ВПЕРЕДИ АВАНГАРДА

СТАНИСЛАВ МАЛОЗЁМОВ

ВПЕРЕДИ АВАНГАРДА

Фантасмагория

 

В этой повести всё — выдумка. Ничего такого не было. Только присутствие нечистой силы — правда. А все хорошие и плохие события вымышлены. Все города с названием «Зарайск» не имеют к фантасмагории никакого отношения. Да и всё остальное в написанном — случайное совпадение нереального с реальным.

 
Глава первая

Божьи твари

Психиатрический диспансер, любимое место душевного отдыха граждан маленького города Зарайска, местное партийное и советское руководство поселило с размаха, одной всего ночью тёмной, скрывающей от населения богохульное деяние, в церкви. В храме. А наступил психдиспансер поверженному давненько уже Создателю на самое «не хочу» по совету одного мудреца приблудного, не местного. Который убедил горком партии с исполкомом обосновать » дурку» рядом с центром города в огромном здании храма Василия блаженного, купца первой гильдии Садчикова. Который убёг от вполне возможной насильственной гибели с помощью тяжелой руки социализма, искореняющей сгинувшее буржуйство по инерции, и в шестидесятые, специально его предварительно придумав и установив на колени. Батяня Василия Авдей Никитович, до революции успел построить себе три дома, продовольственный магазин, ювелирную фабрику и храм, перенапрягся от попутного употребления самогона и помер. Всё переплыло к Василию. Магазин работал самостоятельно под флагом потребсоюза. Два дома у Васи именем революции конфисковали под комитет комсомола и милицию. А храм он себе оставил. Так он считал. Церковью СССР в шестьдесят третьем году уже протёр все грязные тротуары, а потому пренебрегал и считал пустым местом. Поэтому Василий и планировал там регулярно замаливать грехи и напрямую беседовать со Всевышним, старым его другом по несчастью. От того и был блажен. И сердцем честным близок был он к Господу. При советской власти их сблизило общее горе. Народу запретили любить Бога и бывших буржуев. Но на одном из заключительных рандеву с Господом, творец всего сущего, несмотря на объединившую их несуразность советскую, прямо сказал Василию, чтобы он намылил верёвку и вздёрнулся. Вроде как насчёт места для Садчикова в аду он уже договорился, так как все имеющиеся у Василия семь смертных грехов он своей волей простить ему не сможет, поскольку столько воли у него нет. А другой силы небесной, пошибче господней, не имеется пока ни в преисподней, ни даже в Кремле. В шестьдесят втором году горисполком придумал правильный Указ, завершивший победное наступления атеизма. Указом номер 134-бис с храма снесли кресты, воткнули в окна решетки и открыли там психиатрический, очень востребованный классической медициной, диспансер. Вот это Бог, видать, вконец осерчал на Василия, не пожелавшего кипеть в смоле адской, И продался тогда он на время коммунистам, хоть они его и за человека -то не считали, а за Господа тем более. И наказал Всевышний купца коммунистическим способом. Сдал Васин храм с престолом, жертвенником, ризницей, алтарём и ликами святых на стенах  горисполкому. В хозуправление. Покарал – стало быть.

Ну, перечить каре Божьей купец Василий не стал, а за неделю всего выкопал из земельных недр за городом наследство отцовское, тоже купеческое — три чемодана крупных казначейских билетов, пять стокилограммовых ящиков с золотыми безделушками всякими, укомплектованными бриллиантами, изумрудами да рубинами, плюс четыре коробки с облигациями первых и послевоенных советских госзаймов на два миллиона рублей в пересчёте на урон от реформы 1961 года. Ну, и немного, штук пять жестяных коробок, хранивших вечные ценности – золотые царские монеты, которые хоть где можно было переплавить в скромные слитки. А они в начале шестидесятых годов двадцатого века могли вместо немощного при власти Советов Создателя отпустить любые страшные грехи вплоть до неуплаты профсоюзных взносов. Затолкал блаженный Василий скудное накопление батянькино в свой скромный «Москвич-408», и ветреной ноябрьской ночью шестьдесят второго убыл в направлении Швейцарии, куда и продрался через кордоны пограничные, откупорив один из ящиков с казначейскими билетами,

которые милиция, пограничники и гражданские власти везде засчитывали как проездные билеты.

Ну, власти, потеряв единственного на городок буржуя, хоть и расколдованного социализмом до простого заместителя заведующего горпотребсоюзом местной кооперации, сразу остолбенели. Так как лишились последней реликвии проклятого царского прошлого.  Поэтому поводу немного погоревали власти. Ведь в купца первой гильдии, в отрыжку царизма, кабы не смылся он — освобождённый народ без угрызений совести даже плевать имел право законное, пальцем показывать и зло ржать вслед. Стыдить таким общественным методом едко и справедливо. Ну, раз уж  не влился буржуй в ряды светлых внутренне совслужащих потребсоюза и сдернул в загранку, не успев перековаться в апологета идей Маркса с Лениным, то и пёс с ним, гадом! Сбежал, да и пусть там гниёт вместе с капитализмом.

Секретарь обкома Максим Червонный-Золотов, присланный Москвой на службу зарайскому социализму из вечного города, пупа земли Русской, Урюпинска, проигрался там в «преф» всему составу бюро городского комитета КПСС по очереди и долги отдавать не собирался. А потому по жалобе урюпинских партийных сообщников был наказан сурово богами столичной парторганизации. Решили его пока не расстреливать, а отправить в Зарайск первым лицом власти. Это было намного хуже, поскольку на новом месте он не имел права морального отказываться от огромной зарплаты, премиальных, «конвертных» за вредность ответственного труда и просто денег. Они никак не назывались и не имели происхождения, но накатывали в ходе трудодней из неизвестных мест как слеза при воспоминании о первой любви. Общую месячную сумму самый интеллигентный язык не поворачивался называть жалованием. Даже зарплатой стеснялся считать  подачку секретарь первый. А капиталом звать эти деньги, которые без арифмометра не подсчитывались, уже не положено было. Не те пришли времена. А те миновали и канули, то ли в Лету, то ли все они, тысячелетиями струившиеся повсюду влагой живительной, крупными брызгами унеслись за бугор. А там добавились к их сволочному капитализму. Знали это все партийные главари. Стало быть — долг в зубах принесёт через полгода. А если зажуёт должок, то из Урюпинска начнут подтягиваться за недоимками выигравшие в преферанс. А поскольку карточный долг свят и не имеет срока давности как ветхий, например, завет или вселенная, то обдерут бывшие друзья по КПСС Максима Червонного-Золотова до нищенского существования третьего зампреда райисполкома. Он, бедолага, с трудом, в поту набирал средства для потаённого отдыха на Золотых Песках в дружественной Болгарии. И еду там не покупал. Тащил чёрт знает куда на горбу свою.  Такого позора Максим не собирался переживать и на всякий случай купил у начальника горотдела зарайской советской милиции пистолет «Тульский-Токарев», чтобы поначалу храбро от кредиторов отстреливаться, а потом пустить себе пулю в горячее коммунистическое сердце. Или, если получится, то лучше мимо. Но пока было тихо. За долгами никто не спешил нагрянуть. И это было прекрасно, поскольку единственный человек, у кого можно было занять, чтобы потом тоже не отдавать, купец Садчиков, жил радостно в Швейцарии. Он там нежился, вспоминая печально за вечерним какао свой магазин в Зарайске. И страдал купец душой за бывших грешных прихожан осквернённого психиатрией своего храма. Так, что не мог не заметить  Всевышний горячую искреннюю его слезу.

А потому первый секретарь был временно свободным от мрачных перспектив, не грозивших ему из Урюпинска. Там, конечно же, все выигравшие в преферанс у Червонного-Золотова долги его давно получили в удесятеренных объёмах. Естественно, с секретарей мелких парткомов, райкомов и боящихся испепеляющего беспричинного гнева партийных вожаков профсоюзных управляющих, которые как попало сочиняли трудящимся их права, а потом как попало их перед ними же отстаивали.

Погасив в себе тлеющую искру боязни быть искусанным урюпинцами за карточные долги, он сообразил, что кроме коммунистических обязательных дел надо совершить и видный народу отчаянно добрейший поступок. И тогда имя его высекут на мраморной доске над входом в подъезд его дома и поставят бюст на въезде в город Зарайск.

-Но вот как это сделать, дело- то доброе. Народное? — Трепал себе в раздумьях кудри секретарь.- Фантазией обидно ограничен я. Родители тому виной, школа и ПТУ. Надо было, бляха, книжки читать а не с флагами по Урюпинску носиться. Тогда бы и мысли имел, наверное.

В коммунистические главари его забрали за умение хмурить сурово брови и говорить жестоким металлическим басом. Нашли кандидата в секретари случайно на митинге в слесарной мастерской урюпинского завода «Болты и гайки диаметром на шестнадцать». И взяли без совещаний. Потому что брови сурово склонены и голос как у Левитана. Не смотря на то, что сам думать он не умел. Изготовление болтов требовало правильно замерять уже отстроенным штангенциркулем диаметр. Больше ничего. Поэтому для созидания умных мыслей он прислушался к старшим товарищам и за месяц нашел через милицию всегда пьяного, но всегда умного профессора, автора учебника географии для 8 класса Карданского-Витте, который он сочинил ещё в 1933 году. Вот когда сочинил, то поумнел ещё сильнее и затащил в ЦК КПСС как-то раз пару удивительно мудрых мыслей насчёт переноса ЦК КПСС в Сибирь, в город Тайшет Иркутской области. Там, как он объяснил какому-то мужику из отдела пропаганды, с самого основания Тайшета, с 1897 года — существует сильное  влияние на мозги, идущее волнами от  звезды Сириус. Самое лучшее место для производства мыслительных шедевров. А это сделает КПСС ещё мудрее и она приведёт народ к коммунизму раньше, чем обещал Никита Сергеевич, на десяток лет. И счастье наступит раньше, что хорошо и для партии, и для народа.

После чего профессора быстренько переодели во всё самое хорошее, отечественное, и направили на пожизненную работу профессором географии в Зарайск. Но в этом замечательном городе учителей, представляющих крайне нужную народу область географических знаний, было на двадцать четыре человека больше, чем надо. Они годами стояли в очереди, ожидая, что кто-нибудь уйдёт преподавать алгебру, труд или пение. А может, и помрёт кто безвременно. Покрутился профессор по учебным заведениям, понял, что до учительского счастья не доживёт в связи с невозможностью сеять разумное и доброе. И преждевременно скончается от разлуки с родной наукой и  от разочарования  в избытке конкурентов.

И через десятерых знакомых, сильно пьющих педагогов, он чудом устроился вахтёром на пивзавод номер два. На святое почти место. За год профессор без напряжения спился до уровня некоторых сослуживцев из цехов, которые говорили на разных непонятных языках, домой и на завод ходили под ручку с маленькими зелёными чёртиками и пушистыми белками, тоже пьяными до полусмерти. Все вместе они часто блевали на помытый с утра пол в уютной комнатке вахтёра и всегда оставляли ему по парочке бутылок «жигулёвского». Профессор географии потерял все свои знания по предмету, но вместо них приобрёл нечеловеческую мудрость, которую имеют только индийские раджа-йоги и тибетские монахи с гор семитысячников, заколдобленных морозами. Зато набитых мудростью вселенской как утренние автобусы сонными мужиками и тётками. Вот его Червонный-Золотов и нашел через милицию, где профессор стоял на учёте как расхититель, вынесший однажды с завода неизвестно с чего и почему триста восемнадцать металлических пробок, похожих на шестеренки для больших часов. Первый секретарь послал за ним свою «волгу», напоил профессора азербайджанским коньяком и сказал.

— Борисыч. Нужна умная мысль.

— У меня нет умных. Я профессор, — обиделся профессор, занюхав коньяк виноградиной. — У меня мысли только мудрые. Двести семь штук. Счёт веду лично.

— Сразу всё не вываливай, — вздрогнул Червонный-Золотов. — В ЦК не поймут. И не поверят. Жил тут без умных идей, а тут на — сразу двести семь. Переведут куда-нибудь. Подполковником, например, в стройбат. Из военных умных мыслей в день по пятьсот штук вылетает. Потому, как пьют они только «солнцедар» и «агдам». Напитки благородные, мышлению способствуют, конечно. Но мысли слабенькие. Не городского масштаба. Траншею, скажем, рыть глубже двух метров. Лопаты делать из серебра. Они лучше в землю врезаются. Такой низкий уровень.

А мне нужна мудрая мысль. Одна. Но чтоб всех проняла и подняла меня на

кресло секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.

— А вот снеси кресты с церкви Садчикова, — профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. — Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.

— Да нет у нас психов, — задумался секретарь. — Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.

Кончался 1962 год когда появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.

 

Глава вторая

И дух наш молод!

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка  парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех  пугало, — не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла  правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества — дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они  силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината.  В «Обкомпищепром».  Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко  к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза.  Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот  его раб  и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера  Автандила Хорошидзе много лет ласково  обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.

А ближе к пенсии, надумал Господь, пусть его заменят на честного, и смерть свою нехай он примет от переедания сырокопчёной «московской» в цехе «обкомпищепрома». Туда его пусть понизят для сытого бесплатного доживания срока неправедной воровской жизни.

А там, в цехе этом, жужжащем  десятью своими электромясорубками  почти возле земного ядра, вдали от мира серого и суетного, вершились великие дела. Там из разного свежайшего мяса, которое ввозили в цех вагонетками по подземному тоннелю пожизненно заключённые, творилось волшебство. В глубинных недрах планеты варили, жарили, вялили, коптили всё, что есть  для просмотра народом в  книге «О вкусной и здоровой пище» и, ясное дело, то, что составители постеснялись фотографировать и вставлять в любимую народную книгу.

А кроме стандартного набора дефицита под дирижирование колбасных дел атланта из Бельгии, украденного КГБшниками  незаметно и насовсем, творили  в подземелье вообще неизвестную населению еду. Похожие на неземные капсулы из других галактик —  особо твёрдые сырокопчёные сорта  «московской», «брауншвейгской», «еврейской» и «советской» и прочих, труднопроизносимых названий. Их «колбасники» терпеливо высиживали  как курицы яйца.

Это была пища богов и  людей с извращённым вкусом из высших кабинетов обкома партии и горкома. Точнее – обычная жратва начальников обкома партии КПСС да их партийных, профсоюзных и комсомольских деток, меньших значительностью. Вот для них и выхаживали эти невероятные вкусом колбасы, потому что от богов мифичеких отказались вообще черт знает когда. Теми же вагонетками вывозили по тоннелю валящий с ног ароматом товар за  город и там расфасовывали в ящики. Поимённо всем правителям.  Домашнюю, скрученную в коляску колбасу из только что поверженных свиней, карбонат, шесть видов сервелата, пять сортов салями, национальные казахские деликатесы: чужук, жая, карта и казы из конины. Да много чего ещё. Страшно называть. До сих пор называть нельзя. До того всё засекречено бессрочно.

Цех был настолько зашифрован и так глубоко зарыт под бетонный пол, что в 1963-м, год назад, директор комбината пошел туда сдуру один, проверить, сколько кидают сала в салями. Поперся без специально обученного в одесских катакомбах проводника. Ну и, ожидаемо, сгинул по дороге. Поискали его с фонариками проводники и трое работяг-колбасников, но не нашли за неделю. В справке обкому пояснили, что на долгом опасном пути он вполне мог свернуть в расщелину  почвы и она его всосала очень далеко, вплоть до Северного, возможно, Ледовитого океана. Директора очередного обком вычленил из числа  своих. Достойных. Заведующего отделом пропаганды. Он не ел ничего мясного и не пил водку. В обкоме он был опасной «белой вороной», а на мясокомбинате всем всё было до лампочки Ильича.

Ну, в общем, умом своим беспрецедентно радовали и поражали папу с мамой сыны. На вагонетке выезжали после смены с зеками на свет из тоннеля. Подниматься по лестнице километр было нерационально. Возле рельсов стояли их мотоциклы «Урал» с колясками, куда умные сыновья загружали не очень разорительными для обкома частями всё, что варили, коптили и вялили. И семья сама кушала неведомое остальным, и уважаемым близким родственникам перепадало. Ну, само-собой,  директору и бухгалтеру железобетонного комбината, где папа с мамой работали. Попутно продукты, редкие даже для директоров всевозможных хороших магазинов,  родители откладывали в сторонку и меняли уникальное мясное на телевизоры для себя, родни и отдельных очень хороших людей,  на дефицитную посуду, сервизы, хрусталь, холодильники, ковры и всё такое, на что в те годы народ записывался в очередь по месту работы. Вот так повезло с двумя сыновьями Алексею Викторовичу и Маргарите Сергеевне. Так и не то слово — повезло. Свалилось на голову пушистым и безразмерным облаком счастья!

А третий сын, дурак набитый, насчет «обкомпищепрома» выражался грубо, бесчеловечно, то есть только матом.

— Нехай они, обкомовские и горкомовские пузыри, мать иху-перемать, жрут то, что весь народ, и пашут на тракторах зарайскую целину. Её вона сколько! И правнукам ихним хватит допахивать!

Дурак, в общем. Потому и не работал нигде. Всем ведь умные нужны. Даже ножки для табуреток строгать. Так что не брали его никуда, даже в армию. Потому, что дурак может  тайну военную врагам легко сдать. Наш, например, Устав гарнизонной службы. И, такой документ имея, даже княжество Монако, где солдат не имеется, нас лет за сто, но одолеет! Позор! А ещё дурак в армии может неправильно пользоваться гуталином и пастой «гои» для чистки блях и пуговиц. Это унизит нашу великую и непобедимую перед буржуазным сообществом. И оно даже, возможно, плюнет гадко в сторону расположения наших доблестных  воинских частей. И бояться СССР будет уже без дрожи в коленках.

— Ты, Вань, иди в писатели, — научил его сосед. Киномеханик. — Я вот сколько кручу всякое кино, так заметил, что, где есть писатель, то он, бляха, не работает нигде. И не делает ни хрена. Пьёт пиво, гуляет с бабами и думает. Ну, про то, какую чудесную скоро книжку напишет. Потом пишет, относит в издательство. Книжку выпускают. Деньги ему платят. Не зарплату, а крупные. Одну выдали в тираж — год живёшь как валет бубновый. А ты же видел, сколько книжек в магазинах? Больше чем шляп, кепок и шапок. Так от шапки польза! Башка в тепле, экономия на таблетках. Денежка остаётся на портвешок с баночкой кильки в томате. Я разок попал в книжный. Дождик был. Спрятаться забежал. Штук пятьдесят всяких книжек перелистал! Такая дурь там написана — чуть не взбесился там. Мог продавцов покусать, хоть они всё ж люди подневольные. Что завезли, то и втюхивают населению.

— Ну, ты до конца расскажи про писателей, — Ванька поскрёб затылок. — Мысль хорошая.

— Короче, дураки для дураков писали, а третьи дураки их печатали! — воспрянул мыслью киномеханик. Обрадовался, что его слушают. Никто не выдерживал пяти минут, а Ванька сам просит. Жена пугает постоянно. Будешь, мол, много трындеть, насмотревшись кина, я тебе в суп насыплю пузырёк яду крысиного. И трынди потом в аду чертям вечную вечность. Он оторопел на мгновение и обернулся к Ивану.

— Ну, слушай дальше. Вот про любовь, например, как пишут? А вот как. Он её по музеям таскает, пьют исключительно шампанское, страдают от любви, представляешь! И вслух читают друг дружке Пушкина и Цветаеву. Ночью, бляха, читают, когда положено совсем другим… Эх, мать ихнюю! Иди, Ванька, в писатели. Ты дурак. Тебя читатели любить будут. У нас, вишь ты, не любят как раз умных. Так что, сходи в областную редакцию. Там есть литературное объединение. Не издательство, но рукопись твою обсудят и в местной типографии напечатают. Для начала — это уже приятственно. И продукт на руках. Едешь в Москву с произведением. А издательств в столице — как блох на собаке. Показываешь, что ты писатель и тебе дают заказ. Сочинить, к слову, роман про то, как советские полярники спасли отставшего от стаи пингвина, напоили чаем и полгода возили его на вездеходе по ледяной пустыне. Но стаю нашли-таки!!! Заканчиваешь, что так должен поступать каждый советский человек. А?! Как оно?! Сам бы писал, но не дурак же. Кино вон кручу в клубе.

— А Пушкин из Зарайска? У нас живёт? — поинтересовался Иван. — Знакомая фамилия.

— Ну да, — подтвердил киномеханик. — На вокзале бомжует. Там на скамейке стихи свои пишет. Потом в Москву отсылает. И ничего. Любимец народа.

— Ладно, — оживился Иван. — Пойду в редакцию. Обзовусь писателем с порога.

— Всё получится, Ванёк, — киномеханик сдержанно прослезился. — Не боги горшки обс—т… Давай!

В редакции председатель литературного объединения нашелся через полчаса.

Прятался от главного редактора в тёмной каморке фотокорреспондента. Потому, что наврал в статье всё, кроме заголовка. А норма вранья —  только половина статьи. То есть на «ковре» получает разнос с упоминанием мамы и родни, гонорар накрывается тазом, отпуск переносится на мартябрь. Накрывается, стало быть тем же тазом. Всё это литературный специалист рассказал мужику, которого встретил в коридоре. И только потом стал в своём кабинете очень увлеченно слушать Ваньку.

— Да… — задумался он и достал из-под стола книжку. — Вот, дарю для уважения к нашему, а теперь, возможно, и вашему литературному объединению. Ну и, не скрою, — к моему таланту. Это — моя двадцать седьмая… Про охоту на диплодоков и археоптерисов в  лесах Северного Кавказа. Называется «Чтоб ты сдох, диплодок!» Ярко?

— Ой, аж слепит! — приластился Ванёк. — Ну а мне-то когда начать книгу писать? Я буквы знаю все. К утру напишу и прибегу.

— Сперва автобиографию напиши, без неё ты не писатель, а чухонец безродный  — сказал мужик строго и руку протянул. — Валерий я Петрович. Воробьёв. Ну, а ты — Ваня. По роже за секунду считываю. Тоже талант, кстати. Ну, флаг тебе в руки, дышло тебе в нюх! За работу! Благословил, считай.

Дома Ванька закрылся на щеколду в своей комнатке и сел писать автобиографию. Ночью он метался по дому, будил объевшихся братовьёв и папку с маманей, но сил  заорать на дурака у них не было. Ужин карбонатом, тремя разными сервелатами, баварскими сосисками и сливовой наливкой подавил их сопротивляемость ко всему, кроме сна. Иван знал, кто он есть в действительности, но никому никогда не говорил. Боялся. В СССР его могли понять не так или не понять вообще. А это могло кончится плохо, причём гораздо раньше, чем Ване хотелось.

Утром он прибежал к Воробьёву голодный, в одном ботинке и на лице имел выражение человека невинного, но несчастного, только что до смерти замученного в подвалах КГБ.

Воробьёв достал из шкафа водку, хлеб и кусочек сала. Налил, выпил, занюхал салом, открыл тетрадку и начал читать без выражения на опытном лице литератора, который перелопатил тонны похожей макулатуры по обязанности секретаря литобъединения.

— Автобиография. — он почесал во лбу и стал читать вслух.

« В Европе сперва не поверили, что я родился. Но когда слухи подтвердились, в Европе вздохнули с облегчением:

— «Ну, слава Богу! Наконец-то!»

Утром я поехал в Лондон. Надо было срочно получить звание эсквайра. Там и женился. Баба попалась наша. Советская. Чего она там делала, как отловила меня на приёме у королевы Елизаветы Второй и Филиппа, герцога Эдинбургского, я не знаю и пояснить не могу. Ну, значит, женился я прямо там, во дворце королевы. Филипп и Элизабет  дружками были. Ну и папа Римский прилетел поздравить. Успел.

Апосля пошел я ручкаться с роднёй. Тесть сказал, что он Черчилль. Тёща сказала, что она — дура набитая. Справки дали посмотреть. Всё точно. Всё сошлось. Я им тоже справку показал, что эсквайр и член почетный.  Понюхали. На зуб взяли. После чего успокоились.

— Тут один мужик подружится с тобой хочет, — сказал тесть Черчилль, засовывая в рот похожую на снаряд для маленькой пушки сигару.

— Кто он есть такой? По чину ли мне будет, по достоинству? — Я промеж слов быстренько сбегал к жене в спальню, мгновенно, но качественно сделал наследника и вернулся к теме — И кто таков, спрашиваю?

— Сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS  — по нашему.

— А чего надо-то? Я разведовать-то могу чего хошь, конечно. Хоть железную руду, хоть угольные пласты. У меня книжка есть. «Самоучитель для юного геолога»  Дело не хитрое, — говорю я.

Ну, приехал сэр Синклер. Нормальный мужик. В синяках весь. В бинтах. Ну, разведчик же главный. Надо соответственно выглядеть. Потрепались с ним для разминки про рыбалку, про баб лондонских и зарайских, про футбол, который они придумали для разведывательных задач. И тут он мне в лоб так прямо и говорит. По офицерски.

— От имени королевы Лизы второй поручаю тебе, Ваня, срочно построить в вашем ССССР ваш чёртов коммунизм. Один ты сможешь быстро это дело сварганить.А нам это — во как надо! Социализм развалить не успели. То да сё. Дел полно. Сам понимаешь. А вот коммунизм бы развалить! Мечта всей планеты. Но у вас его нет и до восьмидесятого года не светит. Да  позже тоже… Этот Хрущёв, блин! Балаган. Давай ты, Иван. Орден Подвязки дам. В масоны примем. На тебя весь мир надеется. Я уже всех обзвонил президентов. Сказал, что ты берёшься. Не подведи, а!

Пожали мы руки, поцеловались, забрал я бабу свою и приехал вот. Буду строить коммунизм для начала в отдельно взятом колхозе. А потом развернусь на страну и осчастливлю народ на десять лет раньше, чем обещал пустобрёх Никита Сергеевич. Всё. Конец автобиографии».

Воробьёв закрыл тетрадку и побледнел. Стало тихо, как в кино, когда робкий влюблённый уже почти подобрался к возможности чмокнуть  ни разу не целованную за почти весь двухсерийный фильм девушку Зину.

 

Глава третья

Не буди лиха…

Прочёл, стало быть, Ванькину автобиографию литературный консультант вслух и затих. Да нет! Всё онемело вроде бы. В близкой и дальней окружающей действительности. Только один шелестящий звук уловило правое ухо Ивана-дурака. Оно было ближе к Воробьёву. Поднял Ваня правый же глаз, который рядом с ухом, на бледное лицо пережевавшего горы макулатуры специалиста, мастера художественного слова. Вгляделся и охладел внутренне всеми органами. На голове литконсультанта при полном отсутствии малейшего дуновения ветерка  шевелились пушистыми каштановыми червячками почти все волосинки. Они же и шуршали как ёжик, бегущий по осенним листьям. Валерий Петрович с пятой попытки закрыл тетрадку, поскольку пальцы тоже шевелились в разнообразных направлениях, и с горем пополам вытолкал из нутра сдавленное потрясением слово.

— Забожись!

— Зуб даю, — Ваня хотел перекреститься для усиления, но газета была коммунистической и он рисковать не стал. — А чё? Не так чё-то? Так у меня с запятыми конфуз вечный. В школу-то не ходил. Гувернантка  учила. Англичанка. Так в ихнем языке запятые лепят там, где рука писать устанет.

— То есть ты хочешь сказать, что это ты про себя писал? Может, ты ещё и не сбрехал вот это всё? Елизавета вторая, эсквайр, член почетный, Папа римский на свадьбу прилетал?

— А чё там лететь? Да на своём самолёте. Лизавета ему про свадьбу мою звякнула, а  он как раз там на какого-то  гадкого президента какой-то хорошей страны епитимию за грехи  накладывал. Плюнул середь процесса, сказал: «Греши, хрен с тобой, дальше, могила тебя исправит точно. А мне некогда. Свадьба у Ванятки в Лондоне. Полетел я».

— Ы! — кивнул головой Воробьёв. Понял, мол.

— Ну, я пойду? — Ваня поднялся, взял тетрадку. — Приносить произведения для печати типографией в виде книжки? Ай не люб я творческому объединению?

А то мне на пару дней надо к  Микояну Анастасу Иванычу смотаться. В Кремль, блин. Посоветоваться про чегой-то желает. Звонил вчера. Вернусь — в воскресенье роман напишу. «Люди, сидящие в проруби». Ну? Чего делать дальше?

— Ты, Ванюща, действительно не переделал для меня  свою биографию в бред кобылы? Или сивой, или гнедой? Хочешь дурака из меня сделать? Герцог Эдинбургский — корефан , тесть у него Черчилль!

— Это автобиография, — сказал Иван строго. — Вы в автобиографии для редакции врали? Ну, хоть одно слово прибрехнули? Нет! Поскольку это единый и нерушимый  докУмент! Как на корове клеймо «К». А на лошади — «Л». Чтоб их не путали зоотехники — кто есть кто. Вот и моя автобиография — кристалл чистой воды. Я даже не думал, что пишу. Кто-то рукой  моей водил по бумаге. Ручку дал золотую. И все факты из башки моей тоже кто-то вынимал и на бумагу переносил через золотую ручку. Наверное, высшая сила. А кто ещё? Папка спал. Мамка тоже. Брательники не знают, что такое ручка вообще. Так что, чистую правду про меня только Верховный разум знает. А значит, всё, как написал, то оно и есть.

— Ну, ты тогда иди, — почему-то шепотом сказал Воробьёв. — Домой сразу иди.

С народом по пути не веди бесед. С милицией вообще не разговаривай. Стороной обходи. Адрес твой я из тетрадки переписал. Жди. Завтра часов в девять за тобой придёт наша машина. И мы здесь с тобой начнем творить шедевры за двумя подписями. Не против?

— А то! — попрощался Ваня, нацепил кепку, сделал ручкой и ушел, обрадованный перспективой. По дороге домой он  видел в синем небе образы почётных дипломов за первые литературные премии, золотую звезду Героя труда и, как все крупные люди, бюст свой на въезде в Зарайск.

Спал он плохо. Или вообще не спал. Снилась ему эта вся небывальщина или явственно присутствовала в натуре — не вдумывался он. Разные люди и какие-то ещё «не пойми кто»  всю ночь приходили по очереди, а баба одна как-то в окно влетела открытое. И все Ивану разные советы выдавали  и наказы наказывали.

— Ты, Ванёк, дуй из дома немедля прямо в подштанниках и без обувки. Поспешай. Не трать время. Его почти нет у тебя, — говорил, наклонившись, мужик, в белую простынь завернутый. Босой, но с розовым, свежим, как роса утренняя, лицом. Не пил, видать, даже квас, не то чтоб пиво. И крылья за спиной у него топорщились. То ли от бабочки, то ли от стрекозы. — Утром увезут тебя в «дурку», в психиатрический, по науке, диспансер. На старой скорой помощи с решетками. А я твой ангел хранитель Самоедов Дмитрий. Жил правильно, потом в рай попал. Господь твоим ангелом хранителем назначил. Жалование так себе. Сто послереформенных. Но мы, ангелы, не за мзду ратуем, а за сохранность от напастей  наших клиентов. Так что, беги. В «дурке» тебя заставят таблетки жрать. А от них можно стать полным дураком.

— А я кто? — удивился Иван и подкинул ангела под потолок, где он завис, трепеща крылышками. — Ангел мой, а не знаешь ни фига про подопечного. Я-то и есть Иван-дурак. Без таблеток ихних. Мне без разницы куда ехать — в диспансер или в литературное объединение. Меня сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии, который возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS  — по-нашему, убедительно умолял за год коммунизм построить. Они его развалить жутко хотят. А вот  я назло  лично ему сам так светлое будущее отстрою и укреплю, что атомной бомбой не взорвешь.  Тут не думать надо, а делать.  И сделаем! Надёжных мужиков, думаю, в диспансере  с лихвой. Слышал я, что лучших людей сюда свозят. Так что коммунизм построим. Так и передай Богу при встрече, хотя ему поровну. Что коммунизм, что капитализм.

Ну, а у меня и без коммунизма дел полно. Вот литконсультант Воробьёв из газеты книжку от меня ждёт. Роман  «Люди, сидящие в проруби»! Могу я их обоих подвести? No! Never! — как говорят у нас в Лондоне. Лети давай. Мне в «дурдоме» и коммунизм построить полегче будет, и роман написать с натуры. Здесь народ свой. Дураки. Толку, говорят, с них никакого. Это умники так считают. А с дурнями то как раз  полегче светлое будущее клепать. Потому, что оно — неизвестно что такое есть, это светлое. Значит умным надо без пользы соображать, что требуется шибко умное совершить. Чтобы каждому по потребностям перепадало, а  каждого поработать можно было только вежливо попросить. Мол, есть ли у тебя, гражданин, желание бесплатно вкалывать, когда у тебя уже всё дармовое есть по твоим потребностям?  Не… Я народ знаю. Дай ему где жить бесплатно, жратвы — какую организм принимает, водку неразбодяженную, одёжку хорошую и ковры с хрусталём — так раскудрявится народ, влёжку повалится на кроватки. Ну а если ещё да по паре телевизоров на семью по потребности, так хрен он вообще пальцем после этого шевельнёт. А когда всё сожрётся, побьётся и порвется — буза поднимется. Обещали рай земной вечный? Коммунистическое слово держите, бляха! Давайте нам рай ещё много, много раз!!!! Не отлынивайте от заботы о родном народе!

А  где, блин, брать всё? От хлеба  вплоть до свечек и спичек. Ботинки кожаные и ватные штаны для зимы. А? Кто их делать будет? Ты, ангел, когда человеком был, сильно рвался пахать в три смены за троих бесплатно и  с неукротимым желанием?  Нет.

-Я тоже в коммунизме сомневаюсь.- Задумался ангел Дмитрий Самоедов.- Вон у нас в натуральном раю кто нектар собирает, кто за клиентами носится, оберегает, Кто райские кущи поливает. Засохнут же! Так Боженька приплачивает всем. Символически, но правильно. Потрудился- заработал. Хотя на фига ангелам деньги?

-А мы, дураки, уже и так знаем, как что сделать.- Лениво завершил краткую речь Иван. — Надо всё-всё забрать у буржуев. Сперва по хорошему попросить. Потому, что на фига им столько, что они лишнее, слышал я, в ямы закапывают? Нам того, что они выбрасывают — на десяток лет хватит. Потом снова попросить. А добром второй раз не дадут — то разгромить их  всех. До последнего! Армия — то у нас ого — го! Всех в лепёшку раскатает. И после этой победы честно забрать себе для цветения коммунизма всё нажитое проклятой буржуйской эксплуатацией человека человеком. Во! На триста лет для начала хватит!  Понял? Так я в диспансере сразу коммунизм начну проектировать и попервой в больничке его строить, да в колхозе самом забубённом. А попутно книжку свою легко напишу. В промежутках. Когда будут  снимать смирительную рубашку. А снимать-то обязательно будут. Как в сортир ходить? А завтрак, обед, полдник, ужин! А анализы сдавать в смирительной тоже не положено. Вот в это время я и буду писать в блокнотике на коленке. И имя моё скоро в мире будут гордо называть! Иван Лысой!!! Заслуженный писатель Мира! Да!  Ладно, лети! Кто там следующий с нравоучением?

— Черти все вот эти нехай, Ванька, к тебе в «дурбольницу» шлындят. Давайте, пацаны, шевелите копытами отсель. Мне с Ваньком важнее поболтать сейчас про коммунизм, а вы с ним потом в аду трепитесь хоть до самого армагеддона. Времени у него в смоле кипеть будет — вечность с хвостиком. Успеете ишшо, — выгнала влетевшая в окно тётка ребят с рожками, вульгарно одетых  во что-то волосатое, имевшее короткий хвостик.

— А ты откуда сама? — официально поинтересовался Иван. — И кто такая есть? Да прилетела по какому вопросу?

— Из тридевятого я царства. Из тридесятого государства. То есть из Англии, — тётка плюхнулась на край кровати. — Я, Ванёк-Джон, Баба-Яга международного статуса.  Решаю все гадские вопросы, которыми забиты большие головы королевы и членов правительства, включая сюда ребят из палат лордов и общин. Дел, короче — начать да кончить. Это хорошо, что я как и Кощей, бессмертная. А то бы не успела все пакости правительственные исполнить.

— Так коммунизм — тоже пакость? — Озверел Ваня.

— Упаси тебя этот, как его…  Да пошел он! Не помню, — засмущалась Баба-Яга. — Коммунизм — это удивительно, поразительно и восхитительно. Ты построй его хоть в одной деревне. А я тебе помогу его по всему белу свету раскинуть. А эти сэры, пэры, герцоги и президенты нехай пробуют его развалить. На меня рассчитывай. Я так помогу, что ни фига у них не получится.

Вот только молвила Яга слова эти роковые, так сразу и петух заорал так истерично, будто от него ушли к другому сразу все двадцать куриц. Жен, вроде, верных поначалу. Хотя, Ваня точно знал, что петухов вверху города сроду не было. Водились они в домишках нижних, притобольских, где вдоль речки жили «колёсники» — мастера обустройства гужевого транспорта да гончары и дубильщики шкур для тулупов.

Утро выбросилось из-за края степи брызгами солнца и розово-голубой тёплой небесной мозаикой. И снова тихо да безлюдно стало в комнате. Ни чертей, ни бабы в ступе, ни ангелочков, нектаром райским откормленных, с пухленькими щёчками  да ручками и стрекозиными крыльями.

— Приблызится же! — протёр Иван глаза. — Не бывает же, блин, никакой нечисти и этих придурков с крыльями. Тогда кто тут торчал у меня всю ночь? К стенам прилепленные, к потолку? И на кровати откуда тётка взялась? Ко мне тётки ближе двух метров сроду не подходят. Такой я лицом страшный  и умом круглый дурак. А эта за руку меня держала и в комнате покуда ещё шерстью немытой пахнет да цветочным нектаром. Причём запахи не смешиваются. А самое странное, что каждое слово этой тётки в голову запало и закрепилось. А до неё в башке было пусто. Как в свежем дупле, где и сам дятел покудова не ночевал. Как же её фамилия, бляха? Не молдавская, не грузинская …А! Она ж с Берега Слоновой Кости. Кот-д’Ивуар по ихнему. — Яа -гу- а!!! Яга по-нашему.  Ну вот откуда мне, дурню, такие слова знать? Книжки только издали видел, радио не слушаю. Да… Значит, есть нечистая сила и Высший разум.

В других комнатах уже шумели. Братовья дрались в кровь и лоскуты за право сегодня изготовлять Meinen, колбасу с вином внутри. По швейцарскому рецепту. Самую дорогую колбасу на свете и самую идиотскую по замыслу. Ибо даже извращённый обкомовский «олимп» потреблял два этих компонента всё равно отдельно по генетическому приказу. Папка с мамкой тоже бились насмерть, так как наступил выходной и папане уже следовало бы отбыть на два дня в пивную, чтобы очистить себя изнутри от железобетонной вредной пыли. А маманя  эффективными попаданиями сковородой по папиному натруженному горбу и добрыми нецензурными уговорами пыталась заставить его переодеться из белого парусинового костюма в старые штаны и фланелевую бордовую рубаху, с которых она умела смывать пятна от пива и рыбьего жира. В общем, хорошее, уютное утро пришло. Обычное, дружелюбное, родное. И уже начал насвистывать Ванёк любимую мелодию фокстрота «У негритянки волоса кудрявы всюду», как из-за угла вывалилась древняя колымага «ГаЗ-51» грязно-желтого цвета с будкой и красным крестом на борту. Под крестом белой эмалью аккуратно написали «Скорая помощь для сумасшедших»

— Эй! — закричал Иван в окно. — Я тут! Стойте возле калитки. Сейчас поедем!!

— Это ты псих? — крикнул из кабины щуплый мужичок в белом халате и почти белом колпаке. — У тебя своей смирительной рубашки нет? А то у нас на свободной смирительной Дмитрич, врач наш, бывший подводник, морским узлом рукава завязал и теперь даже сам обратно раскрутить не может. Так что в ней ни пообедать теперь, ни медсестру ущипнуть.

— Да мне не надо смиряться. Я смирный.  Потому, что ещё не псих. Просто дурак. Иван-дурак из волшебной сказки. — Ваня подошел к машине и со всеми обнялся. Даже с носилками в будке. — Вот полежу у вас манехо и стану психом, как все. Вам же надо сперва из дурака сделать психа. Чтобы было кого лечить. А простые дураки не лечатся. Потому, что у нас дураков, не то, чтобы ума нет. Просто такой ум. Своеобразный.

— Ну, скажи своим, что лежать будешь в психиатрическом диспансере, в храме Василия блаженного, купца Садчикова. — Санитар чего-то вдруг затрясся, телом задёргал всем и пену изо рта выплюнул. — Ты сильно не выпяливайся. Я в санитары из психов переведён. Нехватка кадров, мать её! Так бы лежал как раньше весь год. Книжки бы читал и воробьёв кормил на подоконнике.

