Воспоминания о детстве или Андрей мой лучший друг (продолжение)

Дача… Это был небольшой двухэтажный домик бледно-жёлтого цвета. На первом этаже была большая застеклённая веранда с кухней и одна очень большая комната. И ещё одна комната поменьше была на втором этаже.

Тогда мне этот дом показался если и не большим, то и не маленьким. Уже сейчас я понимаю, что на самом деле это был «курятник» с мансардой.

Участок показался мне огромным! Что значит «детский взгляд». Скорее всего он был не больше шести соток. Но он был угловым и примыкал к лесу. В лес можно было попасть прямо с участка через дыру в заборе. Правда, всё свободное пространство этого участка, как впрочем и на всех окружающих, было занято вскопанными грядками.

«Удобства», естественно, были на улице в самом дальнем углу участка. Там же рядом стояло ещё одно деревянное сооружение, которое, как потом оказалось, было летним душем. Рукомойник же с водой для умывания, был приделан к дереву прямо рядом с домом.

Комната Андрея была на втором этаже. Там стояла старая металлическая кровать, слегка перекосившийся шкаф с большим зеркалом на дверце и маленький столик со стулом. Под потолком висела лампочка без абажура.
Туда же мы затащили и предназначенную для меня раскладушку.

Описывать подробно каждый день, прожитый мною там, я не буду. Во-первых, настолько подробно я, конечно, всего уже и не помню. А, во-вторых, дни там проходили довольно-таки однообразно, за исключением нескольких, о которых я расскажу чуть ниже.

Просыпались мы обычно поздно. Андрей, как и я, оказался любителем поспать до поздна, а потом ещё долго поваляться в кровати.

На завтрак Роза Семёновна нам обычно готовила омлет или гренки. Она вообще кормила нас очень хорошо и вкусно. Непонятно только почему это Андрей у неё был таким тощим. Вообще-то, в то время я был не особо привередлив в отношении еды и только лишь два блюда не переносил даже на дух: манную кашу и печёнку. Моя мама предупредила её об этом, и надо отдать должное, мне ни разу там не было предложено это.

Часто после завтрака мы с Андрем брали пустой эмалированный бидон и небольшую корзинку и шли в деревню. Она была примерно в двух километрах от дачного посёлка. Там мы заходили к одной бабке и брали у неё молоко и яйца. И потом возвращались на дачу. Это было нашей «обязанностью». Ходили мы туда не каждый день, а где-то через день и нам это было совсем не в тягость.

Кстати, я вот что подумал. Сейчас, чтобы двое одиннадцатилетних пацанов одни отправились по пустой просёлочной дороге за два километра, да ещё через лес, да ещё и в чужую деревню! Нет, могут, конечно, если они самоубийцы. Но я лично согласился бы отпустить своего сына в такое путешествие только в сопровождении отделения автоматчиков. А тогда – никаких проблем.

После похода в деревню, мы были предоставлены сами себе и только лишь должны были вовремя прийти пообедать. Ну и, естественно, быть дома когда уже начинало темнеть.

Ещё иногда Роза Семёновна просила нас вынести вёдра с мусором. Вернее не просила, а просто всегда говорила: мальчики, сделайте то-то и то-то. Контейнеры для мусора стояли на другом конце посёлка. Но это тоже не было чем-то тяжёлым для нас.
Так что, в общем-то, никаких особо обременительных обязанностей у нас там не было.

Гуляли мы где хотели, но в основном в ближайшем лесу (примерно в двухстах метрах от дома у нас была своя поляна, на которой мы построили шалаш). Иногда ходили в деревню погонять мяч с местными. Впрочем, это были не совсем местные. Своей молодёжи в деревне почти не было и в основном вся детвора была такая же, как и мы, городская, приехавшая на лето к своим бабушкам-дедушкам. И с ними мы сразу же как-то нормально сдружились.

А вот в самом дачном посёлке наших сверстников не оказалось. Было немного совсем ещё малых (детсадовского возраста) и пара великовозрастных девиц. Вся остальная публика была за тридцать и предпочитала отдыхать стоя раком на грядках.

