Тюремная байка

Как мужичка в воры короновали. Тюремная байка
Фима Жиганец
Сюжет этой байки использован в сериале «Зона».
***

ОЧЕНЬ ПОПУЛЯРНА В КРУГУ ЛЮДЕЙ, далёких от жизни «зоны», тема так называемых «прописок» — жестоких ритуалов посвящения в арестанты. Перечислять их — язык устанет. Начиная с полотенца у двери камеры, о которое новичок должен обязательно вытереть ноги, и кончая стоящими на полу шахматами, на которые испытуемый обязан с завязанными глазами упасть плашмя с верхних нар (экзаменаторы в это время ловят его в растянутое одеяло). «Бывалые люди» (из числа тех, кто не нюхал «зоны») любят подчёркивать, что тот, кто не пройдёт такой «прописки», непременно будет либо «опущен» (сделан пассивным педерастом), либо крепко избит. Однако все эти «проверки на вшивость» давно уже «не канают» — то есть не практикуются, потеряли силу традиции. Разве что в редких случаях — где-нибудь в «хате» малолеток. И то за такие штучки могут серьёзно спросить, если дело доходит до крови. В основном подобные «ужастики» — тема для смакования в компаниях людей, не бывавших по ту сторону
«шлюза».

Это не значит, что арестантский мир совсем отказался от проверок новичков (или, как их принято называть, «нулевых») «на вшивость». Но речь уже идёт не о традиционных ритуалах, а просто о злых шутках «сидельцев» над сокамерниками. Жертвами, как правило, становятся недалёкие, простодушные «пассажиры», которых «хата» определяет с первого взгляда. Честно сказать, многие из этих «лопухов», которых арестанты называют «вахлак», «валенок», «дядя сарай» и проч., сами напрашиваются на то, чтобы стать объектами издевательств. Глуповатые простофили из сельских районов больше всего боятся выглядеть «лохами», стараются показать себя «бывалыми», «крутыми», «битыми» арестантами.

Очень точно отражает их психологию тюремный анекдот. Заходит в камеру «дядя сарай». Наслышан он на воле о жизни за решёткой: мол, как сразу себя покажешь, так и жить будешь. Ну, с самого порога «хаты» возьми и заори во всё горло:

— Встать всем!

Зэки с перепугу с нар повскакивали. А один продолжает лежать.

— Я же сказал — всем! Этот почему лежит?

— Да он же «петух»…

— С сегодняшнего дня «петухом» здесь буду я!

ПРИМЕРНО ТАКОЙ «ПРИБЛАТНЁННЫЙ» СЕЛЯНИН «заплыл» как-то в камеру свердловского следственного изолятора. Здоровенный деревенский детина «чалился» впервые, «залетел» не то за кражу гуся, не то за мешок комбикорма. Приволок с собой громадный «сидор» с продуктами, который братва тут же технично раздербанила : мол, ты же, зёма , честный арестант, должен делиться с бродягами по-братски, хоть последнее с себя сними…

Парнище, наслушавшись о жизни за «колючкой» всяких страхов и экзотического бреда, глядел в рот «шпане» широко распахнутыми телячьими глазами, жадно ловил каждое слово, каждый жест, усиленно старался подражать босяцкому сословию — что называется, «жужжать». А те, одуревшиеот камерной скуки и безделья, презирающие «сохатых дотманов» , по тупости своей лезущих в компанию к «порядочным», решили порезвиться.

— А что, Ванюша, — подкатил вскоре к парню один из «блатных», который ошивался вокруг «смотрящего» камеры Валеры Длинного, — глядим мы, хороший ты пацан. Правильный. И понятия, в общем-то, просекаешь. Короче, мы тут прикинули хрен к носу и решили, что надо бы тебя в «воры» произвести.

— Как это — в «воры»? — удивился Ваня. — Вы же сами говорили: для того, чтобы в воровскую «масть» попасть, надо полжизни по тюрьмам кочевать, за «сидельцев» страдать…

— А ты думал! Конечно, надо. Но не сразу же. Каждый «вор» был когда-то зелёным пацаном. В том-то и задача «бродяг», чтобы подобрать достойную кандидатуру среди зэков. Вот мы тут сидим, присматриваемся, оцениваем каждого: кто чего стоит. Бывает, подберёшь нормального «пассажира» и проверяешь: а потянет ли? Выдюжит ли тяжёлую долю «честняка»? Иного приходится по несколько лет испытывать. А вот ты, Ванюша, сразу в цвет попал. Наш ты парень — хоть тресни! Короче, решай: хочешь быть «честным вором»?

У детины аж в зобу дыханье спёрло. Кто ж не хочет! Он столько наслушался историй о сытой жизни воровской, о власти «законников» на воле и на зоне, об их огромном авторитете…

— А ты серьёзно?