— Я им секретов не открываю, — Иван забрался в будку и лёг на носилки. — Братовья, скажем, не колятся, из чего клепают «брауншвейгскую» колбасу.

Папанька с маманей скрывают, как вышло, что Вовка с Мишкой  умными родились, а меня произвели дураком. Жить-то мне в дураках получше, да поинтересней. Тем более, нас куда больше, чем умников. Потому в основном и живём мы радостно всем народом.  Правительству благодарны даже умные.  За то счастье, что перестало оно всех подряд сажать по пятьдесят восьмой статье без права переписки. Нам, народу советскому это и есть рай без коммунизма.

И не надо больше ничего, кроме, конечно, ещё светлее имеющегося настоящего, особо светлого будущего. Хрущёв обещал. Сейчас середина шестьдесят четвёртого, а он прикинул, придурок, что мы, народ, всем гуртом советским, энтузиазмом раненым в сердца свои,  раньше не управимся. Так вот я докажу, что в конце шестьдесят пятого коммунизм будет мной лично и парой добровольных помощников сооружен и запущен в эксплуатацию благодарным мне народом. И бюсты мои будут стоять не только на въезде в Зарайск, а возле каждого дома и посреди танцплощадки в парке.

— Ну, корявая, трогай! — заорал шофер на машину, и она из последних своих сил железных, медленно раскачиваясь на вечных как вселенная зарайских ухабах, поплыла к храму. Ванька глядел вперёд через верхнее окошко будки и в тех местах на куполах, где давно не было крестов, ясно и отчетливо видел эти кресты. От них радужно струился воздух. Он был яснее и прозрачнее уличного. И чувствовалось Ивану, что таким его удерживает вокруг крестов непостижимая, но бесконечно сильная власть духа неведомого, но  всемогущего. Подъехали. Уперлись капотом в ворота кованые, с крестами. Они распахнулись кем-то изнутри и через десять минут Ваня сидел в приёмном покое недалеко от клироса для певчих и ждал, куда его заберут санитары, чтобы там метать горстями таблетки, понимающими людьми сделанные для подвинутых рассудком, подставлять задницу под уколы, добавляющие духа просветлённого, спокойного и бесстрашного, какой имеет только лысый барсук «ратель», который никого и ничего не боится. Потому, что в жизни у него есть всё, но зато вообще нет врагов.

 

Глава четвёртая

Человек на своём месте

Веселее всего  храмы и церквушки малые рушили  не атеисты, а партийно — советская олигархия. Самая первая, революционная, одуревшая от куража и безграничной возможности поломать всё, построенное прежней подлой властью. И стереть его, проклятое, до  трухи могильной, до основанья! А затем, если получится, всё то же самое, замечательное, попробовать  построить точно так же. Не получилось, конечно. Но налепили всего без разбора как попало. Зато много. А вот более поздняя братва из сороковых- шестидесятых годов, без красных косынок,  гвоздик в петлицах и маузеров под кожаной курткой была психически маленько полегче. Интеллигентная вполне образовалась шобла,  потому, что научилась на рабфаках читать буквы и с этим богатейшим багажом  легко помудрела на идеях Маркса с Лениным в Высших партийных школах. Бойцы за торжество социализма выпрыгивали на волю из школ этих чтобы править,  возглавлять и повелевать.

А потому, набравшись идеологической мудрости под руководством ЦК КПСС, они прониклись общей идеологией, которая была нужна, чтобы чётко разделить  всех  без разбора  на друзей и врагов. Господь бог в друзья не вписался. Но и злодеем и врагом народа его тоже больше не называли. Просто- нет такого, и всё! А на нет- суда нет. Даже храмы не  рушили уже, а использовали в нуждах социалистического хозяйства. Добротные были строения. Стоять на земле могли веками. Чего им впустую землю давить? В них очень надёжно хранилась под надзором ликов святых картошка, морковка, капуста и даже огурцы с помидорами. В церквях уютно было ЗАГСам, комитетам комсомола, вытрезвителям, промтоварным магазинам и  государственным нотариусам. Даже милицию заселяли сдуру в храм, но от жуткого мата сержантов и младших офицеров, да от предсмертных стонов подозреваемых на допросах, лики святых стали с перепугу и непривычки так мироточить слезами кровавыми, что напрочь забрызгивали протоколы допросов, кители с фуражками и табельное оружие. А  психиатрический диспансер, где лечили душу как и в храме, почему- то оказался единственным на всю республику. После подсказки властелину Червонному — Золотову спившимся, но не поглупевшим ссыльным профессором географии.

— Ванятка, ай, Ванятка!- прервал вот эти воспоминания зарайских знатоков  прошлого знакомый с люльки женский голос. Он стал летать эхом по храму, метался  под сводами уцелевшего купола, бился о стены и улетал снова вверх, а потому расположение мамани установить Ванятка сразу не смог.

— Да вот он я, Ванятка твой! Возле клироса. Ты ж молилась раньше. лбом билась. Помнишь- где он отгорожен от алтаря?- Стал стучать Иван о перила клироса

Тут и объявилась мать, но не одна. С батянькой и братовьями. Мужики держали на горбах мешки. Маманя катила перед собой тачку с прикрытыми простынёй копчёностями.

— Это, сынок, на первое время тебе. Колбаски, карбонаты, сушеные чужуки, вяленая жая и казы на  первое время. Колбасы тут все сырокопчёные, в миру неизвестные.

— Ты и сам жри. У вас в дурдоме одна баланда, небось, да от картохи кожура.- Посоветовал батяня.- А что самому уже не полезет- раздай главврачу и санитарам. Тогда, может, задобришь их и они из тебя, дурака, сделают под хорошее настроение нормального психа. Кретина, к слову, или идиота. Всё полегче жить станет. Вообще ничего не надо тебе будет. Даже коммунизма.

— Вы подурели совсем? Меня догоняете?- Иван замахал всем, чем можно было размахивать.- Давайте бегом отсюда с этой взяткой в извращенной форме Гляньте — святые на стенках, и те сморщились…Ворованное же всё. А тут хоть и «дурка», но в первую очередь храм. Господь покарает. Не даст братовьям мотоциклетными колясками тырить деликатесы. И помрёте все от лука, картошки и черного хлеба с водой. Да и  едкий запах сала копчёного весь храм занял до купола. Неделю не вытравится. И психи ещё одной болезнью захворают – отравлением нюха. А это болячка не лечится. Спросят- кто эту отраву припёр? Так я ж врать не умею. Дурак ведь я. И по червонцу вам на нос строгого режима, родственники.

Испугались папаня с маманей и смылись первыми. А братовья  пахнущие карбонатом и одеколоном  «русский лес»  подзадержались на минутку.

-Вот не будь ты, Ванька, готовым дураком, — сказал брат Вова грозно.- Я бы тебя так огрел по башке костью конской от «казы», что ты бы мгновенно ума лишился.

— Но раз у тебя его и так нет, то переделывайся тут в психа и строй свой коммунизм. А нам и так — лафа. — Добавил брат Миха. — Я вон на улице глянул — так к вам в дурдом очередь куда как подлиннее мается — ожидает, чем за чешским хрусталём и вазами из Богемии в универмаге. Знатная, видать, у вас «дурка». Лежи, дурей до предела. Хотя предела дури не выявили пока учёные.

Ушли и они, а Ваня в первые задумался глубоко о том, что Зарайск  очень выгодно выделялся среди всех заведений горздрава. В связи с  этой исключительностью народ с разных сторон самовольно едет ложиться в психушку. И остановить его невозможно. Потому как дошла молва до населения, что ни икон со стен активисты не сорвали и фрески с ликами святейшими суриком не замазали. Даже алтарь остался  с клиросом, жертвенник, канон, иконостас, престол и ризница за царскими вратами, и даже амвон. Таинство Евхаристии на престоле, конечно, не творили даже пятеро дияконов и  аж целый протоиерей- ровня минимум секретарю горкома по чину гражданскому. Бежать после замены храма на психушку им было некуда. В зарайской области под склады  овощей и запчастей для грузовиков  приспособили даже церкви районные и мелкие часовенки. Поэтому народ прикидывался сумасшедшим и ехал в «храм- дурдом» не лечиться, а молиться и быть к Господу поближе. Психиатра в Зарайске никогда и не было, поэтому протоиерея Афанасия коммунистический правитель области  лично назначил Главным врачом, а диаконов докторами первой категории и по совместительству — санитарами. Ещё один мужик врачом напросился сам после  списания по психическому нездоровью с мурманской подводной лодки. Звали его — капитан третьего ранга доктор Василь Дмитрич Маслоедов. И хорошо им было там всем. Священникам — по привычке, Дмитричу тем, что внутри храм ничем не напоминал подводную лодку. Там, главное, не было перископа и торпедных отсеков. А трём медсёстрам нравилась больница потому, что все сто тридцать шесть пациентов стационара были куда спокойнее и здоровее мозгами, чем председатель их колхоза «Ни свет, ни заря». Который, кстати, в деревенской церкви открыл пивную, предварительно спилив кресты с куполов, а все иконы развесил на берёзах в ближайшем лесу. Колхоз через год после активного потребления «святого»церковного пива поголовно всем населением, кроме детишек неразумных, разорился до неприличия и пошел по миру. Стал у всех соседей всё выпрашивать, потому как пропил народ именно всё. Даже последние вилы «толкнули» на трассе проезжим. Но никто председателю ничего не давал. Не уважительной была причина. И вскоре  трудящиеся разбежались все, кроме председателя. У него была зарплата побольше и на пиво пока хватало.

-Эй, врачи!- как можно вежливее заорал Иван через час ожидания.- Я скоро уже начну в бога верить. Сижу тут промеж святых и его личного портрета. Давайте уже вяжите меня или укол всадите. Чего я торчу тут возле столика с подсвечниками? Жуткий мертвецкий запах. Удавиться тянет. Или я тогда обратно пошел. Мне вообще- то к Микояну надо лететь. К Анастасу Ивановичу. Наверное, посоветоваться насчёт выдачи народу зарплаты проездными билетами, пропусками на секретные объекты и конфетами  «золотой ключик».

— Не убегай Иван!- пролился глас бархатный от купола. Обед у персонала. Скоро дожуют.

— Так десять утра пока.- Удивился Ванька.- А завтрак когда?

— В десять вечера.- Сказал тот же голос строго.- Это же «дурдом». Тут всё иначе, чем  в ненормальном мире за нашими пределами. Вон главный врач идёт уже.

-А ты кто?- Иван вознёс взор под купол.

-Я — твой бред. Маниакально депрессивный психоз. Я всегда с тобой. Просто сейчас из души вылетел к свежему воздуху. Купол снесли, а под ним маленькие окошки остались. Дышу, сил набираюсь. Мне тебя ещё в бараний рог надо скрутить. Чтобы ты всю жизнь лечился.

-И что, здоровым помру?- Обрадовался Ванька.

— Не…- Голос солидно откашлялся — Я неизлечимый. Потому лечись просто из любопытства. Помрёшь всё одно психом.

Грохнули толстенные дубовые притворы, главные двери храма и психдиспансера. Веселые оптимистические голоса женские и мужицкие стали порхать  в пределах толстых кирпичных стен, которые были скреплены мастерами буржуя Садчикова раствором, замешанным на куриных желтках.

Мгновенно создалась обстановка  живущей здесь постоянно радости, доброты и благих дел.

О!- Увидел Ивана главный врач,  протоиерей Симеон, в миру Афанасий Ильич Ухтомский, человек сочень витиеватой судьбой. — Подожди. Я схожу за твоей историей болезни и мы приступим к знакомству и лечению.

Ванька уже много про него знал. А вот откуда знания появились- так и не смог он догадаться. Афанасий был из князей, отец в Белой гвардии воевал полковником с красными в Туркмении и там от местных заимел титул «курбаши» за воинские подвиги. И потому приравнивался  к командирам басмачей, которых красные не любили крепче, чем белых. Ну, отловили его,  раненного, ребята со звёздами на башлыках и размазали его по стенке сотней пуль из наганов и трёхлинеек. Как злостного врага Советской власти. А семью из шести человек назначили «врагами народа» и дали каждому по десятке. Да закинули за Урал. В Копейск и Зарайск. Там же после отсидки и закрепили на поселение до конца жизни. Афанасий помыкался по двум маленьким в сороковые годы железорудным карьерам, потом случайно попал в Омскую духовную семинарию, которую в период грандиозных строек и победных лозунгов «Даёшь!!!» просто забыли закрыть. Потом дослужился в Зарайске до высокого сана. Ну а с шестьдесят второго храм прихлопнули и стал он врачевать нездоровых духом, что мало отличалось от труда священнослужителя. Через пять минут он сидел рядом и держал на коленях тетрадку с автобиографией Ивана.

— Вон там на стене лик Господа нашего, спасителя.- Сказал доктор протоиерей Симеон.- Мне ври сколько рот выговорит. А вот ему — правду и только правду. Лучше, конечно, вообще истину. Слукавишь — разверзнется земля и канешь ты в запах серы, ниже которой адское пламя и муки вечные. Ну?

-Годится, доктор.- Кивнул Ванька. Дурак же. Мог бы и ответить культурно.

Мол, мамой клянусь, в тетрадке ни одной буквы художественного вымысла. Гольная, мол, правда.

— Кто тебе предложил коммунизм строить в одиночку и раньше срока? — Симеон- Афанасий глядел на него в упор, но нежно и ласково.

— Ну, это самое…Как написано. Королева Англии Лиза вторая и  сэр Джон Александр Синклер,  генерал британской армии. Он возглавляет Секретную разведывательную службу. SIS  — по нашему. Потом ещё Папа прилетал Римский. На мою свадьбу. Ну, тоже намекнул прямо. «Ты, сказал, Ваня, построишь коммунизм за год. А мы его потом лет за пять раскрошим как булочку птичкам поклевать»

— Сестра Зинаида, галоперидол у нас есть ещё?- Спросил доктор румяную девку- медсестрицу из колхоза пропащего « Ни свет, ни заря»

— А как же! – встрепенулась Зина. Весь склад им забит.Больше ничего нам и не прислали из Москвы.

— Ну, там психов больше. Им видней.- Священник поправил на себе как бы привычную рясу. А в натуре- белый халат, на котором хоть и был крест, но красный. — Хорошо. После беседы воткни Ивану две порции. Болезнь у него запущенная.

— Не, ну если вы при Боге на стенке не чуете, что земля разверзлась и видите, что в серу адскую я не нырнул. То, стало быть, моя правда!- Засмеялся Иван как положено — дурацким смехом.

Ну так пойдём через Царские ворота, хоть тебе и не положено в них входить, к престолу. На нём телефон. Позвони Папе Римскому или Елизавете Второй. Есть их номера?

— А то!- хрюкнул от глупого вопроса Ванёк.- Пошли. Иван долго слушал гудок и наконец оба услышали голос королевы, знакомый по телевизору.

— It’s you, dear Ivan- Johnny! Greetings. Why do you call so rarely? Why don’t you come. We miss you. So, have you started our assignment yet? Are you building communism yet? Your aunt Lisa the Second. See you!

— Да нет, все нормально, Элизабет! Через неделю врубаюсь плотно созидать коммунизм. Найду вот пару помощников и начну. А через месяц приеду посоветоваться да глинтвейена глотнуть с герцогом. Целую, тётя Лиза Вторая. Ждите!

Сзади него послышался, усиленный храмовым пространством, звук одновременного падения трёх тел. Иван обернулся.

— Ну, это пустяки. Это просто обморок. Все живы, главное.

И он, используя паузу в беседе, неторопливо посетил нужник, который как и во всех приличных домах, находился не в доме. Зато на свежем воздухе, где пели птички и шелестела под ногами муравушка- трава.

 

Глава пятая

За ваше здоровье!

— Я съел свою кровать! Выпишите мне новую! — кричал из-за фанерной перегородки жуткий хриплый баритон. — И трём соседям моим тоже принесите кровати. Я их тоже сожрал! И соседей других поселите. Этих нет уже. Вообще, я людей не перевариваю. Но эти были ничего. Соль, перца побольше, соус « Южный» и  нормально. Без аппетита, но сожрал. Не замените всё, я прогрызу стену и  улечу на Марс. И там всем расскажу, что у вас на весь коллектив бешеных всего три смирительных рубахи. Через день над вами вся вселенная ржать будет! И партия накажет. Почетное знамя не даст за год.

— Кто-то ночью спёр у меня мой личный прокатный стан и доменную печь. Как я теперь буду стране сталь давать!? — рыдал фальцетом молодой щенячий голосок. — Подключите органы внутренних дел! Или я напишу в ООН, Народный контроль, в Генштаб ВВС, ОБХСС и дяде Вите. Он вам всем шеи скрутит. Его даже муравьи боятся! И клопы!

Похожих заявлений было не менее пятидесяти, изъявлялись они настоль угрожающе, что не испугаться их могли только образа с Николаем Угодником, святой Матроной, Матерью Божьей и главный врач в образе протоиерея Симеона.

Эти вопли перепрыгивали через фанерную двухметровую изгородь, обозначавшую мужское отделение. Факт подтверждала символичная «М», выведенная элегантно славянской  буквицей с завитушками как на дворовом сортире храма-дурдома.

С другой стороны церкви, в большой комнате, где раньше служили молебны «за упокой» и отпевания, разместилось женское отделение, тоже обнесённое фанерой с широкими, под все женские форматы, дверью с буквой «Ж», не менее  загогулистой. Оттуда слышалось хоровое чтение молитвы «Царю Небесный».

— «Царь Небесный, Утешитель, Советник, Наставник, Дух истины, везде сущий  и всё наполняющий присутствием Своим, Сокровище благ и Податель жизни, прииди и поселись в нас, очисти нас от всякого греха и спаси, Преблагий, души наши».

В процессе изречения заклинания этого большинство барышень из провинциального Зарайска и окрестных деревень тихо, ласково плакали и сморкались, конечно же, не в подолы юбок. В платочки вышитые крестиком. Но из хора выбивались-таки истеричные голоса с дежурной, заученной интонацией.

— Русалки не могут долго жить промеж кирпичей. Верните меня в родную речку Тобол, где поймали. Там и дом мой, и муж-слесарь, пьяный всю жизнь, и свекровь — сволочь! Акула белая. Отпустите, я вам всем варежки свяжу к зиме на рыбьем меху!

Кто-то тихонько, чтобы не обрушить, бился о фанеру мягкой копной волос.

Какая-то дама, явно из рафинированных ссыльных, умоляла невидимых докторов.

— Я уже три дня не была в Лувре, Галерее Уффици во Флоренции, в Сикстинской Ватиканской капелле, даже в Римских Капитолийских музеях и в Музее Галилея, плюс в любимом несравненном музее Антонио Страдивари, который в Кремоне. Позор! Я отстаю от благословенного влияния прекрасного и теряю интеллигентность! Отправьте меня вечерним поездом в Париж беспрекословно!

Ну, много звучало поверх фанерных стен и других выпадов в адрес психиатрического диспансера, главврача, медсестёр, и даже дворника невнятно ругали и стыдили, за то, что метлой он забрасывает самую вонючую пыль на головы страдальцев душевных. Правда, дворника в дурдоме пока вообще не было даже в штатном расписании.

Ваньку-дурака разместили отдельно. Возле ризницы за Царскими воротами поставили кровать, тумбочку для мыла и  зубной щётки с порошком «Особый». Сами врачи имели выгородку за престолом прямо под распятием Христа.

—  Чего они все горланят-то? — Иван постучал кулаком по фанерной двери и без разрешения вежливо ввалился в убогий кабинет докторский. — И какого пса меня отдельно от народа отлучили? Я смирный. Не покусаю никого.

— Вот у нас в храме, то бишь, тьфу ты, в диспансере, три отделения всего. — главврач, протоиерей Симеон-Афанасий посадил Ивана на табуретку, ногу его уложил поверх другой и постучал по коленке серебряным молоточком. Ваня проявил инстинктивную бурную реакцию и въехал ботинком главврачу поддых.

Отец Симеон отдышался за пяток минут и разъяснение довершил: —

Одно — для мужчин, другое — для женщин, а третье — для психически больных. Вот ты больной, но единственный. Больше в Зарайске нет умалишенных кроме председателя облсовпрофа  Жестяного. Но его забрать не даёт первый секретарь обкома Червонный. Потому как нормального труженики перестанут бояться и не станут взносы платить. А псих собирает мзду профсоюзную аж с избытком. Ну, если натурально кто занеможет башкой, мы его к тебе и подселим. Будет веселее, да, Ванюша?

— Я — Иван-дурак, — аккуратно поправил доктора Ваня. — А дурак — это не псих. Вон те, которые орут, психи. Чего зря башкой стучаться об фанеру? Хрена ему прогрызать метровую стену и лететь на Марс? Давайте его ко мне. У меня карты с собой. Будем в дурака играть. Хотя я и без карт дурак.

— Они все — здоровые как быки. А дамы как беговые лошади-рекордсменки, -засмеялся главврач, и все стали добродушно хихикать. Включая медсестёр из пропащей деревни «Ни свет, ни заря». — Это у нас порядок такой. Я его лично разработал и ввёл приказом номер девять-бис. Дело в том, что к нам временами внезапно и инкогнито, зашифровавшись под продавцов сахарной ваты или автоматов Калашникова залетают людишки из городского управления здравоохранения. Им требуется выловить недостатки, доложить в горком и получить премию за активность и проницательность. А то и должностью возрасти. Забегут и что они слышат? Бред и несуразицу находящихся в процессе лечения больных шизофренией, паранойей или кретинизмом второй стадии. Пишут справки, что досконально всё изучили и погрозили кулачками главврачу, чтобы не ослаблял рвения. А потом ждут премиальных.

— Сто тридцать шесть здоровых человеков в дурдоме — это же подсудное дело, — Ваня  озадачился. — Лет на пятнадцать тянет за насилие над личностью.

— Не, — сказал бывший подводник  капитан третьего ранга доктор Василь Дмитрич Маслобойников. — По докУментам, по историям болезней они полные  долболомы, обломленные на всю башку. Дебилы, идиоты, олигофрены и шизики. У нас военно-морской порядок. Первым делом — правильные докУменты. Даже если лодка потонет. На поверхность живые выкинут в бутылке справку, что мы всё одно идём на скорости 25 узлов и исполняем долг перед отечеством.

— Вот ты, Ваня, сам прикинь, — стукнул его снова по коленке молоточком главврач Симеон, получив не смертельную отдачу в пах. После чего все держали сочувственные выражения лиц минут десять. – Людишкам-то не всем живётся в ладу с миром божьим. Один украл на рубль, а сядет на все полтыщи. Лет на пяток. Он сюда бежит. Здесь он псих, который уже и так за решеткой. На окна глянь. Другой от алиментов утёк. У нас спасся. Здесь двадцать пять процентов считать не из чего. Третий начальника в колхозе по пьянке козлом назвал. Всё. Не жилец он больше в родном хозяйстве. Трудодней у него будет… на газету «Правда» месяц надо копить. Ну, это всё подранки. Все изгибы судеб я тебе не перескажу. Нет у нас с тобой столько сил и времени.

— Что, таки прямо все асфальтовым катком приплюснутые? — изумился Иван.

— К счастью нашему врачебному, кроме тебя лечить от маниакального психоза и других гадостей пока некого.- Оживился главный врач Афанасий. — Ты у нас пока один с утра после рождения в Лондоне эсквайром стал, знаком с чертями, бабой Ягой и папой римским. Не говоря о Елизавете второй. И коммунизм в одиночку собрался построить. Вот мы тебя галоперидолом и затравим. Будешь говорить только букву «А» и самостоятельно на коляске инвалидной ездить в нужник за храмом. И даже одну букву знать — милость господняя позволяет. Есть люди, которые все буквы выучили. Даже твердый знак, а толку с того? Сидят по конторам, бумажки сортируют за девяносто рублей. А у тебя будет одна буква в башке, но сколько хороших друзей останется в безмолвной памяти. Королева, герцоги, начальник разведки, папа из Ватикана, черти всякие. Духовное, в общем, богатство.

— Нет, вы мне на вопрос-то отрапортуйте недвусмысленно, — прицепился Ванёк ко всем докторам и сёстрам. — Ну, много всяких беглых тут у вас под дурочков косят — это естественно. Но не все же?

— Вот ты и втемяшь себе в нетронутый пока галоперидолом скудный дурацкий ум. — воспрянул голосом и духом выбегавший на пять минут подводник Дмитрич, после чего в каморке разместился и завис над головами похожий на яд аромат портвейна номер двенадцать. — Есть, бляха, ещё праведные православные, у которых в городках и деревнях церкви-то осквернили. В одной клуб с непотребными киношками. Где сплошь развратные поцелуи. В другой скотобойню, убогие, поместили. Тьфу на них! Гореть им в аду как бикфордов шнур до разящего взрыва. В иных храмах комсомольские вожаки сидят, щеки надувают и водяру хлещут как быки на водопое. А в остальных капусту и картоху складируют. Все иконы и роспись  до потолка картоплей да луком завалены. Господь их, конечно, покарает! А люди знают, что у нас вроде больничка для умом тронутых, а в натуре — храм Господен.  Сохраненный и верующих зовущий. А они Бога-то слышат, верующие. И к нам — стрелой. Косят тут под параноиков, а сами молятся усердно и денно и нощно. И мы вместе с ними.

— Во, влип я! — отчаянно взвыл Ванька-дурак. — Придется на произвол духовенства Папе Римскому звонить. Он вас, православных, не больно-то здравствует. Скажет президенту Америки, а тот нашему Червонному-Золотову и тот из вашего храма-дурдома сделает мастерскую по ремонту кожаной и резиновой обуви. А, может, вообще цирк-шапито с клоунами и гимнастками полуголыми. Вот где позор так позор! А?

— Ну, а ты чего хочешь? Мы же тебя не в канаве нашли, — сказал подводник Дмитрич с якорем на правом бицепсе. — Нам тебя орган обкома партии рекомендовал. Областная газета, хоть и дерьмовая. Врёт всё про всё и всегда. И стоит три копейки. Но орган! А редактор — член. То ли обкома, то ли бюро евойного.

— Я просто дурак дурной. Всего- то! Таких — тьма в области. Считай каждый третий, включая и обком. Но он, обком, чегой-то не чешется побыстрее коммунизм людям дать. А я вот он. Готовый строитель коммунизма вот этими мозолистыми руками. — Ваня вскипел как индонезийский вулкан Кракатау. — Вам коммунизм нужон?  Что скукожились? Я ж построю его и все церкви открою враз. Иконы новые повесим. Садик яблоневый во дворе поселим. Мне только двух помощников дайте. Двух дураков моего уровня найдёте? Там в отделениях ваших наверняка дураков как свежих булок в садчиковскм магазине. Пойдет дело — вас, Симеон-Афанасий, сделаю патриархом, а тебя, Дмитрич, капитаном первого ранга и архиепископом. Ну, всех без исключения, конечно, психиатрами со званием доктор медицинских наук. Ну, чё? Погнали гусей по бездорожью?

— А малец-то дело говорит, — взялся за редеющие кудри священник-главврач. Рискнём. Всё одно — дурака не вылечишь и психом не сделаешь.

И Ванёк с главврачом весело ударили по рукам.

 

Глава шестая

Насильно мил

Консилиум священников — психиатров, а также включённые в него  лихой подводный моряк Дмитрич и девчушки из  залитого пивом по колено колхоза «ни свет, ни заря» постановил устно, записал в протоколе и на руки Ване дубликат выдал с печатями диспансера и областной зарайской церковной епархии.

«Разрешить больному Лысому Ивану, страдающему легкой формой заболевания «дурь обыкновенная, не отягощенная маразмом» свободно отлучаться из диспансера в любое время суток для построения коммунизма в отдельно взятом населённом пункте.

Справка действительна в течение двенадцати месяцев с 14 июля 1964 года. Главный психиатр и настоятель святого диспансера-храма Василия блаженного Садчикова протоиерей Симеон (в миру Афанасий Ильич Ухтомский)»

— Ты, Ванёк сперва сходи в мужское отделение. Поговори с народом. И компаньона — напарника избери себе. А то и двух. Коммунизм строить — это тебе не  девок за титьки  щипать. Помощники должны быть морально устойчивые и не умнее тебя. А то не выйдет ни хрена. Вон умники из ЦК не раньше восьмидесятого года всем миром собрались его сколотить. Светлое будущее. А движения — то не видно. А? Не видать коммунистических проблесковых маячков.- Симеон довёл его до двери и вошли они вместе.

— Вот Ване нужны надежные два человека. Будете вместе коммунизм строить.

В колхозе «ни свет, ни заря»  вначале. Место подходящее, богом проклятое и забытое. Короче — чистый лист. Ну, беседуйте. А я молиться за вас пойду.

-А ты кто по болезни? — взял его за пуговицу кудрявый худой мужик в трико и майке, надетой навыворот. — Я вот здоров как дитя новорождённое. Кроме радикулита, простатита, камней в почках и  постоянного предынфарктного состояния — нет ничего. А мне — то уже почти сорок. Старость без болезней! Это ж всем на  зависть, выходит, я живу. Горы сворочу если помогут динамитом да бульдозерами. А коммунизм из чего делать будем?

— Ну, хорошо. Ты, значит, тоже дурак коли сам не допёр.- Иван пожал мужику руку.- Звать как? Чем пробавлялся до дурдома?

— Мухобойский Олег Иваныч. Играл на похоронах на трубе.

— И как же ты маешься без любимого дела тут, в «дурке»? От кого хоронишься? Покойники за тобой гоняются?

— Не! — вскрикнул Олег Иваныч и перекрестился как попало. Неправильно. — Закапывали  милиционера одного, который  отловил преступника, повязал и на горбу понёс в отделение. Но тот был килограммов за сто, а машин и мотоциклов свободных не было. Ну, мусорок дотащил его до порога, упал и помер. Ему посмертно медаль дали и грамоту почётную. Так вот когда землю в могилу стали горстями кидать, я один сыграл на трубе «мурку». Потому как  два подполковника предварительно заставили весь оркестр помянуть сержанта пятью бутылками «московской» А нас всего шестеро. Корешей моих не шибко проняло. А я  расстроенный был. Забыл — как на трубе ноту си бемоль брать. Это потому, что жена в меня стул утром метнула и попала. Потому, что ей про  меня нашептал кто- то очень паскудную брехню. Вроде как Нинка, соседка, родила от меня близнецов позавчера. А жена Валюха от радости бегать стала по дому и всё в меня кидать. И чего попусту радовалась? Сходила бы к Нинке. Никого она и не собиралась рожать. В огороде копалась. Я ей неделю назад крикнул через забор, что купец Садчиков килограмм золота случайно у неё закопал среди картошки и не забрал, торопился смыться. Так она и ночами копала. Ну, попала Валюха стулом. Он дубовый был и нота си бемоль ушла из памяти на время. Тогда я возле могилы соло сбацал родным и близким покойника  «мурку» под стук земли об гроб. Там, в  «мурке» этой нотки нет. Си бемоль, блин. Отсидел пятнашку суток и чтобы не привлекать к себе добавочной беды  — бегом сюда. По диагнозу я дебил, а по жизни, выходит, дурак обычный.

— Держись меня.- Посоветовал Ваня.- Ещё дурнее станешь. Тогда мы без динамита горы с землёй сравняем. Идешь коммунизм строить со мной?

— Да по мне — хоть социализм развалить, хоть капитализм тут организовать — мило дело. — Трубач сыграл на губах туш.

— Ну да. Ты, может и не дурнее меня, но основательный дурень. Почти эталонный. Ты мне подходишь. Соображаешь, что социализм надо опустошить. Извлечь стройматериалы для коммунизма. Но нам ещё один нужен.- Задумался Иван.

-Колобок, подь сюдой!- Позвал музыкант и от последней койки отделился маленький, лысый и круглый со всех сторон мужичок.

— Грыцько.- подал он руку не Ваньке, а музыканту.

— О!- Вот дурак так дурак! Развеселился Иван. — С кем здоровкаешься? Ты мне тоже дай руку на всякий случай. Я Иван. А ты кто есть такой?

— Я Гриша Лаптев. Колобок — почетное имя. Вишь я какой? За три года круглым стал. В столовой работал поваром. Там отъелся, конечно. Но суть не в том. Я весной выпил три стакана «столичной» после дня трудового и дождался  ночи. А тогда в темноте кромешной спёр три здоровенных кастрюли- выварки. Одна с перловым гарниром, другая с салатом из редиски и лука, А в третьей, оказывается, шеф повар коньяк свой прятал и кубинский ром. Зачем именно кастрюли стыбзил понятия не имею. Просто каждый день я обязан что- нибудь украсть. Хоть у себя самого. Болезнь, видно, такая у меня. А кроме кастрюль всё попрятали, сволочи. Так вот… До ворот уже дошкандыбал, а тут сторожа выскочили, и сам шеф с женой. Они дома не ночевали никогда, а жили в его кабинете. Чтобы продрать глаза — и ты уже на работе. Фанатики, если цензурно выразиться.

— Побили? Мусорам сдали?- Пожалел Гришу Лаптева Ванятка, человек жалостливый и к чужим бедам чуткий.

-Да ну! — Гриша потёр ладошки пухлые.- Я ж Колобок. И от дедушки ушел, и от бабушки свалил, да от сторожей. И жил потом в доме для престарелых. У меня там кореш заведует. Но мне тридцать всего. Деды да бабки коситься начали. Ем — то я побольше, чем они всей гурьбой. Вот они меня в «мусорню» точно затолкали бы. Бабки — суровая публика. Ну, корефан рассказал мне про храм- дурдом. Приняли как родного. Написали в бумаге, что я идиот. Койку дали, жратву от пуза. И сказали, чтобы и молился побольше. Грехов — то у меня и без тех кастрюль — на троих хватит…

— Ну, ты отменный дурак. Экстра класса. Как индийский чай «три слона» Подходишь ты нам, да, Олег Иваныч?

— А чего воровать- то будем?- Прошептал Колобок.- Не тырить ничего я больше недели не могу. Болеть начинаю. Понос несёт и сердце ноет.

— Мы втроём коммунизм будем  строить. — Ваня похлопал третьего компаньона по плечу.- Наворуешься до чёртиков. Аж тошнить начнёт. Чтобы построить коммунизм, надо сперва аккуратно и благородно, не нарушая Уголовного кодекса, разворовать социализм. Плюс капитализм заграничный ополовинить на деньги да товары. И всё добытое вкладывать в новое светлое общество. Понял? Я сам воровать не буду. Другие задачи есть: бухгалтеров прикармливать, чтобы клевали на наши удочки и писали то, что надо нам и не понятно для ОБХСС.

— А я только на трубе могу.- Опустил глаза Олег Иваныч.- И то без «си — бемоль» пока.

— Ты про музыкальное похоронное творчество забудь на год.- Иван поднял вверх указательный палец.- Будешь ездить по заграницам. Я с Папой Римским и Лизаветой Второй, королевой английской, договорюсь. Это кореша мои. Везде тебе пропуск будет. И там будешь просить всякой материальной помощи для постройки коммунизма в одном колхозе. Потом, скажешь, покажем всем желающим этот коммунизм в богом забытой дыре и поклянёмся всё так же сделать по всему СССР. Буржуи аж зацелуют тебя от радости! И все дадут нам много — много денег и всяких вещей, чтоб мы его по быстрому сварганили, а они его лет за пять развалили. Мечтают. На мечту любые деньги дадут. А мы — то так построим, что ничем его не сломишь. Я знаю как надо. И будем жить в раю на Земле.

— А не пришьют ему статью за вымогательство?- Озаботился Колобок. -А то у него тоже  прежних грехов не замолить года за три…

— Вымогательство, это когда ты у жены ночью вымогаешь безответно.- Подбодрил его музыкант.- А  у тебя вообще благородное дело. Скромно просить материальную помощь для обездоленных простых людей, чью деревню похоронил потоп. Огромная, вторая после Амазонки река Тобол разлилась и всё, что ниже десяти метров, погребло навечно.  Ну, конечно и тырить попутно будешь  в Союзе всё, что лежит плохо или стоит хорошо. Воруй и думай, что тоже получаешь чистосердечную материальную помощь для достижения светлого будущего.

— И тогда мы вместе своё дело святое исполним на пятёрку с премией от Червонного- Золотова. Ему коммунизм нужен для потрясения командных верхов куда больше, чем нам.- Иван взбодрился.- Я звоню Папе Римскому, ты летишь к нему, музыкант. Колобок начинает клянчить и тырить всё сначала в небольшом русском городе Ярославле и складывать всё в схроне за Зарайском. Схрон выкопай сам огромный, чтоб всё влезло. А потом расширимся. Ну, а я пошел охмурять бухгалтеров,  людей умных. Потому как я дурак и  просто обязан свернуть им мозги кренделем.

Переночевали в беспокойных снах. Ивану снилось, что главбух швейной фабрики «большевичка» даст ему только три рубля мелочью и банку консервов «кильки в томатном соусе» из жалости к его нищете. Колобок не спал и думал как он будет из Ярославля перевозить в плацкартном вагоне золото, серебро и драгоценные камни в мешках, чемоданах и ящиках. Музыкант видел Папу Римского в подштанниках и холщовой  нательной рубахе. Который ждал его на вокзальной скамейке с пачкой билетов в разные страны и бумагой с адресами и явками самых буржуйских буржуев.

Это была последняя спокойная ночь в жизни трёх отважных борцов за построение коммунизма в залитом по колено пивной лужей колхозе «ни свет, ни заря».

Утром Иван на свежую пустую голову снова изучил бумагу главврача отца

Симеона и не восхитился как вчера. Был в ней изъян, который не даст пути ему к бухгалтерам и подпольным миллионерам, которые  тайно творили всё, чего не планировал для прекрасного Зарайска и области «госплан».

— Отец Симеон.- Поймал он возле алтаря главврача.- Вот Вы мне выправили докУмент. Восторгаюсь слогом и мыслью. Но он годен для милиции только. Если бумажку мимо урны брошу или плюну в плакат « слава и почёт рационализаторам». Но в других местах, в бухгалтериях, допустим, попрут в шею. Вот читайте ещё раз.

«Разрешить больному Лысому Ивану, страдающему легкой формой заболевания «дурь обыкновенная, не отягощенная маразмом» свободно отлучаться из диспансера в любое время суток».

Но это же истинная правда!- Удивился Афанасий Ильич.- У тебя дурь выдающаяся  в башке. Ни маразма, ни деменции. Сознание ясное, чистое! Аж на просвет сквозь голову видно. Не путаешь ничего, галлюцинаций не наблюдаешь. Ты чего, Вань?

— Ну, ладно, Вам — то я скажу, хоть вы и не врач в натуре. Вот в автобиографии моей Королева Елизавета, Папа римский, Герцог Эдинбургский. Друзья, блин. Это что? И родился я не пойми где, а утром в Лондон полетел, звание эсквайра получил. Заслуженное, между прочим. Начальник британской разведки просил меня построить коммунизм в одиночку, чтобы буржуи потом его уничтожили. Как Вам это? А ночью перед укладкой в храм — дурдом и черти ко мне домой прилетали, ангел мой Димитрий  Маслобойников в прошлом, тётка в ступе и с метлой. Яга — зовут её. Советов дала кучу. И коммунизм обещала не позволить никому развалить. Ты, говорит, только построй его, а сохранить обязуюсь лично. Клянусь, говорит, почившим недавно Змеем Горынычем. Это не галлюцинации, не паранойя?

— Не, Ванёк.- Погладил его по сивым кудрям отец Симеон, главврач Афанасий Ильич.- Паранойя у Хрущёва. Навязчивая идея осчастливить советский народ коммунизмом. Работай если хочешь, а бери себе просто так всё, что пожелаешь. Бред! Только ты не говори никому. А у тебя — всё по- настоящему было и есть. Ты же простой дурак. А дуракам всегда везёт. И тебе повезло. Таких людей знаешь! Елизавета Вторая свадьбу тебе организовала. Да плюс такую миссию тебе самые выдающиеся личности доверили исполнить! Коммунизм построить хоть в одной деревне для начала.

Ангела своего встретил, Бабу Ягу. Кому ещё так пофартит? Но насчёт справки ты, увы, прав. А я, как главврач психдиспансера никаких других полномочий дать не в силах. Господь не одобрит. Тебе надо к Червонному — Золотову попасть. Он выпишет тебе бумагу с такими полномочиями, каких и у самого- то нет. Ради торжества коммунизма в Зарайске и области. Он же заслугу постройки коммунизма сразу себе прикарманит. Потому иди и как было, и как будет — всё расскажи. Автобиографию дай ему почитать. Он охренеет! И всё тебе выпишет.

— Я к  Бабе Яге быстрее попаду, чем к нему.- Иван поморщился.- Это ж туз бубновый. К нему запись за месяц вперёд.

— Ты в автобиографии не присочинил ничего? — Осторожно спросил протоиерей.- Тесть у тебя натурально Черчилль?