Как я уже сказал, мы не были ограниченны в свободе передвижения и гуляли где хотели, и только лишь купаться одним без присмотра нам было строго настрого запрещено. На речку мы ходили все вместе. Роза Семёновна расстилала старое бледно-фиолетовое покрывало и ложилась загорать (она могла лежать так часами). А мы уж с Андреем отводили душу в воде. Правда, плавал я не очень. Поэтому всё это происходило рядом с берегом.

Что мне хорошо запомнилось с этих купаний, так это то, как мы, каждый раз приходя на пляж, а потом перед тем, как уйти, обматывались по-очереди полотенцем чтобы переодеться. Роза Семёновна, почему-то, не разрешала нам просто так вне пляжа ходить в плавках («Это неприлично!»). Но я думаю, что она просто опасалась, что если мы пойдём ещё куда-то гулять и будем при этом в плавках, то сами, без её присмотра, полезем в воду. Кстати, не зря опасалась. Мы действительно потом, ближе к концу месяца, это делали.

Как я уже писал, никаких таких уж очень сильно обременительных обязанностей у нас не было.

Тяжелым для меня оказалось другое. Как бы это объяснить… Дело в том, что я там был постоянно в каком-то напряжении. Роза Семёновна всё время делала нам какие-то замечания, говорила что можно, что нельзя. «Славик, не хлопай так сильно дверью и вытирай как следует ноги, когда заходишь в дом», «Мальчики, почему вы так неприлично чавкаете за столом?», «Славик, ходи, пожалуйста, аккуратнее между грядок. Ты вчера наступил прямо на рассаду», «Почему у вас постели так неаккуратно заправлены?», и так далее.

А я к такому не привык. На меня это давило. Каждый раз я чувствовал себя ужасно неловко. При этом, если мне становилось просто неловко, то Андрей каждый раз как-то сразу сникал, втягивал голову в плечи и начинал бормотать что-то в своё оправдание. В общем, это было неприятно. Поэтому мы старались как можно меньше бывать в доме и на участке.

Ещё одним не очень приятным моментом для меня стало.. Кажется, я уже писал, что в ту пору был ужасно стеснительным. Да впрочем не только в ту, но и вообще на протяжении всех моих школьных лет. Ну вот. А когда живёшь под одной крышей. Это ведь, как в семье. Но одно дело, когда это твои сёстры и родители, а другое — когда абсолютно посторонние люди.

Андрея, как ни странно, я сразу же почти не стеснялся.

В самый первый вечер я, конечно, чувствовал себя «не очень комфортно», когда мы стали укладываться спать. Кстати, как сейчас помню, на Андрее были бледно-чёрные семенники. А запомнилось мне это так, потому что у Андрея оказались очень худые, как спички, ноги. А трусы были короткие и широкие. Наверное по-размеру они были на очень низких и толстых мальчиков и в них просто перетянули резинку под нужный размер. На Андрее они смотрелись, как короткая юбочка.

Уже потом, случайно, я обратил внимание на то, что, когда он сидел в них, у него всегда всё было видно. А ведь он, в отличии от меня, очень часто ходил по дому и по участку в одних трусах. Впрочем, как я узнал позже, он своей мамы ни капельки не стеснялся. И я даже потом понял почему.

Но вернёмся ко мне. Как я уже сказал, в первый вечер я чувствовал себя ещё не очень ловко, но потом привык и не обращал на это уже никакого внимания. Тем более спустя несколько дней, Роза Семёновна погнала нас в душ, причём обоих сразу. День был жаркий и солнечный. Вода в огромной бочке-резервуаре очень хорошо нагрелась, и мы должны были тщательно, с мылом, помыться. Конечно, вначале я ужасно смутился, но стараясь не показывать вида, бодро прошлёпал в направлении душа следом за Андреем. А там… Быстро скинув около входа трусы и оставив их на скамейке (там перед душевой был такой небольшой закуток, который закрывал тебя со всех сторон), мы сразу же заскочили в душ. А там всё стало как-то проще. Мы даже немного побаловались там, борясь за место под струями воды, а потом ещё и намыливали друг другу спины.
Так что, понятное дело, стесняться Андрея после этого было просто глупо. Да, «оно и не стеснялось».

Другое дело была Роза Семёновна.

Теперь это кажется смешным. Ну с чего бы это было одиннадцатилетнему пацану стесняться взрослой женщины, у которой к тому же было своё точно такое же чадо. Но это я сейчас так считаю. А тогда, для меня, пацана, это было ого как непросто. Так уж я был воспитан.

