Военный дневник (1, 2)

ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК [ВЕРСИЯ_1]

Никогда еще я так не боялся.

Когда я был мальчишкой, мы с остальными пацанами часто играли в войнушку – бегали с игрушечными автоматами мимо гаражей, ясно представляя себе огромное поле боя, наполненное невидимыми условными противниками. Крича друг другу «Прикрой!», мы, подобно спецназу, вышибали незапертые двери какого-нибудь гаража и проводили «зачистку». Обязательно кого-нибудь из нас подстреливали, и мы половину пути несли его на руках, своим телом закрывая его от пуль врага…

И вот она, точка эвакуации, пестреет горстками ромашек на фоне ярко-зеленого луга. Вот-вот, минут через десять, сюда должен приземлиться вертолет, чтобы вытащить нашу группу из кишащего террористами места…

БАХ!

Я падал на спину, словно подкошенный, со смехом доставая из кармана пистолет, имитируя сильное ранение и желание выжить. Выжить из последних сил.

– Бам, бам! – Кричал я, стреляя по невидимым врагам. – Один справа обходит, снимите его!

Мои товарищи «по оружию» синхронно поворачивались в сторону указанного мной места и «стреляли» по обходящему нас шибко умному противнику. Затем прилетал вертолет, который и забирал нас из этого кромешного ада…

* * *

– Штурм!

Я, пересиливая страх, вышел вперед и ногой в тяжелом берце выбил ветхую деревянную дверь, впустившую нас в забросанную всяким мусором лачугу.

Трое, одетые в камуфляж, тяжелые бронежилеты и шлемы, с автоматами наперевес, мгновенно завалились в убогое жилище, где сразу же послышались женские и мужские крики. Следом вторил детский плач.

Зайдя следом, я сразу учуял запах немытого тела, гари и еще что-то, чей запах мне было не опознать. Я быстро огляделся: лачуга ничем не отличалась от виденных мною ранее. Те же обшарпанные стены, две комнатки размером четыре на четыре, соединенные узкой кишкой темного коридора… Плач становился все громче, и я быстро, вертя головой в тяжелом шлеме по сторонам, вошел во второе помещение.

Вошедшая первой группа спецназа уже поставила на колени двух заложников: пожилая пара, стоя на коленях и сложив руки в молитве, монотонно и синхронно твердила свои псалмы на незнакомом мне языке. Их ребенок лежал в нескольких метрах от них, завернутый в грязное, свалявшееся тряпье, и громко плакал, воздевая грязные ручки к низкому потолку. Его крик заглушал крики спецназовцев, которые приказывали заткнуть «малолетнему выродку» рот, иначе они сейчас это сделают сами.

Я привычно отвернулся к окну, выполненному в виде сквозной дыры в стене, и закрыл глаза – эта процедура повторялась каждый раз, как только мы заходили в здание. Я был верующим, и не мог на это смотреть. Сквозь плач ребенка и синхронных завываний парочки, я услышал звук передергиваемого затвора, и стиснул зубы, сильнее зажмуривая глаза. «Господь, – раздался выстрел, и детский плач резко оборвался. – Прости нас».

– Джонс, мы здесь ничего не добьемся, – сказал один из спецназовцев, явно обращаясь ко мне. – Этим ублюдкам ничто не мешает спокойно умереть.

Я все еще не повернулся, и правильно сделал: позади раздалось два одиночных выстрела и в резко наступившей тишине послышался звук падающих тел. Прикусив губу, я, не глядя, вышел наружу. Меня тошнило. От запаха, от этого места… и от спецназовцев. Я не могу понять, как можно быть настолько привычным к убийствам мирных жителей. Ведь какого это – спустить курок на невиновного человека. На это тебе не дает право ни хорошая винтовка, ни куча снаряжения, ни даже бронированная сила, идущая за тобой по пятам.