— Ну, в пятый уже раз толкую всем.- Ваня даже рубаху на себе легонько порвал от горла до пупа.- Сел писать, гляжу- ручка в руке золотая. автоматическая. Чернила внутри у неё. И всего семь- восемь минут кто- то быстро начал ручкой по бумаге бегать- водить. Сильный, блин! Я только рот открыл, чтобы спросить — кто про меня такую фантастику сочиняет. А уже, бляха, и написано всё. И роспись моя, главное, в конце.

— Тут всё, как есть на самом деле.- Сказал кто-то прямо в голове моей.- Просто техническая ошибка вышла у Создателя. Случается такое. Он же без передыха всё направляет, распределяет и регулирует. А народа — то миллиарды. Вот он по запарке и затолкал тебя в Зарайск. А папаня и маманя с братовьями — твои. Настоящие. Только  батя твой не арматурщик на железобетонном заводе, а король Норвегии Олаф V, а матушка — королева Марта. Братья- принцы. Ну, и ты тоже. Не смотря на территориальную путаницу. Не туда вас заслал.

— Тоже принц?-  захохотал я, после чего голос в голове  сказал «дурак ты, Иоанн четвертый» и заглох. Вот так и было. Ну, раз он правду сказал, что я дурак, то, стало быть, и остальное не придумал. Да и зачем ему? Это ж наверняка апостол Пётр был или Николай угодник. Думаю так.

Симеон истово перекрестился на все четыре стороны и на лик Христа в серебряном окладе.

-Ты вот что — Отвёл главврач Ваню подальше от всех ликов святых. К притвору. Автобиографию твою литконсультант прочёл и, сто процентов, рассказал главному редактору. А тот Червонному — Золотову. У нас короли да принцы, знакомые Папы римского, ему даже после двух бутылок коньяка не снятся в снах фантстических. — Иди к главному редактору, А он тебя отвезёт к первому секретарю. Всё расскажешь. И нужную бумагу, чтобы ты  даже в Белый дом дверь пинком открывал — Червонный тебе со слезами радости напечатает. Ему коммунизм нужен пошибче, чем капиталистам деньги немеренные.

И пошёл Иван — дурак в редакцию, откуда поведёт его прямой путь  к самому родному высшему обществу и к светлой цели- построению коммунизма в несчастном колхозе.

— Надо и Колобку с музыкантом ксивы «вездеходы» нарисовать. Втроём- то мы за год управимся вполне. В душе его птицы райские пели. Ну, во- первых, он принц. А во — вторых одному ему на Земле доверили всего за год разместить советских людей в долгожданном и чудесном светлом будущем.

 

Глава седьмая

Солдаты удачи

Иван Лысой с утра двинул в редакцию. К литконсультанту, потом с ним вместе к редактору, который свезёт его на чёрной волге к правителю Зарайской области Червонному — Золотову. Чтобы получить три бумаги для себя и компаньонов, разрешающие вообще всё. Использовать для дела всю нечистую силу: чертей, бабу Ягу, бухгалтеров и даже руководство Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов. ВЦСПС — чтобы не ломать язык  и не засорять мозг. Нёс он за пазухой две тетрадки. Одну с краткой головоломной  автобиографией своей. В обкоме зачитать. А в другой  покоились два стихотворения. Он написал их лежа точно под фреской лика преподобного Серафима Саровского в храме- дурдоме. Койку ему там главврач поставил и тумбочку.

-Сперва отдам произведения. Пусть печатают — Прикидывал Ваня — а увидят их люди в газете и думать будут, что я умный.  Какой дурак дурака в самой областной партийной газете опубликует? Там и цензура, да гордость профессиональная. Читают газету все поголовно. И власти, и совслужащие да ещё и работяги, жуки навозные. Я по начальству блукать буду, деньги вытряхивать из казны, а начальство- то раньше увидит мою фамилию на странице, запомнит и  сообразит, что я умный. А с умным и дела вести приятно и совместно свою бухгалтерию потрошить.

Только из калитки выскочил Иван, а прямо перед ним камень. Ещё вчера не было. Здоровенный, плоский, мхом поросший. На камне  долотом слова выбиты. «Направо пойдёшь — мимо пройдёшь. Налево пойдёшь — жена со свету сживёт. Прямо иди. Кому сказано, придурок!»

Оскорбил маленько камень Ивана. Какой он придурок, если дурак полный!

-Не знаешь ты людей!- Грубо ткнул Ваня камень кулаком.- Тебе тыща лет, судя по наросту мха, а в людях не сечёшь ни фига. Я-то дурак готовый, а ты меня унизил. Ну, ладно. Ты булыжник и нет в тебе мозгов. Значит прямо мне?

— Лезь через меня и тогда иди верёд, не сворачивай.- Послышалось, видно, Ваньке. Вроде камень это сказал. А, может, не показалось. Чего он только ни

наслушался, ни насмотрелся  после написания вместе чёрт знает с кем своей автобиографии.

Перебирался Ваня через камень час, не меньше. С сырого мха соскальзывал, руки ободрал до локтя, рубаху порвал, штаны помял и ботинок левый развалился. А возвращаться и переодеться — примета дурная. Да и порвал бы новое точно так же. Поэтому пыхтел Иван до потери сил. А когда они кончились — перевалился через вершину этого идиотского булыжника  моментально. Как птица перелетел.

— Вот теперь топай прямо. Как по струнке. Через заборы, чужие дворы, через биллиардный стол в парке перелезь и там тебя встретят. Совет дадут и  пойдут с тобой в редакцию и обком. Но видеть и слышать их будешь ты один. И всё у тебя сладится.- Дружелюбно сказал камень.

Обернулся Иван, чтобы спасибо сказать, а позади нет ничего. Ни камня, ни следа его на мягкой земле.

— Яга балуется- усмехнулся Ваня и пошел точно по маршруту указанному.Сел за биллиардным столом на скамейку, выдохнул и тут же слева на скамейку приземлилась  Яга эта. Неплохая, кстати, тётка. И метла новая была, с крашеным под милицейский жезл черенком.

— Что, Ванятка, стартуем в большую жизнь?-  Утвердительно спросила тётка Баба-Яга.- Слухай сюды! Ты сейчас идёшь куда собирался, а я стану силой, даденной мне Нечистой силой, вынуждать всех делать всё, что тебе надо. Понял? Меня они не почуют, не переживай. Ну, давай, трусцой — сперва к консультанту и далее по расписанию.

Воробьёву Ванька сразу отдал тетрадку со стихами. Валерий Петрович  нетерпеливо и с удовольствием стал читать вслух. Не спросил даже как Иван смылся из психдиспансера, куда он его лично с большим желанием пристроил.

— «Стишок про поэзию» — Прочёл он.- Просто прекрасный заголовок. Феноменально мудрый. Так. А вот стихи. Он декламировал громко и с выражением. Как пионер.

«Я русскава не знаю езыку!

И ф том моё стратегиё и тахтика.

Я зная, что не только дураку

Понятен мой языковая прахтика.

И я всегда так хочется писать

Как можут надстоящие поэты

И штобы не в пивной его читать
А штоб стишок печатали в газеты.

А не возьмут — два слова. И — пока.

Пусть матом крыть считают некрасиво.

Да! Я поэт, не знамо езыка,

Зато  какое, падла, в мыслях сила!!!»

— Беру, беру!!- закричал как сильно стукнуый по голове человек  Валерий Петорвич, прижал тетрадку к груди и вылетел прямо сквозь закрытую дверь с возгласом- Шедевр! Второй Пушкин. Нет- Байрон. Гениально. Неповторимо!

И голос его, затихая, умер в конце коридора на повороте в кабинет редактора.

— Дверь я сейчас восстановлю. — Баба Яга прошла сквозь дырявый силуэт туда и обратно. Сказала что-то невнятное и дверь стала как новая. — А-то никто не поймёт как он сквозь доски просочился. Коситься начнут. Подозревать в потере разума. За что и уволят. И, кстати мы уже к главному сей минут пойдем. Он тоже в восторге  от произведения.

Ворвался Воробьёв. Руки дрожали, пот стекал со лба на полосатый шерстяной костюм.

— Бегом!- руки его крутились в сторону редакторского кабинета как пропеллеры.

Главный редактор Ваню обнял и доложил. Что произведений такого сверхчеловеческого уровня у них никогда не было и что он будет публиковать его целый месяц на первой странице вместо передовой статьи. А гонорар Ваня получит аж тысячу рублей послереформенных. В пятницу в кассе.

Я потом ещё напишу.- Иван сел в кресло.- Вообще великое стихотворение создам. На нобелевскую премию подадите потом. Просто некогда пока. Вы меня отвезите к первому секретарю обкома. Перетереть надо с ним вопросик государственного значения.

— Автобиография при тебе, Вань? Я — то на словах рассказал что запомнил. А он хочет сам  ознакомиться. Ты ведь огромное, великое дело берёшься вершить! Верно? — Главный взял Ивана под ручку и они ушли на улицу к черной «волге»

У Червонного — Золотова  было всего три любимых желания. Прославиться на весь мир, завести любовницу, но чтобы никто не узнал в области, ну и последнее, самое острое — бросить пить. В шкафу кабинетном у него имелось с десяток бутылок различного дорогого пойла. Пополнял запасы личный шофер, верный, как пионер делу Ленина. И надёжным он был как ручная мясорубка Челябинского тракторного завода. При подсказках пятизвёздочного коньяка  Максим Ильич каждый день что- то менял в области. Закрывал заводы на капремонт, перекапывал асфальтовые дороги, посылал в ЦК КПСС телеграммы с мольбами прислать комиссию по ликвидации НЛО, которые десятками садились на обкомовскую площадь и облучали всю контору зелёными лучами. Лучи эти вводили аппарат в транс, наступал частичный паралич мозгов и потому никто не мог делать ничего. Только сидеть и перекладывать на столах бумаги в разные стороны.

— Будет у Вас всё, что вы желаете.- Пожал секретарю руку Ваня.- И комиссия завтра прилетит. Все НЛО обезвредит и уничтожит. И пить, считай, уже бросили. Где у Вас эта гадость?

Червонный -Золотов открыл шкаф, увидел флаконы и его стошнило прямо на золотые медали импортных этикеток.

В дверь заглянула инструктор отдела пропаганды, похожая на Василису Прекрасную. Она имела светящуюся розовую кожу, голубые глаза диаметром с чайное блюдце, ресницы, достающие от двери до стола секретаря и ноги, не от ушей растущие, как обычно, а от верха химически завитой причёски.

-Максим Ильич, можно Вас в коридор на минутку.- Пропела она голосом Жар- птицы. Жарко, то есть и нежно. Через пару минут секретарь вернулся бледный, отмеченный помадой алыми пятнами на лице, шее и рубашке с костюмом.

— П-прямо так и с-с-сказала: — хочу быть Вашей любовницей. Жить без Вас не могу. Тайну встреч гарантирую. Сегодня после работы- первая.

— Иван, это всё ты организовал?- Секретарь с ходу завалился на кожаный диван и платком носовым стал промакивать ручьи холодного пота.

— Ну!- Ткнула Ваньку в бок Яга.- Чего заглох? Скажи, что конечно ты.

-Ну, я.- Ваня смутился. — Нам, дуракам, такие фокусы творить — что семечки лузгать.

— А ты, действительно, дурак?- На всякий случай уточнил Золотов.- А то я с умными измучился весь. До самой печёнки. У тебя автобиография с собой?

Ваня протянул тетрадку. Секретарь, читая, медленно поднимался и до росписи Ванькиной добрался уже стоя прямо и недвижимо. Как солдат возле

Мавзолея.

— Проси чего хочешь!- Хрипло от волнения сказал он. — Хочешь — ковёр свой с пола отдам? Новый. Персидский. Или прямой телефон с Кремлём. А?

-Не, мелочи это всё. У меня в Норвегии их во дворце и стелить некуда. Батяня мой, король Олаф пятый,  половину ковров дворцовых лично порезал для стульев и кресел, чтоб заднице мягче было. Я, Максим Ильич, буду строить коммунизм. Вы про это прочли сейчас. Сначала в колхозе одном. Потом в Зарайске, ну и далее по всей области и СССР. Но это не для народа информация. Закрытая.А везде и всюду будет написано, да по радио и телевизорам сказано, что Вы лично, первый в СССР и во всём Мире взялись приблизить светлое будущее и построить коммунизм не к восьмидесятому году, а к концу шестьдесят пятого. То бишь —  за год. Как мысль?

— Хрущёв меня на кол посадит за ослушание — Задумался секретарь.- Ляпнул, что к восьмидесятому, значит не лезь никто поперёд батьки.

— А мы его снимем через пару месяцев. В октябре. Надоел со своей кукурузой. Да ботинками стучит где  не надо бы.- Тихо шепнула Ивану Яга.

Иван повторил  уверенно.

— А я кем буду при коммунизме в Зарайской области сначала?- робко поинтересовался Червонный- Золотов. Хотел закурить, но его снова затошнило от подлой мысли.

-Вас народ изберёт Верховным хранителем идеалов коммунизма с правом проживания во дворце загородном, ношения сабли в ножнах, эполет и аксельбантов на обоих плечах. Вам дадут звание Героя Советского союза с золотой звездой и орден Кутузова всех трёх степеней. Ну и, само собой, право управлять коммунизмом сначала здесь, а потом и в планетарном масштабе.

— А ты точно Иван- дурак из волшебной сказки?- Ещё робче переспросил секретарь?- Я для дела спрашиваю. Умникам такое провернуть за год- дохлое дело.

Ваня показал справки. Свою, Гришину и Олега.

— Дурак, идиот и кретин. Солидные люди.

— Ух, тогда я выдохну. Люди надёжные. Что требуется для практического начала огромного вашего труда?

— Бумаги от Первого руководителя области.- Иван тихонько хлопнул ладонью секретаря по плечу.- Лысому Ивану Олафовичу, Лаптеву Григорию Николаевичу и  Мухобойскому Олегу Ивановичу. Но такие дайте нам бумаги, чтобы нас и в рай апостол Пётр свободно пропускал, и охрана в Кремль да в Белый дом. И чтобы мы имели право получать безвозмездную материальную помощь жертвам затопления Тоболом ста сорока двух населённых пунктов. Спасать людей гуманной денежной поддержкой от СССР и заграницы.

— Так у меня полномочий- то на область всего выдано.- Поскучнел Червонный.- Не потянем всю планету, блин. Да и нюхать сразу из Москвы пришлют ищеек. Сто сорок две затопило дерёвни или сто тридцать семь. Фу!  Противные люди в ЦК. На водку половина бюджета годового уйдет, чтобы они не ошиблись в наших подсчётах.

-Пусть в ящик стола глянет. В правый.- Хихикнула Яга, вылетела в окно, высморкалась там на прохожих и вернулась.

— Господи, милостивый и праведный!- Открыл ящик секретарь, оплот и лидер повального областного атеизма.- Это же печать  Политбюро ЦК, это — президента США, королевы Елизаветы Второй и Всемирного Фонда Мира. Бляха- Муха. А проверять никто не будет?

— А чё? Пусть. Всё подлинное, настоящее.- Иван зевнул. -А их хозяева как раз сейчас случайно потеряли и  найти не смогут. Завтра сделают новые. Такие точно.

Елизавете то деньжат отсыплем по ходу успехов?- скромно сказал Золотов.-

Это ж она да парни её предложили тебе такую канитель закрутить!

— Да всем хватит.- Иван откланялся.- Завтра в десять зайду за «вездеходами». Ну, за официальными поручениями и разрешениями.

— Да  они в восемь утра готовы будут — пожал Ваньке руку секретарь.

— Ну, я полетела? — шепнула Баба Яга.- Нам в обед праздновать день рождения Кощея. Сто сорок восемь тысяч годов ему стукнуло. Я моложе на пятьсот лет всего. Нечести налетит — у-ух, сколько! Редко встречаемся. Дела ведь у всех мирового уровня. Некогда всё. Свидимся завтра.

Шел Ваня обратно в храм — дурдом и удивлялся вслух тому как всё легко сложилось. Если так же и деньги к ним потекут рекой типа Волги, то истину  глаголит протоиерей Симеон:

— Верь в Бога, не верь в Бога, а он  только один и есть по правде. А остальное всё блажь. Остальное всё нам только кажется. Как, однако, и мы сами себе.

 

Глава восьмая

Всё, чего нет, когда — то явится

Притвор, дверь в храм, был тяжелым. Но его отец Симеон настежь запретил держать. Народ у нас здоровый, психически совершенный, говорил он на общих посиделках с чаем и печеньем на престоле, и никуда из спасительного места бежать не станет. Ну, алиментщики, воришки мелкие да крупные, хозяева цехов подпольных, взломщики закона о том, что унизительной частной  собственности нет у нас. Куда они побегут. Сдаваться милиции? Сидят как крысы церковные в норе своей и ждут перемен. Каждый своих. Под матрасами  у них бумаги с ужасными диагнозами. Бумаги те  им самим страшно читать. Хотя некоторые вполне с болезнями свыклись и были почти счастливы. На работу-то их теперь брать не станут, а даст государство пособие. Если втихаря шабашить где-то или своё дельце в погребе замутить или селе безлюдном, то и жить будет сладостно. Начальства нет, а деньги — вот они.

А сидельцы диспансерные вообще забавными были. Один мужик подкупил бухгалтершу на заводе по изготовлению и намотке на бобины медной проволоки в хлорвиниловой  оплётке, растратили они совместно чуть ли не всё богатство казённое за год в кабаках зарайских, купили по блату, без записи в очередь два «москвича» последней  модели и спрятали их в далёком селе Тархановке у  сестрёнки мужика этого. Сеном укрыли так, что стояли в конце двора две натуральных копны для коров. Их бы вычислил даже свирепствующий первую неделю на новой работе младший лейтенант ОБХСС. Потому как у сестрёнки никогда не было коров. И купить было не на что. Мужик с бухгалтершей как-то после трёх десятков крупных пьянок всё же учуяли опасность и, использовав молву народную, укрылись в храме- дурдоме. Дяденька розовощёкий, с глазами умного слона, получил справку, что он параноик с манией патологического подозрения ко всему. Он даже Иисуса Христа, на стенке нарисованного, подозревал в сговоре с санитаром Евгением. Они вдвоем не докладывали ему в чай сахара и мяса в котлеты. Бухгалтерша заслужила диагноз более страшный — дебилизм. И её не посадили бы за растрату, даже если бы она сама написала на себя заяву в ОБХСС. За решетку увезли бы директора проволочного завода, чтобы после трёхлетней одсидки  за халатность он даже больных гастритом не брал на ответственный пост.

То есть незачем было отворять огромную дубовую входную дверь, обитую для солидности отлитыми из чугуна скульптурами Змея-Искусители на левом притворе, да Адама и Евы с огромными, до колен, фиговыми листами на правом. Поэтому на улицу даже с разрешения главврача и настоятеля Симеона-Афанасия ходили самые смелые, сильные, да и те кучковались по трое. Одному дверь поддавалась так неохотно, что не успевший просочиться в узкую щель, мог получить вполне натуральную степень инвалидности в городской больнице.

Вот Ванёк подождал, когда пара-тройка дозревших  мужиков побежит в нужник, а на обратном их пути вчетвером они без проблем проникали обратно в обитель свою. Кстати, проверяющие тоже ходили по трое, но из-за неопытности и с непривычки им редко удавалось вернуться на рабочие места в народном контроле без лёгких и средней тяжести телесных повреждений.

Стук двери разбудил отдыхавшую до поры психически-болезненную активность жильцов храма-диспансера. Они начинали истошно излагать положенное шизофреникам, олигофренам и идиотам, не зная пока, кто пришел.

Почти все орали невнятицу и полную ахинею. Но один голос Иван выделил и мысль запомнил. Понял, что она стопроцентно сгодится для святого дела — построения коммунизма, поскольку могла запросто объединить народ одним страхом, который на всех влияет одинаково. Народ становится покорным от боязни и в покорности своей готов исполнить любое «сверху» спущенное несусветное и тупое приказание.

— Берегитесь все! — орал мужик и что-то рвал на себе. — Стремительно надвигается на весь народ земной пандемия аппендицита. Передаётся воздушно-капельным и половым путём, а также косит всех, кто не успел закрыть пузо свинцовой пластиной, прикрученной на спине проволокой. Мы все умрём! В мире уже похоронили полмиллиарда хороших людей с диагнозом «нанайский аппендикус». Всем надеть свинцовые щиты и сидеть в дурдоме!

— Это я возьму на заметку, — вслух сказал Ваня. — Надо с Ягой посоветоваться. Или с чёртом каким. Идея-то чертовски мудрая. Под неё хорошие гуманитарные подаяния могут поплыть.

Он лёг на свою кровать и, пока не забыл, кусочком пружины кроватной нацарапал на стенке позади подушки  изречение священника-главврача, которое станет потом его единственно верным путеводителем по своей и чужим судьбам.

«Верь в Бога, не верь в Бога, а он  только один и есть по правде. А остальное всё блажь. Остальное всё нам только кажется. Как, однако, и мы сами себе».

Утром в кабинете Червонного-Золотова сидели три тётки, наряженные как для торжественного посещения областного драматического театра, куда дамы цепляли на себя всё золотое, бриллиантовое, рубиновое и зверски обливались «Красной Москвой». Лица тёток имели то выражение, которое обычно появляется у граждан, встретивших в очереди за колбасой либо Василия Ланового или Донатаса Баниониса. Ваня, хоть и повысил о себе вчера перед сном мнение о значимости своей в деле великом, но до высот Ланового ему было-таки  пока не взлететь. В связи с этим вид тёток его озадачил и даже слегка испугал. К своей персоне он относился скромно. Как к  дураку, которого считают удачливым и не от мира сего. Что являлось истиной, о которой знали те, кто и не живёт в сём мире, плюс папа с мамой, да брательники. Они сами существовали в двух измерениях, абсолютно этого не замечая. То есть папа с мамой с утра правили Норвегией, например, а во вторую смену глотали пыль на железобетонном заводе, братья ночами танцевали с девчонками в ночных клубах Лас-Вегаса, пили виски с содовой, а утром, с восьми,  свежие как  роса луговая, крутили фарш в Зарайском мясокомбинате для самой дорогой колбасы на свете с вином между мясом и салом. Как они перемещались в пространстве, не тратя на это и секунды — знали только те потусторонние обитатели вселенной, кто давно уже выбрал семью Короля Норвегии Алексея Викторовича Лысого — Олафа Пятого, да и не её, похоже, одну, для своих забав и экспериментов. И чего они навытворяют с фантазией неземной и  задумками неведомыми — никакой дурак не догадается. Потому и Ванька не знал. Жил себе ровненько в трёх или больше измерениях и во лбу не чесал по этому неосязаемому поводу. Как и вся семья, кстати.

— Ну, Иван, доброго тебе здравия! — секретарь вышел на центр ковра и обнял будущего исполнителя святого дела. — Вот я тебе подготовил самых мудрых бухгалтеров, которые готовы вершить дела великие, крупнейшими средствами обеспеченными, неприметно для органов всевозможного контроля. Ни одна из них ни разу не была на заметке в ОБХСС, несмотря на почти цирковые манипуляции с исчезновение огромных сумм и  вложением их туда, где они приносят пользу полезным людям, а не обкому, ЦК или Политбюро ЦК КПСС. Мне, не буду от тебя, можно сказать, родственной теперь души, скрывать, тоже радости с шестью нулями от них перепало — девать её некуда. Шучу. Куда надо я успешно средства направляю свои. А теперь буду вкладывать и в коммунизм. Мы же построим его за год? Подтверди дамам.

— Как нехрен делать! — твердо сказал Ванёк и интеллигентно поцеловал каждой тётке ручку, ухитрившись при этом не потерять сознания от убивающих вездесущие микробы и вирусы паров «Красной Москвы». — А вы сможете перейти работать именно туда, куда вас партия пошлёт в лице первого секретаря?

— Да как нехрен делать! — воскликнули тётки хором, и поднялись, создав в кабинете хаотичный звон всех своих золотых бубенцов.

— Где мой стол будет? — озаботился Ваня.

— Да напротив моего кабинета, — Золотов провел Ивана в такой же почти шикарный кабинет. Тут мой зам сидел. Толку с него было как от второгодника четвертого класса. Я его полчаса назад перевел директором Зарайского отделения Всемирного Фонда Мира. Там будет наша денежная перевалочная база. Там совсем тупой товарищ должен сидеть. Но не дурак. И, не дай ЦК партии — чтоб вообще умник.

— Тогда подготовьте мне к утру полное досье на всех бухгалтеров. Мы с нечистой силой, ангелами и королевой Елизаветой Второй их обсудим и распределим по местам, как укажет Высший разум.

— Он тоже в доле будет? — ужаснулась тётка с золотым колье до пупа.

— Как у вас язык это вымолвил? — возмутился Ваня. Разуму деньги не нужны. — Ему хватает разума. Деньги нужны нам, дуракам. Надеюсь, умников среди нас нет здесь?

— Что ты, Ваня.- Замахал руками Червонный, — отбор был скрупулезный и тщательный. Коммунизм должны строить люди с чистой душой и незапятнанной совестью. Поэтому среди строителей будут только дураки.

— И нечистая сила, — добавил Ваня.- Без её помощи можно только доски строгать и траншеи для водопровода ковырять. Думаете, она нам не помогала социализм закрепить в народе?

— Нет, что ты, Ваня! — сказали сразу все. — Куда ж без неё! Не то, что социализм, флаг СССР на крыше без неё не закрепишь.

— Ладно. Сработаемся. Завтра с обеда и начнем, — Ваня помахал рукой. — А мне в Лондон надо сейчас. Королева посоветоваться зовет.

Пока тётки не вышли из полуобморока он тихо исчез, пожав руку Червонному. И пошел в раздумьях о великих делах. А куда — сам не понял. То ли в храм-дурдом, то ли в Букингемский дворец.

Оказывается, в Лондон-таки закинула его нечистая. Поговорил он с королевой насчёт выборов октябрьских, которые через месяц уже грянут.

— Лейбористы лезут наверх, — без особой радости доложила Лиза Вторая. — С одной стороны — нехай. А то у нас сейчас экономика и политика хромают. Как думаешь, Иван? Пропустить их?

— Ну, а чего? — задумался Ваня. — Консерваторы же весь бардак и наколбасили. Порулили, подпортили авторитет твой, Лизавета, в мире. Я перетолкую я Ягой да Кощеем. Решим вопрос.

Баба — Яга, летавшая поверх голов их, приземлилась рядом с Иваном и шепнула.

— Скажи, что уже согласовал. Лейбористы поправят дело. Гарика пусть премьером посодют.  Вильсона. Тогда попрёт всё с Божьей, тьфу на него, помощью. Да и мы подсобим. Лизавета — баба нормальная. Чего не помочь?

Тарахтели о делах насущных Ваня с Елизаветой Второй на скамеечке Грин Парка, прямо напротив дворца возле памятника  с беломраморным и позолоченным оформлением бывшей королеве Виктории.

— Ты, мамка Лизавета, протолкни в премьеры Гарри Вильсона. Я уже посовещался с Высшими силами. Он потянет лямку, — Иван поднялся. — Чего надо будет — знаешь как меня позвать. В дурдом звони. В храм наш. Давай номерок телефона новый тебе на ладошке напишу. Потом внёсёшь в поминальник особо важных персон. А мне в Зарайск пора. Коммунизм завтра с обеда начинаем строить. Как обещал. Герцогу привет.

И мгновенно увидел отражение своё в цветастом окне храма-дурдома.

— Не трясло? — спросила Баба-Яга. Опять черенок на метле потрескивает. Менять надо. Слышь, Вань, мы с тобой якшаемся давно уже. Вроде даже подружились. Так ты зови меня не потусторонним именем, а правдашним. Как я тебя. Зовут меня Маргарита. Маргарет — по английски. Я оттуда. Сто сорок две тыщи лет назад родилась у парочки чертей. Фамилия моя Тэтчер. Короче, можешь звать просто Марго или Маша. Дело хорошее сделали сегодня. Я тоже немного посижу премьер министром. Но позже. Лет через пятнадцать. И посижу премьером до девяностого года. Я ж консерватор по натуре. Много чего натворю. Не люблю людей. Таких честных дураков как ты маловато будет. А остальные — козлы. Вот и «отосплюсь» на них, блин. Правда, пока просто некогда. Мировых проблем невпроворот. Теперь вот и коммунизмом с тобой займёмся. Но, ладно, прощевай до завтра. До обеденного перерыва. И начнём с колхоза «Ни свет, ни заря».

— А можно мы с мужиками моими, Гришкой да Олежкой, разделяться не будем? — спросил без особой надежды Иван. — Втроём же это аж три целых дурака получится. Облегчит мыслительные процессы.

— Да какой базар! — улетая, крикнула Марго- Маша. — Пацаны они нормальные. Завтра обойдём колхоз, осмотримся, прикинем всё, найдём живых, председателя из пивной выдернем и составим план ускоренного превращения этой дыры в рай земной. Хотя не люблю я рай  вообще. Ад — это моё!!!

Сел Ваня на крылечко церковное и перекрестился автоматически.

— Значит это не сам я крестом осенился. Господь, видно, рукой моей двигал, — обрадовался Ванёк, который про Бога вообще ничего не понимал. — Надо же. Значит, похоже, и он помогать будет. Ну, а с божьей поддержкой да с силой нечистой силы мы тут такое закрутим!

Сзади заскрипела дверь полутонная и в щель просунулась голова протоиерея.

— Ванька, давай бегом сюда! — по бородатому лицу его гуляла тень испуга. — Там буза началась в мужском отделении.  Один чудик, понимаешь, восстал против строительства коммунизма. Соломонов  Микола, который от алиментов тут прячется. Говорит, что сразу надо делать в СССР капитализм. Весь мир,  говорит, процветает от капитализма. И я буду процветать. Алименты стану платить с прибыли от бизнеса. Вот ведь сволочь какую мы пригрели, Ванёк. Змею — удава. Обещает на нас жалобу в ЦК написать. Будто мы слова Никиты Сергеевича на съезде ни в грош не ценим. Гад!

— Ладно, иди, отец Симеон, ещё пяток минут подумаю тут о своём, а потом мозги ему отремонтирую.

И стал Иван детство кусочками воскрешать в памяти. Когда носился он по Грин парку и бегал слушать как поёт колокол часов Биг Бен. Как сидел он после этого на той же  самой ступеньке церкви Зарайской, живой тогда ещё, и мечтал стать Господом Богом, чтобы Землю привести в порядок. Чтобы люди любили друг друга, не знали войн, не завидовали и не жадничали. У Господа не получалось почему-то всё это.

— Ничего, — сказал он себе, поднялся и пошел к двери. — Вот построю я коммунизм и Бог сам от радости день креститься будет.

За дверью орали, стонали и неинтеллигентно матерились. Усмиряли, видно, алиментщика.

— Ничего. Всё, чего нет, когда-то явится, — вздохнул Иван.

И, покраснев, потянул он на себя кованную ручку на дубовой двери.

 

Глава девятая

Навстречу ветрам

Советский фонд Мира сам по себе был маленьким клочком натурального коммунизма в социалистическом СССР. С самого начала жизни своей. С 1961 года. Такой малёхонький цветущий  миллионами купюр оазис в суровой пустыне раскалённой социалистической отчетности за самую последнюю, топтаную каблуками на улице, копейку. Кругом свирепствовали непредсказуемые пУгала директоров и бухгалтеров. Всякие комитеты всевозможного контроля. От партийного до народного. Они трудились, как опытный ГАИшник, который  никогда не отпустит жертву, если она неправильно себя поведёт. Гаишник всегда найдёт в машине неправильно закрученную гайку или недополированный до блеска металлический номер, если шофёр поведением неласков к нему будет. И влепит ощутимый штраф. Расхитителей и растратчиков казны государственной вылавливал шустрый Отдел Борьбы с Хищениями Социалистической Собственности, он же в простонародии — ОБХСС.

Работающий с деньгами народ вздрагивал и проливал пот холодный от одного только упоминания конторы «горфинотдел» и пробовал даже наложить на себя руки, когда слухи доносили до него убийственную весть о грядущей комплексной ревизии, куда вставлялось по человечку из каждой карающей организации. Если проверяющих недостаточно почётно и  не благоговейно встречали — беда сваливалась на головы начальства как увесистый молот на наковальню, расплющивая всмятку то, что было между ними. И, напротив, у приветливых и обожающих всякие проверки начальников и экономистов не мог найти ничего даже профессор раскрытия микроскопических финансовых отклонений. Любящего ревизии и ревизоров начальства с его мудрыми бухгалтерами было много. Да почти все любили руку карающую. Потому находились они формально в  стране социалистической, но жили как бы при коммунизме. Страну разворовывали технично, в нерушимой дружбе с контролёрами, и для уважающих себя начальников не воровать было унизительно, просто позорно перед коллегами-руководителями и даже родными семьями. В конце 1964 года,  после «съедения» соратниками по партии Хрущёва, бояться стало вообще некого и нечего, поскольку Леонид Ильич Брежнев был гуманистом и страстным ценителем всего глобального. Строились всевозможные гиганты всего, что гигантизма и не требовало. Простой народ при нём зажил лучше. То есть ему стали давать немного больше. Так и замечательно.

Кроме этого население и не желало ничего, поначалу даже на подпрыгивающие цены никто особо не обижался. Продолжали с весёлым энтузиазмом растаскивать социализм фрагментарно до полного обнищания к середине семидесятых.

А партия наша просто не могла  не умиляться грандиозным увеличением всего, что имеет цену. Поскольку в середине шестидесятых, в то время, о котором я пишу, рыночная стоимость  всего сотворённого коммунистами подпрыгнула почти на пятьсот процентов. Только промышленность наклепала всякого разного в пять раза больше, чем при Хрущёве. И сельское хозяйство разбогатело почти втрое. Глядя на всё это благолепие с обратной стороны, любой дурак, не обделённый до предела мозгами и желанием жить по-коммунистически, соображал, что чем больше стало всего, тем больше можно стырить. Было бы куда складывать! И вот в это время «Великого подъёма» всего маленького и тихонько звенящего стало ещё меньше, а грандиозных электро и атомных станций, нефтяных монстров, необъятных комбинатов и  производителей всего для войны — очень много. Деньгами они были затарены по самое «не хочу». Только что входы к их воротам не выстилали рублями и четвертаками. И цель — стыбздить всё, что можно — наплодила множество невинных с виду средств, которые, конечно, цель эту легко оправдывали.

Это отступление сделал я для того, чтобы далее читателю понятнее была суть описываемой сюрреалистической фантасмагории, в которой утрированы только наши люди, потусторонние силы и их «чудеса». А всё прочее от реалий того и сегодняшнего времени не отличается практически совсем.

Ну так вот. В конце августа шестьдесят четвёртого, 26 числа и стартовало в Зарайской области созидание коммунизма. После хорошего совместного обеда в обкомовской столовой всей бригадой «революционеров».

— Ну! — поднял пустой бокал отрезвлённый нечистой силой секретарь Максим Червонный-Золотов. — Благое, мирового значения, эпохальное замесили мы, друзья, дельце. Можем закономерно остаться навеки во всемирной истории.

Но можем и загреметь на зону или кичу разных степеней строгости. Некоторые, не дай КПСС, могут и под «вышака» влететь. Опасностью быть непонятыми и осужденными попервой, пока до всех не дойдёт светлый наш порыв, чуть ли не каждый  шаг чреват. Кто в смятении и неверии — без последствий могут спрыгнуть сейчас с поезда. Пока он не тронулся.

Все хрустально чокнулись армянским с пятью звездами, сглотнули и дружно,  по очереди сказали каждый своё. Но мысль была едина — «С нами Ленин, Господь бог и нечистые силы небесные. Вместе на дело  идём, вместе его и вскипятим. Нет среди нас пугливых. Мы — бухгалтеры, своё отбоялись. А мы дураки круглые, знать не знаем, что оно такое — перепуг. А я, профессор географии, до сего момента жив, хотя в учебнике для восьмого класса забыл нарисовать на карте Австрию, Лихтенштейн и Ватикан, а Францию разместил вдоль Берингова пролива. За учебник мне и дали профессора, хотя я в нём по пьяне вообще не вспомнил про Ненецкий автономный округ. Из моих слов всем ясно, что я готов идти в любой конец до его конца? Ну, тогда и шарик земной в наши надёжные руки. Ура!»

Аплодисменты стихли только после слов Червонного-Золотова:

— А теперь трём рты салфетками, сшибаем крошки и крем от тортов, да пакуемся в приличном виде в обкомовский автобус и убываем на место происшествия будущего чуда — в колхоз «Ни свет, ни заря». Ура, товарищи!

Выход бригады к автобусу был стремителен как боевая атака. Он сопровождался криками «ура!» и почти пьяными клятвами верности Родине.

Колхоз соорудили от города недалеко, километров за полста, но туда было легче долететь воронам, чем допрыгать зайцам. Хорошо отрихтованный автобус из обкомовского гаража хромал до него, как инвалид  войны, выбравший к дому родному краткий путь через буераки, овраги, топь и разломы коры земной. После того, как из колхоза суровый председатель попёр всех, кто в церкви, переделанной под огромную пивную, пропил даже последние грабли со двора своего, он остался жить и допивать недопитое в одиночестве, всё окрест быльём поросло и тиной затянулось. Никто и не пробовал проникнуть в деревню. Жестоко пострадать на пути могло всё. От собственных ног до лошадей или тракторов. Но обкомовский  автобус был покрепче челябинского трактора. Его готовили не землю родную пахать, а возить ответственные тела. Для которых природа ещё  не смогла придумать преград.

А потому через пять часов движения по колдобистой поверхности, похожей на полосу препятствий для  испытаний бойцов из воздушно-десантных войск, автобус притормозил возле церкви, имевшей и внутри под образами, и во дворе у стен святой обители высокие и низкие круглые столы, усыпанные старой рыбной шелухой, костями и пустыми кружками, от которых почему-то не успели вовремя отклеиться толстые зелёные мухи.

— Фиглярский! Председатель! — рука секретаря держала у рта серебристый, имевшийся в реестре необходимого шоферского оборудования, «матюгальник». Мегафон, говоря языком граждан из высших сфер. — Николай Степаныч! Выползай! Это лично я, первый секретарь обкома Червонный-Золотов.

— Да мне по колено! Хоть тень отца Гамлета! — голос пробивался из подземелья. В церкви был подвал и когда её осквернили: подпол забили до потолка бочками с пивом. — Чё приехал, Максимушка? Увольнять меня? Так хренушки! Только общее собрание могёт это зло совершить. Но нет кворума. В деревне я, шесть собак, одиннадцать кошек, чуть живой агроном и одна доярка с одной коровой. Им идти некуда. Живут в хлеву, пасутся вместе на лужочке и обе хлещут молоко как я пиво. Потому они розовые и толстые, а я…

Из подвала высунулась голова с чем-то напоминавшим лицо. Ногти Фиглярского были почти орлиными, лохмотья бесцветными, а взгляд безумца — оловянный, от которого не отражалось ничто, делал его похожим на временно воскресшего для страшных дел казнённого злодея.

Бухгалтерши, профессор и Ваня с двумя компаньонами ушли осматривать развалины колхоза, а секретарь налил председателю хрустальный стакан коньяка и потрепал его по кудрям, которые спутались до состояния  недокатанного валенка.

— Заливай, Коля, в себя и вертайся назад, да дело станем обдумывать. Не увольнять я тебя решил, а наоборот, сделать славой и гордостью земли зарайской!

Фиглярский как-то загрузил в рот и стакан хрустальный вместе с коньяком. А когда извлёк его пустым, с лицом произошла перемена к лучшему. Оно стало постепенно приобретать человеческие черты и после откашливания председатель молвил.

— В пояс тебе кланяюсь, секретарь, за качественный царский опохмел. Пиво-то не берёт уже меня. Только выпью — падаю. Только встану — выпью! А как выпью…

— Падаешь, — Догадался Червонный. Он взял матюгальник и, пугая ворон с воробьями, созвал разошедшийся народ к месту определения задачи.

— Вот именно в твоём колхозе наш скромный, но прогрессивный коллектив с тобой под ручку будет строить настоящий коммунизм. Такой, какой прописан в пропагандистской литературе и материалах последнего съезда. Тот самый, что Никитка обещал к восьмидесятому построить. Радуйся и ликуй. Всё у вас тут будет по потребностям. То есть сколько влезет. А работать можно будет только по собственного желанию. По возможности, стало быть.

— А это что за народец? Не наши это! — испуганно отшатнулся от тёток и профессора Фиглярский. — Вы не из облфинотдела? Не из народного контроля? Так лучше я сам при вас застрелюсь. Потому как проверять нечего. Всё мы пропили кроме агронома и коровы с дояркой. Ну, ещё несколько шурупов осталось на машдворе и разводной ключ.

— Я бухгалтер высшей категории Мария Ивановна. Я волшебница денежных оборотов и маг правильной для контролёров отчётности. Это — мои соратницы. Жонглёры миллионами и миллиардами рублей. Со всего Союза собрала самых великих мастеров делать из ничего — всё, из копейки — рубль, а из миллионов  пустоту, которую не видят даже через трое очков лучшие пожиратели бухгалтеров из ОБХСС.