…Немного отвлекусь.

Сейчас, вспоминая всё это и сопоставляя факты, я пришёл к выводу, что таким чрезмерно стеснительным я стал примерно лет в девять, то есть где-то года за два до описываемых событий.

Почему я так думаю? Ну, вот посудите сами.

Когда я был ещё совсем малым, в детсадовском возрасте, я попал на пару месяцев в санаторий. Были какие-то проблемы с лёгкими. О нём у меня осталось не так много воспоминаний. Но самое-самое – это как нас там купала нянька. Ничего такого в плане того, чтобы я стеснялся её, в памяти не осталось. Значит тогда этого не было! В воспоминаниях осталось только то, как она купала нас по очереди (по одному) и обливала сверху очень горячей водой. Вот только эта обжигающая вода и осталась у меня в памяти.

Далее. Летом, как раз перед тем, как я пошёл в первый класс, мы переехали на новую квартиру. И там я впервые стал мыться в ванной сам. На старой квартире меня всегда купала мама.

Мылся то я сам, но ещё примерно с год-полтора мама заходила ко мне, когда я сидел уже в ванной и сама мыла мне голову. При этом никакой стеснительности перед ней у меня тогда ещё тоже не было. Это я тоже точно помню.

А вот потом эта процедура стала проходить немного по-другому: мама мне мыла голову перед тем, как я залазил в ванну. Я стоял на полу, наклонясь над ванной, а мама мне её мыла. Я при этом оставался в трусах! Потом она уходила, а я, обязательно вначале проверив хорошо ли заперта дверь, быстро наполнял ванну водой и уже мылся там сам. Ну, понятное дело, пока ванна наполнялась водой, я сидел в ней и игрался. Значит примерно в то время я начал уже стесняться мамы. Вот и выходит, что это было примерно тогда, когда я был во втором классе. Кстати, очень скоро после этого я научился сам хорошо мыть себе голову и, когда я был в третьем классе, мама мне её уже никогда не мыла – я полностью справлялся с этим сам.

Ну, это я так просто – решил вот прикинуть, когда это во мне проснулась такая «ненормальная» стеснительность.

Итак Роза Семёновна.

Как бы мне было ни неловко, но очень часто мне всё равно приходилось появлялся перед ней в одних трусиках. Ну, а как ещё, если, например, только лёг спать, а тут срочно надо в туалет. Ну не будешь же каждый раз штаны натягивать. А она сидит на веранде. Ну, и бежишь мимо неё туда-обратно. А что ещё делать…

Или когда она иногда приходила нас будить и сдёргивала с нас одеяла. Это когда мы уже слишком долго дрыхли.

А ещё в самом начале был такой случай…

Заканчивалась первая неделя. Гуляя, мы где-то здорово извозились. Возвращаемся, а Роза Семёновна как раз стирает что-то на улице. Увидев нас, она всплеснула руками и велела быстро всё с себя снять «пока у меня вода горячая». И пока я думал, как сбегать наверх, переодеться и принести ей испачканную одежду, смотрю – а Андрей уже снял майку и стягивает штаны. Ой, как мне тогда было неловко! А что ещё оставалось делать? Разделся и я. И только потом уже, оставшись в одних трусах, мы убежали к себе наверх.

А тут я вот ещё что вдруг вспомнил. Скорее всего незадолго до этого, моя мама снова обновила мне всё моё бельё, включая трусики. Потому что все те, что оказались у меня с собой, были чуть больше нужного размера. То есть были не в облипку, а очень свободными… Помню я это, потому что осталось в памяти то, как я бегал в этих самых трусиках в туалет. Свежий ночной ветерок всегда обдувал мне там всё внутри. Это ощущение «свободы» и «свежести» я хорошо помню. Если бы трусики были точно по размеру (в облипку) – такого бы не было.

Значит и у меня, как и у Андрея, часто было всё на виду.

Хорошо, что я тогда не задумывался об этом!

В общем, так или иначе появлялся я перед ней в трусах часто, но каждый раз ужасно стеснялся этого. Это не прошло у меня, даже к концу месяца, когда мы уже столько, казалось бы, прожили вместе.