Власть развращает – так говаривал мой отец, сидя в своем кресле, и покуривая кубинскую сигару. Когда за твоей спиной идет колонна хорошо вооруженных людей, а также бронированной техники в виде двух танков и легкого БТРа, вооруженного крупнокалиберным пулеметом, ты чувствуешь себя хозяином. Хозяином на чужом поле. Это все равно, что прийти со своими вооруженными битами дружками на соседнее хозяйство, и нагло красть оттуда вырощенный урожай, причем делая это на глазах у хозяев, которые ничего не могут тебе противопоставить. Также и мы сейчас вели себя, как хозяева в чужой стране, с чуждой нам культурой…

Господь накажет нас. Накажет нас всех.

* * *

Выстроив семерых человек в шеренгу, спинами к солдатам и лицом к стене, наши военные без суда и следствия расстреляли их, как врагов народа. Потом же, громко смеясь, обыскивали трупы.

Мерзость. Ублюдки, бездушные твари.

– Эй, Джонс!

От размышлений о подлости человека меня отвлек один из солдат, протягивающий мне какую-то залитую кровью бумажку. Протерев запотевшие очки, я понял, что это фотография, на которой изображены два человека – молодой усатый мужчина, и девушка с корейской внешностью – узкие глаза, черные, вьющиеся волосы, падающие на плечи…

– Уродина, да? – Парень усмехнулся, швыряя фотографию на пыльную дорогу. – Я этих вьетнамцев…

– Корейцев, – машинально поправил я, закрепив у себя в голове образ девушки.

– Что?

– Она кореянка, Синс.

– Боже, да мне плевать, кто она такая. Важно лишь то, что она уже мертва, как и этот парень. – Синс усмехнулся. Я же, внимательно глядя ему в глаза, спросил:

– С чего ты взял, что умерла?

Солдат снова усмехнулся и, поправив автомат, ответил:

– Наш взвод сжег их дом. А эту кореянку я самолично сжег из огнемета с нескольких метров. Она хорошо горела, знаешь ли.

Без слов я кинулся на Синса, мгновенно повалив его в пыль. Краем глаза я видел, как нас окружили солдаты, уже образовавшие «круг» и готовые к зрелищу.

– Ты попал, Джонс, – Синс глядел на меня, его глаза блестели от гнева, а из носа текла тоненькая струйка крови. Интересно, когда я успел попасть ему по носу?

Вокруг, помимо своих мыслей, я слышал крики остальных солдат, подогревающие меня и моего противника. Я слышал множество советов, но не к одному из них не прислушивался. Я занес руку для удара, но тут же, какой-то сзади стоящий боец схватил меня за локоть, и удержал занесенную руку. Тут же мне прилетело по печени откуда-то справа. Мгновенно подбежал Синс, и слету пнул меня ногой в ребра. В глазах покраснело, крики зрителей стали глуше, и тут резкий взрыв разметал стоящий сзади танк на куски.

Нет, я не видел этого спиной, но почувствовал. Потускневший дымный росчерк от РПГ-7, вылетевший откуда-то с высоты, принес смерть одному танку, всему его экипажу и пятерым бойцам, стоящим рядом. Меня лишь контузило, и на мгновение лишило возможности двигаться и даже дышать. Перед глазами мелькали силуэты наших солдат, они отстреливались от кого-то, отступая назад, откуда пришли.

А ведь нет у нас никакого «братства». И никогда и не было.

Сознание начало меркнуть, тело тяжелеть, окончательно лишая возможности двигаться, и прочнее приковывая меня к земле. Я уже не чувствовал ни боли, ни эмоций. Только пустое безразличие.

---

ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК [ВЕРСИЯ_2]

Россия, 2017 год. Москва, Красная площадь.

Продолжается митинг, посвященный политической ситуации в стране.

Миронов Александр Иванович. Старший сержант ОМОНа.

Холод сковывал мои конечности все больше. Тяжелый бронежилет, тяжелый шлем… Тяжелая жизнь. Мы вынуждены отстаивать права тех, кому суждено умереть. Наши силы в этой политическо-гражданской войне занимают самое последнее место.