— Что за базар! Такими вещами не шутят… Только смотри: это тебе не в шныри наниматься: «машку» в лапы — и между шконок на карачках! Чтобы «короноваться», придётся тебе, брат, пройти испытания…

— Какие ещё испытания?

— Ну! Тридцать шесть ступеней Шао-Линя! Смотри: тут либо пан, либо пропал. Если идёшь на абордаж, отступления не будет. Должен выдержать всё до конца. Или — «вор», или — «чушкарь» у Прасковьи под боком.

Почесал Ванюша затылок, шмыгнул носом — и согласился. С одной стороны, заманчиво получить воровскую корону. С другой — не хочется показать перед «блатной» публикой, что сдрейфил, очканул . В арестантской среде это не приветствуется.

На следующий день вся «хата» с нетерпением ожидала начала «коронации». Было, конечно, несколько человек, которые попытались помешать злой клоунаде. Но их по одному отвели в сторону:

— Слышь, кузьмич, чего ты в чужие дела пишешься? Я гляжу, ты не отседа пассажир, порядков не знаешь. Здесь каждый сам за себя. Хочешь прокатить за кайфолома? Рискни здоровьем. Ничего дурного этой дубине колхозной не будет, всё по понятиям: дурака уму-разуму поучат, заодно и для хаты развлечение. Пальцем этого дупеля никто не тронет, постановка техничная, без шума и пыли…

В назначенный час обитатели камеры образовали гудящий от нетерпения полукруг. В центре — несколько босяков, играющих роль «приёмной комиссии», и Ваня, важный от осознания выпавшей на его долю чести.

— Ну, братва, с чего начнём? — спросил «главный арбитр», востроносый Гена Шмель, у «боковых судей».

— Известно с чего, — в тон ему подхватил Кинг-Конг — низенький коренастый зэк с огромными ручищами. Мощный торс Кинг-Конга так густо зарос обезьяньей шерстью, что под ней даже не прочитывались многочисленные татуировки. — Пусть на трон лезет.

— На трон, на трон! — радостно подхватила толпа.

— На какой трон? — не понял Ванюша.

— Известно на какой, — объяснил Кинг-Конг. — В о!

Он ткнул пальцем-сосиской в огромный бак для питьевой воды.

— Это же «фаныч»! — растерянно возразил претендент на воровское звание.

— Ясное дело — «фан фаныч». А простые русские фан фанычи испокон веку подставляют благородному воровскому сословию свои крутые мужицкие плечи. Лезь!

Ваня, кряхтя и срываясь, под хихиканье зрителей с трудом забрался на бак.

— Молоток! — похвалил Шмель. — Шпарь дальше — кувалдой станешь. Ну, где корона? — грозно спросил он у второго своего подручного, Лёнзи Духа — тощего очкарика с перебитым носом и поломанным ухом. Лёнзя был заводным, вспыльчивым и драчливым арестантом, вечно «наезжавшим» на всех подряд. Это нередко сходило ему с рук благодаря близости к «правильным парням» — то есть к «головке» камеры.

Лёнзе передали из задних рядов самодельную корону, вырезанную из старых газет и склеенную хлебным мякишем. Он торжественно подошёл к баку и попытался водрузить её на огромную башку Ванюши.

— Макитру наклони! — рявкнул Дух, так и не приловчившись дотянуться до головы деревенщины. Тот попытался наклониться вперёд — и ухнул вниз с бака.

Зрители грохнули от смеха, а Лёнзя нахлобучил корону на «хлебного вора» . Ваня с трудом вновь вскарабкался на железные плечи «фан фаныча».

— Полёт шмеля, — добродушно прокомментировал Гена случившееся (это была его любимая фраза: Гена по жизни был щипачом, и шмели роями летали к нему в руки из чужих карманов). — Ништяк, Ванюша, первую ступень ты успешно одолел. Как там, яйца не натёр?

— Нормально! — гордо отрапортовал деревенский «валенок».

— Тады продолжим. Чифирок готов? — бросил Шмель через плечо кому-то неведомому. Тотчас ему из-за спины протянули огромную жестяную кружку с дымящимся чифиром. — Держи зэчку , Ваня. Не-не, левой рукой! В правой будет косячок… Где косячок, уроды?! — грозно вскричал Шмель, и тут же опять чья-то неведомая рука сунула ему чудовищных размеров самокрутку, смастыренную из пожелтевшей газеты.

— Теперь, братан, будешь говорить «блатную фенечку». Ша, захлопни клюв, я всё растолкую! Я тебе говорю «фенечку», а ты её должен повторить без ошибок. Да не бзди, Макар, никто тебя за косяк мочить не будет! Не получится — глотнёшь чифирку и дёрнешь махорочки красноармейской. И так до тех пор, пока не повторишь «феньку» один в один или не допьёшь чифир до дна. И Шмель, набрав побольше воздуха в лёгкие, затараторил со скоростью пулемётной очереди нечто вроде «ножприблудагадыкоцыденьгивоздухслониккранпайкаптюхастолобщак».