А ещё я очень скучал по дому. Не так, конечно, как первый раз в лагере, — я тогда даже плакал по ночам, — но тоже довольно-таки сильно. Телефона тут рядом нигде не было и позвонить домой я не мог. Сообщение с городом было плохое. Электрички сюда не ходили, а ближайшая автобусная остановка была в пяти километрах в одной из соседних деревень. Ну, а машины у нас своей, естественно, не было (тогда это было такой роскошью!). Поэтому мама сразу предупредила меня, что приезжать и навещать меня они с папой не смогут.

Поэтому единственной связью с ними в течении этого месяца были письма. Роза Семёновна примерно раз в неделю ездила с соседями, на их машине, в город за продуктами. Там же она встречалась с моей мамой и передавала ей мои письма, а обратно привозила её письма для меня.

Ну, что я, тогдашний четвероклассник, мог написать? «Здравствуйте, мама и папа! У меня всё хорошо. Погода у нас хорошая. Мы много купаемся и гуляем. Как вы поживаете?» Ну, или что-то в этом духе.

Мамины письма были более ёмкими, но всё в них сводилось к тому, что у них тоже всё в порядке, что они по мне уже соскучились, и чтобы я слушался Розу Семёновну.

Вот так мы и жили.

Но это всё, что было «в общем». А вот в деталях, то есть, более подробно… Было там несколько моментов, который врезались в мою память навсегда. Да и не могли не врезаться. Моменты были уж больно такие…

Кажется, приключилось это в самом начале второй недели нашего пребывания на даче.

После завтрака мы с Андреем пошли в деревню в надежде погонять там мяч с пацанами. Но на лужайке, где обычно играли в футбол, никого не было. И мы потопали обратно. А там по-пути, чуть в стороне от дороги, что-то вроде хутора. Может это был и не хутор, а просто отдельно стоящий дом. Не знаю. Там ещё на участке был большой сарай, много деревьев, грядки всякие, кусты, и всё это за таким невысоким, чуть покосившимся заборчиком. В общем всё, как в деревне, только как-то получалось, что и дом, и огород были расположены стороне от других.

Проходя мимо, Андрей предложил пойти посмотреть что там есть.

«Пошли?»

«Ну, пошли».

И мы пошли.

Побродив вдоль забора, ничего интересного мы там не обнаружили. Не было видно и самих хозяев.

Мы уже собрались уходить, когда Андрей заметил на одной из грядок у самого забора, спелые красные ягоды.

До сих пор я не могу понять, как он меня тогда так легко и быстро смог подбить на то, чтобы перелесть через забор и полакомиться этой земляникой (вначале мы решили, что это клубника, но потом оказалось, что это была садовая земляника).

А дальше произошло что-то «ужасное».

Я сидел на корточках и отправлял ягоды одну за другой в рот. Андрея я не видел. Он занимался тем же самым, но на другой грядке, чуть впереди меня, за кустом. И тут вдруг кто-то больно схватил меня за руку (там, где у сильных людей бицепс) и рывком поднял на ноги.
Как я тогда перепугался! Не в том смысле, что это было неожиданно, а именно потому, что попался.

Мужик, а это был именно здоровый, огромный, как мне тогда показалось, мужик, продолжая сжимать мою руку, повёл меня в сторону сарая. Вообще-то, он мог меня и не держать – я бы и сам выполнил любой его приказ. Я в тот момент был таким испуганным, вялым, ослабевшим и утратившим всякую волю! Я даже про Андрея начисто забыл.

По ходу мужик что-то мне говорил (кажется ругал), но я ничего не слышал. От испуга я был, просто таки каким-то оглохшим. И только лишь когда мы оказались в полумраке сарая, я, наконец, сумел выдавить из себя что-то членораздельное, вроде того что «Извините меня, пожалуйста. Я больше так не буду». Глупо, банально. А что я ещё мог тогда сказать? Тихий, интеллигентный, домашний одиннадцатилетний мальчик, оказавшийся впервые в жизни в такой ситуации…

То, что было дальше… Я даже не сразу сообразил, что происходит. Мои ноги вдруг оторвались от земли и я оказался крепко зажатым где-то у него под мышкой. А потом… я почувствовал, как он одним рывком сдёргивает с меня мои спортивные штаны, а затем и трусы.