Взвод ОМОНа растянулся длинным кордоном перед входом на Красную площадь – испуганное за свои жалкие жизни правительство приняло решительные меры. Вот-вот, на место действия и скорого поле боя должен прибыть спецназ. Мы-то со своими дубинками и щитами ничего не сможем противопоставить разъяренной толпе.

Вроде бы сейчас наступило затишье – я слышал только отголосок вещателей – так наши прозвали тех, кто, забравшись на самодельные баррикады, через рупор рассказывал народу о светлом будущем без правительства, тем самым, подбивая толпу к решительным действиям против Президента, а также военных структур. То бишь, против нас.

Тяжелый щит оттягивал руки, но нам было приказано не опускать их – целый час мы стояли, держа щиты наготове, хотя было видно, что толпа, таким же кордоном стоящая напротив нас, не двигается с места, поглощенная лживой речью вещателей. На поясе висели только электрические дубинки – их было разрешено применять только в случае нападения со стороны митингующих…

Упала одна снежинка, вторая… И вот через пять минут начался сильный снегопад, скрыв от нас стоящую толпу, и начисто перекрыв голос вещателей. Я сглотнул слюну, и мельком оглядел своих бойцов, стоявших со мной плечом к плечу. Все они были молодыми, никогда не видавшими крови парнями, со своими проблемами, интересами… Но сейчас нас всех объединяло одно – мы служили одной стране. И одному правительству. И пусть моя голова забита патриотическим мыслями, я был на сто процентов уверен – никто из моих бойцов не предаст меня, в бою.

Настала гнетущая Тишина. Только завывание ветра в ушах давало понять, что я еще не оглох. Пальцы, держащие щит, коченели все сильнее, как бы намекая мне, что пора бы размяться.

Наш кордон полностью перекрывал и так забаррикадированные ворота Красной площади, отстроенной заново в 2013-14 годах. Тогда правительство остро ощущало недовольство народа, и решило перестраховаться. Каждый день у нас проводились учения на случай вооруженного митинга.

И вот этот день настал. Зимой, 2017 года.

В снежном тумане напротив нас зажегся один яркий, красный фонарь. За ним второй. Третий, четвертый… Толпа зажигала фальшфейеры. Я не знаю, делалось ли это, чтобы устрашить нас, или для подачи условных сигналов друг другу… Но вот я увидел, что основная масса народа двинулась вперед. Медленно, и неотвратимо, словно лавина, от которой не спастись. А мы были вынуждены стоять на месте.

Я чувствовал, как напряглись мои люди. Еще бы. Даже у меня едва не подкашивались ноги, при виде этой толпы, идущей ровным строем с зажженными фаерами. Ощущение холода покинуло меня, а на смену пришел адреналин.

Подходи, сука. Вот ты, в маске с оскаленным черепом будешь первым.

* * *

Титов Василий Демидович, командир группы спецназа. Краповый берет.

Снегопад усиливался, перекрывая обзор пилотам нашего транспортного вертолета. До прибытия еще пять минут, и я был уверен, что смогу еще раз проклясть тот день, когда я попал в спецназ.

Нет, я никого не упрекаю – попасть в спецназ в мои годы было крайне сложно. Сдача на краповый берет чего стоила… Два выбитых зуба. Хех. Сейчас я вспоминаю это с улыбкой в оставшиеся тридцать зубов.

Я не жалею, что служу в спецназе, на службе Российской Федерации, мне очень приятно видеть перед собой, на противоположном борту вертолета Российский триколор с золотым орлом посредине. А по обоим бортам сидели шесть спецназовцев. Самых лучших. Элиты своей страны. Краповые береты…

Ха. Я не патриот, и никогда им не был, но чувство веры в свою страну никогда не покидало меня. Сложно любить свою страну, ненавидя государство. А ненавидеть было за что. Но думаю, что если буду об этом думать, по воле правительства наш вертолет собьют еще до подхода к пункту назначения. Я усмехнулся своим мыслям.