— Я — Иван-дурак из волшебной сказки, — доложился Ваня. — Дурнее меня только король Норвегии Олаф Пятый, папаня мой. Это соратники мои. Дураки ещё те!!! Самые годные для созидания светлого будущего.

— А меня величать профессором Карданским-Витте, — поклонился Степанычу профессор. — Тоже дурак. Только мудрый. У меня в башке нет ни одной умной мысли. Максим Ильич знает. Только мудрые, достойные быть изложенными в нетленных научных фолиантах. Но, к несчастью, работая вахтёром на пивзаводе, я забыл все буквы. Говорить могу, писать — стёрся навык. Но и мудрых слов моих для безупречной стройки коммунизма — выше крыши.

Ещё нам будут помогать волшебные существа из потустороннего мира. Баба Яга, Кощей, черти всякие, ангелы и так далее по убыванию значимости.

— А он точно дурак? — шепнул Червонному председатель. — Не псих? А может, он засланный казачок из Народного контроля? Это они там с чертями хороводы водят.

— Наш человек, — шлепнул Ивана по плечу секретарь. — Это он всё и придумал. Мы просто исполнители. А нечистая сила — его опора и верная подмога. Вон, ЦК КПСС помогает же не отверженный им Господь, а сатана. А мы чем ему уступаем? Да только деньгами и глупостью. Они глупее будут. Хотя таких дураков, как наш Ваня и у них нет ни фига.

Фиглярский задумался, затылок потёр до боли. Зубами скрипел и вверх глазами метал молнии. Золотов налил ему ещё стакан, после которого из председателя стали вываливаться совершенно неожиданные предложения, которые оригинальностью потрясли команду созидателей светлого будущего.

— Так хрена ли нам мелочиться!? — восклицал председатель. — Силища-то у нас какая! Волшебница манипуляций с деньжищами Марья Иванна! Жонглёрши миллиардами и мастера дриблинга между контрольными конторами гадскими. Секретарь целого обкома, Иван-дурак с равноценными друзьями. Профессор, обдуривший науку и сумевший подняться до вахтёра пивзавода!

— Про нечистую силу не забудь и батяньку моего, норвежского короля Олафа Пятого, — толкнул его в бок Ванятка. — И чё тебе не нравится, охальник? Церковь омрачил пьяными рожами и колхоз утопил в жигулёвском. И чего-то кочевряжится тут! Есть пистолет, Максим Ильич? Порешу гада как революционеры  делали.

— Я это…Я не против… — упёрся взглядом в землю Фиглярский.- Но, может, тогда лучше сразу капитализм тут организуем? Весь мир живёт-загнивает в нём. И всё у них есть, и на мордах радость улыбчивая. А процветают как! Аромат аж до нашей деревни дотягивается. Бизнесов запустим чёртову кучу.

Автомобильный завод, казино откроем, киностудию мирового уровня замастырим, заводы, фабрики, оружие будем выпускать и толкать в Африку, как все. У всех дворцы, банков с десяток, Туристов начнём со всех стран таскать — озеро наше показывать. В нём уже  пару десятков лет Водяной живёт с семьёй. Деньжищи попрут. Где такое увидишь?! И отдыхать сами станем только в Калифорнии. На пляжах, где девки бегают без бюстгальтеров. И начальства у нас не будет. Каждый сам кузнец своих денег! А? Давайте!

— Мне Баба Яга сказала честно. А она видит всё и вперёд и назад. И всё точно чует. Маргарет Тэтчер зовут, — Ваня вышел в центр круга. — После социализма и коммунизма капитализм сам неизбежно появится. Причём ждать-то недолго, сказала Марго. Лет двадцать с хвостиком. Так что, доживём все. Ещё и обратно потом потянет, в СССР. Но уж там хрен! Баба Яга говорит, что прогресс держится не на вере и совести. А на жадности и зависти. Вот они и у нас хиленькие, но есть. А в капитализме — это мотор. Главный двигатель.

— И ты ей веришь, нечисти? — изумился председатель. — Она ж тварь замогильная.

— Лучше верить нечисти, которой врать неохота и смысла нет. Потому, что ей и истины хватает, которую людям не дано знать, — Иван насупился. — А кому верить тогда? Обкому партии? ВЦСПС?

Червонный-Золотов стеснительно отвернулся.

— Короче, здесь, Фиглярский, сперва будет идеальный коммунизм, — сказал он

голосом члена Политбюро Косыгина.- Прославишь родную область на весь мир, потом  делай тут хоть феодализм. Или первобытно-общинный строй. Хотя он у вас и так тут уже готовый.

— Ну, что? Я полетел? Мне в Норвегию к папаньке на часок. Потом вечерком детали обсудим и документацию заведём, — Иван глянул в сторонку. — А то Баба яга меня час уже ждёт. Неудобно. Он сделал шаг в сторону и исчез. Все перекрестились кроме профессора. Не любил он попусту руками сучить.

— Ну? — спросила Яга. — Сдвинулось? Помочь не надо?

Потрогал Иван черенок на метле. Заменила его Марго на новый.

— Да нет, — Иван засмеялся. — Ты уже помогла.

Он летел. Но не в воздухе. И не в космосе. Ни быстро, ни медленно. Он с помощницей своей пересекал со скоростью, выше световой, бесконечное  небытиё. Потусторонний мир, проще говоря. И было в этом движении всё. И

путь верный, и влетающие на ходу в самую середину души Ванькиной, самые надёжные силы небесные. Так нужные для великого дела.

 

Глава десятая

Простота лучше воровства

Ночью Ваня проснулся от запаха прогоревшей серы, сверлящего ноздри и даже имеющийся в минимальной дозе мозг.

— Ванька, а ну, давай, зенки растопыривай. Да сядь. А то пошлю тебя к моей матери! С ней мирно не поболтаешь.

— Ты кто? Чёрт, что ль? — никак не мог пробудиться Иван. — И чего так воняешь? За день не проветрится после тебя.

— Ни меня себе! Не узнал. Богатым будешь. Если доживёшь. Какого меня ты валяешься? Что, точно загнать тебя к матери моей?

— Чёрт, бляха! — Ваня продрал глаза. — А чё, днём из ада вас не выпускают? Ты вообще как попал сюда? Это ж храм. Вон Иисус нарисован, святые, каких художник вспомнил. Промеж них, глянь, все  члены Политбюро в рамочках. Они, правда, не к храму относятся. К дурдому. Но вешать-то некуда больше. Так что, считай, они тоже почти святые. Пока в Политбюро сидят.  Тебя что, крестом осенить, чтобы издох тут же под всеми образами? По делу из ада выполз или в домино постучать?

— Какое там к моей матери домино! По работе я. А попасть к вам ни меня не стоит. Крестов-то нет на куполах. — Черт отряхнул излишки шерсти в окно и сел рядом на кровать. — Ну, привет. Помнишь меня? На шабаш ты прилетал с Бабкой Ягусей. Меня Калигулой звать. Вижу — вспомнил. Я управляющий  адским коммунизмом. Посоветовать хочу кое-что.

— Чем? — Ваня и глаза округлил, и рот. — Может, ты управляющий рабовладельцами? Грешники ваши, Баба Яга Марго мне говорила, лопатами ад расширяют вдаль и вглубь. Как в тюрьмах — мест бедолагам не хватает. Чаны ставить новые некуда. Смолу складывать — тоже. Серу вообще в миру честнОм  храните. На заводе серной кислоты в Челябе и в совхозах на складах фунгицидов.

— Чего матюгаешься? — осклабился Калигула ехидно. — Грех это этический. К нам в смолу попадёшь.

— Фунгицид, сам себя ещё раз побери, это не матюг! — Ваня покрутил пальцем чуть ниже рога Калигулы. — Это сера против грибка, который пшеницу жрёт снизу. Да и не только её. Вот вы свою с совхозной вместе и держите.

— Матери скажу, что ты шпион — так хватит тебе и серы, и смолы! — заржал чёрт.-  Шутка. Я по делу и вот по какому. Ты следи за мыслью. Вот у нас все всё получают по потребности. Не споришь? Кто сколько навалял здесь у вас мерзостей, тот только за них и получает. Одни кипятятся ровно сорок три минуты. Другие — час и четырнадцать минут. Там всё строго. Сам Плутон отслеживает.

— Это бог подземного царства и смерти? — уточнил Ваня. — Кощей мне рассказывал про  него. — Ух, суровый дед!

— Так вот, — черт сбегал к окну и ещё раз стряхнул под фундамент храма лишнюю шерсть. — Линяю, блин. Сезон. Ну, продолжим. Копают лопатами по возможностям. Кто хочет и сколько может.

— А кто не хочет — того в смолу вниз головой, — хихикнул Иван.

— А меня с два!!! — обрадовался чёрт. — Лежит и дышит серой. Отдыхает. Еда бесплатная. Лопай сколько влезет. В меню свежие черви навозные, аскариды, острицы, гельминты, свиной цепень. Как в кабаке выбор. Пьют, сколько гадкая  душа просит. Исключительно самогон. Из смолы и гоним. От него каждые триста лет ещё раз по сто помирают, но от нас-то не уходят. Потому что хорошо. Все равны. У всех всё есть. Не хочешь — не вкалывай. Ничего из шмоток вообще не надо. Голые же. Вместо телевизора — окошко пробито в рай. Он же не на небесах. Врут церкви. Рядом с нами райские кущи. На той же глубине. Смотри — кайфуй. Это что, Ванька, не коммунизм?

— Ну, ладно, нехай! А от меня-то чего хочешь? Я вроде на земле коммунизм собрался строить.

— Ну, а где всё брать для него, земного? Материалы для домов, машины, одёжку не советскую, бытовую технику? Короче всё-всё! Чтобы у всех оно было и всё бесплатное! Чтоб деньги не нужны были никому. На это же вы, строители, должны лаве иметь. Башли. Деньжищи! Очень много! А пахать и сеять, стричь, брить, заводы, фабрики ставить, родильные дома, клубы, где надо плясать от радости и кино смотреть про свой коммунизм? Тут как будете выкручиваться? Только если кто сдуру сам пожелает развлекухи  ради попахать-размяться, или если уговорите его? Так, что ли?

— Мне королева Англии Лизавета Вторая обещала на одну деревню сколько надо денег дать, — Ваня почесал во лбу. — Два компаньона у меня есть. Два таких же дурака. Один — вор мастерский. Натырит у социализма столько — не только на колхоз хватит. В самом Зарайске коммунизм сделаю. А другой ему помогать будет. Прорвёмся! Плюс Баба Яга со всего света белого денег снимет безмерно, у всех стран возьмёт.

— Я давно рядом сижу, — сказала Яга Маргарет Тэтчер и её стало видно. — Сказала — сделаю. Тут, Ванюша, в другом закавыка. Вы-то на земле живёте. Законы у вас свои. Отчитываться надо. Откуда деньги, за что вам такие миллиарды, чем вы их заработали. Я тут не помощница. В бухгалтерии — дура не хуже тебя.

— Вот к чему я и хотел свернуть, — сказал чёрт Калигула. — Тут вам надо с нами деловые партнёрские отношения ладить. С чертями, бесами, с Сатаной самим. Нам деньги нужны. Не для ада, нет. Пойми: каждый чёрт имеет свою копию на земле в виде  жадного и завистливого человека. Так это поболе половины населения будет на всей планете-то.  Как хранить денежки, чтобы их не видели контролёры, знают ваши бухгалтеры. Тоже копии чертей адовых. Не все, но самые умелые. А вот где их брать, деньжатки, да так хитро, чтобы за вами желающие дать вам миллион — другой сами бегали и в чемоданы впихивали?

— Во, блин! — Ваня расстроился.- Тут лажанулись мы всей бригадой. Хотели только у врагов коммунизма просить безотчётные. Они же сами предлагали. Мол, построй, Ваня, нам на радость. А мы потом показательно, празднично и с радостным базаром на весь мир его раскрошим в пыль практически.

— Так вот, среди буржуев наших ребят, чертей, конечно, не сосчитать. Это верно. — Калигула стал гулять по алтарю, оставляя копытами вмятины на паркете. — Но они, вишь ли какая штука, шибко уж жадные. Капитализм. В нём жадность — основа. Ещё денег, ещё больше прибыли — закон. Потому много давать они не станут. Даже Сатана не заставит. Не говоря о Бабе Яге.

А вот мы, черти, наплодили в СССР столько всяких контор, куда миллионы сплывают отовсюду. Даже от школьников.

— Ух ты! — взлетела под купол Баба Яга. — Запамятовала я, Ванёк. Казни меня. Отбери метлу и ступу. Да, надо с чертями договор заключать. Надо. В разрухе всего, что можно и невозможно — нет им равных. Есть у них схема вывода денег на  свежий воздух, где они превращаются в невидимки. Миллионы, миллиарды, триллионы и секстиллионы, то есть миллиарды триллионов!

— Ну, а я о чём! — выдохнул чёрт. — Имей дело с нами. Вывели мы вам триллион — двадцать процентов наши. Пойдёт?

— А рога не скрутятся? — улыбнулся Иван. – Расшустримся — тогда ради Бо..тьфу ты, Плутона вашего. А начнем с десяти. Пойдёт?

Они ударили по рукам.

— Утром  принесу схему всего расклада и адреса, контор, с которых просто непременно надо сдаивать лаве. Потому, что мы им столько накидали, что они, дуроломы, уже не туда их тратить начали. Мы и сами с них берём, сколько надо. Но твоя добавка не повредит. Ещё один ад выкопаем. А то грешников — хоть в рай отправляй. У них там полупустые кущи. А мы в одном котле по пять рыл жарим.

На том и расстались. Чёрт вдохнул поглубже и провалился сквозь пол без следа. Если не считать вонючей серы.

— Вань, сегодня с утра пойдут машины в колхоз. Со стройматериалами. Много машин, — зевнула Баба Маргарет Тэтчер. — И ещё уборщики территории. Грейдеры — дороги делать. Грузовики с саженцами. В сентябре сады начнём разбивать. Ты проследи. И бухгалтера озадачь, что всё добро надо оформить как безвозмездную помощь от английской Королевы колхозу, утонувшему в разливе Тобола. Да чудом выжившим в почти всемирном потопе несчастным старикам, детям и их горем пристукнутым родителям. Пусть потом проверит ОБХСС Лизу Вторую. Ха- ха! Ну всё, мне в США надо. В конгрессе заседание. Позвали совет дать. Полетела я.

Вышел Иван, с трудом пробившись в дверную щель, сел на ступеньку и насвистывать начал любимую мелодию фокстрота  «А у негритянки всюду волосы кудрявы».  Хорошо ему было. Дело всей жизни вроде бы складывалось. Чего ещё хотеть? Да нечего более.

Утром он проснулся под обязательные крики из мужского и женского отделений.

-Я летать хочу как лебедь белая! Дайте мне крылья! Дайте шею длинную. На своих коротких крылышках выше потолка подняться не могу! Где главврач?! Где забота о несчастных больных!? — верещала дама, спрятавшаяся в психушке от приехавших на полгода родственников мужа из города Киева.

— Четыре умножить на четыре — будет сорок четыре. Я один нашел верный ответ. Назначьте меня директором обувной фабрики или командиром зарайского авиаотряда, — это орал мужик, преподаватель математики двенадцатой школы, откуда ночью он в одиночку вынес все парты, спрятал их в камышах Тобола и уже почти продал парты заготовителям дров, но ОБХСС стал вызывать всех подряд на допросы и он втихаря убежал в диспансер-храм, получил там диагноз дебил с признаками второй стадии кретинизма. Теперь его не могли не то, что судить. Даже подойти к нему ближе двух метров не позволено было никому. Только главврачу.

В общем, поглядел Иван в потолок да на лик Серафима Саровского над головой и опустил глаза. На животе у него лежала толстая пачка бумаг, перетянутая резинкой для нижнего белья. Он резинку снял и перелистал все бумаги. Глаза сами вылезли из орбит, взлетели на лоб и в таком виде, уложив бумажки в стопку, он понёсся к отцу Симеону, главврачу Афанасию Ухтомскому. Тот почитал всё внимательно, но спрашивать, откуда такие секретные документы, не стал. Видно было, что догадался.

— Не суть насколь праведен путь твой, Иван, — сказал он и перекрестился на четыре стороны. — Да послужит  себе в наказание сила нечистая делу праведному. Может и одумается, да придет к Богу. А и не придет — хрен бы с ней. Коммунизм, Ванёк, если бумажки правильно использовать, считай уже, победил в отдельно взятом колхозе. А там и дальше — дорога широка. Про меня не забудь, наставника твоего. Церковь мне восстанови  размером поболее, да денег отсыпь при случае немало на божьи дела. Свечки, крестики, «волгу-ГаЗ 21», чтоб по сану мне пришлась. Тебе ж тут ещё жить да жить. Лечиться да молиться. Ступай к Первому. Обрадуй и зачинай деятельность прямую. Непосредственную. И он осенил Ивана крестом да иконой  «пресвятая троица», которая, как клялся отец Симеон, оказалась оригиналом работы преподобного Андрея Рублёва. Но каким чудом занесло её в Зарайск, смущался предположить и он.

Через полчаса Ваня уже входил в кабинет управляющего будущим коммунизмом секретаря Червонного-Золотова.

— Чего, Ванятка, акции Нью-Йоркской  товарно-сырьевой биржи принёс? У кого украли?  Или Олаф Пятый подарил?  И кому мы их сбагрим здесь, в нищем Зарайске?

— Вы, Максим Ильич, кличьте сюда главную бухгалтершу Марьванну, — Иван запыхался не от бега, а от волнения и предвкушения чуда.

Секретарь взял кипу, позвонил бухгалтерше и снял с пачки резинку.

— Начнем, бляха офицерская! — начал он бодро. Но, перелистывая бумаги, замедлился, побледнел, покраснел, поседел висками и распустил галстук. Дыхание его стало мелким и прерывистым, а пальцы задрожали так зябко и аккуратно, будто под рукой у него лежала эфемерная, лёгкая как пылинка золотая паутина высшей пробы.

— Кхе! — сказал он с победной нотой на последней букве. — Не Ленин — наше всё! Не Пушкин! И не советские непобедимые вооруженные силы! А вот эти неказистые бумажки, которые только черти могли добыть. Человеку не под силу такое.

И они стали читать вдвоём вслух. Громко, отчётливо и так увлеченно, будто Червонный в детстве не дочитал «Трёх мушкетеров» и дорвался только сейчас. А Ваня впервые увидел букварь и ошалел от возможностей всяких букв.

— Фонд мира! — восклицал Золотов. — Вот тут про него всё. И где он, и сколько народа там, какими деньгами ворочают, а, главное, никто их не проверяет и не спрашивает — куда они суют деньги. Во имя какого мира. Дают безвозмездно и собирают с богатых, бедных и желающих подарить фонду миллион. Ой, как хорошо. И начальник у них вряд ли чего в бухгалтерии шурупит. Борис Полевой. Писатель. Очень, кстати, хороший. Герой труда, лауреат трёх сталинских премий! Человечище! «Повесть о настоящем человеке» читал? Прочти, Ваня. Гениальная книга про лётчика Маресьева. Но как его занесло в этот водоворот денег? Ну, да ладно. Это первое. Вот про них написано: принимают пожертвования от богатых. А откуда в СССР богатые? Но написанному надо верить. Ну, желающие сдать в фонд миллион — это обычные люди. Хотят помочь бедам братьев и сестер  по социализму.

— Так дальше читайте, Максим Ильич, — Иван потянул руку к листочкам.

— Переедание вредно для желудка. Избыток информации — для башки стресс, — секретарь поправил галстук и медленно возвращался сам в себя. — Мы  освоим пока первый пункт. Значит так. Сперва я еду в Москву сам. Не попаду к Полевому — найду заместителей. Надо официально открыть в Зарайске филиал фонда. Чтобы мы и от них деньги получали на ликвидацию бед наших, и своих подпольщиков промышленных трясли, добрых простых людей просили пожертвовать сиротам, погорельцам, инвалидам и так далее. И им будет хватать. Да и мы на коммунизм по сусекам скрести не будем.

Иван кивнул. Согласился.

— Остальное завтра дочитаем.

А тут и бухгалтерша пришла. Они с секретарём сели прикидывать сальдо да бульдо, связанные с Фондом Мира, а Ваня домой пошел. В Храм-дурдом. Где ждали от него Гриша с Олежкой новостей хороших.

— Ну, что, пацаны! — обнял обоих Ваня. — Теперь, кажется, можно  без хвастовства заявить себе и миру, что коммунизм в долбаном этом колхозе мы сварганим к весне. В полном объёме. А дальше руки дружественных нам фондов, профсоюзов и прочие хитромудрые грабли в руках здорового тела социализма сгребут к ногам нашим счастье, которое, как нас учили, не в деньгах, а в их количестве. Извините за пафос.

И стало в храме светлее. Заткнулись «косившие» под идиотов здоровые духом друзья по диспансеру. И от икон всевозможных полился нежный тёплый свет. Покоя сердцА и залечивая ещё слегка болевшие затаившейся  неуверенностью дУши.

 

Глава одиннадцатая

Человек  человеку — вдруг товарищ

Ночью жажда придушила Ивана. Ссохлось всё у него и внутри, и снаружи. И рот не открывался, сжатый  чем-то липким, похожим по сладковатому запаху на столярный клей. Даже глаза пальцами не сумел он раздвинуть. Накрепко пришил кто-то нитками верхние веки к щекам.

— Может, меня кто-нито напоил незаметно? В автобусе подозрительный мужичок, приплюснутый толпой к телу, вчера какую-то хрень втирал мне в уши, — Ваня напряг подсохший до состояния ржаного сухаря мозг. — А я его слушал-то как! Аж рот открыл. Что-то он мне про двухэтажные автобусы в Англии пел, где свободно всем. Которые я сто раз сам видел. А он, видать, гипнотизёр, мужик тот. Чего бы мне рот открывать и вообще про эти автобусы слушать? Точно. Вот он и влил мне под гипнозом литр самогона. А в давке автобусной тебя и разденут, и постригут, да карманы вывернут — а и не заметишь. Не то, что горлышко от бутылки в рот воткнуть. Вообще — проще простого.

— Да,,. Плохо дело, — Ваня попробовал задуматься. Не вышло. Тогда он без мыслей подумал: «В таком состоянии не коммунизм строить, а могилу себе — и то не докопаешь до положенных двух метров».

Он  в темноте спустил с кровати ноги и наугад пошел туда, где стоял в храме бак с водой, к которому цепочкой пристегнули для сохранности кружку. Но в этом месте не бак стоял, а здоровенный памятник из холодного гранита. Облапал Ванёк фигуру с себя ростом и по очертаниям определил в куске камня родного батяньку, короля Норвегии Олафа Пятого.

— Папаша, ты тут откуда? — вроде бы как не своим голосом поразился Иван.

Тут же засияли хрустальные люстры, кидающие разноцветные икры света на блестящие от лака дубовые стены, от которых их отталкивало прямо в сомкнутые очи Ваняткины, прошивая их тысячеваттной мощностью лучей.

— Ванька, ты дома. В Норвегии. Во дворце, — сказал королевским голосом отец. — А в половине второго ночи я тебя на третьем этаже в баре для высоких гостей нашел. Орал ты песню громко больно. Про какую-то кудрявую негритянку. И в спальню тебя, вдрызг отмоченного, перевёл.

— Перевел? — обалдел Иван. — Ты уже переводчик или, пока король, блин?

— Ну, сынок, не дуркуй, — папаня подвел его к нефритовой раковине, умыл ему лицо и дал выпить большой хрустальный стакан холодной воды из глубокой подземной скважины, имеющей отдельный кран в душевой. Открыл Иван глаза и мгновенно в себя пришел.

— Позвал бы погромче, я и сам мог прилететь. Долго, что ли?

— Ты принц, не забывай никогда для общей  безопасности, что нашей семье Силы Высшие позволили жить в трёх реальностях. В советской, в буржуйской и в потусторонней. Этот фокус они с человеками  творят разок в триста-пятьсот лет. Выбирают семей двадцать на шарике нашем и вот так вот развлекаются. Им же скучно. Всё у них есть, возможности безграничные, проблем — ноль. Вот они чудят с нами и балдеют над тем как мы в мирах да измерениях путаемся, реальность с нереальностью связываем в морские узелки да распутываем потом. И смешно им, слава богу. И нам не грустно, да?

— А в бар-то я зачем приземлился? — Ваня выпил ещё стакан артезианской.

— Да, вишь ли, я тебя позвал, но никого конкретно не просил. А тебя, ядрён норвежский зимний холод, черт, видать принёс. Есть в этой братве знакомые?

— Ну, — кивнул Ваня.

— Вот вы с ним в баре и нахрюкались. Куда бы чёрт мог тебя занести? В фортепианный зал? Или в оранжерею? Я знаю, что ты не пьёшь. Так то ж чёрт был. Он кого хошь с пути истинного своротит. Джин пили, виски, виньяк и ликёр «шартрез».

— Мне ж, бляха, в колхоз сегодня позарез надо, — Ваня взялся за кудрявую голову. — Там уже стройка коммунизма началась. Расчищают всё. Облагораживают. А я должен бухгалтеру подсказать, как документы оформить.

— Ты поучи ещё отца… — Сказал Олаф Пятый. — Она без тебя давно все знает. Чертовка тоже ведь. Сестрёнка этого Калигулы в обличье земном.  Из народного контроля учётчики смущаются даже мимо её кабинета на мясокомбинатовском «Обкомпищепроме» ползком проползать. Другим этажом от директора на выход идут.

— А меня зачем вытащил? У тебя же сегодня смена на железобетонном. А маманя где? Братовья? — улыбнулся Ванятка добро, как положено сыну послушному.

— Да я, Алексей Викторович Лысой, на смене. Вон, вижу, болгаркой арматуру пилю. Маманя, ЛысАя Маргарита Сергеевна, на кране козловом панель как раз сей момент в конец цеха перетаскивает. А королева Маргезэ Вольден почивают покедова. Вчерась устали их величество из моржового клыка дюймовочку строгать. Братки твои, ЛысЫе,  Миха с Вовкой колбасу в Зарайске крутят мясорубками. А принцы Матс и Верманд Вольдены на яхте моей поплыли с девчонками, дочками министра торговли нашего и министра обороны. Песни попеть на просторе, коктейлей в трубочку всосать граммов по двести. А чё! Молодёжь! Чего им!

— Не, ну а я тут каким боком? Пусть катаются, пока за воровство в Зарайске не посадили. Меня зачем сюда чёрт принёс? — набычился Ванёк.

— Слушай, Ингварр. Или, блин, Иван… — Батя Олаф Пятый сел рядом на диван. — Яга была вечером у меня. Просила, чтобы не она, а я сам уговорил тебя ездить по всем фондам с Червонным-Золотовым. Да чтоб ещё своих дружков двух брал. Ему не дадут денег. Так она сказала. А если с ним вы втроём будете — озолотят безмерно.

Чего вдруг? — удивился Ваня-Ингварр. Максим — пробивной мужик.

— Ты, Ваня, лови разницу. У него полномочия от ЦК КПСС. А у тебя от Нечистой силы! Что перевешивает? КПСС-то кто организовать дозволил? Правильно. На шабаше решали всем кагалом из преисподней да из миров, которые за нашей жизнью раскинулись по ту сторону света божьего.

— Ну, договорюсь. Ладно, — Иван потянулся. Не выспался. — Пора мне. К Золотову, в колхоз,  а потом лететь в Москву. Фонд Мира дербанить на святое  коммунистическое лихое дело!

Сказал он последние слова уже в полумраке, где не было ни времени, ни пространства, ни солнца с Луной и звездами вокруг.

— Ваня, ты не елозь по черенку-то! — крикнула Маргарет Тэтчер-Яга. — Как стала тебя катать, седьмой черенок меняю. К Червонному летим. В колхозе я уже всё поставила. Дома деревянные двухэтажные, дворцы всякие. Для спорта, для концертов, банки с банкирами. Мои люди, не переживай. Парки, скверы, Дворец для управляющего коммунизмом, Дом Бухгалтера, Гостиниц пять штук. Люксовых. Магазин центральный. Десятиэтажный. Аэропорт международный, морской порт. Ну и так, по мелочи всякого понатыкала. По ходу добавлять будем.

— А морской на кой чёрт? — удивился Иван громко.

— Ну, какого меня ты меня разбудил, Ванька? — сказал заспанно Калигула. — Я до утра, считай, с дьяволами в преф резался. Целую Францию им, падла, проиграл. Ну, не завидую французам. А вы куда?

— К Червонному, — сказал Иван. — В Москву полетим. Деньги на коммунизм вытряхивать из Фонда Мира.

— Помочь надо будет – позови, — сказал из неизвестности чёрт и захрапел. На Земле, над Сибирью, сразу же гроза началась. С грохотом громовым и ливнем,  гнущим к траве кедры и осины.

— А я к колхозу Красное море подтянула. С курортами, деревьями да цветами невиданными.

— А на том месте что осталось? — взял Бабу Маргарет за плечо Ваня.

— Да я просто копию сделала. Только моря одного и пляжей. Без океана Индийского, Египта, Судана, Аравии Саудовской, Израиля и Иордана. Хрена им тут делать? Пока русский выучат, Кощей бессмертный, и тот помрёт. Да и воюют постоянно. А коммунизм — это мир, братство, тишина и райское наслаждение. А?

— Ну, — ответил Иван, уже протягивая руку Червонному-Золотову.

— Вань, я вот тут покумекал усиленно и решил, что ездить везде, начиная с Фонда Мира, надо нам как бы комиссией. Я и твои напарники. Это и солиднее, да и уболтать троим одного или даже пятерых — не сравнить как проще. Короче Фонд мира должен помогать деньгами  тем, у кого мир подломился, накренился и рухнет вот-вот, где грозят нарушить покой и счастье мирное бюрократизм, взяточничество, мздоимство.

Секретарь раскраснелся, пиджак расстегнул и рукой махал так, как на обочине ловят попутку.

— А можно я Гришу с Олежкой вызову. Обсудим в четыре мозга, да и в Москву с ходу. Чего резину жевать?

— Ну, кто ж возразит? — Максим Ильич сел и успокоился.

— Они в приёмной. Я их притащила уже, — сказала Баба Тэтчер-Яга.

— Короче, делаем так, — собрал всех вокруг стола Иван. — Стихийное бедствие природное — это почти война вселенной с нами, людьми. Но все мы, и КПСС в первую очередь, — за мир. Приструнить агрессию природы — тоже борьба за мир и благополучие. А у нас могучая река Тобол и Красное море, которое Баба Яга перенесла к колхозу и Зарайску, разлились. Штормят. Залили сто сорок две деревни и почти весь Зарайск. Беда у нас. Горе. И нет мира, тишины и покоя. Люди спасаются, теряя силы, жильё, отталкивая других. И даже агрессивно нападают на тех, кто сухое место нашел, кусают их и пинают потом ногами. Это мир? Нет! Это гражданская война! И нам нужна щедрая материальная помощь, чтобы мир победил, когда мы всё осушим на эти деньги и построим всё новое. Фонд Мира не может бросить советских людей в жерло разрухи и  антагонизма между простыми людьми.

При незнакомом слове «антагонизм» Олег с Гришаней  вздрогнули. Страшную картину нарисовал Иван Лысой.

— А проверят? — посмотрел в окно на памятник Ленину секретарь. — Вышак за такие басни каждому и зёлёнку на лоб.

— Вы думаете, что в Фонде мира знают, где Зарайск и его сто сорок две деревни? — засмеялся Иван искренне и заливисто. — Да они там и про такой крупный город как Сыктывкар не слышали даже вполуха. Про город Клин, который рядом с Москвой, и то вряд ли. Да и не поедет сюда никто, если мы у них разрешение получим открыть зарайский областной  Филиал Фонда. Это ж им плюс какой! Растут вширь. Сближаются с периферией! Им даже медали за это могут раздать. Любые.

— Иван со мной на метле, а остальных черти к Фонду доставят, — сказала Баба Тэтчер и через миг все четверо стояли перед Бежевым полукруглым домом в три этажа с маленькими колоннами, лепниной по фасаду, дубовыми решетчатыми окнами и такими же дверьми. Построили его, явно, при царе и жил в нём когда-то, явно не менее, чем купец первой гильдии. Но советское начальство его подшаманило, подкрасило и пустило на благое дело. Собирать с советских граждан лаве, башли, казначейские билеты и деньги с деньжищами для процветания Мира в советском мире.

Кабинет Бориса Полевого, председателя, имелся, но писатель бывал там реже, чем честный и  достопочтенный глава идеальной семьи у любовницы.

И потому пошел коллектив просителей к заведующему спецотделением Фонда по распределению денежных средств товарищу Бронштейну Микаэлу Абрамовичу, родственнику, как позже от него же и выяснилось, Лейбы Давидовича Бронштейна-Троцкого.

Микаэл Абрамович вымочил группу в сорокаминутном ожидании при пустой приёмной и пригласил-таки.

После длинного рассказа о жути, разрушающей мир в зарайской области, который каждый рассказчик в общем изложил коротко — часа за три всего, товарищ Бронштейн достал из френча, которые в провинциях уже не носили, носовой платок размером с полотенце, и пустил в него обильную слезу, сопровождая её всхлипами и вскрикиванием фразы: «Эти поцы ответят за такой позорный шухер». После чего он высморкался в платок-полотенце, протер сырость на щеках и сказал торжественно.

— Вы меня потрясли и трясёте даже в эту секунду. Денег я вам дам. Бедные дети и простые люди! Много дам денег! И филиал фонда откроем у вас непременно и обязательно. Чтобы ни один шлимазл не сказал потом, что мы не работаем с народом от Москвы до самых до окраин.

— Как мы благодарны вам от имени КПСС, ВЦСПС и СССР, — пожал руку Микаэлу Абрамовичу Червонный. Секретарь. Глава группы.

— Мы расскажем о вашей доброте к советскому народу, чей спокойный мир разрушила стихия, во всех газетах, журналах и на радио с телевидением.

— Не возражну ни разу! — откликнулся Заведующий. — Исключите лишь журналы «Свиноводство», «Кукуруза» и  «Радиотехник-любитель». Ну, и газетку «Программы радио и телевидения на неделю»

— Да, конечно! Какой базар! — вскрикнул, чуя, что деньги вполне почти осязаемы, воришка Гриша Лаптев.

— Но нам с вами предстоит большая и немного напряженная организационная работа, — добавил  Бронштейн. — И продлится она ни час, ни день, а месяц минимум. Готовьтесь.

— Да век воли не видать! — опять влез Гриша, но Иван его оттеснил.

— Всегда готовы! Мы же верные ленинцы. С чего начинаем?

— А, естественно, с первого установочного заседания, — заведующий  спецотделом откинулся на черную матовую спинку кресла из тонкого хрома. — Назначаю его на завтра, на девятнадцать часов вечера в ресторане  «Славянский Базар». Там мы распределим вступительные обоюдные усилия. Я приду на заседание с секретарём Людмилой и тремя помощниками-экономистами. Стол закажите на десять персон.

— Сделаем, — махнул небрежно рукой Олег Мухобойский, компаньон.

И стороны, удовлетворенные началом начала, расстались, чередуя объятья с пожиманием рук.

Компаньоны вышли на улицу и сквозь густой шум Москвы Червонный — Золотов сказал угрюмо.

— Денег у кого сколько? Чую я — разденет нас Бронштейн до трусов.

— Ваня, ты скажи всем, что денег хватит, — тихо шепнула на ухо Баба Яга Марго. — Пусть руки на себя не накладывают раньше времени. Вот сколько денег надо  будет, столько и будешь брать из левого внутреннего кармана пиджака. По мелочам. А по-крупному — из портфеля. Видишь, рядом с левой ногой я тебе портфель поставила? Там тоже денег будет, сколько надо. А получим в тысячу раз больше. Ну, всё, мне к отцу твоему по делу надо, к королю Норвегии.

— Привет передай, — сказал Ваня громко.

— Чего? — переспросил секретарь. — Что говоришь?

— Я говорю — денег навалом. Не переживайте. А получим в тыщу раз больше.

Все облегченно засмеялись.

Первый день в Москве они закончили в ресторане «Прага», где через три часа секретарь Золотов вступил в длительную интимную беседу с вождём мирового пролетариата Владимиром Ильичём. При этом все остальные и Ленина тоже слышали, и даже слова отдельные вставляли.

А к закрытию фешенебельного кабака Владимир Ильич был до кончика козырька своей кепки убеждён ораторами, что коммунизм, о котором мечтали революционеры, уже победил. В колхозе «Ни свет, ни заря», который, конечно же, надо было срочно переименовывать просто, но правдиво, естественно для яркого очага коммунистического: « Свет коммунистической зари»

Это секретарь придумал вместе с Лениным. Но еле выговорил. А вождь даже повторять не стал.

Что именно готовил им день грядущий, точно не знал никто. Понятно было только то, что коммунизм в развалившемся колхозе скоро все назовут высшей ступенью развития человечества.

 

Глава двенадцатая

Свой  среди своих

Заведующему спецотделением советского Фонда Мира по распределению денежных средств товарищу Бронштейну Микаэлу Абрамовичу нравилась

Америка. А он работал после смерти Отца народов главным бухгалтером ЦК КПСС. И сам не хотел бы, но, деваться некуда — вынужденно знал всякие тайны. Поэтому его не пустили бы даже в Монголию, где вездесущие американские шпионы могли бы схватить его, стреножить и пытать до полусмерти. И выдавить из него с кровью из носа дорогую врагам информацию про прикрытое грифом «секретно» «сальдо» ЦК, а то и про помеченное двумя такими грифами «бульдо».

А он так хотел смыться в Америку, где был Лас-Вегас, Голливуд и огромное еврейское поселение внутри Нью-Йорка. И мечтал Абрамович  купить половину этого славного города, «Большого Яблока», как аппетитно звали его старожилы. Денег в разных местах бухгалтерского чудотворного труда, куда для наладки дел направляла его партия, он  за сорок с хвостом послереволюционных лет изъял безвозмездно из казны столько, что мог, скажем, Австралию выкупить целиком. Но он любил Америку. И мечтал на выкупленную половину Нью-Йорка перевезти всех евреев из СССР да творить с ними волшебство уникального еврейского бизнеса, хотя слегка сомневался что евреи в половинку «Большого Яблока» втиснутся.

Имелся всего один беспроигрышный вариант. Он должен был стать диссидентом, облаивать советскую власть как врожденный и обученный враг народа. А потом обязательно совершить незначительную диверсию, не годящуюся для расстрельной статьи. Посадили бы его лет на десять, через пять бы выпустили и выгнали из социалистической родины, которую он, гад, унизил. Примеров-то много было. Мешала маленькая проблемка, правда. Как-то надо было перетащить в США деньги. Скромные двадцать два миллиарда рублей. Или почти в два раза больше, если считать долларами.

И в шестьдесят втором году главбух ЦК товарищ Бронштейн  совершил диссидентский подвиг. Он вышел в Центральном парке культуры и отдыха на площадь тридцати восьми памятников героям войны и труда, босой, без штанов, но в еврейской лёгкой тряпичной шапочке «кипа» со звездой Давида на макушке. Пейсы вились из-под неё как ядовитые змеи, а на груди белой рубахи он написал кисточкой: «СССР — тюрьма народов. Свободу угнетённым евреям всех советских республик». Этот же текст он сто раз прокричал в мегафон и помочился для убедительности отвращения к СССР на уголок памятника знатному шахтёру.

С разных скамеек как по свистку встали парни в серых костюмах и черных лакированных туфлях, и увели бухгалтера в большой дом на Лубянке. В кабинет с табличкой «Особые дела. П.П. Вакуленко».

— Вы, товарищ Бронштейн, диссидент или враг народа? — скучно спросил его лысый пожилой дядя в сером костюме и белом галстуке на голубой рубахе.

— Да шо вы, товарищ Вакуленко! – воскликнул Бронштейн, глядя в честные чистые глаза КГБшника  довольно высокого уровня, судя по запонкам с бриллиантами. — Какой с меня враг!? Да упаси меня Народный контроль и ОБХСС. Я скромный главный бухгалтер из ЦК КПСС. И на досуге, в выходные или в период отгулов за переработку — диссидентствую я. Держусь в тонусе прогресса! Модно же! А я виноват, несомненно. И готов смыть кровью.

— Ну, ну… — сказал добрым голосом Вакуленко. Он глотнул холодного чая из хрустального стакана в золотом подстаканнике и подмигнул портрету Феликса Эдмундовича. — Диссиденты нам нужны. Запад пусть видит, что коммунистам тут не только ручки целуют. Пусть отмечают, что и критикуют нас. Куда ж без справедливой критики! Вон у них нет диссидентов, а потому имеют они  такой бардак. Цены растут. Негров притесняют. Безработица. А народ, дурачок,  капитализму проклятому радуется. Всё ж везде есть. Денег, правда не у всех на всё хватает. Только буржуям. Так  ведь это же срам сплошной и экономическое безобразие. Капитализм ихний. Отсутствие планового хозяйства и ударников капиталистического труда. Кризисы сплошные. А народ без присмотра. Бездомные в коробках из-под поп-корна живут. Нехорошо это.