Я не успел, даже ничего произнести, как снова оказался стоящим ногами на земле, правда всё так же крепко зажатым, да ещё теперь и нагнутым. И тут же я почувствовал, как приспущенные штаны сами поползли дальше вниз и упали на землю.

А потом! Потом что-то звонко хлопнуло меня по попе и тут же через мгновение мне стало так больно! Вот тогда я очнулся и начал кричать и вырываться. А он опять, и опять…

Я не знаю сколько это было раз, но мне показалось очень много.

Что я тогда кричал? Ну, конечно, сейчас я уже точно не вспомню. Наверное, что-то вроде: «Не надо! Пустите! Больно! Я больше не буду!» Что я ещё мог тогда кричать. Ну, и конечно же, я ревел.

А потом он меня отпустил. Точно помню, что я тогда первым делом сразу же схватился не за штаны, а за горящую огнём попу.

…Выводил он меня за калитку, держа за шиворот. К этому моменту я уже был, конечно, в штанах.

И ещё я хорошо запомнил, как напоследок он мне сказал, что если ещё раз меня тут увидит, то точно шкуру спустит. Именно от него я впервые услышал выражение «Шкуру спущу!». И ещё, напоследок, он пнул меня больно, ногой под зад. Я тогда даже упал. Ну, не совсем, а на руки.

Пока я подымался и отряхивался, он захлопнул калитку и ушёл в дом.

И тут же из-за ближайшего куста вынырнул Андрей.

Он молча помог мне отряхнуться. Мои спортивные штаны оказались все в какой-то пыли и соломе. Наверное, потому что они шмонались по полу пока он меня… это… Приведя меня кое как в порядок, мы медленно пошли в сторону дачного посёлка.

По пути у нас состоялся примерно вот такой разговор. Я тогда уже, кажется, не плакал так сильно, а просто иногда всхлипывал.

— Откуда он взялся?! – сочувственно спросил меня Андрей, — Я даже не заметил. Крик услышал, ну и… затаился. Он, наверное, поэтому меня и не увидел. А потом, когда он тебя поволок в сарай, я сразу же, опа через забор, и в кусты. Ну и… стал тебя ждать.

— Угу, — всхлипнув, пробурчал я в ответ.

Какое-то время мы шли опять молча. Минут через десять я уже почти успокоился.

— Сильно досталось? – осторожно спросил Андрей, когда увидел, что я больше не плачу. Спросил, а потом виновато пояснил, — Ты так громко кричал…, — и тут же, как-будто чего-то испугавшись (наверное, что я обижусь), быстро добавил, — Я тоже громко кричу, когда меня мамка лупит. Чего тут такого? Больно же.

Это, конечно, не дословно всё. Столько время прошло. Но смысл разговора был именно таким. И именно после этих его слов, до меня стал полностью доходить смысл всего происшедшего.

А смысл был таков: только что МЕНЯ ВЫПОРОЛИ! Впервые в жизни! По настоящему! Вот так.

Сразу оговорюсь: никакого «восторга» и «радости» от того что случилось, у меня тогда не было и в помине (а я ведь столько раз фантазировал на эту тему!). А было наоборот какое-то тяжёлое, угнетённое чувство. Более того, ни о каких своих тех фантазиях и мечтах я в тот момент даже и не думал, и не вспоминал. Было не до этого.

Это я теперь уже знаю, что всякие «такие» фантазии и реальность – это две абсолютно разные вещи. И это сейчас я, вспоминая тот разговор, думаю: «Вот был же удобный случай пораспрашивать Андрея о том, как его наказывает мать! Да и вообще поговорить на эту тему». Но тогда я думал совсем о другом. Я думал, как ответить Андрею на его вопрос: сильно ли мне досталось.

Судя по-всему, досталось мне не очень сильно. Попа уже не болела. Она, вообще-то, и сразу после того, как он меня отпустил, почти не болела… Чуть-чуть только. Больно было только тогда, когда он хлестал по ней ремнём. И то, наверное, можно было бы потерпеть. Просто всё это вместе было так… неожиданно, ужасно. Кстати, вечером я, когда остался в комнате один, естественно, стал рассматривать свою попу в зеркале и ничего там такого не обнаружил. Так, всего лишь небольшие покраснения в нескольких местах.

