— Попей молочка козьего, милок! – нежный, материнский, давно забытый шёпот разбудил Федю.
Потягиваясь, мужик ощутил всеми порами своего тела, дыхание тепла и ласковость прикосновений чего-то, что он не мог осознать мыслями, но смутно напоминающими детство, ощущениями нежности и любви. И запах! Давно, давно забытый запах сирени и цветущего урюка.
Он взял поданную кем-то кринку из грубой обожжённой глины, и жадными глотками влил в себя сладкое , парное содержимое в сосуде, удовлетворив голод, накопленный годами.
Осмотрелся, один. Грубый бревенчатый сруб. Лежит на дощатых полатях, накрыт какой-то шкурой, похоже медвежьей. Рядом ходят и поклёвывают зерно и насекомых куры, в углу жуёт солому козёл, а прямо перед ним –А-аа-аа! – закричал от неожиданности Федя, наливал в хрустальную рюмку из алюминиевого ковша, на котором было написано «Путинка», скелет в натянутой на рёбра тельняшке, и с правого плеча на левый бок передёрнутого пулемётной лентой.
— Опять крыша поехала! – с криком Федя вскочил с лавки, и кулаком разбил кинескоп телевизора. От боли сломанных пальцев, он присел на корточки, и прочитал надпись на корпусе «Славутич 212».
— Чтож ты, сволочь, набедакурил? – Услышал вой, визг, крик Федя.
— Я ж ентот телевизор купила в 79-м в кредит, и расплачивалась два года, а сколько душ пришлось загубить! И за что ж мне такое наказание? Не я ль старалась, не я ль привечала-привораживала, не я ль русский дух морила? Ай-яй-яй, говорила мне прабабка Яга Кощеевна; не делай добра, скажется отвратом…
-Цыц! – рявкнул скелет, — благодари Федю, что он прочитал картонку, а то бы тебя шеф давно в тридевятое отправил.
— Ребята, извините! – мужик понял, что есть его никто не собирается, но ведь больно, решил проявить инициативу, — Может хотя бы меня перевяжете?
— А, ну да, — бабка сверкнула огнём из глаз, и Федя уснул с детской непосредственностью.
А утро вечера мудренее.