— Да, да… — вставился Бронштейн. — Я вот специально и мягко критикую.

Свободу угнетённым евреям!! Только и прошу-то. Ничего для себя!

— Вот и продолжайте. А мы постепенно вас от угнетения избавим. Способы уже разработаны. Выходите в разные места и шумите. Только вот памятник, осквернённый вами, вымойте водой и протрите сухой тряпкой. А так — ради  КПСС. Кричите на здоровье. Вы человек простой, из народа. Бухгалтер главный ЦК. К Вам прислушаются. Ну, идите пока с миром…

Диверсию Микаэл Абрамович готовил как праздничную мацу. Нет, как святой кулич на Пасху. С любовью и тщательно. Он придумал проникнуть в Центральный комитет Народного контроля, куда имел пропуск. Он спланировал  затаиться там до конца рабочего дня  в туалете. А ночью с фонариком  везде, во всех кабинетах, на столах, стеллажах и в шкафах — перемешать самым жестоким способом все бумаги с отчетностью, возбуждёнными делами и планами работы на год и всю пятилетку. Это был бы удар кирпичом по слабенькой головке народных, тьфу на них, контролёров. Смешалось бы в поисках правды-истины  бухгалтерской. Всё без исключения. Как в доме Облонских.

Так и провел он её с блеском, диверсию. Учебник по ней можно было бы написать или хотя бы развернутую инструкцию. Вернулся Бронштейн утром в свой кабинет и стал ждать стонов, всхлипов, паники, самоубийств и увольнений придурков из Народного контроля. Потому, что восстановить бумаги в прежний режим,  который изуродовал Микаэл Абрамович, было невозможно категорически. Бронштейн ждал, когда его вычислят, схватят, и посадят. А потом выдворят из Союза. Теперь уже точно выпрут. Если и не как врага всего народа, то Народного контроля — точно. Неделю ждал, месяц, полгода. Потом не выдержал, побежал как бы по делу в Народный контроль. И после того, как выяснил, что никто его крупной подрывной деятельности вообще не заметил, сначала заболел неврозом, неврастенией и истерией, а потом запил. Коньяка и виски он выпил ведра три и забыл, как его зовут, где его дом и кто такой ЦК КПСС.

Нашли его перед квартальной сдачей отчёта ЦК КПСС самому себе. Потому как выше него только Создатель был, но его уже послали к едреней фене так давно, что обе стороны друг о друге и не вспоминали уже. По крайней мере,

словами, которые пропускала небесная канцелярия и советская цензура.

Изъяли бухгалтера Бронштейна силами сверхсекретных подразделений суперсекретного отряда-«невидимки», который охранял коридоры ЦК, туалеты и крышу, куда вполне могли скинуть на парашютах агентов ЦРУ.

Нашли его на правом берегу реки Оки в пивной города Кашира Московской области, где он на пальцах обучал новых друзей вершинам бухгалтерии. Ртом он этого делать не мог, да и фамилию свою выговорил только после пыток газированной водой без сиропа и порки книгой «Бюджет страны шестой пятилетки» из пятисот страниц.

Его отмыли, доставили в бухгалтерию ЦК, где выяснилось, что он не помнит слов «отчёт», «балансовая стоимость», «квалифицируемый актив» и даже  «корректирующие события после даты баланса». Собрали Политбюро, и Хрущёв посоветовался с товарищами по проблеме отсутствия квартального отчёта, на что коллектив единогласно заржал, а товарищ Косыгин напомнил, что сдавать отчёт некуда и некому. Разве что в Белый дом для смеха.

После чего напечатали приказ «о возбуждении уголовного дела против Бронштейна Микаэла Абрамовича», и суд, чтобы не обидеть хороших людей из ЦК, посадил его всего на семь лет. Вышел Микаэл по амнистии через пару годочков, но даже в тюрьме очень большие люди из друзей з/к  не смогли найти лазейку, в которые пролезли бы миллиарды Бронштейна и  осели в банках США.

— Живи тут, Михась, — посоветовал бывший главбух НИИ сельского хозяйства и растениеводства из Минска Барсукович, который ободрал казну всего на тридцать два миллиона. — Сделай из бумажек золото и алмазы, закопай их в железных ящиках в деревнях наших республик. В степях, лесах и на побережьях. Пометь погреба настоящими могильными коробами из жести. Оградку поставь, цветы из бумаги повесь и напиши, что тут разбился шофер или мотоциклист. Копать никто не будет. И живи себе. У нас социализм, слава богу, дозволяет покедова творить всё, что захочешь. И людей умных с идеями — девать некуда. А потом на просторы СССР всё одно капитализм  придёт. Как бухгалтер бухгалтеру говорю. Всё остальное не для людей. Идеи, патриотизм, слава Ленину. Людям нужны деньги, деньги и очень много денег. Свои заводы, фермы, фабрики, самолёты-пароходы. Прибыль постоянная нужна. Люди — самые жадные звери, Михась. Вот когда капитализм тут поселится — ты и слиняешь в Штаты. И денежки переведешь в любой банк мира легко, как по почте письма шлёшь сестрёнке в Архангельск.

— В Астрахань. Там сестрёнка. Вот только дожить бы, — Бронштейн задумался и запечалился.

— Дотянем. Недолго уже, — подбодрил его коллега из Минска. — Не мы, так дети наши.

Вышел Микаэл на волю 14 октября шестьдесят четвертого, отдохнул неделю, книжки всякие почитал, буквы вспомнил, цифры. Ожил, в общем. И пошел обратно в ЦК. Устраиваться на работу.

Записался на приём к Хрущёву не получилось.

— Съели Микитку свои, — сказал ему на ухо Дерябин. Зам его в прошлом, а теперь главбух. Пишись теперь к Брежневу. Лёню помнишь? Мы с ним гурьбой в шестидесятом в Сибирь летали. На охоту. Перепились, правда. После этого никто в подставного кабана не попал.

Микаэл Абрамович вспомнил и развеселился.

— Пойду запишусь. Примет. Попрошусь к тебе заместителем.

Леонид Ильич долго изучал дело Бронштейна. Курил «Казбек». Одну за другой длинной папироской.

— Троцкий тебе кем был? — воткнул он  окурок в круглую пепельницу из красного дерева и взметнул вверх огромные брови.

— Дядя по маминой линии. Но я с ним один раз виделся. В двадцать девятом году провожали его с семьёй в Турцию на Принцевы острова все родственники, — Бронштейн утер пот со лба рукавом и по глазам Брежнева понял, что Троцкого он не любит даже после августа сорокового года, когда Меркадер умертвил его ледорубом.

— Ну, сам понимаешь, в ЦК родичам врага нашей власти места мы не найдём, — Леонид  Ильич убрал дело Микаэла в ящик. — Но, учитывая твои заслуги не перед Хрущёвым, а перед партией и народом, посылаю тебя заведующим спецотделением советского Фонда Мира по распределению денежных средств. Должность почётная и ответственная. Фонд Мира помогает безвозмездно всем, кто стоял за мир во всем мире, но пострадал от лихих политических катаклизмов, подлых людей и природных катастроф. И ты там будешь реально правителем. Боря Полевой — писатель и председатель Фонда. Почётный. Условный, так сказать, начальник. Завтра можешь приступать. Машину тебе дам, «волгу» скромную. Зато зарплату большую. Чтоб не воровал. Хватит зарплаты большой? Не будешь воровать?

— Да упаси меня КПСС и Политбюро! — ударил себя не слабо в грудь  Микаэл Бронштейн.

Так начался новый, самый лучший отрезок его прекрасной и без того жизни.

Сверх того, что у него было практически всё, кроме, к примеру, личной гидроэлектростанции, появилось и то, чего при государственном капитализме, который народу подали под другим названием — социализм, даже у него пока не было. Свобода! А у народа было только братство и равенство, на которое Микаэл Абрамович плевать хотел с самой высокой Кремлёвской башни.

Историю Бронштейна пересказал я вам только потому, что он и будет главной лошадью в золотой упряжке, которая потащит тонны денег для строительства коммунизма в дохлом колхозе Зарайской области.

— Миша! — ввалились к нему утром после «Славянского базара» энтузиасты коммунизма Червонный-Золотов, Ванька-дурак и такие же Гриня с Олежкой. — А не продолжить ли нам сегодня заседание? Пора решать кардинальные вопросы. И тебе мы уже придумали трёхэтажныё домик в местечке «Свет зари коммунизма» с огромным двором. Там будут бассейны, баня, сад на гектар, озеро для рыбалки и три маленьких домишка для девочек, то бишь для обслуживающего персонала. Хочешь — всегда там живи, хочешь — наезжай по желанию души. Там будет твой рай.

— Ну, будя, будя вам, — смутился Бронштейн. — А чего это вдруг — рай? Вам же деньги нужны для спасения утопших сел и деревень. Для устранения беды и возрождения жизни.

— А вот для этого и нужно второе заседание, — радостно сказал Золотов. — Откроемся мы тебе, как есть. Душу вывернем. Ведь чтобы пробиться к тебе, нужна была легенда эта.

— А на самом деле мысль куда лучше и нам, и тебе лично, — добавил Иван.

— Ну да? — удивился заведующий. — Имейте в виду. Меня почти нечем удивить.

— Ну так до вечера теперь уже в «Арагви»? — спросил Червонный-Золотов.

— На пятнадцать человек пусть накрывают, — улыбнулся Бронштейн. — Раз уж серьёзное дело мутить будем, возьму своих дурачков. Они выгоду лучше чуют чем мы, умные.

Ваня уже понял, что сегодня вопрос по стройке коммунизма будет утоптан и детально порезан на правильные кусочки.

— Вот хорошо же, что я Иван-дурак, — рассуждал он вслух. — А так бы хрен его знает — срослось бы всё или не больно-то.

Ты молодец, Ваня, — Золотов растаял. — Будешь у меня заместителем управляющего коммунизмом.

Что-то прошелестело мимо. С ветерком. Даже пыль зависла на уровне колен.

— Что это? — остановился секретарь.

— Молодец, Ванятка, — крикнула, улетая, баба Яга Тэтчер.- Я в Лондон. Каждое слово слышала. Рядом была. Всё сегодня будет олл райт, как говорит Лизавета Вторая. До завтра.

— Давай, до завтра! Жду! — крикнул Иван.

Все остальные поглядели на него с сожалением. Вроде и радость ещё не  налилась до краёв, а Ванька-то от переживаний заговариваться начал.

— Ничего, — застегнулся на все пуговицы секретарь. — Вечером мы его облагородим грузинским коньячком под сациви, сацебели и капусту по-гурийски да из оцепенения вызволим.

И они пошли далее в никуда. Просто пошли не спеша и всё. Радость-то уже  считай, обволокла нежно их души. А до вечера в «Арагви» оставалось ещё шесть часов, ползущих на исходе сил. Как умирающий в песках пустыни пилигрим.

 

Глава тринадцатая

Вольному — воля

На вторую деловую пьянку в «Арагви» Микаэл Абрамович Бронштейн пришел вовремя, но один. Обнялся со всеми, сел за стол. Налил себе коньяка в большой стакан для минералки «боржоми» и молча закинул грузинский пятизвёздночный в прямо в желудок. После чего закусил дозу ложечкой «ткемали» и порозовел.

—  А вы, товарищи, присаживайтесь тоже. Нет правды в мире грешном, а в ногах тем более.

Четверо строителей коммунизма почему- то стеснительно и осторожно примостились на краешки обшитых бархатом стульев. Напротив загадочного заведующего спецотделением советского Фонда Мира по распределению денежных средств. Сели смиренно как на исповедание  апостолу Петру пред вратами в рай.

— Передумал, падла. Не даст денег.- Шепнул Иван Червонному — Золотову.- Кодлу верных помощников не взял, значит говорить уже не о чем.

— Он же, блин, не девочка, Ванёк.- Успокоил его секретарь.-  То дам, то не дам…Не…Хитрое что — то придумал. Пришел ведь. Хоть и один. Подождём.

— Мужики, вы мне, старому еврею, вчера сумели  бикицер — шустро  напеть в уши мансы, залили их сливочным кремом  и сделали из меня  под хороший коньячок Бенину маму, которая хошь кого обогреет и приласкает. А натурально на минуточку — вы таки просто сделали из меня поца, да? Как вроде бы я мишигинер на всю голову. Ну, недотыка такой с тремя извилинами, дурачок. А? Спрашивается вопрос!

— Ну, скажете тоже, дядя Миша! — Поднялся Иван и налил всем по сто граммов.- Дураки вот эти трое. Я, Гриша и Олежка. А Максим Ильич умный.

И вы умный. Дураков у нас дома полно. Чего бы мы в Москву попёрлись?

— Но вы же мне вчера втёрли ой вей, ой боже ж мой, какую тюльку! Пойдите и спросите как я мучился ночью с валидолом и остатками «пшеничной» ровно потерянный пуцер. А я ж, пойдите и спросите, сам  обую в лапти кого хочешь! — Броштейн выпил, поочередно забрасывая в рот кусочки сулугуни и веточки кинзы. По лицу его, спотыкаясь о золотые зубы, гуляла хитрая добрая улыбочка.

— Да что не так, Дядя Миша?- Хором удивились три дурака. — Вчера вроде мир, дружба и согласие обнимали  наш сплотившийся коллектив.

— А на кой хрен, скажите мне, старому усталому от цифр и цековских придурков еврею ваши художественные сочинения? Скажите таки с какого умственного коллапса вы вчера пообещали мне в деревне на кобыльих выселках трёхэтажный домик с огородом, баней и биксами молоденькими? С намёком, что как бы вроде дядя Микаэл этого не имеет здесь?- Заведующий выпил самостоятельно, оглядывая всех четверых прощальным взглядом. — Вот идите и спросите, что ваш домик с огородиком и и чухонками из персонала не тянет по цене даже на один мой итальянский туфель из города Неаполя. Так шо, поцы, не втуливайте мне больше порожняк, катайтесь тут сами, а я вам с размаху делаю ручкой! Потому шо главное место у Бронштейна не тухес, как вы думали, а таки голова!

— Подождите, Микаэл Абрамович.- Вскочил, поправляя пиджак и галстук, Червонный — Золотов. —  Домик- это так себе. Довесок. Скромный сувенир.

Вроде паркеровской  ручки за сто рублей. Смехота! Так, для порядка дарим. С пустыми руками традиция народная не велит к добрым людям ходить.

— Ой, ну, тогда  не надо меня уговаривать, я и так соглашусь! — Засмеялся заведующий.- Если, конечно, вы больше не будете истязать мой не очень музыкальный, пардон, слух вот этими вашим сказками про затонувшие сто сорок две деревни, спасение утопающих и осушение болот. Для этого у тебя, Максим Ильич, денежки лежат всегда. Их себе не возьмёшь. У нас тоже такие есть. Так даже я, динозавр счетоводства и  повелитель круговорота бурных денежных  потоков в природе, и то не могу их тронуть. Только когда беда подтверждена официально и подписана наверху — я их направляю под отчёт, а не в подарок. А у вас даже простой справки нет с подписью Кунаева. Так что — хотите денег — правду кидайте мне на этот стол как козырный туз.

— На эти средства наша группа энтузиастов планирует построить реальный коммунизм сначала в одном колхозе разваленном. Потом ещё в нескольких. А также в областном центре — Зарайске. — По военному доложил Червонный -Золотов и вытянулся во фрунт. Даже каблуками щёлкнул. Я буду управляющим коммунизмом как высшее руководящее лицо области.

Стало так тихо, что от случайного падения ложки с соседнего стола, где молча и почти не дыша употребляли чачу под салат «газапхули» настоящие грузины, все испуганно вздрогнули. Кроме четырёх грузин днём в «Арагви» никого не было, ложка грохнулась на мраморный пол будто падала с километровой высоты, а  официант от неожиданности уронил поднос с шашлыком и аджикой.   Тогда всем пришлось вздрогнуть повторно и сильнее. Как от прямого попадания молнии в блюдо с сациви. И на пять минут всех, исключая грузин и поваров, прихватил столбняк.

— Это самое, как его…- Очнулся первым Микаэл Абрамович — А вы точно первый секретарь обкома? Корочка имеется? А то тут недавно из Воронежа сбежал псих со стационара диспансерного и клянчил у меня сто миллионов.

На теплую одежду детям северной части центральной Нигерии. Купить хотел её в Воронеже и отвезти в столицу Кадуну, а потом честно долежать в дурдоме до выздоровления.

— Вот удостоверение.- Протянул ему корочки Червонный.

— У нас таких нет, но есть документы, которые разрешают делать всё.

— И кто такую дурь выписал?- Посмотрел бумаги заведующий. — О! Королева Англии Елизавета Вторая. Подпись ты, Ванька, подделывал? Нормально вышло.

— Не верите — могу ей от Вас позвонить завтра.- Ваня почти обиделся.- Она подтвердит.

— Ладно, верю.- Успокоился Бронштейн.- Да и коммунизм по диалектике должен уже появиться хоть даже в захолустье. Легче будет его в капитализм перекроить. А дальше он сам расползётся по области и так далее. Очень умная мысль, кстати. Дам я вам денег сколько влезет.

-Дайте, дайте мне закурить!- Воскликнул Золотов. Быстро покрываясь красными пятнами, отражающими душевное ликование.- Хотя, у меня же есть. Да!!!

Он воткнул в зубы папиросу другой стороной и если бы не Гриша Лаптев — успел бы запалить мундштук.

— Ну, тогда к делу.- Потер ладошки дядя Миша Абрамович и приказал официанту принести ему телефон на длинном проводе.- Соберу команду. Разобрались. Теперь можно и дурачков своих подключать.

-Не, мои всегда со мной — Червонный погладил Ваню и приятелей по провинциальным причёскам «полубокс».- Чем хороши для больших дел дураки? Ума в них натолкано не меньше нашего. Но они ж по общественному статусу- дураки. А  дуракам закон — то спокон веков не писан. Главное, что для серьёзных решений это куда важней ума, закона пугающегося. И в рисковых вопросах  это очень помогает.

Все поочерёдно и совместно разговаривали про интересное дело. Никто не пил и не ел, что изумляло официантов. Даже повар выглянул и сделал квадратные глаза. А один грузин с соседнего столика  оборвал свой обет молчания и произнёс с интонацией судьи, который зачитывал смертный приговор.

— Ви, генацвале, Сакартвелло не уважаете. Мамой клянус — вы плюёте и в сацибели, и в наш  гордый добрый народ. Потому я хлэб есть не смогу пока вас всэх не зарэжу. Пирши шевеци бичо! Вашу маму!

Все слетелись к столику. Официанты, повара, кассиры дежурный сержант милиции. Ваня подбежал, Гриша и Олежка. Все стали грузина уговаривать никого не резать.  Потому, что для каждого из присутствующих Сакартвелло -Грузия это всё равно что вторая мама, а купаты — лучшая еда в мире и на других планетах. Что все бы переехали жить в любую саклю в горах, но для жизни в Грузии не у кого не хватит денег. Потому, что грузины- самые богатые и трудолюбивые люди в мире.

И наступила благодать. Усатые генацвале  размякли от комплиментов и всех стали поить чачей. Через полтора часа всё было кончено.И команда Червонного, и дурачки Бронштейна, успевшие к перепалке, пели хором «Сулико», танцевали на пальцах с ножами в зубах и громко кричали: «Дзалиан момцонс! Всё прекрасно!»

Потом грузины ушли, но деловой разговор вести было некому. Чача победила со счётом 10 : 0 в пользу мира, дружбы народов и отшибла у всех без исключения навык членораздельно изъясняться. Из последних сил Бронштейн сказал, что коммунизм он лично тоже будет строить с новыми друзьями, а финансовые вопросы обсуждать придется завтра. Но уже в ресторане Пекин.

Как разошлись — не запомнил никто. Как добрались до гостиницы в Сокольниках догадался один Ваня. Но никому не сказал. Всё равно никто бы его не понял.

Он завалился в кровать одетый и радостный. Дело срасталось. Спел Иван тихонько любимую песенку  «А у негритянки всюду волосы кудрявы» и отрубился на какой — то высокой и красивой ноте. И снились ему друзья. Лизавета Вторая, Гриша Лаптев и Баба Яга Тэтчер. Ну, само — собой деньги. Миллиарды, упакованные в огромные кожаные чемоданы. Они ехали в двух вагонах — теплушках прямым ходом в Зарайск.  Сопровождали их лучшие силы КГБ. И приятнее сна просто быть не могло ни у одного живого существа на планете.

Утром все проснулись поздно. Часов в десять. Головы и дураков и умного секретаря обкома трещали одинаково, причём так громко, что звук, похожий на рвущуюся сильными руками мешковину, уловила буфетчица. Компаньоны трусцой прибежали на этаж выше в точку общепита с целью ликвидации похмелья без закуски, которая могла бы оздоровлению помешать.

— Вам по двести» столичной?»- заткнув уши, чтобы не слышать треска, жалостливо пробормотала буфетчица.- Бутерброды не предлагаю. Не полезут они.

Выпили мужики, отдышались, повторили по той же дозе и закурили. Стало так легко, вроде как головы кто- то снял на время, постирал их, прополоскал, погладил и надул в каждый рот по литру чистейшей смеси из кислородной дыхательной подушки.

— Пойду я пока прогуляюсь. В Третьяковку. Потом  в Пушкинский музей, да в музей Революции. Если выстою очередь — навещу Владимира Ильича. Давно не виделись. Потом вернусь и в Сокольниках в тире постреляю по зайцам и медведям.- Червонный — Золотов поправил орошенные вчера соусом «сацебели» галстук, голубую рубаху, лацканы пиджака, после чего, довольный, уверенной поступью убыл.

— Я тоже пойду.- Сказал Гриша. — Давно мечтал увидеть Казанский вокзал.

Ваня решил  никуда не бегать, а поиграть с Олежкой в  «дурака» на щелбаны. До заседания в ресторане Пекин было ещё шесть часов. А встреча предстояла главная. Финансовый вопрос на ней будет утрясаться. Значит на неё надо прийти свежим как парное молоко только что подоенной коровы.

Часа через два с поста администратора в номер позвонила дежурная и без эмоций рассказала, что постоялец из двадцать шестого номера Лаптев Григорий находится в отделении милиции Казанского вокзала и милиционеры приказали прибыть представителям его группы ученых- орнитологов из Казахстана для беседы.

— Он, бляха, или на перрон плюнул мимо урны.- Предположил Ваня.- Или мелом написал на стенке «здесь был Гриша Лаптев» Мел я у него в сумке видел. Грызет его понемногу. Говорит — кости укрепляет.

— Ну, оно хорошо, если так.- Озаботился Олежка. — Но чую я, что похлеще влип Гриня.

Приехали. И точно. За час осмотра любимого вокзала Гриша, который не воровал уже вторую неделю, слетел с катушек и снял с граждан семь штук часов. золотых цепочек отцепил с дамских шеек десяток да ко всему спёр три красивых пухлых чемодана. В одном из них милиция нашла свёрток с тремя тысячами рублей.

— Вы кто будете учёному?- Козырнул старший сержант.

— Я заместитель начальника группы.- Представился Иван.

— А орнитологи — это кто? — милиционер достал лист и взял ручку. Протокол писать.

— Это учёные академии наук при ЦК КПСС. Кандидаты наук по стратегии и тактике глобального контроля за работой милиции, военных и пожарников.- Ваня сделал ответственное и строгое лицо.- Имеем все международные права для любых действий.

Он протянул свою справку «вездеход».

-Такая же и у него.

Сержант долго вникал в глубокий смысл документа, но до конечной глубины добраться не смог и бумагу вернул.

— А чего это королева Англии расписалась? Дружите с капиталистами?- Посуровел милиционер.

— Нет — Вступил в беседу Олежка.- Это же международная организация орнитологов. Королева в ней — председатель.

— Вот видите, товарищ сержант, ваше служебное отделение выше всяческих похвал. Оперативно, чётко, умело и грамотно вы обезвредили преступника. Вокзального вора. А его роль успешно и натурально сыграл наш учёный специально, чтобы выяснить состояние боеготовности и уровня защиты мирных граждан пассажиров. Это мы непременно отметим в большом докладе на международной конференции орнитологов в Париже 16 ноября. Как ваша фамилия. Сержант?

— Пухов Василий!- Отдал честь милиционер.- Но поймали его Егоркин и Самарский, младшие сержанты.

Олежка достал блокнот и фамилии записал.

— Все будете отмечены. И в целом отделение вокзала во главе с…

— Майором Игнатюком Сергей Сергеичем.- Выкрикнул обалдевший сержант.

Олежка записал.

— Хозяев  вещей нашли?- Строго спросил Иван.- Пусть они письменно изложат благодарность вам и нашей группе учёных. Вечером зайду. Заберу.

Ещё раз спасибо за службу. А мы пошли докладывать начальству о вашей высшей степени готовности даже к ограблению века.

— Служим Советскому Союзу!- выкрикнул сержант.

— Вот так надо служить!- показал пальцем на сержанта Ваня. — Пошли дальше. На Белорусский. Только вы ни- ни! Не предупреждайте. А то они лучше вас могут оказаться. Идём, Григорий.

Отошли подальше, завернули в какой то переулок, где Гриша Лаптев поимел две порции разнообразных и увесистых оплеух и пинков под зад.

— Ещё один такой финт, и ты снова простой дебил в зарайском дурдоме, а не строитель коммунизма. — Погрозил ему кулаком Иван.- Сдержаться, бляха, он не может. Тут миллиарды корячатся для нашего дела. И нам обломится не слабо. А ты мелочёвку тыришь! Дебил, он и есть дебил.Червонному- ни звука про это подвиг Лаптева. Поняли?

В гостинице, в номере 26 сидела Баба Яга. Ступу с метлой приткнула к углу шкафа.

— Вот всё это, Ванёк, конечно блажь дурачка вашего. Я тебе и помогла его выдернуть из мусорни. Но за дисциплиной следить надо. Теперь главное. Сегодня я открыла в Зарайске филиал фонда Мира. Открыла на него счёт в швейцарском банке. Там где и центрального  Фонда счёт. Деньги фонда мира никто проверять не будет. В филиале как и в Советском центральном фонде — свой банк маленький. То есть сам себе и посылаешь из Швейцарии. Или куда хочешь. Наличными можно  помощь оказывать. И, повторяю, ни перед кем не отчитываешься. Очень особенная контора- этот фонд Мира. По заявке отправляешь сколько хочешь куда тебе надо. Абрамыч, поясню тебе, Иван, мой старый друг. С войны ещё. Чёрт ещё тот! Он сегодня будет просить у тебя пятьдесят процентов благодарности от каждой своей большой подачки Себе лично. У него во всех почти странах счета свои в банках. Но ты упрись бараном. Жирно, мол. Или двадцать пять, или тогда мы пошли. Может, скажи, кто ещё придумает коммунизм строить. Жди дурачков. Так и скажи. А он покочевряжится и согласится. Тогда он тебе и давать будет побольше, чтобы в двадцать пять его процентов покрупнее суммы вмещались.

Ну, так всё и получилось как Баба Тэтчер сказала.

Вернулись мужики в Зарайск. Червонного встретили подчиненные на  «волге». И он пошел  областью править. Социалистическое хозяйство от развала спасать.

— А вы, мужички, езжайте в «Свет зари коммунизма». — приказал он.- Денег надо- звоните мне. Товары разные, ну всё, что в голову взбредёт — тоже заказывайте. А я засылать буду. И, главное стройте заводы, фабрики, места отдыха и развлечений. Короче всё подряд. Там уже почти готовый коммунизм. Мне уже доложили  Чисто. Уютно. Председатель в белой рубахе трезвый ходит. С народом общается. Все почти назад вернулись. И городские едут. Из других деревень тоже. Да всё быстро так само собой сделалось! Надо же! И не пойму как.

— Ладно, мы поехали. Посмотрим. Порадуемся.- Махнул рукой Иван.- Покумекаем — что ещё ускорить, чтобы через неделю коммунизм уже был во всём своём величии!

Он один пока знал кто там, в колхозе, волшебные чудеса чудит. Но не говорил пока никому. Потому, что все должны знать, что светлое будущее создано светлыми головами трудящихся, а не Бабой Ягой с чертями. Хорошо бы тайну эту навсегда сохранить. Очень уж жаль губить наивную веру народа  в могущество социализма.

— Верно рассудил, Ванёк.- Сказала висевшая у него над головой Баба Тэтчер Яга. — На фига народу знать что мы сила — то, конечно, нечистая, но в душе к людям добрая.

Поблагодарил её Иван за скорую помощь да и пошел разглядывать — каков он есть в натуре — коммунизм. И верилось ему, что он к хорошему делу руку приложил, и не верилось. Наверное — это правильно. Ни в чем не сомневаются только конченные дураки. А Иван — дурак, это, если сказки перечитать, поумнее многих умников Дурак. Улыбнулся Ваня и прошел мимо стенда придорожного с красивыми буквами — «первое в мире коммунистическое село « Свет зари».

—  «А у негритянки всюду волосы кудрявы» — просвистел он фразу из любимой песни, обалдев от увиденного за километр чудо — города, напоминающего фотографию из книжки про  неизбежное загнивание капитализма

 

Глава четырнадцатая

Гладко было на бумаге

— Ё-моё! — ласково восхитился Иван метров за сто, оставшихся до деревни, где уже расцвёл коммунизм, Он занёс для очередного шага ногу, но она не слушалась хозяина и зависла над мраморной плиткой. За красивым резным забором, окружившим бывшую грязную, заваленную отходами околицу, землю покрыл слой мрамора вперемежку с клумбами. Из них радостно торчали, кивая разноцветными головками, цветы. Ваня таких и не видел никогда. Клумб нарыли уйму. Длинных, круглых, квадратных и в форме пятиконечной звезды. Цветы в ней, естественно, процветали пурпурные. Мраморные дорожки веером раскрывались на сто восемьдесят градусов. Выбирай ту, которая к дому приведёт, и  скользи аккуратно, не спеша. По мрамору ускоряться — рухнешь непременно. Его и уложили специально. Чтобы население куда бы ни спешило, но только красивым прогулочным шагом. Хотя куда спешить при коммунизме?

Неожиданно из-за клумбы с высокими весёлыми оранжевыми крупноголовыми цветками вынырнул такой же весёлый, гладкий и в меру толстенький мужичок при белой рубахе с красным галстуком, в кремовых шелковых штанах и желтых сандалиях, надетых на голубые носки.

— Ванька, сволочь! — радостно, будто «волгу» выиграл в лотерею ДОСААФ, завопил мужичок. И только по голосу Иван обнаружил в наряженном как для культпохода в театр гражданине председателя бывшего колхоза «Ни свет, ни заря» Фиглярского Николая Степановича. — Ванька, гадость ты моя родненькая!

Дай я тебя обниму усиленно и поцелую золотую руку твою! То, что ты сделал с моим грёбаным колхозом — подвиг! Тебе надо дать золотую звезду Героя, чего я не в силах произвести. И обязательно самый лучший дом в колхозе, что для меня  дерьмо-вопрос! Три этажа, Ванёк, два бассейна с баней, машина «мерседес» под окнами, и перед  воротами дома твоего следует отлить из золота памятник тебе в три твоих роста! И то этого мало! Ещё придумаю! Ты ж с изнанки жизнь народную вывернул на лицо прекрасное, счастьем облил нас всех как дождём урожайным. Или даже елеем оливковым импортным. Ведь несравненно стало жить на свете белом! А почитай ещё месяц назад каждый колхозник наш с бодуна добровольно мечтал жизнь прервать свою убогую. Пивом до смерти отравиться или  шницелем в столовой. И каждый собирался повеситься на берёзе в лесочке. Но все, знаешь же, пили пиво бочками и до леса дойти сил не имели. Только до нужника во дворе церкви. Тьфу, погань была, а не жизнь. Существование одно. Дай  я тебя…

— Ты вообще в себе, сын Степана? —  Ваня поздоровался с председателем за руку.- Трезвый, а такую ересь молотишь. Я тебе жена — обниматься с тобой? Давай, веди в город. Это же город теперь?

Фиглярский истерически и исступлённо стал трясти головой вверх-вниз.

— А я тогда кто? Председатель горисполкома теперь?

— Забудь эти ваши дурацкие названия, ошмётки социализма. При коммунизме нет чинов. Все равны. Теперь все сами управляющие всем. Всё общее. Деньги мы у вас отменили. А ты теперь просто — равноправный лидер нового строя, — Иван  погладил Степаныча по спине. — У блатных этот чин называется «смотрящий». Вот и ты будешь смотрящим. Надо брать даже из нехорошего дела вроде блатняка — полезное. Оно там тоже есть.

— А ничего, мне нравится, — обрадовался председатель. — Вроде бы как город наш — корабль, а я вперёд смотрю. В еще более светлое будущее. Туда мы плывём  всей оравой.

— Ну, всё, — сказал Иван. — Хочу посмотреть, с людьми поболтать о новой жизни, чтобы потом Червонному-Золотову доклад сделать. Он у нас теперь ещё и равноправный лидер коммунизма в области. Тож смотрящий вперёд. Но подальше тебя маленько.

И они вошли в город-сад. Похожий внешне на рай, нарисованный для музеев и галерей многими большими и даже великими художниками.

Улицы утопали в зелени высоких деревьев, увитых тонкими лианами, несущими по стволу к небу свои красивые цветы. Дома появились, как с неба свалились, — разные. Побольше и поменьше, высокие и небольшие. Нашлись места для скверов, аккуратных прудов с утками и лебедями. В них плескались дети, взрослые и рыба. Она выпрыгивала из тёплой воды и, переворачиваясь, отбрасывала в стороны лучи солнечные, натыкающиеся на серебристую чешую. Маленькие и большие площади из мрамора и клумб цветочных лежали перед удивительно красивыми общественными домами.   Прошли Иван с бывшим председателем шесть таких площадей, в конце которых стояли то библиотека, то Дворец новобрачных или концертный зал, а то и художественный музей. Или огромный магазин, где на разных этажах было все. Бесплатно и с доставкой на дом.

— Чего пивной ни одной нет? — усмехнулся Ваня, вспомнив колхоз годичной давности, от которого кислятиной при хорошем ветре несло до соседних деревень за пять-десять километров. Народ от них даже с вилами приходил толпой. До того противный  вкус имел их воздух. Правда, постращали, но на вилы не насадили никого.

— Так, не поверишь Ваня, даже кто тут жил и вернулся, пьют исключительно ром кубинский и ликёры всякие. Ну, коньячок иногда. А в магазинах даже жигулёвского в бутылках не бывает, — Фиглярский  сделал шаг в сторону и понюхал алую розу возле порога консерватории. Из открытых её окон вылетали по одиночке и в связках приятные ноты, рождённые саксофонами, гобоями, арфами и фортепиано.

— Охренеть! — заключил Иван, обозначив этим ёмким словом глубоко проникшее в его тело и душу удовольствие. — Теперь ты шкандыбай в свой дом коммунистического регулирования социальной гармонии, а я пойду по домам. С людьми надо потрындеть. Может не хватает кому чего. Мы ж пока только начали. Могли не всё обмозговать. А опыт-то перенять не у кого, бляха! Но первыми быть всё одно — приятственно.

— У нас, Вань, приезжих много. Учти это, — председатель даже голову помял руками. Ответственность и трудность лидерства отобразил. — Попёрли аж из самого Зарайска. Про окружные деревни вообще молчу. Как мухи на мёд — наклеились на коммунизм. Ну, житуха-то — сравнивать не с чем. В раю, видать, не хуже. Но оттуда не приходит никто. Не расскажет, блин.

Собрался Ванёк позвонить в дверь двухэтажки без забора, с качелями и каруселями во дворе, с бассейном, окруженном клумбами с гладиолусами и розами промеж них. Искал звонок даже возле порога. Не нашел. Тут хозяин сам дверь открыл.

— Из города? — оригинально поздоровался он. — С проверкой? А чего будем проверять?

— Замок дверной где? — провёл Иван ладонью по гладкой двери из клёна. Тоже вроде поздоровался.

— А на кой  он нам, замок? Да и звонок, – руку мужик протянул-таки. — Николай я. Из Буденовки. Комбайнер. Воров у нас нету. Чего воровать, если оно у любого-каждого и так есть? А нету пока — так иди да возьми в магазине, сколько влезет. Платить не надо. Ну, чего тут стоим? Пошли в дом.

Ходить по комнатам и коридорам было не то, чтоб сложно, а опасно даже. Всюду висело, лежало, стояло и стелилось такое разнообразие  великое многочисленного всего, что вообще где-то кто-то выпускает.

— А спите где? — Иван притих. Вроде бы даже испугался за хозяина. Тут или само на тебя рухнет что-то, или ты лично воткнёшься в предмет и перейдёшь на инвалидность. — А семь люстр в одной комнате тебе на кой пёс? Или вот три фортепиано на фига? Каждому члену семьи?

— Мы пока без детей. Только планируем. Но надо побольше набрать. Чтобы детям хватило, внукам, правнукам.

— Так где спите с женой? — переспросил Ваня, потому как кровати не было. Стояли три дивана в нижней комнате и четыре — в верхней. Но доступ к ним был перекрыт велосипедами, шкафами, этажерками, телевизорами и холодильниками. А одна из пяти стиральных машин стояла прямо на диване.

— А вон там, — Николай присел и пальцем показал под один из столов, куда в принципе можно было проползти по узкой дорожке, оставшейся после раздвинутых до упора радиол, магнитофонов, набора охотничьих сапог и рыболовных свёрнутых сетей. — Я туда протащил два матраца, подушки и одеяло на двоих. Дня два тащил. Путь пробивал.

— А на хрена вам всего столько? — Ваня выковырнул из массы предметов накачанный мяч футбольный.

— Так по потребностям же! —  обрадовался Николай. — Коммунизм же. У меня выше потребности, но к домику надо пристройку делать. Сам не умею. А строителей нет у нас.

— Как это? — Ваня искренне удивился. — В любой деревне всегда полно было.

— Э-э! — поднял вверх указательный палец хозяин. — Они там строили, но не по любви к строительству. Знаю таких здесь. Строили раньше, чтобы деньги заработать. А один всю жизнь мечтал астрономом быть и он способности к этому имеет, и желание. Сидит днём и ночью с телескопом. Записывает что-то. В Москву хочет ехать. Открытие он сделал. У неба, говорит, конец есть. Все заблуждались до него. Считали, что нет ему предела. А он нашел. Горизонтом назвал он этот конец. Рукопись написал. Так и называется:  «Конец неба — горизонт».  Надеется звание доктора наук получить.

Другой строитель в душе — последователь Менделеева. Слышал про такого? Периодическую систему элементов химических придумал. Так Вовка Крупенников нашел там сорок ошибок. И сейчас её переделывает. Молоток! Любимое, то есть, у него это дело — химия. Могу про всех то же самое рассказать. Да чего повторяться?

— Да, бляха, — почесал Иван затылок.- Закавыка тут. Это мы, организаторы, обсудим на собрании.

— А чего зря башку забивать придумками своими на собраниях. Вон бери книжки про коммунизм и читай по слогам. Там всё чётко. Вот книжка, — он подтянулся за край шкафа, потом забросил на него ногу и рукой достиг вершины горы, слепленной из шмоток, абажуров, ботинок и шести книжек на самом пике горы. — Вот она. Называется «Краткое изложение идей коммунизма. Сборник статей». Открываем и читаем: «Коммунизм — это состояние общества, когда каждый человек может трудиться там, где ему хочется и заниматься тем, что ему больше всего на свете нравится и к чему лежит его душа. При этом люди, которые занимаются тем, что доставляет им большое удовольствие и интерес, максимально вкладываются в развитие общества вокруг, делают так, чтобы хорошо жить было не только им, но и всему человечеству. При наступлении коммунизма каждый человек, делающий свой вклад по мере своего интереса, желания, сил и возможностей, получает от общества и удовлетворение своих потребностей. То есть художник получит кисточки и мольберт, писатель — стол и бумагу с промокашкой, ракетчик — возможность построить космический корабль, уносящий человека в далекий космос. Ну и, разумеется, каждый член коммунистического общества должен быть обеспечен вещами, необходимыми для жизни — здоровым питанием, одеждой, жильем и так далее». Толково всё тут раскудрячено. Дурак поймёт. Но мы-то нормальные, не тюкнутые по башке. По семь классов отучились, — Николай пошлёпал книжкой о косяк. Пыль сбил. — Я могу трудиться только там, где мне хочется, верно? К чему душа расположена, да? И этим приносить пользу коммунизму. Но я не люблю работать на комбайне. Работал из-за зарплаты хорошей. А вы деньги отменили. Тю-тю!  Нет зарплат больше. На хрена потеть на нелюбимой работе против нужды, а?  У меня душа моя лежит к резьбе по дереву. Наличники резать, шахматы, трубки. Вот этими руками. А всё есть уже у всех. Наличники отменили. Все дома одинаковые. Шахмат кругом — завались. Трубок тоже. И чего мне делать? Вот коплю всё, что твой глаз тут разглядел, на будущее. К этому тоже лежит душа. Коллекционер я в душе. И сердце радуется. И жена, блин.