Сказать Андрею, что вообще-то досталось не очень сильно, мне не позволило откуда-то вдруг вылезшее этакое мальчишеское бравадство. И откуда только оно у меня тогда вдруг взялось – я не знаю. Может это у всех мальчишек просто в крови?

Поэтому в ответ я неопределённо буркнул:

— Нормально… досталось.

Дойдя до ближайшей колонки, я стал умывать зарёванное лицо. А когда закончил, Андрей робко сказал:

— Славка, ты только моей маме не говори. Ладно? А то она меня тоже… Сама.

Я даже не сразу понял о чём это он. А когда понял, то не на шутку испугался. Мысль о том, что кто-то ещё может узнать об этом, мне даже как-то в голову не приходила. А тут вдруг… Мне даже страшно было подумать об этом! Позор то какой: я был выпорот!.

— Ты что! Конечно, не скажу. Только, ты это,… пожалуйста,… тоже никому… ну, в классе там… и вообще. Ладно?

Облегчённо выдохнув, Андрей быстро закивал головой.

Потом мы гуляли где-то ещё. Ничего такого «знаменательного» в этот день больше не было. Роза Семёновна, к счастью, тоже ничего не заметила. Ну, или почти ничего. Я помню, что она тогда что-то говорила за обедом насчёт моих красных глаз, а мы с Андреем объясняли ей, что это в глаза попала пыль и я растёр их.

Вот так вот, неожиданно и абсолютно случайно я узнал каково это, когда тебя наказывают ремнём. И могу с уверенностью сказать – мне это тогда совсем не понравилось.

А в последующие дни всякие «несчастья» посыпались на нас, как из ведра.

Я упал и разбил до крови колено. Потом Андрей не заметил и наступил в свежую коровью лепёшку. Потом у нас оборвалась нитка и наш корабль, — мы его два дня делали! — унесло ветром. Потом, когда мы начали в шутку бороться рядом с нашим шалашом, то случайно задели одну из опорных палок и он рухнул! Потом мы его восстановили, конечно.

Но кульминацией всего этого стала суббота.

После обеда я отправился в «деревянный домик» «посидеть и подумать о жизни». А Андрей сказал, что пока поищет коробку с конструктором. Она хранилась где-то тут на даче ещё с прошлого лета.

Закончив со своими делами, я уже выходил из туалета, когда из дома раздался дикий вопль и последующая за ним ругань Розы Семёновны. И ругань эта была в адрес Андрея.

Когда я вошёл в дом, то увидел на полу возле раскрытого стенного шкафа разбитую банку варенья. В самом же шкафу одна из полок была перекошена, стоящие на ней банки съехали в угол и могли тоже в любой момент грохнуться на пол. Тут же рядом лежала полураскрытая коробка с конструктором. Скорее всего, Андрей, когда доставал её, задел полку с банками. Ну и вот!

Но это всё как-то так быстро и лишь мимоходом промелькнуло в моём сознании. А вот крик Розы Семёновны (как она на него кричала!) и весь такой какой-то поникший Андрей… По-моему, у него тогда даже слёзы были на глазах. Он стоял перед ней, опустив голову, в своих широченных трусах-«юбочке», молчал и тяжело сопел.

Я тогда помню попытался вступиться за него и сказал что-то типа того, что он же не нарочно.

В ответ Роза Семёновна на секунду замолчала, а потом резким, раздражённым голосом сказала мне: «Не вмешивайся! Иди наверх!».

А я? Я, почему-то, сразу испугался, — так строго мне это это было приказано, — и быстренько ушёл в нашу комнату, не смея ослушаться.

А там… Дом то фанерный. В нем каждое слово, каждый звук и даже шорох хорошо слышен.

…Она снова кричала. Потом с полминуты было тихо, только лишь пару раз хлопнула дверь. А потом она ровным, спокойным, но каким-то очень холодным голосом сказала: «Ну, я жду».

А потом раздался какой-то непонятный звук и сразу же следом крик Андрея. Вернее это был даже не крик, а визг.