На Ваниной физиономии, перекошенной от несвойственного ей интеллектуального напряжения, отразилось такое безнадёжное отчаяние, какое бывает только у крупного бобра, обнаружившего пропажу поросёнка . Он тихо пискнул что-то типа «ножки блуда» и испуганно замолк.

— За эти «ножки» — два глотка и три затяжки, — сурово заявил Шмель.

— И «леща» для порядку, — от себя добавил Лёнзя.

— Я те дам «леща»! — оборвал Гена. — Никакого насилия. Не парафинь святое дело. Всё строго по традиции. То, шо доктор прописал. Хлебай, создание!

Ванюша, кривясь и обжигаясь, через силу сделал несколько глотков лагерного чифира — горького, как полынь, и крепкого, как кумовской кулак.

— Дёргай косячок!

Верзила сделал глубокую затяжку, поперхнулся, закашлялся… Неожиданно он оглушительно чихнул — да так, что из носа змеёй вылетела огромная сопля и шлёпнулась у ног Кинг-Конга.

Выскользнув из Ваниных рук, «зэчка» грохнулась об пол, расплескав во все стороны благородный лагерный напиток.

— Твою мать! — завопил Костя Партизан, выбивший на воле по пьяне глаз своему шурину.

— Накрылась кружка медным тазом!

И это было горькой правдой, поскольку теперь никто бы не посмел использовать упавшую «зечку» по назначению: она считалась «запомоенной». Ну, разве что подарок пидору или совсем уж задроченному чухнарю .

— Умри, ты, боксёр кухонный! — цыкнул Шмель. — А с тебя, Вано, чифирбак причитается — для пострадавшего каторжанина.

— Интересно девки пляшут! — возмутился Кинг-Конг. — А мне он, значит, ничего не должен? Он меня чуть соплёй не пришиб!

— Чего ты орёшь, как потерпевший? — поморщился председатель благородного собрания.

— Тут недолёты не канают.

— Не понял юмора: он что, ещё пристреливаться будет?!

Страсти, впрочем, быстро были погашены, кандидату в воры сунули в лапу другую кружку с горячим чифиром, и Гена засадил следующую «фенечку»:

— Шкарыбрюкигрушафикускранхуёкверёвкаконьбабашмарабанвокзал!

На этот раз испытуемый честно добрался аж до «фикуса», но на большее его не хватило. Ване было назначено два глотка и две затяжки жгучего самосада из табака, «женатого» с неведомой смесью диких трав. Весёлые «сидельцы» окрестили его «БЛД»…

Так продолжалось с четверть часа, пока сельский простофиля вконец не обалдел. Внезапно его организм, вскормленный на парном молоке и деревенской сметанке, со страшным рёвом изрыгнул зловонный фонтан какой-то тёмной жидкости.

— Атас! — заорал бдительный Кинг-Конг и резко отскочил, опрокинув нескольких человек в задних рядах.

— Отставить бздо ! — скомандовал Гена Шмель, героический, как капитан крейсера «Варяг». — Не надо бейцами звенеть, это ж не кремлёвские куранты! Вам продемонстрировали увертюру с оперы «Рыголетто» и па-де-де из балета «Блевонтинное озеро». Кто недоволен — тому маэстро повторит на бис непосредственно за шиворот.

Народ зарыготал. Два «петуха» быстро устранили следы извержения, и блатной конферансье изрёк:

— Харэ! Считай, Ванюша, шо ты уже почти что вор. Корона у тебя есть, феню ты в целом усвоил. Что осталось?

Одшалевший паренёк молчал и хлопал зенками.

— Осталась, братэлла, козырная наколка! И воровская «погремуха». Тебя крестили в «законники»? Крестили. А крещёный человек получает новое имя. Ну, сымай «ветряк», распахни грудь молодецкую.

— А что колоть будем? — робко осведомился тряпочный законник.

— Псицу, Ваня, псицу!

— Какую птицу?

— Таким отчаянным парням, как ты, одна птица положена. Достойная…

Заранее введённый в курс дела кольщик Артюша Гвоздь быстро пустил в ход механическую бритву, ловко переделанную в аппарат для нанесения татуировок. И буквально через полчаса на левой стороне груди деревенского гусекрада красовалось изображение благородного санитара лесов с крепким клювом и задорным хохолком.

— Носи, Ванюша, и гордись! — похлопал парня по плечу Гена. — Кто ты был до этого дня в большой арестантской семье? Никто. И фамилия твоя была Никак. А теперь ты — стопроцентный Ваня Дятел !

— Или попросту — долбоёб, — тихо добавил Костя Партизан, печально глядя на свою запомоенную «зэчку»…