Попрощались. Разошлись. Пошел Иван через дорогу в другой дом.

— Вот как радостно зажил человек, — выдохнул он облегченно. — Всё есть. Даже с перебором. И на нелюбимом комбайне душу маять больше не надо. Живи, приноси пользу народу талантами своими, клепай руками золотыми и раздавай всем. Правда, шахмат, похоже, навалом у всех. Трубка — это тоже на любителя. Но найдёт на него озарение и станет Коля вырезать для народа деревянные скульптуры всех жителей поголовно. Хоть дома их ставь, хоть во дворе. А всё людям в радость и государству польза. Правительству уже не надо думать о том, как каждому гражданину сделать и подарить его собственный памятник. Николай всё за государство сделает… Нет, мудрая всё же штука — коммунизм.

И он вошел в следующую незапертую дверь.

— Проверяющий из города! — крикнул Ваня. — Пришел выслушать ваши слова признания коммунистическому строю.

Его уже не удивило то, что дальше порога ногу уже не двинешь. Пустого пространства от пола до потолка не просматривалось.

— Привет, проверяющий, — отозвались из глубин предметов быта мужской и женский голоса. — Хорошо живём. Спасибо коммунизму и его руководству! Только вы там забыли в наш прекрасный город завезти водолазные костюмы. Мы с женой очень любим под водой собирать ракушки и водоросли. В ракушках жемчуг бывает, а водоросли можем дарить государству и нашим горожанам. Они сушеные помогают от запоров. Огромная поддержка государственной медицине. А у нас в городе пять прудов и кусок Красного моря. Но вот нырять не в чем. Недоработка ваша. При коммунизме у всех должно быть всё.

— А вы по специальности кем работали и где? — крикнул Иван в толщу вещей.

— В Зарайске, — доложил мужик. — Оттуда мы. Я хлеб развозил на ГаЗоне с будкой. Ненавижу эту гадскую пахоту. В пять встаёшь, до двенадцати крутишься по городу. А с трёх до шести по второму кругу. Поддоны с хлебом сам таскал. Одуреть. Вечером ужинаю — ложка выпадает. Силы кончаются.

— А я на швейной фабрике вкалывала. Десять лет. Одурела вкрай! — крикнула его жена.

— Так там же механизмы одни. От чего уставать и дуреть? — усмехнулся Ваня.

— Ага, как же! — от женщины, пронзив массу предметов, упиравшихся от пола в потолок, до Ивана долетела струя эмоциональной ненависти швеи к её прошлой работе. — Вы попробуйте все десять лет на конвейере одну единственную декоративную строчку прошивать на штанах. Прямо на гульфике!

Прикинул Ваня и его передёрнуло.

— Другие есть просьбы, претензии? — спросил он и сделал шаг назад. — А то мне ещё ходить да ходить по домам.

— Нет. Всё прекрасно. Вот научимся из дома выбираться, тогда до самой его глубины полюбим коммунизм, — крикнул мужик.

— Так вы хоть пробуйте, — Ване стало смешно.

— Как пробовать, когда каждый день нам откуда-то всё несут и несут. Закидывают в окна, на чердак. И говорят, что отказываться нельзя. Коммунизм. Каждому по потребностям. От каждого по желанию и способностям, — женщина заплакала. — Так никто, блин, про потребности и не спрашивает. Прут всё подряд. Кроме водолазных костюмов. А мы с их помощью, костюмов этих, хотим пользу дать государству. Способности и желание есть!

Иван уже шел по мраморной дорожке к выходу из города. Радость куда-то пропала. Розы почти не пахли. Птицы только, заметил он, облетали деревья городские сторонкой. Не знакомые им были деревья. Наверное, поэтому.

— Что-то не так в нашей высшей ступени  развития вывернулось, — думал он тускло. — Или мало чего-то. Или много, наоборот.

Не спеша, пытаясь как-то соединить рваные и противоречивые впечатления, шел он с докладом к Червонному-Золотову, управляющему коммунизмом, победившем в отдельно взятом колхозе.

 

Глава пятнадцатая

Мертвая петля

В храме-дурдоме имени Василия Блаженного, купца Садчикова, ныне гражданина Швейцарии, тяжелая как шкаф дубовая входная  дверь вдруг стала открываться легко. Ещё вчера шнырявший туда-сюда контингент диспансера не успевал проскользнуть в узкую щель, которая неохотно образовывалась от тяги или толчка, и получал лёгкие телесные повреждения. А сегодня Ваня двумя пальцами потянул ручку и она  распахнулась. За спиной Ивана на крыльце стоял главный санитар дурдома, списанный на сушу мурманский подводник Дмитрич, вернувшийся на родину, и радостно наблюдал за ходоками. На лодке он был ремонтником двигателя, поэтому придумал с похмелья гнетущего поставить к двери  моторчик снаружи. С двумя тросиками и реле. Нажимает желающий выйти пальцем на дверь, реле замыкается, моторчик на крыльце крутится и тросик тянет дубовую тяжесть. С улицы вход облегчался так же. Потянул ручку, реле замкнулось, мотор потянул дверь на себя. Хорошо стало лжепсихам.

Дмитрич стоял возле мотора третий день и доводил по мелочам устройство до совершенства. Он был горд собой, что уже нарисовалось на лице, но мастер пытался глубокое удовлетворение собой скрыть и тщательно корчил всякие  рожи, показывающие на мгновение его полное равнодушие к сотворённому. Ну, мол, сделал, да и сделал. Ничего особого. Руки-то не из задницы выросли.

Псевдопсихи стали бегать во двор чаще, гуляли от нужника до калитки под сенью берёз и тополей дворовых. Наслаждались.

— Ну, ты, Дмитрич, Кулибин! — похвалил подводника Иван. — Ещё вентиляторы поставь по всему храму. Дышать-то нечем. Сыро. Народ если и не свихнется головами по правде, то соплями всю святую обитель загадит однозначно. А это же в первую очередь храм. Потом уже диспансер. Неприлично получится.

Дмитрич кивнул и пожал Ване руку.

— Ты к протоиерею Симеону или к главврачу Афанасию, что, собственно, один хрен?!  Он в трёх лицах единый и неделимый.

— Что, и третье есть? — Ваня остановился. — Не ведаю. Просвети дурака.

— Он теперь ещё заведующий отделом в обкоме у Червонного по антирелигиозной пропаганде. Симеон-то наш всю религию знает. Библию наизусть нам на ночь рассказывает частями. То есть ему врать населению всякие атеистические прибаутки легко, как мне стакан водяры одним глотком выжрать.

— Так Господь же его накажет-покарает, — Иван натурально испугался. — А нового пришлют, так пёс его знает — кого. А этот и храмом управляет и дурдомом.

Дмитрич успокоил Ваню. По плечу погладил.

— Не боись. Афанасий наш, Симеон, сказал, что Господь его уже покарал от души. И всех верующих. Напустил на всех зверя, которого зовут — социализм. А социализм церковь с верой и религию вместе с нашим протоиереем Симеоном каблуком в пыль растёр. Считай, расстрелял его боженька, настоятеля храма нашего.

А два раза не расстреливают по уставу, — сказал Афанасий. Один раз покарал,  значит, можно дальше вольно жить. Он теперича и психиатр, и глава храма, и атеистом понарошку прикинулся. И ничего. Так же молится и нас, доходяг, на жизнь праведную, православную наставляет. Душу лечит как священник и главврач. Ничего! Утёрся Господь и не трогает его боле. Понял свою ошибку, значит. Вот наш протоиерей и мечется теперь. Вечерами атеистические лекции везде читает, с утра нас молитвами как елеем поливает, а днём врачует. Душу наизнанку выворачивает. По-церковному методу, похоже. Молодец. Потом мы сами молимся и теми молитвами  духовность свою развиваем. Нет, грех жаловаться. Мудрый настоятель и главврач  наш Симеон-Афанасий.

— Он сейчас где? Посоветоваться надо, — Ваня уже шагнул в храм.

— Вот сейчас он как раз у Червонного-Золотова. Он секретарю новую лекцию понёс на утверждение, — Дмитрич легонько поправил тросик на моторчике.

— А! Ну, тогда я побёг к ним. Две головы хорошо, а третья не помешает, — Ванёк спрыгнул с крыльца и понёсся в обком. Пока бежал, Баба Яга объявилась. Рядом полетела, цепляя метлой тротуар. Пыль сзади висела как от табуна коров. Прохожие очень удивлялись. Для народа  Иван один бежал. Ягу-то люди не могли видеть.

— Я, Ванька, отдельно с тобой потом потолкую, — мрачно сказала Маргарет. — Вы маленько скособочили постановление коммунизма в колхозе. Выправлять надо. Но к Золотову в кабинет я не полечу. Там угодник Божий Симеон торчит. А я с этими подхалимами рядом висеть не желаю. Шкуры они продажные. Скажи только, что надо всех проверить точно на потребности и желания со способностями. Надо же делать что-то  полезное. Списки составить следует. Упорядочить и контролировать потом потребности и желание  работать. А то бардак получился хуже, чем у нас шабаш на Лысой горе.

— Я в парк потом пойду. На нашу скамеечку, — сказал торопливо Иван. — С ними потолкую и прибегу.

И он исчез за красивой обкомовской дверью да через пять секунд уже в кабинете стоял. Обнялись, поручкались.

— А чего морда твоя, Ванька, кисловатая, как трёхдневное молоко? — удивился секретарь.

— Да, — подтвердил протоиерей. — Сошел ты с лица, Иван. Как вроде нечистая сила тебя мяла-трепала.

— А потому как криво-косо коммунизм лепим в «Свете зари», — Ваня сел. Отдышался. — Бронштейн из Фонда Мира денег много шлёт в наш филиал?

— Бухгалтеры считать и оформлять правильно не успевают. Шесть тёток-волшебниц бухучета на последнем дыхании пашут. Двое уже в обморок падали. — Червонный-Золотов закурил в открытое окно. — Мы же ему двадцать пять процентов в Швейцарию загоняем помимо работы на коммунизм. У него там вроде как Фонд помощи борцам с апартеидом. За равноправие негров в США, да вообще везде на планете. Счёт лично на него оформлен. То есть тут всё нормально. Он и гонит нам миллионы эти в невероятных количествах, чтобы себе суммы огромные возвращать. Сволочь ещё та. Всю страну ободрал до нитки. Как это получается у него — никак не допру!

— А что не так, Иван? — удивился священник.- Вроде с большим успехом всё идёт! Народ в колхозе завален добром по уши. Бесплатно. Скоро надо на весь Зарайск сеть коммунизма накидывать. Денег — ого-го сколько! Храм верующим новый поставишь. Диспансер пятиэтажный отдельно. Чтобы все жили по одному в комнате. Хорошие люди. Психов натуральных так и нет пока. Давай, Ваня, чего ты скривился?

— Я вот себе как руководитель и лидер коммунистического общества пока не беру по потребностям. Хотя имею право, да? — секретарь выплюнул окурок в окно так виртуозно, что он, покрутившись в воздухе вроде семян клёна, бумерангом влетел обратно. Максим Ильич отловил его как вратарь Лев Яшин, который всегда берёт «мёртвые» мячи. И затушил в пепельнице. — А они у меня — во какие, потребности!

Он поднял мизинец и перекрыл  другой рукой его половину.

— Жила бы страна родная. И нету других забот, — Максим Ильич к сердцу руку прижал. — Это главное. Машина «волга» социалистическая, казённая. Но есть же! И мне достаточно. Квартира казённая, дача, мебель шикарная, но тоже не моя. Снимут меня — всё сдать надо по описи в реестре. Отсюда что вытекает? Что из собственности у меня есть жена и, к сожалению, умный сын. Закончит свой пединститут и будет учить сельских придурков истории КПСС километров за двести от города.

— Ну так отчего не взял ни фига до сих пор, Ильич, по скромной потребности своей? Ты лидер коммунистического строя в отдельно взятом регионе. Тебе положено по твоей потребности, —  Иван скучно зевнул. Потому что хитрил секретарь явно. — Ни хрена ты пока не поимел от коммунизма. А отдаёшь ему увлеченно и по желанию много. Фонд Мира подкосил вон на сотни миллионов. Это уже не хухры-мухры, а мастерство и героизм.

— Бронштейна ты обломал, — улыбнулся Червонный. — Ну, мне приписываешь — так ладно. Никто всё одно ведь не поверит, что это всё нечистая сила провернула. И наш филиал с банком, который кто-то проверять не велел, она  же идеально охраняет. Не проверяют ведь!

— Не, мы из него его потребностей не выдернем, — шепнул на ухо отцу Симеону Ванька. — надо звать его помощника по изготовлению мудрых мыслей. Профессора Карданского-Витте. Он в 1933 году учебник по географии написал. А к старости начудил чего-то в ЦК и его недавно тихо эвакуировали в Зарайск. Сейчас спился на должности вахтёра пивзавода. Ум потерял. Но мудрость приобрёл. Бывает такое, бляха.

— Вы этого деда-профессора позовите сюда, — посоветовал Иван секретарю. — Он мудро скажет вам какие у вас потребности и не менее мудро намекнёт как нам в колхозе выпрямить коммунизм скосодрюченный. Там народ из домов выйти не может, не продирается через завалы добра всякого. Его несут беспрерывно, никого не спрашивая. Люди сперва радовались, а теперь воют. Не надо им столько. Особенно того, в чем и потребности нет. Через это никто любимым делом заняться не может и Родине пользу принести. А как? Из дома не выберешься, а в доме руки расставить невозможно. Всё пространство забито. Я только что из таких коммунистических домов приехал.

Через полчаса два обкомовских инструктора притащили на себе профессора. С вахты забрали. Географ ещё мог смотреть и говорить. Стоять — не получалось.

— Григорий Михалыч! — торжественно обратился к вахтёру первый секретарь. — Нужна мудрая мысль. Даже две. Первая: что мне брать как лидеру коммунизма в областном колхозе по потребности? Вторая: как избавить народ в колхозе коммунистическом от лишнего?  Ему, народу, затолкали в хаты под самый потолок вообще всё, что промышленность выпускает, хоть потребности у народа к лишнему не имелось.

— Коньяка дашь? — выговорил профессор отчётливо. — Организм с пивом в крупной ссоре сейчас.

— Пей,- Золотов налил полный хрустальный стакан.

Минуты через три профессор стал хорош лицом и осанкой. Правда, инструкторы держали его под локти. Стоять он попытался, но ничего не вышло.

— Денег много берёте из Москвы? — спросил профессор.

— Очень, — осторожно сказал Иван.

— Ну, если «очень», значит мало берёте. Надо задействовать дополнительные источники финансов и коммунизм поставить в областном центре. В Зарайске.

Часть ненужного из колхоза заберите. От чего народ сам откажется. А если  потом понадобится — обратно привезёте. Но только если понадобится! Составьте списки по каждому дому. Выясните потребности. И, несмотря на коммунизм, лишнего не давайте. От лишнего дуреют люди, — профессор пальцами изобразил необходимость во втором стакане коньяка. Червонный налил. — Из новых и старого источника финансовых потоков ставьте коммунизм в Зарайске. Новые отдельные дома, хорошие дороги, сады, пруды, театры, кино, побольше аптек, библиотек, Домов культуры и магазинов самых разных. Там должно быть всё, что любой может взять по потребности. Сам. Никому ничего не надо возить и носить. Построить штук пятьдесят разных заводов, комбинатов,  фабрик и цехов. Потом собирать людей в клубах на коммунистические собрания и вдалбливать каждому пока оно не вдолбится, какое у него, каждого, любимое дело, которое он с огромным желанием будет делать на том заводе, какой ему назовут. Колхоз «Свет Зари» будет копировать областной центр. Откройте там здоровенный магазин, чтобы человек брал там по потребности бесплатно только то, что надо. И пусть назначенный лидером коммунистический наблюдатель каждого спрашивает: не хапает ли гражданин лишнего, в чём потребности нет? Порядок должен быть! За колхозом этим, ясный день, потянутся остальные хозяйства и через полгода коммунизм победит во всей области. Впервые в СССР и в Мире.

Но! Но всё насчёт меры в потребностях, начет своей пользы Родине и желания трудиться от души для неё родимой, надо внушать и только внушать! Чтоб человек сам поверил, что вот тут его призвание, что сюда именно зовет его любовь к полезному труду. Иначе все залягут на диваны и будут кайфовать среди домашнего изобилия перед телевизором.

— А контролировать народ как? — усмехнулся главврач Афанасий Ухтомский. —

Жандармерию воскрешать из прошлого? Лишние потребности отсекать? Любимую работу каждому за него придумывать?

— Проще некуда, — профессор окосел от коньяка и минут десять нёс полную ахинею. Пока секретарь не полил его сверху холодной водой из графина. -Создайте из своих людей «Комитет коммунистической справедливости». Понятие это широкое и глубокое. Справедливое распределение по потребностям и справедливое направление граждан на любимую работу. Кто не подчиняется — суйте его обратно в социализм. В Челябинск, Свердловск, да по деревням вокруг них. У комитета справедливости будут права ликвидированных КГБ, МВД, профсоюзов и обкома. Так через месяц все приползут обратно в слезах и мольбах приютить у себя на основе коммунистической справедливости.

— Мудрый ты дед, — сказал  Ваня. — Жил бы сотен несколько лет назад — был бы Сократом или Диогеном. — Ну, хорошо. А потребности секретарю обкома какие придумать? Чтобы не глумиться над простыми, равными друг другу жителями коммунизма?

— Ещё стакан и вопросы все закроем, — с пятой попытки утвердил профессор Карданский-Витте.

— Мы, бляха, до главного дошли! — огорчился главврач дурдома. — Потребности и любимый коммунистический труд для секретаря обкома придумывать. А после третьего стакана профессор уже не сшурупит. Думаю я так.

Но Карданский-Витте употребил коньяк нехотя и  лениво, посвежел лицом окончательно и  отцепился от сопровождающих.

— Он у нас будет кто в Зарайске? Равноправный лидер комитета коммунистической справедливости. Это вам не то, что при социализме. Сейчас  он — козырный туз, повелитель и меч Дамоклов. Не дал ему ЦК КПСС права иметь потребности, кроме одной — служить народу. Точнее — тому же ЦК. Социализм первому секретарю и желание оставил одно — быть верным народу, то есть опять же — ЦК КПСС. Сурово и скудно живёт наш правитель. А мы — бац! И объявляем, что социализм у нас одних в Мире стал-таки коммунизмом!

Все равны! Государства нет! Деньги отменили! Всё общее! Каждый имеет по потребностям, а трудится по собственному желанию приносить пользу коммунизму там, где ему нравится.

— Мне слесарить охота! Меня ж в Урюпинске в обком из слесарного цеха забрали. Сперва в партию, конечно, приняли и отняли любимое дело. Народом стал править. Жуть!- Секретарь за голову схватился от тяжких воспоминаний.- А сослали в Зарайск, так сразу самым главным по области. Не положено ничего больше делать. Только руководить и направлять. Миловать и карать, гадство. И всё!

— При коммунизме поставим для тебя специальный слесарный завод. Будешь делать детали для самолётов. А рядом построим комбинат по выпуску реактивных «ТУ-104Б». Как?! А?!

— Ну, да, это же мечта моя! — закричал Червонный-Золотов. —  Сколько лет уж снятся мне мои  молотки с круглым и квадратным бойками, зубила, крейцмейсели для прорубки шпоночных пазов, ножницы по жести, кусачки, бородки, напильники, шаберы, отвертки, гаечные ключи, ножовки, ручные тиски. Бляха-муха!

Он уронил верхнюю половину тела на обитый зелёным сукном стол и затих. Плечи его вздрагивали и нос выдувал хлюпающие звуки.

— Ну, Ильич! Ну! — Иван погладил его по спине. — Скоро будет тебе всё желанное. Даже штангенциркуль. Давай, профессор, решай про потребности Максима Ильича и будем думать, где ещё деньги выскребать, чтобы сперва на Зарайск хватило для стройки коммунизма, а потом и на всю область.

— Потребностей тебе, Ильич, мы сообразим всего три. Чтобы не довлел над среднестатистической массой, одарённой счастьем жить при коммунизме, —

Карданский-Витте поднял порозовевший палец над головой. — Первая надобность твоя — дом. Он будет как бы общим элементом коммуны, но жить там будешь ты с семьёй. Три этажа как у всех и всякая во дворе ерунда. Баня, пара бассейнов, сад, аллеи, беседки, ротонды. Внутри дома скромная обстановка. Ну, не такая как у эмира Бухарского. Попроще. Как у секретаря ЦК КПСС по идеологии. Был я у него, когда предлагал ЦК в Сибирь перевести. Там энергетика прекрасная для работы мозгами. Ну, скажу, что хрусталь, золото, кожа хрома тонкого да мебель из морёного дуба, рояль «Петрофф» и люстры с сосульками разноцветного Богемского стекла — это очень аскетический набор. Есть куда более…Как например…

После этой речи, забравшей энергию армянского коньяка, профессор уснул стоя, не успев закрыть рот.

Его отнесли на диван, сели рядком и сами довершили список потребностей Червонного-Золотова.

— Велосипед спортивный надо, — сказал Иван. — Лидер должен быть тренированным и мощным на вид.

Максим Ильич кивнул.

— Летний и зимний набор для рыбалки. Надо быть рядом с народом, который  играет в домино, в карты, пьёт, ходит по бабам, охотится и обожает рыбу ловить.

— Замечательно! Решили! Мне больше и не надо ничего, — Ильич потёр руки. —

А теперь переходим к теме денег. Где их брать кроме Фонда Мира? Хотя у Бронштейна денег не клюют ни куры, ни страусы, и слоны не едят, но больше он не даст. Не с нас же одних он качает дензнаки как насос…

— А вот это я уже сам пробью. Точнее — с нашими помощниками добровольными, — Ваня поднялся и откланялся.

— Иван! — прикрикнул театрально на него протоиерей Симеон. — Не якшайся с отродьем сатанинским, нечистью поганой! Господь-то видит всё!

— А то! Видит, ясен пень! Он же как нам подсобил! — Ваня поморщился. — И деньги помог взять в Фонде. И коммунизм построил в колхозе. И в области тоже он коммунизм установит, да?

Отец Симеон перекрестился и махнул рукой. Верить в Господа ему было всё печальнее, а отказаться от веры он не мог. Высокий сан в иерархии не позволял.

Через десять минут Иван сидел на лавочке в парке. Баба-Яга Тэтчер прилетела, чёрт Калигула и Кощей Бессмертный.

— Есть у меня толковые мысли, — Яга пригладила причёску, сползающую из-под платка.

-Я имею парочку, — добавил чёрт Калигула.

— От меня не надо пока идей? — спросил Кощей.

— Надо будет – спросим, — Ваня похлопал его по костлявой спине.

И началась вторая часть Марлезонского балета, которая означает резкий поворот важных событий непременно с весёлым и  хорошим исходом.

 

Глава шестнадцатая

Подайте, люди добрые

Зарайский рынок в народе звался базаром. Его именовали так лет сто минимум, позоря этим и правду, и истину. Потому, что торговцы местные везли сюда только семечки, картошку, сало, молоко и масло да яйца. Ну, мяса ещё немного. И потому такая скромная торговая точка размером в три небольших двора домишек с окраины города носить величавое название «базар» не имела морального права. Так же как у сержанта милиции мгновенно отсох бы язык и отпали лычки, если бы он посмел назвать себя полковником даже в полном одиночестве дома перед зеркалом.

Все базары были на юге и востоке. От рынка базар отличался примерно так же как деревенская первомайская демонстрация на севере Казахстана от парада на Красной площади. Десяток тёток с мешками семечек и бидонами парного молока, пяток мужичков с разновеликими шматами сала и два мужика в тельняшках, развесивших на крюках лопаточный отруб, грудинку, голяшку, покромку кострец и пашину. Вот и весь зарайский рынок. В таком позорном виде он держался до послевоенных лет.

Ближе к пятидесятым из дальних и недалёких азиатских, восточных да кавказских стран попёр народ с чёрными усами, продающий невиданный зарайцами товар. Очнувшаяся от войны торговая лихорадка понесла горячими ветрами солнечного Юга и жаркого изобильного Востока очень много этого возбуждённого, шумного народа. Начальство быстренько снесло пару кварталов, притулившихся к рынку, расселило население по далёким новостройкам — окраинам и обнесло кованым забором место километром в длину и на половину вширь. Появились длинные прилавки под крышами, павильоны для овощей и мяса, десяток желтых цистерн на колёсах с надписями «пиво» и «квас». И вот когда человек, живущий на юге Урала и западе Сибири смог как гражданин Туркмении кушать хурму, персики, приправу «аджика» и делать варенье из алычи мандаринов. И вот когда вместо заводской пресной буханки хлеба стал он приносить в семью благоухающий особой грузинской мукой «лаваш» и армянскую бастурму, вяленную под навесами, покрытыми горными травами — вот тогда и понял он разницу между центральным рынком и необъятным базаром. Где каждый обязан был торговаться, орать всякие торговые лозунги, толкаться локтями

Пробовать бесплатно всю, что знали и чего никогда раньше не видели. У настоящего базара имелась одна обязательная особенность. Любой, кто хотел продать даже пуговицу от своих штанов- получал место вдоль забора общей длиной в три километра и сидеть там на собственной табуретке, кайфуя от поглощающего процесса купли- продажи. Вот все эти места под забором заняты были всегда гражданами Зарайска, имеющими страсть к торговле и залётными торговцами всякими штучками, изъятыми втихаря из домашнего обихода. Делились эти торговцы на две касты. Первая — одержимые страстью накопления денег. Вторая — тоже одержимые страстью, но другой. Продать и сразу же всю прибыль оставить у тётки, льющей декалитрами из желтой бочки золотистое пиво.

Ваня с Григорием Лаптевым и Олежкой Мухобойским, партнёрами в деле построения колхозного коммунизма, гуляли по базару, набирая в дальнюю дорогу до Москвы любимой еды. Поезд — загадочный объект. Сядешь в вагон и непременно разворачиваешь на столике еду и бутылки всякие. Ешь и пьёшь всю дорогу с перерывами на забеги в сортир и частый недолгий сон. Делают это все. Исключения — такая же редкость как в июле буран с метелью. Набрали, значит, они всего по полной сумке, по килограмму семечек, куриц варёных, яиц вкрутую и копчёную, терпящую долгий путь колбасу. И пошли вдоль забора к выходу. Но не суждено им было покинуть торговый рай без глубокого стресса, вызванного огорчением. Нежданным, поразительным и убивающим веру в человечество. Пока только в то, которое наслаждалось коммунизмом, явившимся в колхоз «Свет Зари». Вдоль забора на венских стульях без бархатной обшивки и с обшивкой сидело человек двадцать колхозников. Перед ними и вокруг них стояли, висели на заборе и лежали на подстилках редкие вещи. Далеко не все городские имели холодильники, телевизоры, радиолы, разные фотоаппараты, разноцветные телефоны с вьющимися проводами, горные лыжи, персидские ковры и хрусталь. Вокруг продавцов вращался народ как вокруг редкого экспоната в краеведческом музее.

— Витька! Колесов! — Иван громко позвал колхозника и голос его сорвался от неприятной неожиданности.- И вы все, которые из «Света Зари» к нам подойдите.

-Ну, подошли.- Витька закурил. Остальные грызли семечки и лузгу серую сплёвывали в кулёк из газеты «Труд».

— Вы чего тут делаете? Продаёте что ли?- Гриша «колобок» прихватил Лёню Морозова, бывшего тракториста, за грудки.- Вы охренели, мужики? Из дома тащите как прощелыги! У вас в хатах даже бесплатное птичье молоко есть. Чего не хватает? И на хрена вам деньги?

— Секретарь обкома, главный человек — нищий перед вами.- Потянул за рукав Андрюху из бывшей МТС Олежка Мухобойский.- Нахапали лишнего — так раздайте людям даром. На фига торгуете — то?

— Вам,действительно, деньги зачем?- Иван с удивлением разглядывал всю компанию.- В колхозе коммунизм. Деньги отменили. Добра всякого вам принесли столько, что пра- пра- правнукам хватит. А деньги вам на кой фиг? Стенки обклеивать вместо обоев?

Мужики сперва помолчали. Фуражки на лоб сдвинули. Плевать лузгу стали реже.

— А ты, Ваня, гарантируешь, что у нас коммунизм этот хоть годик продержится?- Сказал Колесов и ехидно улыбнулся. — Шуганёт вас, благодетелей, КГБ, расстреляют за разворовывание страны Советов. И колхоз наш опять станет зваться «ни свет, ни заря». Заберут всё, что вы нам на халяву надарили. И живи дальше, Витёк, как сможешь. А у Витька, Андрюхи, Лёньки, да ни у кого — ни гроша. Хлеба не купишь. И спичек. Не говоря про рояли и комоды из дуба с ореховой инкрустацией. А мы телевизор один оставили, а три ненужных продадим. Деньги закопаем. И когда вас, придурков, к стенке поставят да нам опять жить за деньги прикажут- мы их, бляха, выкопаем и заживём опять в социализме. Нет у вас против моих опасений аргумента.

Ваня сел на один из стульев и грустно глядел на колхозников, не поверивших в коммунизм. Это был ему удар по темечку ночью из- за угла кирпичом или ломом.

-Лафа эта торговая ваша через неделю накроется тазом банным.- Сказал он мрачно.- В Зарайске тоже коммунизм будет. Решено уже. Деньги ликвидируем. Все наберут себе всего по потребности. Торговля отменяется. Пришел в огромный магазин — набрал всего, за неделю вывез это домой и выбирай по вкусу да желанию работу. Трудись и радуйся. Заводов будет много, фабрик, школ, театров, музеев и всякого другого — как в самых развитых странах.

— Чё, и базар прикроете? — Не поверил Лёня Морозов. — Так грузины и таджики с узбеками вас как арбузы и дыни ломтиками настрогают. На фига им деньги терять?

-Силы коммунистической справедливости их так попрут их, что они ножички и достать не успеют.- Твёрдо заверил Олежка Мухобойский.- Да они вообще первые сами и смоются. Раз в городе ни у кого денег не будет — чего им тут торчать? Поедут куда — нибудь. В Омск, Томск, в Воркуту, блин.

— Получается, что вы коммунизм не любите. А значит и Родину.- Ощетинился Гриша- колобок.- Доложить сейчас про это в КГБ, так вам с ходу — зелёнку на лоб и к стене. Мы ночей не спали, чтобы вас, козлов, пустить в светлое будущее. Не ели почти. Некогда было. Спешили быстрее коммунизм оживить. Мечту прогрессивного человечества. А вы, значит, так, да?

И тут как-то сама собой организовалась драка. Пока превосходящие силы жителей коммунистического колхоза от души навешали фингалов Ваньке с друзьями — всё, чем торговали мужички, испарилось. Телевизоры, радиолы, холодильники, хрустальные люстры и всякая мелочь вроде махровых китайских полотенец и персидских ковров.

Сели все и стали успокаиваться. Душу отвели обе стороны.

— Ну и как? — Ехидно подколол Ваня.- Вот тебе социализм. Воров — половина базара. Пять минут махались, а добро ваше утекло. Вот у вас в колхозе куда воры местные делись? Были ведь. Коров уводили, кур, лошадей. Домушники хоть и по мелочам, но почти все хаты ваши почистили за последний год. Вы их поубивали или отравили всех?

— Чего им тырить — то? Живут в колхозе.- Задумался Витька Колесов.- Иди в Центральный распределитель и бери что хочешь. Там тебя ещё и до двери проводят, донести помогут. На скотном общем дворе выбирай хоть корову, хоть гуся. А тырить в Зарайск ездят. Но куда девать добро стыренное не понимают пока. Продать? Так деньги не нужны, В Зарайске на фига что- то покупать? Дома всё есть бесплатное. И хаты у всех двухэтажные, забитые коммунистической дармовщиной под завязку. Ездят воровать по привычке. Не могут без этого мерзкого занятия.

Гриша «колобок» картинно порвал на себе майку под рубахой. В клочья. Предварительно расстегнув пуговицы.

-Да век воли не видать!- Провозгласил он торжественно.- Вы меня знаете. Я вор с пелёнок. Дня не мог прожить, если где лопатник не свинчу или киоск не подломлю. Аж руки немели без фарты воровской. А прикоснулся к коммунизму — всё, бляха! Я в нем не живу пока. Строить помогаю. Но святое дело наше общее как клизма трёхлитровая меня почистила изнутри. Похоже, что и душу промыла. Полгода уже живу как святой и безгрешный. Спички чужой не взял без спроса. Вот что со мной вера в светлую и праведную коммунистическую жизнь сотворила!

— А может мы тогда в Челябинск торговать будем мотаться? Там коммунизм не скоро будет. Если вообще будет. — Радостно спросил Андрюха с бывшей колхозной МТС.- Ну не надо мне столько всякой хрени дома. Я, блин, даже точно не знаю — что у меня есть. По — моему всё, кроме автомата Калашникова и атомной бомбы.

— Людям раздавай лишнее, обалдуй!- Ваня поднялся и стал ходить вперёд- назад с озабоченным лицом. — Три деревни рядом с вами. Скоро, конечно, там тоже коммунизм будет. Может, через год. И они тебе потом принесут то, чего у тебя нет. Хотя…есть же всё. Ну, разберётесь. А сейчас они тебе будут благодарны и коммунизму. Это ж он позволяет тебе добро творить. Давай людям бесплатно. Дари от души. И ей, душе, приятно будет.

— Не…- Протянул Лёня Морозов.- Деньги надо получать. А как? Труд по желанию, но бесплатный. А если даже коммунизм приживётся, но мне захочется переехать в Воронеж к брату старшему? Я как туда доберусь? Домик на краю города на какие шиши куплю? Вы же мне из колхоза коммунистическую мебель и технику не дадите забрать? Не дадите. Значит буду ездить в Челябу и там продавать что задумаю. Ну, из того, чем вы меня одарили. Запретить не можете. Получено по коммунистической потребности в полное моё распоряжение. Да и Витька прав. Сегодня есть коммунизм без

денег. А завтра вас арестуют всех. Вы же башли на нашу замечательную жизнь сами где — то по- хитрому выжучиваете. А это сколько миллионов !!! За такую аферу и расстрелять — мягкое наказание. Надо вас сразу в ад спускать и в смоле кипятить бесконечно.

-Так что, мужики благодетели, денежки мы будем с продаж копить. Закопаем подальше от коммунизма. И когда надо — достанем. А вы, дураки, нищими будете под церковью с шапками сидеть и подаяние просить. — Витька Колесов пожал всем троим руки и его компания базар покинула с ехидными ухмылками и отдельными нецензурными словами.

-Работать не хотят. Любимых дел у них нет для пользы Родины. Принципы коммунизма заплёвывают как окурок куций! Гады!- Иван рассвирепел. — Надо срочно ставить коммунизм в Зарайске и области. Вы идите в дурдом- храм. А мне тут надо кое — с кем посоветоваться насчёт дальнейших действий и исправления уже замеченных перекосов да нарушений коммунистической морали и нравственности.

Ушли понурые компаньоны. А Ваня двинул в сквер, сел на скамейку и мысленно позвал нечистую силу, без которой на Земле ничего не происходило плохого и хорошего. Сразу же объявилась Баба Тэтчер Яга, пара чертей и заместитель Сатаны по экономическим вопросам.

— Худо, Ванятка? — Погладила его по плечу Яга.- Вижу. Косорезят людишки из коммунизма. Ребятки чёртовы, какие будут предложения насчёт того, как принести народу Зарайской области полное коммунистическое счастье?

Предложений оказалось много. Очень, кстати толковых. Всего через пятнадцать минут всё было решено и чётко спланировано. Все разлетелись в мир иной, а Ваня пошел в храм — дурдом. Надо было хорошо отдохнуть. С утра его ждали великие дела.

 

Глава семнадцатая

Не в деньгах счастье

Август доставал солнце из — за горизонта не спеша. Один луч вытащит, прижмёт  его утренним,  двадцать пятым своим числом к краю земли, потом лениво вытянет второй и тоже придавит. И вот так- целый час. А потом  нехотя убирает с  пучка потолстевшего это раннее двадцать пятое августа и  помятые,  но оживающие ярко красные лучи распахиваются веером на оба края горизонта, вытягивая своим сияющими нитями тяжелое, огромное, ещё тёплое  сияющее солнце. Лучей становится всё больше и каждый из них торопится занять своё место на далёкой маленькой Земле. Один из них пронизал  насквозь небольшое, но толстое стекло в окне храма и уперся в закрытые глаза спящему Ивану — дураку, выпавшему  случайно на чёрт знает сколько десятков лет в обычную жизнь из волшебной сказки.

— Во, мля!- Обрадовался лучу Ваня.- Жив — здоров? Настроение хорошее? Тучи тебя сегодня прятать от меня не будут? Ну, тогда побежали вместе. От храма- дурдома нашего и до самого заката. Вперед?

Умылся он над тазиком из кружки, к баку церковному прикреплённой цепочкой, забежал на минуту к отцу Симеону в маленькую келью позади ризницы поздороваться.

— Храни тебя Господь, Иван.- Перекрестил его протоиерей. Он уже огромную книжку читал, старославянскими буквами исписанную.- И да простит тебе Всевышний блуд с нечистой силой, ибо не исказит грех этот души твоей, а доброму богоугодному делу полезен будет. Истинно добрые дела происходят от Бога. Или проще сказать, христиане Богом пробуждаются к творению добрых дел, силу и крепость получают от Бога, содействием Его благодати трудятся. Так свидетельствует Божие слово: «Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению» и «без Меня не можете делать ничего» так говорил  святой Тихон Задонский. 

— Короче. Бог не против, чтобы я  с Сатанинскими выродками дела делал, если дела добрые?- Иван улыбнулся.- То есть он в курсе, что нечистая сила  не только гадости творит, но и добро делает тоже? Иначе бы он моё хотение делать коммунизм с помощью чертей зарубил бы на корню. Верно, Отец Симеон?

— Давай я тебя, Иван, перекрещу трижды иконой матери божьей, да и ступай с Богом. Раз уж он эпитимью не наложил на дела твои совместные с отродьем сатанинским, значит считает что цель твоя благая важнее средства достижения её. Ступай!

За калиткой церковной, прислонившись шерстяной спиной к решетке, млел на утреннем солнце и нюхал листочек бархатца чёрт Калигула.

-Заждался уже.- Сказал чёрт и хвостом утер пот со лба. Тёплое было утро.

— Привет.- Пожал Иван его когтистую волосатую руку.- А что изменилось- то? Вроде ты уже у королевы Елизаветы второй должен быть. Она там для нас сто пятьдесят миллионов фунтов стерлингов наличными тебе должна передать. А нас с Червонным да ещё с Гришкой и Олежкой Баба Тэтчер должна через час в американский конгресс доставить. Там вроде как решают — сколько нам миллиардов отвалить на коммунизм в Зарайске и области. А мы должны выступить и поблагодарить. Да  пообещать чего — нибудь. Ну, там, что- то вроде того, будто Советский Союз мечтает через пару десятков лет развалиться и все свои республики перевести из социализма в капитализм. Им приятно будет эту хрень слышать и долларов  они отсыплют нам сколько захотим. Яга так сказала.

-Бабуля наша знает, что говорит.- Чёрт Калигула поднялся, продолжая нюхать цветок.- Вот всё абсолютно после первобытно- общинного коммунизма она  придумывала и вместе с нами делала. И идиотский рабовладельческий, и феодальный строй. А капитализм на Земле как мы слепили! А?! Конфетка, спасибо Сатане. Придумала же! Прибыль и только прибыль любой ценой. Убивать, воровать, мошенничать и про совесть наглухо забыть ради прибыли, денег немереных! Бизнес, клянусь исчадием ада! Ничего личного.

— А социализм?- Иван насторожился.

— Да тоже мы сварганили. Чтобы буржуям было чего побаиваться и с кем воевать. Ну, противовес мы им придумали такой. Пугалку… А то расслабились, зажирели, блин. Но, я тебе, Ваня, как другу скажу. Чертей наших полно и там и тут.

Каждый третий в бизнесе — бес. И каждый второй в руководстве Советского Союза — тоже наш. Чёрт! Мы их везде пристроили. Нас — то побольше, чем ангелов.

Одним чертям — деньги  дороги как мама родная. А советским чертям  хоть какая, хоть  дохленькая, махонькая, но власть! Деньги тоже любят, но власть просто обожают и ради неё своих сожрут- не подавятся.