Ну, а дальше… все звуки как-то перемешались, слились воедино: какая-то возня, звук упавшей табуретки, какие-то глухие щелчки и почти несмолкающий визг и крик Андрея, — то затихающий, то усиливающийся. И его слёзные причитания между вскриками: «Мама!… Мамочка!… Не надо!…»

Я тогда, когда это началось, как-то сразу подсознательно понял, что она его лупит.

Слышать это было ужасно. Кажется, я тогда обхватил голову руками, пытаясь закрыть себе уши чтобы не слышать этого. Но это было так громко.
Потом всё смолкло и стали слышны лишь завывания Андрея.

Ещё где-то через полминуты раздался голос Розы Семёновны: «Иди наверх!» Небольшая пауза и «Трусы забери!»

Меня тогда, почему-то, именно эти последние слова кольнули больше всего: он что без трусов там был?!

Затем заскрипела лестница, дверь к комнату открылась и я увидел Андрея. Лицо его было всё красное и в слезах. Вытирая его рукой, он, не говоря ни слова, подошёл к своей кровати и упал на неё животом, уткнувшись лицом в подушку. (Когда он вошёл в комнату, он был в трусах).

А я, увидев его сзади, так и обмер. Низ его спины пересекали две тёмно-красные с синевой полосы. Ещё одна короткая была на руке. А вверху на ногах! Я даже не знаю сколько их там было. Ну, может,… пять… или шесть. Просто они пересекались и кое-где сливались с теми, которые виднелись из под края трусов, и я при всём бы желании (которого, впрочем, абсолютно не было) не смог бы пересчитать их все.

Подложив руки под голову, Андрей плакал. Долго и очень горько.

А я сидел рядом на своей раскладушке и, кажется, ни о чём вообще не думал. Это так потрясло меня, что я просто пребывал в каком-то стопорном состоянии.

Потом уже, через пару часов, когда Андрей отошёл и даже сходил умылся, я не удержался и спросил: «А чем это она тебя?»

«У неё такой узкий, кожаный поясок от платья… Заграничный… Она всегда им. Знаешь, какой болючий…».

Я не знал, и не хотел этого знать.

За ужином Роза Семёновна вела себя так, как-будто бы ничего и не произошло. Я же напротив был мрачен и неразговорчив. Наказание, которому подвергся Андрей, произвело на меня очень тяжёлое впечатление.

— Слава! Я вижу ты… немножко расстроен. Но не надо так переживать! Ничего такого страшного не произошло. Пойми, Андрей провинился и просто был наказан за это. Правда, Андрей?

— Да, мама.

— Ну вот видишь! А теперь Андрюша прощён. Так что всё в порядке. И не надо быть таким мрачным.

Что я мог сказать? Я молча кивнул, а потом, скосив взгляд на Андрея, вдруг обратил внимание, что на его табуретку подложена подушка…

Забыть, не вспоминать и не думать об этом, я, конечно же, не смог так сразу. Тем более ещё несколько дней каждое утро и вечер, когда мы раздевались и одевались, я каждый раз видел следы на спине и на ногах Андрея, и они постоянно напоминали мне о случившемся.

Кстати, пока следы не сошли, Роза Семёновна ни разу не предложила нам сходить на пляж. Ну, а мы, естественно, тоже пока туда не стремились. Позже, когда полосы побледнели так, что были заметны только лишь с близи, и то, если присматриваться, мы снова начали все вместе ходить туда.

Правда, совсем уж без реки мы с Андреем не смогли и втихаря совершили «страшное преступление». Подбил меня на него Андрей.

Было очень жарко и, конечно же, хотелось на реку. Но куда Андрею с такими следами? В общем, он сказал, что знает на берегу абсолютно безлюдное место. Я вначале отнекивался, но он убедил меня, что никто не узнает. Место действительно оказалось довольно-таки глухое.

Там я вдруг вспомнил, что мы без плавок.

Андрей удивился и спросил: «А зачем они нам? – и добавил, — Главное потом головы хорошо высушить, чтобы мамка не заметила. Да ты не сцы. Я в прошлом году много раз так купался».

Так впервые в жизни я попробовал купаться абсолютно голым. Ничего. Нормально. Мне тогда даже понравилось. Мы потом до конца месяца часто туда ходили.

Да, я ещё забыл сказать, что тогда, когда мы пошли купаться, я увидел исполосованную попу Андрея. Полосы были уже совсем бледные, но их было много!

продолжение следует..