Павел Чхартишвили
В поезде
Рассказ
В июле 2013 года в купе поезда «Москва — N-ск» сидели четыре пассажира. Кандидат технических наук, ведущий научный сотрудник Феликс Эдуардович Новиков в очках с позолоченной оправой, по определению жены — раб желудка. Его супруга Полина Геннадьевна — сухонькая, лёгонькая историк-архивист, очень начитанная. Седоватый полковник Глеб Константинович Рябинкин, плечо которого, когда он был лейтенантом, зацепила пуля афганского моджахеда. Его жена Лидия Никитична — начальница управления, умеренная карьеристка. Все ехали отдыхать от однообразной службы, от столичной духоты и толкотни, от семейных забот, любимых детей и внуков. Целый месяц никакого метро с его давкой, никаких отчётов, никакого начальства (кроме жены)! Только сладостное безделье и море, желанное, согретое южным солнцем. Настроение было приподнятое, и спутники ещё не надоели. В жизни есть ряд доступных удовольствий, среди которых общение — не последнее в списке. А если встречаются незнакомые москвичи, то разговор в конце концов неизбежно коснётся главной столичной болячки: пробок. Новиков заметил:
— Всё-таки молодец Собянин, интенсивно строит метро. Каждый год новые станции, никогда, значит, такого не было. Чем больше будут ездить под землёй, тем меньше будут ездить по поверхности.
Лидия Никитична возразила:
— Зато мэр испытывает смертельную ненависть к киоскам. У нас во дворе был хорошенький, аккуратный ларёк. Кому он мешал? Теперь приходится полкилометра тащить дыню.
Феликс Эдуардович согласился:
— Можно выиграть выборы мэра Москвы, если пообещать, что восстановишь все снесённые ларьки и откроешь, значит, ещё столько же новых. Если я был бы кандидатом в мэры, я выступил бы в вашем дворе на митинге жильцов и провозгласил: «Каждому двору по киоску!».
— Браво, — одобрила жена военного.
Офицеру тоже понравилось:
— Вы бы победили в первом туре.
Помолчали. Очередная тема не приходила. Наконец, Лидия Никитична сказала:
— Как вы думаете: писатель должен развлекать или просвещать?
Кандидат наук откликнулся:
— Человек приехал с работы. Поужинал. По ТВ дребедень, Интернет надоел. Один выход: почитать. Человек имеет, значит, право немного развлечься. А писатель считает своим долгом не просто дать ему отдохнуть. Он пользуется случаем, чтобы хотя бы отчасти приблизить его, отсталого недоумка, к своему высокому интеллектуальному уровню.
Рябинкина опять возразила:
— Ваш сарказм понятен. Но ничего страшного, если автор кого-то немного просветит.
Её муж огласил соломоново решение:
— Пусть будет и та литература, и эта. А читатель выберет.
Новиков обратился к жене-архивистке:
— Ты как считаешь?
— По-моему, такая постановка вопроса — упрощение. Возьмём «Анну Каренину». В чём там Толстой нас просвещает? Что мы узнали для себя нового? Что мужья бывают с рогами? Чем там он нас развлёк? Тем, что женщина погибает под колёсами? Толстой занят совсем другими проблемами.
Поезд въезжал в старинный русский город. Замедлил ход. Остановился. Полковник сказал:
— Тула.
Ведущий научный сотрудник посмотрел в окно и сообщил всей компании:
— Я схожу за пряниками.
Лидия Никитична поддержала идею:
— Будет очень любезно с вашей стороны.
Но Полина Геннадьевна остановила мужа:
— Не надо. Ещё отстанешь.
Офицер:
— Действительно, не стоит.
Вскоре поезд тронулся, покидая город. Следующая остановка в Орле. Из коридора послышался громкий женский призыв:
— Кому тульские пряники?! Тульские пряники!
Проблема разрешилась сама собой. Полина Геннадьевна выступила с инициативой:
— Слушайте! Давайте поиграем. Пусть каждый расскажет любопытные байки. Будут две команды: первая — я и Феликс Эдуардович, вторая — вы с супругой, товарищ полковник. Победит команда, которая расскажет самую занимательную историю. Проигравшая сторона дарит победителям приз. С нашей стороны — вот. Феликс, покажи.
Муж послушно достал и поставил приз на столик. Жена военного прочитала вслух:
— «Русская Лоза. Белое сухое».