— Получается, что всё сущее создал Бог, а вы, черти, дьяволы, нечистая сила — перекраиваете и перешиваете всё по своему, Короче — всем земным правите. Мир переделываете, войны устраиваете, деньгами и вещами, заводами, фабриками мир весь тоже вы заполнили?

— Ваня, дорогой! Чёртовой своей матерью клянусь — только ради прогресса! Бизнес. Ничего личного. Эту присказку тоже ведь мы придумали. Не КПСС. — Калигула разволновался, но всё время нюхал пряный листок бархатца.- Да ты сам приглядись. Ты же во многих странах с Бабой Ягой был. Мы всем нашим чертям облик людей дали. И буржуям, и советским. Мы правим миром! Через власть и деньги. Через грехи смертные. Не Господь же придумал гордыню, жадность, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, уныние. Нет! Он с ними всех сейчас зовёт бороться. И всё! А изобрели- то всё это гадство мы!

— На хрена?- Удивился Иван.- Жили бы без них с превеликим удовольствием. Они ж, бляха, грехи эти, все народы перессорили. Да и просто противно жить рядом с жадными и завистливыми.

Э, нет, браток!- Почти вскрикнул чёрт.- Скучно и непродуктивно жить было бы. Господь сам сказал, что каждому дал испытание. Преграды преодолевать на пути к истине и просветлению. А какое конкретно придумать истязание рабам своим он — то сперва и сам не знал. Тут мы ему эти семь смертных и подкинули. Да ещё кучу простеньких грешков. И у него теперь занятие есть достойное. Грешников на путь праведный пытаться поставить. А то чем бы он занимался? Всех вас издалека любил бы и за ребятами в раю своём приглядывал? Чтобы праведники не только в кущах валялись и нектар глушили вёдрами, но и ходили иногда пешком. Да не распухали бы от райского отдыха в положении лёжа.

— Вот ты меня ждал тут, чтобы красиво высказаться?- Покрутил Калигуле хвост Иван.- Так пошел тогда к своей матери. Время отнимаешь. Нам в конгресс американский скоро. Тебе к королеве Англии. Чего лекции читаем да слушаем?

— В Штатах ночь, блин. Неграмотный что ли?- Чёрт сорвал новый лепесток и втянул свиным рыльцем аромат.- В Англии рано ещё королеве вставать. Давай сгоняем пока  время терпит к тётке одной. К гадалке. Во, крыса! Стопроцентно всё угадывает. Видит наперёд будто только что из будущего вернулась, зараза!

-В Зарайске живет? Что- то не слышал про такую.- Ваня посмотрел на поднимающееся солнце и пёстрые блики от него на всем, что не спрятано было.

— Да не живёт она давно. Померла. От жадности, кстати. Много драла с желающих узнать про себя в будущем.- Калигула засмеялся.- У нас она. В аду. Заработала честно местечко в котле. Хотя сама говорит, что по сравнению с адом на Земле — ад в нашей преисподней,  это курорт.

— И вот про свои наслаждения адские она мне песни петь будет? — Иван засмеялся — Да я сам скоро к вам попаду. Кайф ловить от  ароматов серы да от расширения подземелья адского лопатой и киркой.

— Ладно тебе. Обрадовался!- Хмыкнул чёрт.- Кто тебя к нам пустит? Ты ж безгрешный. Ну, только вот коммунизм взялся строить не во время. Так это просто дурь. А ты ведь сказочный Иван —  дурак. От души лучше хочешь людям добро сделать. Правда — миллионы с этого козла — ворюги снимаешь тоннами. Но это не грех. Ты не грабишь. Не мошенничаешь. Он тебе сам отдаёт, а ты лично ни копейки оттуда не взял.

— А на кой они мне?- Ваня тоже сорвал лепесток бархатца и с удовольствием вдохнул.- Мне в колхозе коммунистическом дали всё. Я и не пользуюсь ничем. Ем только, пью ситро и сок томатный. В хате всё как попало валяется. Некогда мне, Коля. Дел — сам видишь сколько. Хоть раздавай желающим.А по белу свету вы, нечисть, меня таскаете хитрым способом. Моргнул, и ты уже в Англии. Слушай, пошли к гадалке, а то время подпирает. Пусть погадает. Не обманет же?

-Нет, конечно. — Чёрт взял его за руку.- Глаза закрывай. Три- четыре! Ко всем чертям с матерями катись любая бумажка, но эту!!! Хороший, гадство, был поэт. Нас вспоминал. Жаль, один наш придурок молодой напился с ним и нашептал на ухо. Ты, говорит, Вова, наш в доску! От стихов твоих жаром прёт как от пламени. Тебе надо с нами жить. В аду столько людей приютилось прекрасных. Поэты, композиторы, учёные, ценители разных гениальных талантов…Давай к нам.

— А чего! Давай! Мне тут уже осточертело. Лиля эта, Брик, брыкается, да к тому же Осип, собака между нами путается. Поэт плохой, но художник- я те дам! Так вот и я, понимаешь, ей дорог, и Осип! Не все мой талант, к тому же, понимают. Короче — одни расстройства.

— Ну так ты застрелись, да и к нам. Ты ж Бога ругал? Ругал. Значит берём без булды!

Ну, он и стрельнулся. Я его и принимал лично. Большой человек и грешник отменный.

— А тебе сколько годов- то?- Спросил Ваня, чувствуя как вокруг него искривляется и свистит громче урагана пространство.

— Я молодой вообще — то — Засмущался Калигула. — В сорок первом году нашей эры закололи меня мечами завистники. На тридцатом году жизни моей, перенасыщенной всем. Я императором был Римским.  Гай Юлий Цезарь Август Германик.

— А! Слыхал про такого.- Неодобрительно сказал Иван.- Грехов на тебе, как волос на моей голове. Гулял, пил, грешил. Более жестокого не было человека, чем ты. А почему Калигула? Кликуха что ли? Ничего. Звучит.

-Всё. Глаза открывай.- Чёрт отпустил руку.- Сапоги военные «калиги» в детстве носил. Хотел воином быть. Подражал. Ну и прозвали Калигулой.

В аду Иван уже был и удивляться или пугаться было нечему. Сера. Котлы. Грешники шастают туда — сюда после процедур в смоле или на сковороде. Кто гуляет, кто что- нибудь несёт. Некоторые пили водку и резались в карты.

-Ленку Данкан ко мне!- Крикнул Гай Юлий  Цезарь — Это, Ваня, шотландская ведьма прорицательница. Свеженькая. Молоденькая. Ух, понянчил бы я её! Да в аду законы строгие. Нельзя, хоть тресни. «На земле ты нагрешил,- это Сатана мне сказал, столько, что на всю вечность твою чёртову хватит.» А Хелен у нас отдыхает с 1944 года. Свои же и съели её.

Внезапно перед ними появилась из ниоткуда красивая смуглая дама лет тридцати. Ни тело, ни лицо её никак не отражали факта периодического купания в кипящей смоле.

— Что прикажешь, Цезарь?- спросила она тихим мягким голосом.

— Ивану покажи будущее. Его собственное. Потом Города Зарайска. Ну и вообще всего Мира. Да далеко не заглядывай. Так — лет на двадцать- двадцать пять вперед. Хватит ему.

 

И пошли они с ведьмой Хелен по высокому глиняному тоннелю, в стены которого были вбиты длинные железные пруты. Километра на три вперед. На концах прутов ярко горели тряпки, искупавшиеся в смоле. Светло было. Изредка попадались закрытые на железные ставни окна. Поперёк них висели металлические пластины, пристёгивались на крюк, а в отверстие вставлены

здоровенные навесные замки с дырками для больших ключей.

— Рай хочешь посмотреть?- Спросила Лена- провидица без выражения.

— Что, можно, да?- Ваня остановился.- Вот за этим окном рай? Ух, ты! Открой, конечно. Может я в окно залезу и там останусь, а?

-Да что там делать?- Ведьма засмеялась.- Скукотища. Целую вечность лежать под баобабами, плутать в кущах и нектаром пузо набивать? Там даже мух нет. Ангелы вместо них носятся над головами. Ни дня, ни ночи. Сплошной один день 15 июля. Вроде как в этот день Бог- отец Саваоф родился. Ветра, дождей, жары и холода не бывает. Из животных только змей искуситель. Да и птицы — одни соловьи плюс павлины. И ничего не происходит вообще. Вот есть там просто тишь да гладь, да божья благодать. И ни черта больше. Даже танплощадки нет и кино не крутят. Она достала из волос ключ и открыла замок. Минут двадцать стоял Иван перед  стеклянным, перекрытым толстой решеткой окном. Рай смотрелся как радуга. Все цвета полыхали мягким акварельным светом. Выделялись зелёный и голубой. Пели соловьи, гуляли, не распуская хвостов, жар птицы- павлины. Было много бабочек и пчёл, высасывающих нектар из вечноцветущих роз и лилий. Райское население , как и угадала гадалка, валялось под райскими яблонями, баобабами или таилось в кущах, лежа на спинах и любуясь радужной жизнью. Неожиданно в окне прямо перед решеткой появилось розовощёкое лицо праведника. Он минуту лупал глазами, после чего отшатнулся, накопил во рту граммов сто слюны и с радостью плюнул точно Ивану в лицо. Не будь стекла — долго бы оттирал Ваня слюни райские. После выполненного упражнения праведник подхватил снизу белый свой тонкий балахон и ускакал в кущи.

— Ни хрена себе!- зарегистрировал факт Иван.-  Это же безгрешная душа. Любимец Всевышнего и пример для подражания живым и мёртвым. Как его с такими закидонами в рай пустили?

— А ты думаешь, что если в рай берут праведников, то они и есть лучшие из бывших людей? — Засмеялась Хелен — Ленка из Шотландии.- Вот его приняли сюда, потому как грехов нет. И всё. А он просто сволочь, идиот и  скотина. И жил плотской жизнью как гад, и теперь кайфовать в раю будет всю вечность как последняя сволочь. Для Всевышнего главное — есть грехи — нет грехов. А то, что по натуре ты падаль последняя — Господу не интересно. У него без таких придурков дел полно. Людям живым надо успевать испытания раздавать ежедневно и козни всякие на путь подкладывать, чтобы, мать твою, они имели смысл и  причину очиститься от скверны и соблазнов греховных.

Она закрыла на засов ставни, крутнула ключ в замке.

— Ну, а теперь настройся и не теряй сознание.- Мягко подтолкнула она Ивана вперёд.- Вон за тем окном твоё будущее. Что ж тебе показать? Сейчас шестьдесят четвёртый. А я тебе тебя покажу в  девяносто втором. И Зарайск ваш. Да и весь мир покажу,  ладно! Только прошу ещё раз: в обморок не падать, валидол не пить и не материться. Хотя я и сама люблю ядрёное слово метнуть в кого- нибудь. То, что ты увидишь и есть светлое будущее всего человечества, к которому вы все ломитесь, ноги в кровь сбиваете.

Она открыла окно и Ивана охватили сразу несколько нехороших чувств: страх, ужас, оцепенение и ощущение присутствия в глазах и голове тяжкого беспросветного кошмарного сна.

 

Глава восемнадцатая

Ведьмина правда

Да того момента, когда Иван окаменел, глядя в окно на  Зарайск образца 1992 года, когда ставни железные только захрипели ржавыми петлями, но не распахнулись — он не то, чтобы представлял, а просто нутром чувствовал ту красоту и совершенство всего, которое готовил для людей далёкий девяносто второй. Пока не открылось окно Ваня уже слышал трепет на весёлом ветру красных флагов с серпом и молотом на каждой крыше, на всех столбах. Он чувствовал праздничный запах жизни через тяжелые чугунные отвороты ставень.  Видел Иван счастливых людей, боявшихся в финале жизни провалиться из чудесного коммунизма в заповедный рай, потому, что не могло быть между ними сравнения. Рай- это просто уютное место вечного хранения посмертной души своей, а коммунизм — неописуемое чудо цветущей жизни плотской и духовной. Да. Не имелось смысла сравнивать. Такие быстрые мысли пролетали сквозь голову его пока ставни ещё не распахнулись. Но это было всего мгновение. Ну, может, два. А потом чугунные затворы очень шустро распахнулись. За ними ни стекла не было, ни решетки и через голову невысокой прорицательницы Хелен Ваня увидел то,  что вынудило его глупо отвесить челюсть и выкатить глаза, в которых застряли ледяной ужас и неверие зрению.

— Это что?- Вскрикнул он и вцепился руками в подоконник.- Флаги где коммунистические? Вон там обком партии был. Ленин стоял бронзовый пятиметровый с кепкой в руке. Вокзал другой. В Зарайске он был с вензелями и колоннами. На крыше буквы красные с меня ростом — «народ и партия едины» А этот — длинная каменная колбаса со стеклом вместо стен и маленькими буковками под крышей. Даже прочитать не могу. Не вижу.

— Я тебе город поверну сейчас другим боком, чтобы ты самый центр увидел.-

Прорицательница просто протянула к окну руку и пальцами крутнула в воздухе так, как дети запускают юлу на столе. — Вон банки финансовые. Шесть штук рядом и вон ещё пять вразброс. А эта череда будочек, стеклянных сверху до половины — коммерческие киоски. Всё в них продают. Сигареты заграничные, носки, трусы, бананы. Жратву разную в банках и пачках, водку недоделанную, китайский питьевой спирт «Ройял» в двухлитровых бутылях. Отрава  страшная. Колбасы двадцать пять видов. Из чего сделана — даже я угадать не могу. Киоски коммерческие народ зовет-  «комки». Каждый может такой открыть, выбрать проходное место, дать в лапу какому — нибудь толстому приблуде из городской власти и продавать всё. От жвачек китайских, сделанных под американские на вид, до презервативов. Все открывают кооперативы. Ну, это что — то вроде артелей послевоенных. Кто хлеб печёт. Кто  штаны строчит, в Америке модные, и продаёт молодым в основном. Джинсы — называются. Из дерюги шьют, которую в Америке уборщики мусора носят и фермеры в таких комбинезонах лошадей, коров пасут.

— А вот так — слева направо, чуть вглубь города и ближе к нам было девять библиотек. — Иван подтянулся и сел на окно. — На их месте какие-то дома странные. Двенадцать этажей. Стены из стекла. Я такие в Англии видел. Это библиотеки?

Гадалка засмеялась.

— Бизнес — центры это. Кто — то строит, потом в аренду сдаёт торгашам и посредникам. Которые у одних покупают подешевле всякую модную дребедень и потом подороже перепродают кому- нибудь. А те уже народу пихают совсем дорого. Население с зарплат на эти подделки под заграницу копит.  А библиотека одна осталась. Вон куда её перевели. Дом старый кирпичный видишь? Пленные японцы строили. Там теперь книжки дают читать. Но народу читать — то и некогда. Деньги надо делать. Продавать, копить башли, снова покупать, распихивать с выгодой и так далее по кругу.

— Слушай, Хелен- Ленка!- Ваня задумался и из глаз его стало струиться недоверие. — Тебе Цезарь  приказал показать мне Зарайск будущего. И меня в девяносто втором году. А ты меня куда притащила? Где флаги, где Ленин, Где слова фанерные  двухметровые на крышах? Ну, там — « Храните деньги в сберегательной кассе»! Где? «Летайте самолётами Аэрофлота» куда делись? А  «Слава ЦК КПСС» и «Да здравствует нерушимая дружба народов»? А тут дома — небоскрёбы, люди мечутся как стекляшки в калейдоскопе. Кто в зелёном, кто в розовом, ботинки у мужиков жёлтые, красные, а женщины бегают в разноцветных штанах. Где платья — то? А кофты, блузки как у психически ненормальных. Пёстрые, серо — буро- малиновые. Причём у многих до пупа не достают. Я ни в Швеции, ни в Лондоне таких не видел. Ты куда меня привела, ведьма?

-Ваня, это не коммунизм. И КПСС больше нет. Выгнал коммунистов народ на задворки. В тень. И слово коммунизм — ругательное теперь.

— Но я — то раз взялся, его построю? — Иван даже присел от внезапной мысли, которая ехидно проверещала в голове, что ни фига он не построит коммунизма.

— Сделаешь ты, Иван, коммунизм в Зарайске и области. Поживёт народ счастливо десять лет. — Прорицательница вздохнула.- Но постепенно люди устанут от того, что у них есть всё.

— Как от этого устанешь? — Искренне поразился Ваня.- Всё же есть. Проблем нет. Это же счастье. Делай что любишь, бери сколько надо бесплатно. Отдавай другим всё, что пожелаешь. Всё общее. Воров нет, вообще  нет преступлений никаких. Причин  их совершать тю — тю! Увлекайся чем хочешь, не бойся властей. Все ведь равны. Зависть исчезнет когда у всех есть всё то же, что и у остальных. Жадность пропадёт. Никому не надо будет больше, чем уже достаточно.

— Ты, Иван, правильно говоришь.- Ещё раз вздохнула ведьма. — Но в каждом жителе коммунизма заснет только до поры генетическая страсть к тому, на чём всегда держался белый свет и чем одни люди превосходили других ценностью своей. Не мастерство это, не образованность и разум. А просто деньги. Деньги, Ванечка, дорогой ты мой Иванушка — дурачок! Хочешь, я отпущу тебя через окно в Зарайск? Там сейчас как бы капитализм. Ну, точнее — карикатура на него. Лезь. Глянь сам. Червонный твой, Золотов, к слову, большой человек здесь. Больше, чем был. Он хозяин холдинга, здоровенной конторы, которая выпускает экскаваторы, тягачи и башенные краны. Всё идёт нарасхват. Он сам- миллиардер. Дома у него в Испании, в Америке, на Филлипинских островах и в Париже. Свой самолёт. Яхта на Чёрном море. Шесть машин. Мерседесы, БМВ, Майбахи. Советского Союза нет уже. Планов единых ни на что нет. Хватай весь мир своими железками, конфетками, тряпками. Если сможешь удавить таких же. Продающих то же самое. Там, куда ты сейчас сбегаешь на десять ровно минут — ад, Ваня. Похлеще нашего. Мы его и сделали. И каждый второй в Зарайске волк. Каждый третий, четвертый и пятый- чёрт, дьявол, бес. Наши в облике людей. Мы тоже это сделали на всей Земле.

— Э-эх!- Крикнул Иван и выпрыгнул в окно.

— Десять минут!- напомнила вдогонку Хелена провидица.- А то Калигула вломит нам — не очухаешься.

И ворвался Иван в родной город как  внутрь киноплёнки, на которой снято кино фантастическое. Не совсем понятное, а потому пугающее и  недоброе.

— А себя мне где искать?- Крикнул он в окно.- Не на кладбище? Живой я в девяносто втором?

— Ты, Ваня, в психушке пожизненно лежишь. В настоящей. Сейчас, в шестьдесят четвёртом, настоящих психов мало, поэтому многие просто так у вас в храме лежат. Косят от проблем. Спрятались. А в девяностых от любви к деньгам, жадности и зависти или от  нехватки этих бумажек много народа свихнулось. И открыли им настоящий большой дурдом.

— А я — то там что делаю?- Ваня остановился. — Я же простой дурак. Здоровый на всю голову.

— Кто- то настучал про то, что ты коммунизм взялся строить  и сделал его ещё в шестьдесят пятом. Опытные психиатры  в девяносто первом году всё перепроверили, тебя продиагностировали и нашли у тебя, Ваня, паранойю. И компаньоны твои там же. Кроме Червонного. Величина! Кто его тронет!

Голос ведьмы уже почти не слышен был. Иван еле разобрал слова.

-Да, бляха, добро всегда наказуемо.- Вспомнил Иван то ли пословицу, то ли чью-то мысль мудрую. — Нет на свете никого и ничего праведного. Всё это только кажется.

Он бежал слишком быстро и заметил просто случайно, что несётся  по дорожкам кладбища. Значит окно из ада было здесь. Ну, а где ему ещё быть!

Летел он, почти не касаясь земли. Так решила, наверное, ведьма Хелен. Чтобы он за десять минут увидел побольше.

Города, ясное дело, Иван не узнал совершенно. Клумбы, сотни цветочных оазисов, затоптали. Поломали все кинотеатры. Магазины старые, больницы, школы, столовые, единственную картинную галерею и старинный парк снесли вместе с прудом да лебедями, гордостью Зарайска. Ленина скинули с постамента, вместо него построили на площадке десятиметровую Эйфелеву башню. Смотрелась она как галстук «бабочка» на сталеваре возле доменной печи. Везде вроде грибов после дождика торчали одинаковые как сыроежки будки «комков». Иван постоял по минуте возле трёх коммерческих уродцев, пёстро, привлекательно раскрашенных. Передние стёкла вокруг дыры, через которую шла продажа, были облеплены приклеенными разноцветными пакетиками с одинаковой надписью» «bubble gum», пачками сигарет «Marlboro» и «Camel». Ещё на уровне глаз прилепили розовые квадратные пачки с названием «сondom». Ну и, конечно, бутылки стояли в три ряда. Круглые, квадратные и в виде пирамиды. Джин,  ром, виски, коньяк грузинский и водка, именованная людьми с мрачной фантазией : «ваше здоровье», «слеза ребёнка» и  «любимая».

-Ванька! Ты что ль? Ты же в «дурке».Сбежал, гад?- Из окошка высунулся закомый. С батей работал арматурщиком на железобетонном. Постарел. Седина чубчиком свисала на красное широкое лицо в морщинах.- Ну, не уходи. Подожди. Я выйду сейчас.

Он выбежал из своего «комка» с двустволкой и горящими глазами.

— Ты, сучок, какой был двадцать лет назад, такой и есть. Молодой, красивый. Кормят в дурдоме на убой и витамины всякие колют. Знаю. Тесть там, слава богу, год уже парится. Дышать дома легче стало.- Он  воткнул Ване в грудь оба ствола и радостно сказал.

— Ах, как же я тебя, сучонок, раскрошу сейчас  вдребезги! Это ты, падла, со своим коммунизмом перекрыл нам, нормальным гражданам, дорогу к деньгам! Ты нас вынудил, сволочь, лежать на диване, толстеть, терять ум возле телевизора. И это ты усыпил во всех предприимчивость. Я за десять лет вашего долбанного коммунизма  от ста не мог восемнадцать отнять. Не на чем было тренироваться. Деньги отменили. А школьное всё забыл. Ум — то тренировать нечем. Я  лежу, а домой всё несут. Полы моют, лампочки протирают и бельё стирают. Жена забыла, блин, где у нас в доме кастрюли, вилки и ложки. Десять лет кто- то прибегал, всё варил, на столе расставлял  и убегал. А через час опять появлялся, посуду мыл и прятал. Говорил, что это — его любимое дело в жизни. Ты что натворил, подлая твоя рожа! Я при социализме тайком, конечно, но приторговывал.  Ленина бюст отливал из гипса в трафарете и пихал по учреждениям. Кто откажется  Ленина купить? Да ни в жисть! А тут ты со своим коммунизмом, поганец. Всё! Скажи жизни своей «гуд бай». Молись, волчина позорный! Капитализм у нас теперь. Можно опять креститься, молиться, в Бога верить и в церкви торчать по полдня. Мы теперь, наконец, цивилизованный капиталистический народ. Буржуа! Вот шмальну тебя, ублюдка, скажу что это ты коммунизмом нас траванул на десять лет. И деньги запретил. Любой суд меня оправдает. Там люди тоже деньги берут от бедолаг терпил.

Иван спокойно выкрутил у него из рук  ружьё. Всадил приклад ему в ботинок и пока торговец матерился, корчась на тротуаре, побежал дальше. В храм бывший. Вернули его к жизни. Красавцем стала обитель духа Божьего. Золотые купола, ажурные серебренные кресты, роспись религиозная по фасаду. Внутри под куполом висела огромная люстра весом под двести килограммов, а стены украсились фресками, написанными большим мастером И теснились всякие иконы по шести стенам.

— А как бы мне увидеть отца Симеона? — Спросил Иван проходящего мимо со свечой диакона.

— А вон там его кабинет.- Ткнул пальцем вбок служитель культа.

« Архиепископ Зарайский и Южно-Уральский, митрополит, преподобный Симеон» — Загадочно извещала табличка на позолоченной двери.

— Ещё одно звание прилепить и Симеона можно называть Господом Богом.- Усмехнулся Ваня и открыл дверь без стука.

— Изыдь, нехристь, сатанинским духом воняет от тебя!- Воскликнул разодетый в очень блестящий и многослойный наряд старец с белой как простыня после стирки бородой, поникшей почти до пояса.

— Отец Симеон!- Это же я! Иван — дурак. Жил за ризницей после Царских ворот.  Коммунизм ты нам помогал строить. А сейчас сам чуть ниже самого Господа званием и чином!

— Ванька!- Закричал архиепископ Симеон, бывший главврач психдиспансера Афанасий Ухтомский — Дорогуша ты моя! Не признал. Ты такой же молодой. А мы стареем. Господь к себе ждёт. Недолго мне уже.  Ты-то отчего не стареешь? Молодильные яблоки нашел? Ты же умный — то дурачок у нас.

— Долго рассказывать, Дядя Афанасий. Одно скажу только: Я ещё живу в 1964 году. У нас коммунизм в колхозе. Сейчас и в Зарайске его установим.

Ну, ты живой и слава Богу. Дмитрич где, подводник бывший? Профессор географии жив ли?

— Все, Ванятка, живы и во здравии пребывают. Привет от тебя передам. Подводник открыл магазин для аквалангистов. Их теперь дайверами зовут. Торгует. Богатый стал. На «мерседесе» ездит. Приходит исповедоваться иногда и грехи замаливать. Профессор старенький совсем. Восемьдесят четыре годика. Но написал за двадцать лет пять книжек по географии. Премию получил за подробный атлас Антарктики. Жил там год. Денег в премии ему отвалили почти триста тысяч долларов. Как же её зовут …. Кукерская, цукерская, букерская…Не помню. Передам и ему привет.

— Ладно, побежал я к Червонному!- Обнял Ваня священника.- Мне ещё обратно в шестьдесят четвертый надо успеть вернуться. Я сюда из ада вылез в окно. Помощник Сатаны Калигула разрешил будущее посмотреть

— Ой, брось ты якшаться с нечистью!- Замахал руками Симеон.- Доведут они тебя до греха, который не искупишь.

— Не, не доведут. — Засмеялся Ваня.- Ко мне грехи не липнут. А что город — то так изуродовали? Как Господь допустил? Раньше похож был на человеческое жильё. а сейчас на безразмерный базар. Только и делают, что продают и по пять раз перепродают.

— Не трожь Господа!- Склонил голову архиепископ и перекрестился.- Замаяли мы его, сволочи бесстыжие и грешные.  Он, видать, валидол тоннами  пьёт и валерьянку

Прибежал Ваня в холдинг к Червонному. Обнять хотел. Про жизнь спросить да сказать, что сейчас ещё не девяносто второй год. Что Ваня из настоящего времени в будущее выскочил на десять минут. И что завтра опять продолжим строить коммунизм в Зарайске. Но охрана его не пустила дальше входной двери. Кто такой Иван? Дурак без паспорта. В старомодном шмутье и без галстука.

— К Максиму Ильичу запишитесь на приём. За углом окошко. Через месяц срок и подойдет.- Проводил его до выхода мужик в форме черной с белой надписью на спине — «секьюрити». Хоть и на русском написано было, но Иван не догадался, что это охрана теперь так зовется. По — американски.

И рванул он к кладбищу мимо «комков, стеклянных домов, пёстрых людей и странных автомобилей. Мимо всего чужого, непонятного и уродливого. На бегу глаза выхватывали с обочин дорог стенды на высоких столбах с неизвестными словами «coca- cola», «saloon for makeup» и «exchange money».

— Клянусь маманей, женой батяни, короля Норвегии Олафа пятого, что гадом буду, но такого бардака из моего коммунизма никому сделать не дам! — бежал на предельной скорости и попутно оценивал вслух своё приключение в будущем Ваня.- Пусть меня черти в смоле кипящей вечно купают, если слово не сдержу.

А тут и окно в ад появилось. Запрыгнул Иван внутрь, отдышался.

— Что, прибалдел?- Нежно спросила прорицательница.- А себя- то чего не попроведовал в дурдоме?

— Да я лучше в зеркало посмотрю. А то с самим собой здороваться — это уже шизофрения. А я — то обычный Иван — дурак. Здоровый на всю башку.

— Понравилось в будущем, в девяносто втором?- Гадалка взяла его за руку и повела вдоль смоляных факелов обратно.

Капитализм Зарайский хренов? Я капитализм настоящий видел в Англии и Норвегии у отца. А это карикатура, недружеский шарж. Настоящие буржуи психанут если увидят и по тыквам настучат нашим бизнесменам жадным, недоделанным.Я этого не допущу. Я коммунизм построю на века!

Хелен, прорицательница ясновидящая, отвернулась и беззвучно хихикнула.

В аду Калигула Гай Юлий Цезарь встретил их с улыбкой.

— Ну, как, Иван? Понял что ждёт твой город и тебя?

— Слушай, Коля, спасибо за экскурсию, конечно. Но тебе пора к Елизавете Второй в Англию. А нам с Червонным и Бабой Тэтчер — в конгресс чисто американский. За деньгами. Не отказываешься помогать коммунизм достраивать по всей области?

-Ну, Иван!- Возмутилась Баба Яга и материализовалась рядом с кипящим смолой котлом.- Мы ж тебе не ангелы Божьи. То охраняют тебя, то забывают в самый нужный момент. А мы, нечистая сила, работаем до конца изо всех своих нечистых сил. До полной победы коммунизма. А развалим позже. Когда сам разрешишь.

Ваня сел на метлу, Калигула на глазах испарился, а через мгновение Иван стоял перед входом в Конгресс США.

— Вы на доклад по финансированию коммунизма в СССР?- Спросил усатый офицер на входе по — русски с чего — то вдруг. Наверное, его предупредили о Ванькином визите.

Иван кивнул и двери сами открылись.

— Эх, много ещё работы. Надо всех, которые большие премии получили, потрясти, Детский Фонд имени Ленина, Литературный Фонд, бляха- муха,  Художественный фонд, Фонд культуры СССР. Профсоюзы наши. Достроим тогда точно.

— Не отвлекайся.- прошептала Яга.- Дуй вперёд. Там Червонный тебя ждёт. Шестой ряд у вас. Шестое и седьмое места. Чеши быстренько.

Вот ведь приятно как.- Успел подумать Ваня.- Все помогают коммунизму. Но вид — то делают, что не любят его. Политика, блин! Все хитрят. Всё, блин, фальшиво, кроме истины. А истина — только в коммунизме.

И эта новая мысль продвинула его ещё на шаг к цели всей жизни. Привести весь мир к светлому праздничному будущему и поставить его на высшую ступень задержавшегося без Ивана развития человечества.

 

Глава девятнадцатая

Победа хуже поражения

Раньше Ваня рог изобилия видел внутренним взором именно как рог. Только не мог понять — чей. Вроде бы не придумала природа — мама такого зверя, с которого бы линял и отваливался рог, а в нём само собой появлялось из ничего — всё, переполняло рог и вываливалось прямо в подставленные ладони счастливцу. Которому в муках удавалось прорваться к нему сквозь толпу обалдевшего от дармовщины населения, или честно довелось отстоять полгода в очереди. В общем — детское было представление, наивное. То, что звали рогом изобилия — в жизни  было конвейером, насыпавшим в безразмерные потайные закрома разных стран горы напечатанных на бумажках рублей, долларов, франков, фунтов стерлинга, драхм, иен, юаней, тугриков и  шуршиков. Каждая страна билась за то, чтобы во — первых денег у неё было больше, чем у других, а во вторых, чтобы её казначейские билеты считались на земле главными. На  то время, когда Иван с друзьями по общему делу вышибал отовсюду дензнаки и превращал их в еду, питьё и товары — от самых крупных до мелочей, никто свои деньги главными ещё не успел сделать. И это затрудняло построение коммунизма в Зарайске и области.

Хотя в 1965 году, к концу года, как  фанатичные энтузиасты и наметили, коммунизм всё же закрепился во всей области и в городе. Швеция Ване с компаньонами давала  кроны. Очень богатые граждане, сочувствующие коммунизму,  складывали наличные в большие чемоданы попрошаек и они там же они сметали в разных магазинах всё подряд. Потом выкупали по два — три вагона  да отправляли добро по железной дороге в Зарайск. То же самое совершали во всех странах Европы и Азии, в социалистическом Китае да в стране жрецов и йогов- Индии. В городе своём Червонный — Золотов распорядился сделать огромные подземные склады. Глубокие, широкие и длинные. Километрами измерялись. Оттуда обитатели коммуны развозили товары по огромным магазинам, а народ энергично выносил всё без разбора, набивая квартиры всем что подворачивалось под руку — до потолка.

Сели как-то перед новым годом Иван, Червонный, Гриша Лаптев, Олежка Мухобойский, профессор географии Карданский — Витте и отец Симеон в замечательном ресторане, чтобы старый проводить. Ну, и после третьего стакана водки из каждого выдавилась собственная трактовка победы коммунизма в отдельно взятой области.

— Вот мне интересно как учёному.- Спрашивал, закусывая сёмгой, профессор Карданский.- Когда нас всех возьмут за задницу? И, главное, кто? Все государственные правящие и проверяющие конторы мы ликвидировали. Милиции нет. Горкомов, обкома и райкомов партии тоже. Суды народные, а по правде — государственные, убрали. Ничего не осталось от государства у нас в области. А вокруг неё — всё, наоборот, государственное. Там граждане СССР крепко упираются на заводах и в полях. Их, бедолаг, трясут и ОБХСС,  и народный контроль, суды преступников за решетку упаковывают, опоздавших на пять минут в учреждение премий лишают, а то и увольняют. А наши  гуляют с утра до вечера. Едят, спят, кайфуют от безделья и всё. Ну, должен же кто — то большой и верховный из Алма- Аты и Москвы от имени КПСС нас за кудри потрепать! Мы, ядрёна мать, живём как козырные тузы или  добры молодцы с красными девицами в волшебной сказке. Не делаем ни хрена, ничего стране не даём. На наши заводы и фабрики никто работать не ходит. Все стихи пишут, рисуют, поют и лобзиками выпиливают кружева.

— Да.- Согласился Иван.- На заводы сейчас страшновато заходить. Крыс развелось – побольше, чем населения в области. Толстые, злые. Я недавно забегал на фабрику искусственного волокна. Три года назад любимую авторучку на столе директора забыл. Так еле смылся!  Они там всюду, крысы! Причём волокно это сожрали всё прямо со станков. И ручку, ясное дело. А на заводе железобетонном летучих мышей — миллионы. Висят вверх ногами под потолком и на подъёмных кранах, летают и на полу сидят. А я к отцу на работу забегал. Забыл, что он в Норвегии королём сейчас работает.

— Так скоро и змеи начнут по улицам шлындить.- Задумчиво сказал Гриша Лаптев.- Да и волков вокруг деревень полно. А  им и до города добежать- не фиг делать.

Червонный — Золотов выпил водки и задумался. Мыслил он долго, жуя сервелат, при полном молчании друзей. Все устали ждать итога раздумий и тоже шарахнули по стакану.

— Всё мы правильно сделали.- Запил лидер зарайского коммунизма колбасу ананасовым соком, закупленным в Бразилии и закурил «Marlboro», которого приволокли целый эшелон. Лучшие в мире сигареты они с Ваней  купили в Штатах, взяв немного из кучи долларов, подаренных семьёй Морганов.- Всё точно сработали! А это нам через неделю подтвердят очень большие люди из ЦК КПСС. Они мне звонили. Хотят посмотреть на наше чудо. Они не с проверкой прутся к нам. Именно удивиться и обалдеть, набраться опыта и сделать коммунизм пока только в Москве. Чтобы весь мир узнал, поразился и слал делегации. Надо же и буржуям убедиться, что мы за слова  свои отвечаем и чудеса творить могём!

-Ну а чего ж всё — таки ни в ЦК, ни в КГБ с МВД никому разум не подскажет, что объективно — то мы мошенники?- Продолжал гундеть крепко поддавший профессор. — И что коммунизм наш — это итог успешного разворовывания Фонда мира, казны разных государств и чистки карманов отдельных капиталистов. Они же нам из жалости миллионы дают. Мы то врём, что дети в области болеют страшными болезнями, что у нас потопы и засухи каждый год, что сёла и города вымирают от наводнений и песчаных бурь.

— Ну, ты не прав, Карданский, хоть мудрости в тебе побольше, чем у нас четверых, не считая бухгалтеров.- Приземлил профессора Максим Ильич.- Мы хоть копейку или цент, или ещё что- нибудь украли? Вы, может, и милостыню с отцом Симеоном просите. На спасение утопающих и для жертв чумы. А я лично и  Ванёк во всех странах  правительствам докладываем горячо и уверенно, что просим денег именно на строительство коммунизма. Они смеются и дают. Ржут прямо- таки. Давайте, говорят, ветер вам в спину. Социализм у вас скоро сам развалится. Году к  восемьдесят пятому. К тому всё идёт. А коммунизм останется в одной области. И тогда мы вам денег давать больше не будем. Значит, и вы тоже загнётесь за  годик- другой. Когда запасы кончатся. А всё, что у вас раньше работало — уже не восстановишь. Денег — то не будет. И получится, что мы победим и коммунизм. А это есть наша святая цель.

— Дурачки они, короче, хоть и миллиардеры.- Иван поднял вверх указательный палец. — Мы уже сейчас со всего мира добра наскребли лет на сорок вперёд. За это время и народ бесплатно научим работать, жрать поменьше заставим гуманными способами, и лишнего натренируем не набирать. А то аж из окон у них всякая всячина вываливается.

— Армию надо возвернуть. У социализма — то она есть. К нему и не лезут. Боятся. — Сказал Олежка Мухобойский. — Купим оружие в Америке и атомную бомбу в Москве. Лучше — две. Москва продаст. Мы же свои. Будет просто ещё одна точка   с ядерным запасом. Кто ж возразит, что это хорошо?

— Мужики!- Перекричал Иван Олежку.- Нас не проверяют и не будут проверять по расходам денег и способам их получения. Я сто раз говорил вам уже, что нас охраняет нечистая сила. Она — хозяин на земле и проверять нас запретила всем без исключения. И деньги нам дают всюду не оттого, что мы красивые и одеты хорошо. А потому как нечистая сила им приказала финансировать коммунизм в Зарайской области. Черти, дьяволы, демоны, Кощей, баба Яга — Тэтчер и сам Сатана так хотят. Желают сами глянуть — действительно ли это высшая ступень нашего развития. Что и вправду испарится жадность, зависть, воровство, гордыня, и останутся у народа только светлые чувства. Или, говорят черти мне, это всё брехня и ваши болезненные фантазии. Это они, черти с Сатаной, мир поставили так, каким вы его сегодня видите. Социализм, я говорил уже, тоже они сделали. Сотни тысяч чертей в человечий облик переплавили и везде руководить распихали. И бизнес делать в буржуйских странах. У вас с ней, силой этой могучей, связи нет. Только меня одного они к себе пустили. Но вы же мне верите?

— Верим. Сами наблюдали. Ты у нечисти в дружбанах. Точно. — Сказал Гриша Лаптев.

— Потому что я почти не человек.- Улыбнулся Иван.- Я из волшебной сказки персонаж. Сатана же меня из неё изъял на время. Чтобы я тут волшебно почудил лет тридцать. Думаете я сам придумал — коммунизм строить? Они, бляха. Моими руками чтобы был он установлен. Зачем это им — не знаю. Не говорят, а одно заладили, что потом разрушить его хотят. Ну, так тогда сами бы и строили. Как феодализм давным — давно, как капитализм, социализм. Сварганили же всё сами. Потом что — то оставили, что- то прикрыли. И социализм прихлопнут скоро. Не нравится вроде им. Ну, не понимаю я тут. Зачем делать, чтобы потом ломать? Ну, да ладно.

Посидели они в таком режиме пару часов, да разбежались. Отец Симеон в обновлённый храм свой, красивый изнутри и снаружи. Где уже не жили те, кто прятался от социалистической суровости, от жен, не получающих алименты, да и бездомные разбежались. Всем же дома дали!  В храме- дурдоме уже не косили под кретинов лихие ребятушки, нашедшие тут самое потаённое безопасное место, куда не заглядывала милиция. Дурдом исчез, а новый и не строил никто. Психам при коммунизме — то откуда бы взяться?

Во всей области сплошь чистые помыслами и здравые рассудком граждане.

Иван побрёл в родительский дом. Не хотелось ему. Чувствовал что в их доме коммунизма нет и не будет. Во первых- батя, арматурщик с железобетонного, на закрытый завод не ходил как двадцать лет подряд и это его довело до приступов ненависти к коммунизму. Он любил быть арматурщиком. Как, собственно и королём Норвегии, которому этот коммунизм был пугалом и раздражителем устойчивой королевской психики.   Маманя- королева Норвегии и тоже арматурщица этого завода  тоже счастлива не была.  Править страной ей нравилось меньше, чем гнуть станком рифлёные стальные прутья. Ну а главная заноза — братовья. В Норвегии работать принцами им нравилось. Но параллельно они находились и  в Зарайске, клепали на мясокомбинате редчайшие деликатесы. Сами их тырили и приторговывали втихаря через испытанных в боях с ОБХСС и МВД  дружков.