Митинг против государства. Давно пора. Я был противником того, чтобы держать свои мысли при себе. Лучше все всегда говорить в лицо. А как докричаться до далекого лица президента? Правильно. Собраться толпой и устроить митинг. Но под словом «митинг» я не имею в виду то, что вижу сейчас, в открывшейся двери транспортного вертолета: длинные ряды бастующих, с зажженными красными фаерами медленно идут вперед, на ворота Красной площади.

Присмотревшись, я горько усмехнулся: у бронированных ворот я разглядел людей в бронежилетах и камуфляже – бойцы ОМОНа, значит. Они тонкой линией растянулись вдоль ворот, явно намереваясь никого не впускать… Их было не больше тридцати человек, а толпа, которая двинулась на них, размахивая самодельным оружием, насчитывала в себе более сотни. Нету у силовиков никакого шанса. Я покачал головой, сжав цевье автомата – да, мне было жалко ОМОНовцев, но сейчас война, а на войне как на войне – с потерями не считаются.

– 30 секунд до посадки. – В салон протиснулся один из пилотов, вооруженный пистолетом.

Я встал со своего места, и первым подошел к выходному люку вертолета. Ну что же, начнем.

Винтокрылая машина села внутри Красной площади, в полукилометре от главных ворот. Что входило в нашу задачу? Еще на подлете нам объяснили, что нужно делать по прилету на точку, но я не особо слушал – во время войны редко кто действует по приказу и заранее подготовленному плану. Будет хаос, будет анархия. Я первым увидел несколько точек, бегущих к нам из снежного тумана, и вскинул автомат.

* * *

Боль на лице была просто адской. Я встал с колен и тут же получил по ребрам подкованным берцем. Если бы не бронежилет, я бы точно не встал снова, а пару-тройку ребер пришлось бы заменить. Я занес электрическую дубинку, и наотмашь ударил нападавшего – это был наголо бритый подросток в сине-голубом «зенитовском» шарфе. Но мне был нужен другой – тот, кто прижег мое лицо фаером. Тот, кого я увидел в самом начале – отморозок в маске с оскаленным черепом.

Правым глазом я уже не мог ничего видеть – да и половина лица онемела. Не мудрено… Удар в спину, я с криком обернулся, и дубинкой огрел еще одного ублюдка. Стоп. А вот и он… «Череп» нашелся быстро – он попросту выделялся в толпе, из-за своей маски. Игнорируя всех, я бросился к нему, на ходу сбивая с ног митингующих, и топча в землю фаера.

– Боже! Помогите! – Я инстинктивно обернулся и увидел своего товарища, беспомощно лежавшего на окровавленном снегу. Он орал, плакал, стуча кулаками в перчатках о землю, обагренную кровью. Его кровью. Шлем валялся в стороне, голова бойца была разбита. Я поежился… Вот они, последствия. На лежавшего в снегу никто не обращал внимания – время вокруг него будто замедлилось…

А «Череп» в толпе вновь приковал мое внимание. Скрипя сердце, я перешагнул через своего раненого товарища, закрыв единственный целый глаз только потому, что боялся. Боялся себя, что смог поступить вот так…

– Помогите!!!!

Крик навсегда отпечатался у меня в голове, как и образ орущего от безысходности и боли бойца, лежавшего на кровавом снегу.

Где-то вдали застрекотала автоматная очередь…

С громким рыком я ворвался в потасовку «черепа» с двумя ОМОНовцами – отморозок ловко наносил удары тяжело передвигающимся бойцам, а сам легко уходил от дубинок. Я напал внезапно, сзади, повалив его в снег. Мой ничего не видящий глаз пульсировал. Отморозок заизвивался под моим грузным телом, схватился за мои руки, которые мертвой хваткой уже впились ему в шею… Он смотрел мне прямо в единственный глаз, дернул головой, и маска слетела с его лица… Длинные, темно-русые волосы разбросались по белому снегу, а большие, голубые глаза посмотрели прямо на меня. С мольбой и слезами… Девушка захрипела, руки ее слабели, глаза закатились, обнажая бельмо… Сука!..

