенно петь или писать. Об этом я недвусмысленно и заявил. Мадам сделала вид, что тянется к пустой кобуре и вызвала подкрепление.
Прибывший уставший сержант послал всех по матери. Мы не стали искушать судьбу. Мы ушли. Купили бутылку болгарского бренди «Солнечный берег», пачку козинаков и пакет быстроприготовляемого супа с забавными звездочками вместо лапши. Уехали «в сад». Да, сад – это отдельная тема, я вам потом об этом расскажу… Набузгали в кастрюлю воды, сварили эти самые звездочки, выдули «Солнечный берег». А потом до утра блевали под кустами молодой вишни, и ингредиенты супа (вот почему-то, через много лет перед глазами стоит) ложились непереваренными рядами у кучек свежекупленного навоза – все-таки весна.
А деньги жгли карман. А потом был короткий разговор с гопотой в большой трубе. Дальше – «тройка»: печень, челюсть, нос. Через 15 минут – Макс по кличке «Брюс», подающий мне руку. Набегающая с дискотеки в «Пушкина» толпа… С разворота в голову, ответка в колено…
Я напишу об этом книгу. Потом. Если буду жив. Верьте.
292
Загрузка...