Полковник немедленно дал адекватный ответ. На этикетке значилось «Blanc de Blancs».
— Белое французское, — пояснил он небрежно.
Новиков дожевал свежий пряник и обратился к жене тоном главы семейства:
— Заварила кашу? Рассказывай.
Все приготовились слушать. Состязание началось.
— У нас в архиве хранится подлинник одного из постановлений Временного правительства 1917 года по аграрному вопросу. Без даты. В суматохе забыли поставить. Но в верхней части листа торопливая, чернилами, запись министра земледелия: «Сегодня принято. В. Чернов». Чернов поставил дату.
Все улыбнулись. Для начала сойдёт. Лидия Никитична спросила:
— Как платят в архивах?
— Мы на дне. Единственное отличие от пьесы Горького — живём пока не в ночлежке, — вздохнув, ответила Полина Геннадьевна. — Судя по частым срочным заданиям, поступающим в государственные архивы от высоких инстанций, квалифицированные архивисты очень нужны. Судя по их зарплате — они никому не нужны. Так было и при Брежневе. И тогда в казне не было денег для архивистов, я в семидесятые годы получала 62 рубля 50 копеек в месяц. Недавно мне на глаза попалось постановление президиума ВЦСПС1 тех лет о направлении десятков миллионов рублей в помощь профсоюзам Республики Шри-Ланка.
— Так надо было бежать из архива, — сказала начальница управления.
— Куда? Что я умею, кроме своей профессии?
Ведущий научный сотрудник попросил жену:
— Расскажи ещё что-нибудь.
— Опальный Михаил Павлович Томский понял, что за ним скоро приедут. Утром 22 августа 1936 года он пошёл в дальний угол парка своей дачи и aзастрелился. А до этого, в двадцатых годах он был председателем ВЦСПС и однажды заявил на съезде с трибуны: «Русский рабочий скорее отдаст жизнь за мировую революцию, чем вовремя заплатит членские взносы». Сюжет второй. В Донбассе есть посёлок Нью-Йорк. У нас хранится чистый бланк 1917 года со следующей шапкой: «Нью-Йоркский Совет рабочих и солдатских депутатов». Мне в молодости очень хотелось послать фотокопию бланка в США мэру Нью-Йорка господину Эдварду Ирвингу Кочу.
Кандидат наук сказал:
— Жалко мистера Коча. С ним случилась бы кондрашка: в его мегаполисе советская власть, да ещё русские пришли, ведь текст на русском языке. Теперь моя история. Как говорится, из пережитого. В четвёртом классе я нашёл на улице 50-рублёвую купюру и отнёс в милицию. Сержант сказал: «Хороший мальчик». Сейчас простить себе не могу. Сколько можно было накупить мороженого и оловянных солдатиков! История вторая. На третьем курсе предстояло сдавать автоматику и телемеханику. Я тогда подумал: «Я, конечно, не Капица, но на четвёрку я сдам». За три дня и три ночи я, значит, заново переписал и оформил конспект. Заверяю вас: то, что получилось, был не конспект. Это было выдающееся произведение изобразительного искусства. Можно в музей имени Пушкина. Всё, что позволяли мои девятнадцатилетние мозги, я вызубрил и явился на экзамен. Но преподавательница, молодая и симпатичная, не знала, что произошла революция. Перед ней сидел тот же болван, который весь семестр на задней парте смотрел в окно. Один-два вопроса… Тройка. Я ей: «Я готовился. Я собирался на четвёрку сдавать!». — «Мало что вы собирались». Я ушёл. Уникальную рукопись с горя в урну. Не знаю, что с преподавательницей произошло, но через день, значит, она вдруг сама подходит ко мне, смотрит виноватым взглядом чудных глаз и говорит: «Новиков! Хотите пересдать?». А мне уже было всё равно. «Да ладно» — говорю.
— Трогательно, — оценила Рябинкина.
Полина Геннадьевна тронула мужа за рукав:
— Про опоздание расскажи.
— Сейчас. Потом я работал на оборонном ящике. У вертушки бабуля с кобурой ровно в восемь тридцать захлопывала дверцу — и всё! Опоздавшему оставался единственный выход: тут же из проходной звонить начальнику, извиняться, просить отгул и ехать домой. Однажды… думаю, я стукнул по будильнику, решил ещё минутку поспать… Мы начинали рабочий день в темноте: декабрь. А тут просыпаюсь: солнце в зените! Небритый, неумытый мчусь (я был тогда на сорок кило легче) к электричке. Подбегаю, значит, к проходной. Бабуля даже пропуск не спросила, распахнула дверцу: или у меня свободный режим, или я из министерства. За десятки лет существования завода настолько не опоздал никто!