* * *

Вокруг все горело огнем – бастующие разлили несколько канистр с бензином, подожгли и… вертолета у нас больше нет. Из-за его местами горящих обломков мы сейчас стреляли по митингующим. Открывая огонь по мирному населению, живущему в стране, которую ты так любишь и ценишь… Ты ощущаешь горькую правду всей войны. Тебе тяжко нажимать на спусковой крючок, раз за разом чувствуя, насколько же ты не прав, но ты в то же время понимаешь, ЧТО сделает с тобой толпа, если доберется до твоего тела. Поэтому я раз за разом нажимал на спусковой крючок, выстрел за выстрелом вколачивая себе в духовный гроб все новые и новые гвозди…

Толпа с воинствующим ревом прорвала главные ворота, сметая все на своем пути. Все группы спецов, с которыми мы объединились после высадки, исчезли в толпе бастующих.

Черт, черт, черт!!!

Рядом со мной стреляли по людям такие же воины, как и я. Открывали огонь, зная, что это плохо.
Банально? По-детски? Я не собираюсь тут перед вами разводить философию.

Из основной толпы, под прикрытием двух бойцов из моего взвода, я увидел окровавленного ОМОНовца в голубом камуфляже. Шлема на нем не было, вместо правой половины лица было кровавое месиво. Прихрамывая, он бежал к нам, ведя за руку какую-то девчушку.

Что за херня? Был приказ… А может и не был… К черту – приказ был – успокоить митингующих!

Какого хрена он героически притаскивает на позиции сил РФ какую-то бабу?

– Какого черта, сержант?!

Как только ОМОНовец подбежал к моей баррикаде, и плюхнулся рядом, я схватил его за ворот бронежилета. Он лишь что-то промычал в ответ, попытавшись отвести от себя мои руки. Я хотел что-то еще сказать, но тут взрыв сотряс площадь – мы посмотрели наверх – башня с кремлевскими часами – символом Красной площади – окутанная черным дымом, медленно падала вниз. Медленно, будто в фильме.

Отпустив сержанта, я кинулся назад, подальше от разбитого вертолета…

Я понимал, что это неправильно. Я понимал, что только что бросил сержанта ОМОНа, и четырех моих людей на произвол судьбы. Но мне было плевать. Я был зол. Зол на то, что у этого проклятого ОМОНовца… осталось понимание… Осталась душа, неизбитая войнами. Он смог найти в себе силы, чтобы сюда привести какую-то девчонку, которой было лет двадцать на вид. Он смог. Я бы застрелил ее на месте. И от этого, от банальной зависти, кололо сердце.

* * *

Боль пришла внезапно, дав понять, что я еще жив. Жив, черт побери! Даже после того, как на нас упала башня!!

Это было невозможно, и я понимал это. Неужто это шанс? Я посмотрел в темное, хмурое небо, в лицо падали холодные снежинки, остужая разгоряченную кожу.

Девушка лежала рядом. Лицо грязное, нижняя губа в крови – да я и сам выглядел не лучше. Я поднял девушку на руки, и понес от Красной площади. Понес к своим, туда, где расположилась точка сбора спецназа. Вот и костер, и несколько больших штабных палаток. И меня уже встречают?..

И правда – метрах в десяти от входа в палатку стоял спецназовец в шлеме и тяжелом, в нескольких местах прожженном бронежилете. За спиной автомат, в руках – пистолет, с прикрученным глушителем.

– Свои. – Насколько мог, громко сказал я. – Не стреляйте…

– Прости… – Только и сказал спецназовец, и, подняв пистолет, выстрелил.

***

По сводкам группы спецназа, старший сержант ОМОНа Миронов Александр Иванович, был найден мертвым, у входа в лагерь. По предположениям экспертов – застрелен во время митинга.

Титов Василий Демидович, командир спецназа, найден там же. По заключению экспертов – застрелен во время митинга.