Офицер слушал понимающе. Сказал:
— Неплохо. Но сейчас будут новости. Предлагаю закончить первый тайм. Как вы? Не против?
Феликс Эдуардович хотел ещё рассказать, как он принёс в ремонт пылесос, мастер сказал: «Какой он у вас пыльный. Помойте, потом принесёте». Новиков ответил ему, что гарантийный срок прошёл. Мастер произнёс: «Оставляйте». Но было неловко возражать полковнику, Феликс Эдуардович уважал людей в погонах. Сказал:
— Нет, конечно.
Радио упомянуло драку двух депутатов в Госдуме: боксировали Бирюля из фракции «Раньше было хорошо» и Шестернёв из фракции «Стало ещё лучше»; последний послал первого в нокдаун.
— Ребята не скучают, — сказал военный.
Его жена подумала, что драться можно в супермаркете с пенсионером из-за тележки, если осталась всего одна. Но в таком солидном учреждении! Сотрудница архива напрягла память, пытаясь вспомнить, есть ли у них на хранении документы о драках в дореволюционной Государственной думе. Вспомнила: о драках нет, но есть о дуэли между двумя членами Думы 17 ноября 1909 года на берегу Финского залива, за Старой деревней. Тогда Александр Иванович Гучков ранил в правое плечо, легко, графа Алексея Алексеевича Уварова. Муж архивистки в эту минуту думал, что нынешние думские фракции стоят одна другой. Он считал Думу дорогостоящей декорацией, существующей лишь для «одобрямса», и полагал, что выбрасываемые на её содержание деньги лучше потратить на детскую онкологию.
Затем эфиром завладел брехтовед. Ведущий научный сотрудник зевнул. Полина Геннадьевна сказала:
— Давайте начнём второй тайм.
Офицер убрал звук. Спросил:
— Лида, ты готова вступить в игру?
— Даже не знаю, Глеб. Не вспоминается интересное.
— Постарайся, пожалуйста. Я без тебя один не вытяну.
— Хорошо. Две истории. Я была начинающим экономистом, только-только из института. Однажды я раскладывала в десятки конвертов экземпляры циркуляра, подписанного директором нашего учреждения и адресованного подчинённым организациям на местах. Случайно в один конверт вместо циркуляра сунула чистый лист. Местный босс вынул пустую бумагу, больше в конверте не обнаружил ничего. Так этот гад прислал загадочное распоряжение нашего директора обратно ему в Москву, сопроводив робкими язвительными комментариями. Директор получил, обомлел и велел своей секретарше отнести проклятый псевдо-документ начальнику нашего отдела. Тот обзвонил заведующих группами. Когда личный состав был собран, начальник живописал нижестоящим ужас происшедшего. Возгласил: «Я знаю, кто виновница: Лидия Никитична!». Народ мне сочувствовал. Но потом был другой случай, повлёкший ненависть, да ещё какую, всей группы ко мне. Мне было приказано считывать свежий, только что отпечатанный экономический бюллетень. Это бесстыдное враньё никто не читал, но полагалось считывать. При этом заведующая группой постоянно высказывала пожелание, что было бы лучше, если бы опечаток не оказалось. Потому что на правку тиража времени не было. И вот, вижу: сведения по Алтайскому краю попали в клеточку Новосибирской области. Утаить? Но тогда зачем я считываю? Показала заведующей. Она была в шоке, но позвонила начальнику отдела. Тот — директору. Вечером группу задержали на работе, мы до ночи правили шариковыми ручками с чёрной пастой три тысячи экземпляров. На другой день заведующая размышляла вслух: «Интересно, а заметили бы?». Больше не знаю, что рассказывать.
— Занятно, — галантно похвалил Новиков. — И вполне достаточно.
— Я вспомнила ещё сюжет, — сказала Рябинкина. — Двенадцать лет назад мы с Глебом отправляли нашего мальчишку в летний лагерь. Перед этим было родительское собрание, где приказали всех детишек остричь наголо. Муж в армии привык не рассуждать, все приказы исполнять беспрекословно. Он выдал ребёнку денежку и отправил его в парикмахерскую. Потом во всём лагере оказалось только двое детей, остриженных под нуль. Наш и ещё один мальчик.
— У второго папа тоже был военный, — улыбнулась архивистка.
Полковник сказал:
— Моя очередь. Сниму китель, если можно. Я, салага, был направлен в наряд на КПП, в самый дальний угол части: открывать и закрывать ворота. Поздний зимний вечер. Снаружи подъезжает УАЗ—469 начальника училища Ревкова. Водитель отвёз подполковника в военный городок и вернулся. Но мне показалось, что он привёз Самого обратно. Мгновенно принимаю решение и звоню в штаб: может, там кто-то уже спит, кому не положено, может, извините, выпивает. «Курсант Рябинкин с КПП. Ревков приехал!!!». Представляю, что пережили в штабе. Обошлось, не убили.
Полина Геннадьевна спросила:
— Вы воевали когда-нибудь?
— Да, но не люблю об этом. Лучше о том, как я стрелял в противогазе. Вам не доводилось? — обратился он к кандидату наук.
— Я не служил. Близорукость.
— То есть вы не вкусили этого. Лежим в противогазах. Переводчики огня в автоматах установлены на стрельбу одиночными. Я вообще никогда не был снайпером, а тут и вовсе. Куда там разглядеть мишень! Неба не вижу. В глазах какая-то муть. А надо мной стоит командир роты. Ну что делать? Я: бац! И слышу голос капитана: «Отлично, курсант Рябинкин».
Новиковы прыснули. Начальница управления, знавшая байки мужа наизусть, улыбнулась.
— И ещё случай. Я служил в советской Прибалтике старшим лейтенантом. У меня был солдат, собиравшийся после дембеля поступать учиться на политэконома. У него в тумбочке лежал толстый том «Капитала». Он брал его на ночную смену. Ночью-то почти нет радиограмм. Я не возражал: пусть лучше учится, чем будет дрыхнуть на боевом дежурстве. А однажды сверхсрочник Лучан Брынза, молдаванин, очень добрый человек, будучи командиром смены радистов и подшофе, придумал, как отогнать от себя проклятую дремоту. Он отобрал у пацана его кирпич, сел за ключ, открыл том на первой попавшейся странице и погнал в эфир точки-тире открытым текстом: «Карл Маркс. Капитал. Том первый. Глава девятая…» И далее по книге. А передатчик мощный. Два часа ночи. Спит Европа. Спят все дежурящие радисты нашего военного округа. Никто не слушает критику рыночной экономики. Вынуждена слушать только разведка НАТО. Она думает: «Русские рехнулись!». Потом Брынзу наказали. А бывший рядовой теперь профессор, причём либерал.
— Ваша команда победила, — признала поражение Полина Геннадьевна. — Согласен, Феликс?
Муж кивнул, колыхнув жирным подбородком. Она добавила:
— Но признайтесь, товарищ полковник, вы присочинили?
— Самую малость. Пусть будет ничья, — подвёл итог офицер. — Давайте разопьём один из призов.
— Французский, — оживился Новиков.
Вино было немного терпким, освежало. Феликс Эдуардович подумал: врач отрегулировал давление и пульс. Но холестерин и глюкозу никак не удаётся загнать обратно в норму, несмотря на диету и лекарства, которые подорожали. А тут ещё вино, ладно, сухое. Французы сделали. Учил французский в школе, техникуме и вузе. Бонжур, амур, пардон, мерси. Остальное забыл. Полина Геннадьевна вздохнула, глядя на мужа: и похудеть хочет, и покушать любит. Милый Феликс, замечательный специалист, каких поискать: даже дома голова его занята работой. Был счастлив, когда дочка родила двух близнецов. Мальчишкам на прошлой неделе исполнилось три года. Как дочка и зять управятся без неё? Лидия Никитична волновалась в связи с освобождающейся должностью начальника вычислительного центра. Кандидатов на повышение несколько, но вероятнее всего назначат её. Единственным маленьким препятствием может стать её недолгое отсутствие. Предстоит весь отпуск нервничать.
Полковник спросил:
— Включу приёмник?
Новикову хотелось посидеть в тишине.
— Пожалуйста, — разрешил он.
Передавали встречу со старым бардом, знакомым Визбора, Высоцкого, Кукина. Он аккомпанировал себе на гитаре и пел добрые песни о коте, шхунах, цыганках. На четверых пассажиров повеяло их собственной юностью, с её мечтами, счастьем, первой любовью. У Лидии Никитичны перед глазами был город у прохладного моря, где служил старший лейтенант Глеб Рябинкин. Ей нравилось ходить с ним в Старый город, бродить по средневековым улочкам. А однажды съездили с Глебом в глубинку, на районный праздник песни. Стояли на тротуаре, а мимо маршировали хоры к певческому полю. Перед каждым хором несли его знамя, хористы — женщины и мужчины — шли в национальных костюмах. На певческом поле стояли тысячи людей, казалось, что собрались все жители района. Первый секретарь райкома компартии республики произнёс приветствие, потом повторил его по-русски. Все хоры спели вместе на своём языке гимн СССР, советский гимн республики, потом пошли народные песни. Всё это трогало до слёз. Но когда Лида и Глеб пришли в очередной раз в Старый город, там на главной площади стоял стол и стул, над столом развевался флаг республики, не советский, а исторический; висело объявление: «Требуйте независимости!». Люди подходили, садились, подписывали, и Лида почувствовала себя чужой, не нужной здесь, а Глеб сказал, что ничего не удастся поделать: насильно мил не будешь. К светлым воспоминаниям примешалась горечь, но тогда они были молоды, а молодость вспоминаешь тепло.
Офицер приглушил громкость и сказал:
— В приложение к нашему соревнованию маленькая история вне конкурса. Когда моей бабушке было восемьдесят, её положили в больницу, причём не в палате, а в коридоре. Мой отец уговаривал заведующего отделением перевести мать в палату. Бесполезно. Отец был простым рабочим, ему было много лет. Он плакал. Пошёл в райком, рассказал инструктору. Тот поехал в больницу, показал заведующему удостоверение. Заведующий забегал. Через десять минут бабушка лежала на койке в палате.
— А в коридоре положили другую женщину, — съязвила Полина Геннадьевна.
— К чему я рассказал? К тому, что хватает у нас дерьма.
— У нас… будто за границей его нет! — возразила Рябинкину его жена.
— Да, Лида, есть на свете Африка, Америка, Австралия, есть ещё планета Сатурн, но они меня не волнуют. Здесь же моя страна, она мне не безразлична. Хочется, чтоб нам в ней было хорошо.
Новикова сказала:
— Я тоже выступлю вне конкурса. Однажды получила к исполнению запрос, присланный с Дальнего Востока. Заявитель писал, что по семейному преданию его прадед был депутатом Государственной Думы в царской России. Нельзя ли это проверить, говорилось в письме. Почему не проверить. Я поискала в архивном фонде Департамента полиции МВД и нашла дело с донесением на бланке, на двух листах, об обыске в июне 1906 года на квартире этого человека; действительно, он был членом Государственной Думы первого созыва. При обыске была найдена незаряженная бомба, депутата препроводили в участок. Секретным сотрудником охранного отделения или осведомителем он не был — я проверила. Есть сделанная в полиции его фотокарточка анфас и в профиль. Больше в архиве никаких документов о нём нет. Царь вскоре разогнал революционную Думу, и конечно террорист поехал в «места отдалённые». Я всё, что нашла, скопировала, отправила ксерокопии заявителю и забыла про него. Вдруг через месяц получаю письмо: «Уважаемая П.Г. Новикова! Извините, не знаю Вашего имени и отчества. Пришёл из архива ответ на мой запрос. Беру в руки документы о прадедушке — и слёзы наворачиваются! Семья ничего этого не знала о своём предке. Будем хранить. Спасибо Вам за Ваш кропотливый и такой нужный людям труд».
— Хорошо, когда не забывают поблагодарить, — заметила Рябинкина.
Игра надоела. Приятный разговор прервался. Состав развил бешеную скорость. Лидия Никитична думала о том, что у подружек уже внуки и внучки, а её с Глебом сыну всего двадцать один год, и жениться не собирается. Новикова размышляла о своей двухнедельной работе в приёмной архива: она подменяла заболевшую постоянную дежурную. Один за другим входили посетители, собиравшие бумаги, необходимые для оформления пенсии. Иногда являлось невозможным установить, где хранятся архивные материалы учреждений или организаций, в которых эти человеки, ныне — пожилые, когда-то работали; порой вообще было неизвестно, сохранились ли необходимые комплексы документов. Трудяг гоняли по бескрайней Москве из архива в архив. Полина Геннадьевна старалась им помочь, но часто это было не в её силах. Образовавшиеся дыры в трудовом стаже работяг (в действительности никаких дыр не было, люди все эти годы ишачили) означали, что пенсии, и так незавидные, уменьшатся. Ещё вспомнила: она объяснила пожилой приезжей из Астрахани, в какой московский архив следует обратиться и как туда доехать. Женщина поблагодарила и положила на стол пакет. Новикова заглянула в него и увидела воблу. Сказала:
— Заберите.
Посетительница:
— Возьмите. Вяленая по-домашнему.
Полина Геннадьевна протянула пакет женщине, но та повернулась и вышла.
Муж и зять скушали рыбу с пивом.
Новикова подала идею попутчикам в дальнем странствии:
— Феликс! Мы забыли про вторую бутылку.
— Действительно! — спохватился муж.
Рябинкины обрадовались. «Русская лоза» оказалась приятным и слегка прохладным напитком. Кандидат наук поделился ностальгическим воспоминанием:
— В советское время был в командировке в Севастополе. Там на каждом шагу стояли киоски с разливным вином. Сухое — восемнадцать копеек стакан, креплёное — тридцать четыре.
— Ну, ты там отвёл душу, — сказала его жена.
— Да, мы ходили от киоска к киоску.
Новиков вышел в тамбур. В окно с выбитым стеклом влетал ветер. Кандидат наук подумал: чего тебе, Феликс, нужно от жизни, кроме здоровья родных и своего? Хотелось бы оставшиеся лет двадцать по-прежнему жить в любви, в теплоте домашней. Затем: не нуждаться. Деньги — это независимость, это достоинство. И третье: хочется душевного покоя. Покой! Но где он? Вечером приезжаешь со службы домой и думаешь о том, что творится в двадцать девятой лаборатории НИИ приборной электроники. Младшие по должности травят и выдавливают старших, чтобы те ушли и освободили места. Сверху заваливают работой. У него даже появился навязчивый страх (впору обратиться к психиатру): откроется дверь, войдёт начальник лаборатории и вручит ему восемь срочных заданий. Требуется одно: в срок, в срок, в срок. Качество исполнения начальник не проверяет, у него нет на это времени. Пока сходило, но однажды кончится печально. Начальник спит с Нинкой Дувакиной, они вдвоём распределяют квартальную премию. Фаворитка с электромеханическим техникумом обнаглела, поручала работу ему, кандидату технических наук Новикову, даже тогда, когда была младшей научной сотрудницей, и начальник не возражал. Ещё взяла манеру звать его Феликсом Эдмундовичем. Ей кажется, что это остроумно. Дура. А полгода назад уволилась Люсьена Жарикова, главный научный сотрудник лаборатории, и Нинка получила эту должность, подпрыгнув сразу на три ступеньки и обойдя его. Из-за обиды и унижения он тогда захотел перейти в другой сектор, его бы охотно взяли, но, пока ехал домой, передумал: не мальчик, чтобы скакать с места на место. Дома не стал расстраивать жену. Поля до сих пор уверена, что у мужа увлекательная работа и начальник его ценит. Смех. Хоть бы отпуск был в радость. И правда, пять недель не видеть эти хари. Да, но он не будет видеть и дочь, внуков. А ещё он не будет видеть Наргиз. Её недавно взяли лаборанткой, ей двадцать, она в радиоэлектронике соображает ещё меньше Дувакиной, но где-то учится. На работе он скучает без общения с Наргиз, иногда уходит к ней в комнату, садится около неё, они болтают о том о сём. Он слушает наивные суждения Наргиз, смотрит на неё, и его душа оттаивает. У него не снесло башню, Поля — умница, замечательный человек, мама его дочки. Но что-то влечёт к молодой очаровательной женщине. Надо вообще пересесть туда.
Поезд летел к югу. Мчались мимо и исчезали позади платформы-причалы. Вдаль до горизонта уходила нескончаемая, без особых красот средняя полоса России, дорогая сердцу любого человека, неважно, деревенского или городского, родившегося на русской земле. Новиков увидел у переезда двух светловолосых детей. Девочка держала велосипед и улыбалась стоявшему рядом мальчику. Милые некрасовские сельские ребятишки. У Феликса Эдуардовича потеплело на душе. Мальчик поднял камень и с силой бросил в проносящееся окно, из которого выглядывал ведущий научный сотрудник, но не попал. Новиков машинально отвёл голову.
2015—2021
119
Загрузка...