Коммунизм год назад в Зарайске возник внезапно как чирей на неудобном месте. Ликвидировали обком партии, а, естественно, и цех «обкомпищепром». Братья пытались даже покрыться сединой с горя, но передумали и решили просто и грубо наказать виновного. Строителя коммунизма  брательника  Ивана- дурака из той же, кстати, сказки, что и вся их семья. В доме было пусто как в батиной голове после празднования  тринадцатой, премиальной зарплаты на заводе. Всё пространство в хате было занято только не очень свежим воздухом, поскольку горько отмечали в семье нападение беды «столичной»водкой из запасов. И карбонатом да национальным деликатесом «карта» оттуда- же.

Сначала они семейным хором настучали Ване по голове и рёбрам, отшлёпали Ваняткой все четыре стены нового железобетонного особняка в три этажа, после чего налили ему стакан, заставили его вылить всё в рот одним махом и не дали закусить.

— А теперь ты, козёл сказочный, разъясни их Величествам — на кой хрен ты бросил семью в пропасть нищеты и бесправия?- Вежливо попросил брат Вова.

— Да идите в универсальный новый магазин, ткните пальцем во всё, что хотите, и вам его привезут, поставят, повесят, развернут, подключат и забьют хоть три холодильника такой жратвой, какой, Ваше Величесто, господин Олаф пятый, у вас и  во дворце  не пахло сроду. Хоть страна, конечно, не бедная. Машины вам всем подгонят — на каких в магазине глаза остановятся. И причем, бляха, без денег! Бесплатно всё! Мечта всего человечества- жить и всё иметь даром. Сейчас она только у нас в области сбылась.  Вот пойдите! — Разгорячился Иван, побитый крепко, но аккуратно. Чтобы мог двигаться, думать и на вопросы  реагировать правильно.- Вы, получается, нарочно обиженками прикинулись и не взяли ничего. Чтобы мне отомстить?

— Нам не надо бесплатно.- Рявкнул брат Миха.- Мы привыкли к деньгам. У нас их девать некуда. Что, тоже в коммунизм тебе сдать, чтобы вы кому попало накупили на наши капиталы роскоши? Или сжечь? А может сжевать их как коровы сено? Так лет десять жевать будем все разом. Денег — то королевских — горы, да и мы на мясокомбинате имели как министры. А батя с маманей каждый месяц на железобетонном премии получали. Ты что натворил, Ванёк- дурачок? Ты нас сравнял с землёй. Или с бывшим бичом вокзальным Алёхой — Вохой. Это который окурки с перрона собирал, жрал объедки в столовых, когда пускали его, а больше трёх рублей сроду в руках не держал.

Так теперь у Алёхи- бича домина двухэтажный, баня с бассейном,  а филе лосося он в окно выбрасывает кошкам. В самого не лезет уже. Пианино у него, два телевизора. Один на кухне. Мебель как у председателя нашего горисполкома. За что ты его уравнял с нами, доходягу, пьяницу и дармоеда, который бичует, потому, что работать не умеет нигде?

— Каждый человек имеет право на счастье.- Уверенно ответил Иван.- А счастье не в деньгах. Счастье- это когда все равны между собой и перед богом. А мы и так все равны. Когда ни у кого денег нет. Но когда есть деньги — то у одних их больше, у других ещё больше, а у третьих мало. Зарплаты маленькие. И кто побогаче — поплёвывает на бедных, а бедные им завидуют и ненавидят. Что, Миха и Вова, завидовать — это счастье? Или мечтать ещё нахапать лавэ, чтоб аж в сундуки не влезало —  не жадность? Трястись над ними  и ото всех прятать- не грех? Не алчность?

— Ты хрен нас перевоспитаешь.- Обозлился брат Миха.- Деньги — это наши мускулы. Сила. Уверенность и возможность не бояться жизни и людей. Двигатель  прогресса- денежки. Всё в мире делается за деньги. И ваш коммунизм вонючий вы сами нечестно сварганили. Ни разумом, ни добротой к народу, которого социализм ограничил во всём. Никто даже собственный цех по ремонту примусов открыть по закону не может. Так вот! Вы коммунизм купили за наличные. Все страны втихаря отдербанили на миллионы, но вид делаете, будто всё это дары Божьи народу за его праведную жизнь и веру в Ленина. Козлы вы!

—  Вы вон идите и народ спросите, семья королевская.- Психанул Ваня.- Когда он был счастливее!? Когда искал нелюбимую работу, только бы платили сносно, чтобы жить и не маяться? Или сейчас, когда живи, люби что хочешь, делай, что нравится и всё имей, не думая про деньги? Когда все равны  в выборе желаний, вещей и потому завидовать некому и жадничать смысла нет. Деньги, бляха, это отрава замедленного действия. Всё из — за них. Ссоры, воровство, вообще преступность, ненависть к богатым и сидящим на высших руководящих  должностях при власти и длинных рублях. Да пошли вы! Короли, бляха и принцы недоделанные!

Развернулся Иван и убежал из дому. Пошел ночевать в храм.

-Пустишь, дядя Афанасий? —  Спросил он мрачно.

— Живи хоть всегда.- Обнял его протоиерей  отец Симеон. Афанасий, в миру, Ухтомский.- Спать ложись. Завтра свежим будь. Комиссия из Москвы с проверкой нашего Коммунизма решила на неделю раньше приехать. Не терпится им.Так что- завтра будут. Ну, ну! Пусть обделаются от удивления и высочайших эмоций! Бог нам в помощь! Показать всё надо правильно.

— Покажем всё!- Ваня стал укладываться по привычке рядом с ризницей и отец Симеон его не остановил. Хотя не положено было. В настоящей- то церкви.- Пусть потом попробуют в Москве повторить наш подвиг. Да ни хрена у них не получится! Хоть они, конечно, сами — черти ещё те. Но руководители  нечистой силой сейчас нам помогают.

И он стал засыпать, думая о том — выживет ли коммунизм, если такой публики как его брательники, любящие деньги, и таких как Червонный, привыкший быть выше остальных, станет много.

И в первый раз за последние годы, при уже готовом и крепком коммунизме, в душе его зашевелился и стал шустро ползать дремавший  в яйце своём совершенно ненужный и лишний  сейчас червь сомнения.

 

Глава двадцатая

Кукушкины слёзы

Шел Ваня с утра поранее во дворец коммунистических торжеств. На встречу с любопытной комиссией из Москвы. Шел через неузнаваемый обновлённый Зарайск, который ещё три месяца назад в это время  наэлектризован был движением населения в разные стороны. Нёсся народ на работу свою  бегом и пешком. Ускорялись все, чтобы хоть на минуту раньше начала трудового времени влететь в проходную или в холл, где сидели вахтёры с часами. После восьми или девяти ноль- ноль ты уже выпадал из порядка инструкции и попадал в блокнот вахтёра. Три опоздания в месяц — и у тебя улетали премиальные. Злое было время ещё три месяца назад. Негуманное.

Сегодня Иван пересекал  город  одиноко. Никто не работал и дома с утра все занимались перемещением в домах вещей. Набрали вроде строго по потребности. Но то — ли никто потребностям своим границ не видел, то — ли ещё от социализма рефлекс не угас: «надо брать в запас. Вдруг что — нибудь перестанут продавать» Было уже так. То хлеб с перерывами пекут, то рубашки в клетку куда- то пропадают. Не говоря уже о том, на что надо было записываться в очередь и год ждать. Этого добра при коммунизме, внезапно ворвавшимся в жизнь провинциальную, было столько, что инстинкт хомяка срабатывал у всех. Брали за щеку лишнее, обычно по три штуки. На всякий случай.

Из окна  большого дома бывшего главного бухгалтера бывшего завода химического волокна Зацепина вываливался диван. Кожаный. В деревянном  лакированном обрамлении. Гриша Лаптев с Олежкой Мухобойским  накупили таких в Австрии  семьдесят тысяч штук и доставили двумя железнодорожными эшелонами. В Зарайске было тридцать пять тысяч домов. На каждый дом  приходилось по два дивана. А главбуха, видно, заколдовала жена и он прихватил три. Кому не досталось — выяснить было невозможно. Никто точно не мог сказать — что у него есть и в каком количестве.

Так вот… Этот третий диван не вписался в помещение на втором этаже и его выдавил вместе с рамой оконной  шкаф бельевой, польский, трёхстворчатый, с  зеркалом на всю его высоту. Жена бухгалтера  бегала под окном и нечеловеческим голосом умоляла бухгалтера силой воли и недоразвитой мускулатуры втянуть диван хотя бы до половины. А там и она доберётся через завалы вещей ему на помощь. Собрался народ  с советами. Соседи. Уже через похожую процедуру прошедшие.

— Надо подпереть его снизу вон тем памятником Ленину.- Подкидывали они одну мысль по очереди — Он как раз три метра. Ровно под диван войдёт. И пусть пока так стоит. А когда в комнате ходить будет где — то эти же соседи придут и диван затащат. Памятник  гипсовый, внутри пустой. Четверо мужиков его легко донесут и подставят. Но пока решали — кто будут эти четверо, которые приволокут статую, диван победил бухгалтера Зацепина и вместе с ним рухнул в траву. В декоративный газон. Все остались целы. Диван — потому, что сделали его капиталисты для себя. А бухгалтер свалился на самое мягкое место дивана.

— Вы, бляха, не должны жадничать при коммунизме.- Строго сказал Иван.-Много чего ещё будет привезено. И всё бесплатно. Вам что — каждому ещё по одному — два дома построить? Куда хапаете- то?

— А все ведь теперь равны!- Крикнул отдыхающий главбух.- Значит у всех всего должно быть одинаково столько.

— Ни фига! — Возмутился один сосед.- Мы — то по два взяли. А вы — сразу три. Уже неравенство.

А я лыжи не брал.- Огрызнулся бухгалтер.- Нам положено две пары. Мы не катаемся. А вы все взяли. Ну, я для уравнения количества вещей забрал диван.

Тьфу!- Психанул Ваня.- Это у буржуев главное — жадность. А коммунист обязан скромно отовариваться.

— А мы вроде как нескромно живём? — Закричала дама из толпы.- У нас, к примеру, катера нет, чтобы прогуливаться по Тоболу. Машину взяли не «фольксваген», а «москвич». Посудомоечную машину не взяли. Не влезла в хату. Хотя могли покумекать да затолкать всё же! Это скромность или не она?

Махнул Иван рукой и покинул двор.

— Повезут продавать в Челябинск. Точно. И деньги начнут копить. Уже поймали десятерых наши коммунистические стражи справедливости. Мотоциклы толкали на базаре, да телевизоры. И говорят, что деньги им не нужны, но пусть лежат. Вдруг на Черное море захочется летом рвануть. А там социализм и оплата наличными

Комиссия ждала одного Ивана. Все компаньоны уже сидели в ресторане Дворца и накачивали москвичей «Белой лошадью». Чтобы ждать Ваньку было не скучно.

О!!!- Встретили его бурными аплодисментами все.- Инициатор прогресса! Эволюционер с большой буквы!

Народ выскочил из — за длинного стола, роняя на пол рюмки,  кружочки ананасов, и стал бросать Ивана вверх, восклицая «ура!»

Комиссию составили из двадцати человек, поэтому Ваня не волновался, взлетая и падая. Столько рук. Поймают, не уронят.

Часа два поели — попили и поехали на машинах «майбах», которые не всем буржуям по карману, смотреть коммунизм в городе и области. В  подземном историческом музее с мощным названием «От первобытного коммунизма до высшей фазы общественного развития» проторчали часов пять. Потому как там имелся ресторан «синантроп». После него ходить по музею всем раздумалось. Все погрузились в семь «майбахов» и объехали город, пустой как  в разгар эпидемии чумы.

— Народ есть вообще? Или всех затолкали в общий барак- коммуну, а в нём всё общее? Ну, возможно, конечно, параша для женщин отдельно. — Очень весело съехидничал член комиссии из горкома комсомола, который по молодости выпил больше солидных мужичков из обкома и ЦК, для которых излишество возлияния уже отметилось на печени и почках.

Покатавшись по бесчисленным бесплатным магазинам, насмотревшись на яркое великолепие ландшафтов и умопомрачительную оригинальность всяких архитектурных сооружений, все собрались в кружок возле трехэтажного особняка, отделанного розовым туфом. Во дворе сияла лаком длинная бревенчатая баня, возле неё подражал небу голубизной воды бассейн, рядом с ним пристроились качели, карусель и маленький тир для стрельбы  из лука, который висел на гвозде мишени, а под ней  небрежно прислонился к столбику колчан с разноцветными стрелами.

— Народ по домам сидит.- Сказал Червонный.- Стерегут добро. Которого, смею доложить, много. Мы завезли в область и город всё, что вообще существует. Кроме танков, самоходных гаубиц, линкоров, комбайнов и тракторов. Воевать не с кем, а сельхозтехника нам не нужна. Пусть земля отдыхает. Всё равно работать никто не желает. А при коммунизме так установлено — нет желания, не иди против себя, отдыхай и развлекайся. Ну, почти рай.

— А зачем стерегут имущество люди?- Удивился секретарь московского горкома.- Коммунизм. Воров не должно быть.

— Нет у нас воров.- Иван вздохнул.- У них такие же дома. А в них есть всё, что бывший вор захотел даром взять в магазине или со склада заказать. Просто люди перестроиться не успели. Коммунизм только начался. Так люди ещё старыми воспоминаниями живут. Но, ничего. Это скоро пройдёт.

— Эй, Рыбников! Серёга!- Крикнул в открытое окно Червонный

— Золотов.- Выскочи на улицу. Поговорить с тобой москвичи хотят.

Через двадцать минут вышел Серёга. Продирался со второго этажа через завалы домашней утвари.

— Посоветуешь ли ты нам, Сергей, Построить в Москве коммунизм по вашей модели? Больно уж нам у вас понравилось.- Спросил заведующий отделом пропаганды из ЦК КПСС.

Рыбников на глаз прикинул — сколько комиссия выпила, чтобы влиться в струю, поймать тональность и врать так, чтобы комиссия верила, что слышит самую правдивую правду.

— Ну, а чё! — Серёга вышел на центр круга. Закурил, поглядел на небо, потом на каждого приезжего.- Я вот пахал машинистом  башенного подъемного крана. Дело это по наследству от отца осталось. Работу не любил, хотя платили — я те дам! Мотоцикл  «Урал» с коляской купил. Телевизор цветной.

Но я большой любитель, можно сказать профессионал, в художественной ковке. Хоть что могу выковать. Розу, булку хлеба или джигита на коне. Так коммунизм мне кузницу во дворе сделал. Вон она! Денег от любимого занятия не имею. Всё раздаю. Но душа моя теперь с крыльями и похожа на птицу счастья.

Пообнимали все поочерёдно Рыбникова Сергея и уехали во дворец  торжеств совещаться. В тот же самый ресторан, где стол длинный чудесным образом обновился и имел на скатерти узорной такую еду и такое питьё, о которых даже писать- то неловко. Не поверит никто и назовут автора придурком брехливым. Так что — эту тему не трогаем

-Ответьте нам только на один вопрос, товарищи лидеры коммунизма.- Строгим голосом обратился почему- то к Ивану тихий до этой минуты и неприметный зампред КГБ. — Вы деньги не занимаете, а берёте как благотворительную безвозмездную помощь. Чему и кому помогаете?

— Единственной в мире высшей ступени развития человечества, к которой неизбежно обязано прийти всё человечество. Все же стремятся к высшему и лучшему? Разве не достойно начало стройки реального коммунизма благотворительной помощи?  Наш наглядный пример- это маяк! Он светит отсюда, из Зарайской области всему миру и призывает: «делайте как мы! И будет на Земле счастье!» — Иван сам ошалел от того как ловко и складно высказался.

— А кончатся деньги? Ну, перестанут давать. Как выкручиваться будете? Не расформировывать же коммунизм?!- Улыбнулся заведующий отделом ЦК.

Червонный — Золотов лично налил всем французского вина  Château Gruaud-Larose   урожая 1857 года. Лучшего в мире. И торжественно произнес.

— Мы идём вперёд под знаменем Ленина и под руководством ЦК КПСС. Цель нашей партии — коммунизм. А враги наши, капиталисты, только хитро прикидываются врагами. А в реальности просто завидуют нашему движению к высшим благам. И втайне сами хотят строить у себя коммунизм. Потому деньги будут давать всегда, чтобы видеть как мы развиваемся, учиться и потом переходить к высшей форме развития общества у себя.

Все выпили, закусили и главный в комиссии — зампред КГБ сказал только одну фразу.

— Доложим Леониду Ильичу нашу положительную оценку.

После чего официальная часть иссякла, все расслабились, пели песни, танцевали под оркестр, который как с Луны свалился, после чего все пошли в баню допивать, доедать и наслаждаться духом берёзовых веников.

— Слушай, Ваня, а осилим ли мы Москву? Это ж не Зарайск. Секреты есть? Поделись хоть одним.- На ухо сказал Ивану задумчивый от смеси выпитого секретарь московского горкома партии.

Иван тоже наклонился к его уху и минут пять что- то шептал.

— А, так  это приемлемо. — Обрадовался секретарь. -У нас, правда, там тоже связи есть, да и они к нам своих много пристроили. Ну, а если ты ещё и замолвишь слово за нас, то я лично и горком тебя отблагодарим достойно.

— Вот этого не надо.- Пожал ему руку Ваня.- Это идея общая. Помогаем  друг другу безвозмездно ради общего процветания.

Проводили они комиссию через день. Устали все. У Червонного даже сердце ёкало. Давно столько не пил. Да и побаивался, что комиссия прицепится к пустяку какому — нито и притормозит их полёт к вершине. Но обошлось.

Сели они после проводов у Червонного- Золотова в кабинете лидера коммунизма и молча провели на диванах и в креслах часа два. Думали. Каждый о своём. Максим Ильич о любовнице своей из бывшего обкома. Хотелось к ней. Но отсутствие физических сил его остановило. И решил он ночевать с женой. Тогда остаток сил можно сберечь на завтра. Гриша и Олежка ни о чём не думали. Потому, что голове не позволяло мыслить последнее из выпитого. Château Gruaud-Larose   урожая 1857 года.

Отец Симеон думал о Господе Боге и мысленно упрашивал не наказывать его за кратковременное пребывание в обществе партийных бонз.

А Иван уже настраивался на завтрашний день. В Москве их с Червонным ждал очень известный на весь мир писатель Яблонский- Забалуев, только что получивший семь международных премий за книгу « Крысы бегут на корабль» С Забалуева планировалось свинтить минимально миллион рублей. Пустяк,  конечно. Но была ещё одна причина у этой встречи. Яблонский по информации от Калигулы был мудрее профессора Карданского и мог дать много практических советов по укреплению коммунизма.

Червяк сомнения, который уже неделю ползал по Ваниной душе, не успокаивался. Даже не спал. Что- то не выклёвывалась в зарайском  милом коммунизме  ожидаемая гармония. Шаткость строя нового нервами чуял Иван.  Конец его, облом глупый и несуразный и думался ему, и снился.

— Чего — то не хватает. Не додумали  самую малость. И ума не хватает — сообразить. — Грустно думал он.

Заснули все в кабинете. А утром они с Червонным, припухшие и помятые, с большими чемоданами уже летели в машине лидера к трапу самолёта «Зарайск- Москва»   В столице их ждали не только деньги. Но и перемены. Настолько крутые, что нам с вами сейчас временно радостно за  то, что энтузиасты коммунизма о них совершенно не догадывались. Кто их отгородил от преждевременного чувства больших душевных потрясений — неизвестно. Может кто- то из другого мира. А может просто мозги  после пьянки не хотели нагружаться лишними нагрузками. Скорее всего — так он и было.

 

Глава двадцать первая

Не уходи, очарованье

Ваня — дурак любил писателей  не только за то, что они умеют писать книжки. Он любил их в принципе. Живого писателя не довелось ему увидеть за двадцать пять лет проживания, а этот факт возносил абстрактный образ литератора  практически на небеса и приравнивал его к полубогам. В воображении Ванином нарисован был большой писатель как  портрет Льва Толстого, висевший  в зарайской библиотеке. Белый от седой мудрости старец с бородой как у Создателя и глазами, в которых мудрость выглядела  бездонной пропастью, откуда излучался волшебный пронизывающий свет  сверхчеловеческого разума. Пальцы писателя опухли от постоянного держания ручки, вся одежда, обляпанная чернилами, никогда не менялась. Некогда было. Требовалось всегда беспрерывно писать. Ел он, не замечая процесса, всё, что иногда приносила ему либо Муза, либо, на худой конец, жена. Которую он, кстати, узнавал только по фотографии на рабочем столе. Спал литератор сидя и не выпуская ручку, а в сортир не ходил вообще, потому, что всё  съеденное им и выпитое полностью переваривалось в ум и переправлялось прямиком в голову.

Червонный- Золотов часто встречал разных писателей в разных местах и нагло, обидно для Ивана, называл их мозговитыми хануриками. Лентяями и любителями пожить на халяву в Доме творчества возле Пицунды, врезать водки до соплей и зелёных чёртиков, погулять и потискать достойных представительниц прекрасной половины населения.

Но когда они  на метле Бабы Яги- Тэтчер были доставлены в московскую квартиру лауреата всевозможных премий Яблонского — Забалуева, то, к счастью, не правы оказались оба.

Жил он на восемнадцатом этаже серого и длинного как весь Зарайск ( от вокзала до Тобола) здания, в двухкомнатной квартире, маленькой как прихожая в Ванином коммунистическом доме. И не было в квартире ничего волшебного и таинственного, всегда сопровождающего особенных мудрецов. Даже фортепиано или клавесина. В спальне у него стоял стол, пустой как тарелка перед обедом. Ни ручек, ни чернильниц и заполненной умными словами бумаги. Только полки с книгами по окружности обеих комнат от пола до потолка. Даже над супружеской кроватью к стене прибили шесть полок, весящих с книгами килограммов двести. Так что — Мир мог потерять лауреата внезапно и всего за одну секунду в одну из рядовых ночей.

Сам Яблонский — Забалуев был похож на зарайского водителя автобуса с четвертого маршрута. Лохматый, небритый дня три, с крошками от бутерброда на полинявшем до отсутствия цвета трико и весёлый. Только водитель автобуса свистел всякие мажорные мелодии, а писатель постоянно улыбался и беззвучно напевал что- то оптимистичное.  Ему, оказалось, только неделю назад стукнуло пятьдесят и было заметно, что юбилей он отметил от широкой души и очень хорошего достатка. Иван Васильевич Яблонский  встретил коммивояжеров в шестирублёвом трико, на которое смотреть было больно. Пузыри над коленями намекали на то, что писатель- человек набожный и беспрестанно ползает на коленях от иконы к иконе, впадая в глубокие поклоны. Но икон в квартире не было.

— Значит он так пишет.- Догадался Ваня.- Скрестит ноги как йог, чтобы мысли выталкивались сплошным потоком и клепает премиальные шедевры. Умно придумано.

Червонный первым подал ему руку и залился непонятной для восприятия речью, в которой мелькали знакомые слова «мир рукоплещет», «колоритные фабулы» и « просветительская миссия». Излагал мысль минут десять, а когда закончил — писатель был готов к обмороку, а Ивана подмывало дать дорогому Червонному в морду, что было невозможно с точки зрения святости этики и коммунистической морали.

— Мужики!- Воскликнул Иван Васильевич, писатель мирового масштаба, когда все руки были пожаты  и произведены положенные уважительные реверансы. —  Пошли вмажем для знакомства. У меня портвешок знатный. Три семёрки. Рыбка сухая. Вобла натуральная, Каспийская. Корефан, тоже писатель, из Туркмении мешок прислал. Да и поправиться мне край как надо. Ждал когда жена свалит на работу. Не даёт, собака, опохмеляться. Хотя, вроде, смерти мне не желает. Бабы! Не поймёшь их! А тут вы! Подарок судьбы.

— А как вы после портвешка писать будете?- удивился Ваня.- Мозг туманится, ручка в руке не держится прочно.

— Ваня, какой дурак тебе такую лажу нашептал?- развеселился Яблонский — Забалуев. — Оно у меня вот тут уже сидит! Писать! Я двадцать три книги опубликовал. Последняя  две недели назад премию самую главную в мире взяла. Теперь отдыхаю. Год, не меньше. Пьянка, девки, рыбалка на Волге под Нижним…ну, под Горьким. Короче. С дружками. Там у меня лучшие друзья. Егеря, плотники, кузнец Костя. Чугунный прут на сгиб ломает. Димка- паромщик и два студента с физмата  университета Тверского, тьфу ты — Калининского. Вот где жизнь. Мотаемся по всей волге да по Оке на двух моторках. Столько насмотришься- наслушаешься, что на любую хорошую книгу — выше крыши.

— Да, дело ваше писательское трудное, но благородное — Сказал под первый стакан тост Максим Ильич.- Пищу для живота любой колхозник от сохи даст, а вот для ума пищу, философию житейскую, полезнее всех вы даёте, писатели.

Яблонский не возражал и после первого тоста, и после пятнадцатого.

— Вы, мля, напрасно ни одной моей книги не читали.- Он вышел на балкон и закурил.

— Так расхватывают сразу.- Утешил его Ваня.- Пока мы на работе — всё сметают. Но мы обязательно начнём читать. Достроим коммунизм и начнём.

— Такого талантливого писателя книжки надо школьникам в уроки литературы вставлять!- Разошелся Червонный.- И я этого добьюсь.

— Какой там талант!- Ахнул Яблонский.-  Ленин с вами, Маркс и Энгельс!

Дурь полная. За меня придумали. Талантливый человек — талантлив во всем. Так же говорят. Значит знают. А я, например, летать не умею. Был бы талантливым — летал бы как воробей хотя бы.

— Ванька, слышь!- Спросила, улыбаясь, Баба- Тэтчер. Она рядом висела над балконом.- покатать его что ли? Пусть поверит в себя! Поймёт, что есть талант.

— А он потом не сиганёт сам с балкона?- Прошептал Иван.- Мы уедем, а он поверит, что умеет летать, да и сиганет. Не будет у нас больше такого писателя.

— Ты, Иван, пойди отдохни малость.- Сказал Яблонский. — Я вот когда сам с собой начинаю беседовать, то спать ложусь на полчасика. И проходит.

— Да я у него это впечатление из мозгов сразу удалю. Он не вспомнит потом.- Успокоила Яга.

Тут Яблонский — Забалуев взмыл над балконом и, расправив руки как крылья, орлом вознёсся над самыми высокими домами. Сделал несколько красивых виражей и через десять минут спикировал на балкон. Мягко, солидно сел. Как орел натуральный. Глаза его ничего не выражали. Рот не открывался, а волос стоял вертикально. Дыбом стоял.

— А Вы говорили, что не талантливый!- Пожал ему обвисшую руку Максим Ильич. — Ещё какой, блин!

— Так. Мне надо поспать.- Яблонский пошел в комнату.- Галлюцинации пошли, а выпили вроде только три по ноль семь.

— Пусть отдохнёт.- Сказала Ивану Яга.- Встанет и ничего не вспомнит. Денег не просите у него. Сам даст. Лучше пусть совет подкинет — как поправить нам коммунизм. Чтобы он правильный был. Сейчас слегка похоже, но это не коммунизм.

И она улетела. Но обещала к вечеру быть на балконе. Червонный с Ваней тоже присели на диван и задремали. Так и прошла половина дня. Новые знакомые сблизились с помощью хорошего портвейна и уже могли считать себя друзьями. Так они и стало, когда к шести вечера все очнулись и собрались на кухне.

— За дружбу!- Поднял стакан писатель.

— За нерушимую и бесконечную — Подтвердил Червонный.

После третьего стакана пошли объятия и откровения.

— А ведь я был простым  вагоновожатым трамвая и работал на элитном семнадцатом маршруте, который от Сокольников до Кузнецкого Моста.- Ностальгически всхлипывал Яблонский и утирал широкую слезу кухонной занавеской.

— А я как был дураком из сказки про отца, у которого было три сына, так им и остался. — Тоже пробовал всхлипнуть Ваня, но у него не получалось. Выпил он намного меньше.

— Мне больше всех не пофартило. — Тоже почти натурально рыдал Червонный — Золотов.- Я слесарил на Урюпинском заводе по выпуску болтов на шестнадцать. Ах, как я слесарил! Душа пела и ввысь рвалась! А из меня сделали большого чиновника. Секретаря обкома. Украли, суки, любимое дело.

Он утирал слёзы рукавом как бывший настоящий рабочий.

— Но ничего! При коммунизме это будет моё любимое занятие. Буду точить болты на шестнадцать.

— Для кого?- Спросил сквозь слезы писатель.

— Для народа!- отвечал бывший секретарь.- И во имя народа! А также коммунизма.

Время шло. Вечером заглянула на кухню жена писателя.

— Это Людмилка моя! — Принёс её на руках к столу писатель.- Выпей с нами. Это друзья мои. За миллионом рублей приехали из Зарайска. Не хватает для завершения строительства коммунизма в ихней области, которая не помню где. Так я им дам два! Вот такие пацаны! Наши люди.

Жена потрепыхалась в некрепких руках Яблонского — Забалуева и соскочила, пожелав всем не выходить в таком виде на улицу. Ночью встречаются часто отдельные мигрирующие по району хулиганы. Она знала то, о чем не догадывались ни Червонный, ни Иван. Вот эта дружеская и одновременно деловая посиделка завершится примерно через неделю. Винный магазин в доме напротив. Продуктовый — рядом.

— Я, Иван Васильевич, поживу пока у сестры.- Сообщила Людмилка мужу.-

Позвонишь — когда силы на дружбу иссякнут.

И она плавно исчезла.

— Мама моя, бортпроводница! — Вскрикнул писатель.- А ведь вы зачем- то приехали, да? Напомните! Выветрилось у меня. Вы, значит, по делу приехали, а я вам портвухой мозги анестезирую. Вы помните — зачем?

— В Третяковку сходить?- Предположил Червонный.

-Не — е…- Задумался писатель Забалуев.- Чего-то взять. Жену? Нет. Не то. А! Денег же просите. Сколько Вам?

— Миллион рублей.- Напомнил Иван.

— Иди в спальню. Под кроватью чемодан. — Яблонский очертил в воздухе размер чемодана. — Там много миллионов. Откинь себе один. В портфель твой войдёт? О! Да сюда и два войдёт. Кидай два, хрен с ними. На доброе же дело. Какое дело- то? Стёрлась информация.

— Коммунизм до ума довести.- Сказал печально Иван.- Уже сколько в него вложили! И всё с виду хорошо. Только никто не работает по желанию. Нет желания ни у кого. Поют, пьют, спортом занимаются, рыбачат, в гости ходят,  женщины вышивают, мужики в основном все увлекаются резьбой по дереву и живописью. У всех есть всё по потребностям и выше. Но мы уже замучились деньги добывать народу на прокорм, товары и удовольствия.

Яблонский- Забалуев надолго ушел в себя после слов Ваниных. За это время

Он выпил шесть стаканов портвейна и двадцать раз сказал себе под нос —  «вот попали так попали.»

— Нечего не получится у вас, пацаны.- Наконец выбрался он из полузабытья.- Ведь что оно есть — коммунизм? Это когда вы, коммунары, в шашки, шахматы и домино рубитесь, а на заводах ваших и фабриках делается всё, что надо вам и стране. По другому сказать- вы ни от чьих денег не зависите, а всё абсолютно делаете сами без оплаты труда и продаж. То есть — без денег. Часть дарите бесплатно Советскому союзу, где пока отсталый социализм. А остальное — себе.

— Так не выходит, бляха!- Вскрикнул Максим Ильич.- Народ при коммунизме должен трудиться по желанию, делать только любимое дело. А у всех наших  любимое дело — не работать. Тем более бесплатно. Тем более, когда у них всё есть. От мороженого до автомобилей и  домов двухэтажных. Вот как быть нам, Васильич? Ты же голова! У тебя семь премий международных!

— Надо бесплатную рабочую силу.- Писатель поднялся, чтобы создать чувство особой важности мысли.- Нужны рабы. Чтобы по вашим точным планам изготавливать всё абсолютно и выполнять все услуги, какие только существуют. Учить, лечить, стричь и товары по домам разносить. Вот тогда — да! Тогда  вы ни у кого не просите денег и ни от кого не зависите. А их только кормите слегка и всё.

— Ваня!- Крикнула с балкона Баба Яга.- Не ведись на эту чушь. Это ж рабовладельческий строй. Мы с Сатаной и Диаволом его уже делали. Фигня это. Всё плохо кончается. Одни кайфуют, разлагаются, другие в поту последние силы теряют. Потом терпение лопается и они всех бездельников давят как клопов вместе с их золотом, янтарём и мраморными дворцами. Да и где вы сейчас рабов найдёте? В Африке уже почти цивилизация и хоть слабенький, но капитализм. Негры при деньгах почти все.

Поскольку кроме Ивана никто её слышать не мог, Червонный громко сказал заготовленную патетическую фразу.

— Нет. Дорогой Иван Васильевич! Коммунизм исключает эксплуатацию человека человеком. Все равны у нас. Вот беда где!

Писатель поставил стул в зале, дотянулся до верней полки, достал книгу толстую и спрыгнул.

Вот что вам нужно, мужики! Это написали три года назад Братья Стругацкие. Знаменитые наши фантасты. Если сделать как они придумали, то будет вам настоящий коммунизм. И он зачитал вслух: «Братья Стругацкие.  Повесть «Возвращение (Полдень, XXII век)» 1962 года издания. Вот что они писали: «Многочисленные кибердворники, киберсадовники, киберперевозчики и другие киберы работали на гемомеханическом приводе — у них была мускульная и какое-то подобие кровеносной системы, они питались мусором, который они убирали, ветками, которые они стригли, пылью, через которую они двигались. Органы управления почти всех этих машин не конструировались, не собирались, даже не печатались, а выращивались в готовом виде…Рутинный умственный труд, управление однообразными процессами, всё, что поддаётся алгоритмированию, изгнано из труда людей. Человек больше не управляет процессами, не делает статистических подсчётов, не рассчитывает новые машины и процессы. Он иногда снисходит до надзирания за управлением, всю статистику и даже выводы из статистики  ведут машины — роботы, расчётом новых процессов и механизмов тоже занимаются инженерные машины, человек даёт только идеи.»

-Видите они дают нам новые способы познания и преобразования мира. В этих способах — суть коммунизма. Вкалывают машины, роботы. Им не надо платить, они сами себя будут ремонтировать и воспроизводить. А в основном- создавать всё, что нужно коммунизму. И никакой эксплуатации человеком человека. Это ж железки, неодушевлённые предметы. — Писатель устал от портвейна и длинной речи, передал Ване книгу, упал на диван и захрапел.

Спал он два дня. За это врем коммивояжеры раз пять бегали в магазин и книжку под «три семёрки» изучили почти наизусть.

— Вот. Я же говорил, что он мудрее профессора Карданского. Выход мгновенно нашел.- Червонный ликовал.- Он уже видел подъём, расцвет и процветание настоящего коммунизма.

— Главное — деньги не надо будет клянчить  по всему миру.- Радовался Иван.-

И товары таскать поездами, пароходами и грузовиками. Всё своё будет. Бляха! Ну, Яблонский, ну гад умный какой! А ты чего молчишь, бабуля?            -Бабуля? Какая? — подозрительно глянул на него Червонный.- Ты ничего? В порядке. Следи за пальцем. И он стал водить указательным своим  мимо Ваниных глаз.

— Потом поговорим.- Сказала Яга.- Надо сперва уточнить у Сатаны, может ли его братия вот эти все железки сделать. Книжка — то фантастическая. Написать легко.

— Нечистой силе всё по зубам. Вы вон какие чудеса творите в мире. А тут- всего роботов всяких наконструировать. Вам раз плюнуть.

— Ты отдохни, Вань. Уложил его рядом с писателем Золотов.- Заговариваться стал. Сам с собой болтаешь чушь несусветную. Нечистая сила. Спи покуда…

Погуляли они с писателем всю неделю. Он им книжки свои подарил, два миллиона дал и сказал на пороге перед расставанием.

— Если про ваш коммунизм книжку сделать — только меня зовите. Лучше никто не сможет написать.

Они крепко обнялись и расстались. А через минуту Баба Тэтчер уже стряхивала их с метлы возле дома Червонного.

— Как- то быстро мы чересчур.- Удивился Золотов. Взял портфель с миллионами и пошел домой. А Иван ещё полчаса поспорил с Ягой на предмет изготовления роботов. Сошлись на том, что в следующую неделю на Лысой горе Шабаш соберут и коллективно всё обсудят. Ну а потом был Шабаш, на который слетелась вся нечисть. Порешили, что справятся. Только Леший засомневался. Но его особо- то и не слушал никто.

И вот после всего описанного незаметно — нежданно прошло всего каких- то аж целых десять лет. А много это для коммунизма в зарайской области или в самый раз — никто определить не мог. Черти и бесы бессрочные были, бессмертные как Кощей. И потому во времени ничего не понимали. А Ивану, Червонному, отцу Симеону и профессору Карданскому- Витте, да Гришке с Олежкой обернулись эти годы как тягостное заключение в зоне особо строгого режима.

Хоть и коммунизм процветал на посторонний взгляд. И народ был розов лицами, в меру толст и без меры пьян от счастья.

 

Глава двадцать вторая

Жаль коммунизма

Вот как так может быть? Десять лет — это же не неделя. Она и то тянется от понедельника к субботе как переполненный автобус с нижнего края Зарайска к верхнему, к вокзалу. А десяток коммунистических годов  мелькнул во времени как болезненный сон. Только сегодня  Иван внимание обратил на тот странный факт, что по радио утром сказала дикторша — доброе, мол, утро, товарищи. Сегодня шестнадцатое июля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Московское время шесть часов утра. В Зарайске, стало быть, восемь.

А как только коммунизм победил — всем немедленно поставили дома телефоны. Набрал Ваня номер Червонного — Золотова, оборвал ему последнее сновидение и спрашивает.

-У нас какой год сейчас, Максим Ильич?

Червонный просыпался неторопливо, на пару секунд снова засыпал раза три и очнулся до рабочей кондиции минут через пятнадцать.

— Семьдесят пятый, Ванёк. Какой и был. Ты опять вчера с чертями и демонами виски хлестал всю ночь где — нибудь во Флориде? Как зовут тебя помнишь? Живёшь где? Строй у нас в Зарайске какой? Ну?

— В Лас- Вегасе ночью гудели с Калигулой и двумя ангелами падшими.- Голова Ванина потрескивала и поскрипывала, хоть он её и сжал ладонями.-  Спиваются пацаны святые. Хранят жизнь двум нашим мужикам.  А мужики подопечные на Земле у них алкаши. Ну, они и подмяли под себя ангелов. Затравили их пивом да «московской» Господь их попёр из рая. Дружат теперь с нечистью. Вот я с ними отдыхал вчера. Спорили с демонами  — стоит ли «нечистым» продолжать Всевышнему проблемы подкидывать, которые он всё равно на живой народ вешает, или хватит уже. Народ их давным — давно с трудом разгребает, а Господь ему, народу, говорит, что так и надо. Что к очищению и светлости души придёшь только через испытания. Народ, идиот, верит и пыжится на Земле, с проблемами бьётся. А Всевышний —  он-то на себя всё равно ничего не берет. Сидит себе тихо на облаке и любит оттуда всех подряд.

— Ох, Ваня, много ты пить стал.- Вздохнул грустно лидер коммунизма. — И с потусторонним миром  в последние годы задружил чрезмерно. Скоро сам чёртом станешь. Рога вырастут и рыло вместо носа образуется. Мне почти не помогаешь. Мы с профессором да Гришкой  и Олежкой не управляемся  с искоренением искажений в нашем коммунизме. Тебя не хватает. Потому, что искажений да извращений всё больше вылупливается, а силы наши убывают.

— Я передых взял временно, Ильич.- Пояснил Иван, аккуратно поддерживая тяжелую после виски голову.- Коммунизм — то я придумал строить, да и начал в одиночку. Одна Баба Яга Тэтчер и помогала. А все эти десять лет разгребаю  дерьмо, которого при коммунизме оказалось — то куда больше, чем в советском государстве да у буржуев в какой- нибудь Европе. Кто ж мог знать? Вот я притомился и расслабляюсь. Потом ты отдохни, а я, наоборот, впрягусь.

— Ладно.- Ещё раз глубоко вздохнул Максим Ильич.- Иди сегодня на вокзал и в аэропорт. Добровольцев кроме Гришки своего побольше возьми. Комитет лидеров коммунизма, конечно, везде посты расставил. Движение поездов и самолётов в Зарайск мы закрыли. Из города тоже ничто не летит и не едет. Проверь — всё ли соблюдается. И потом побольше команду собери и машины любые из города не выпускай. Только в город. И то, если они везут товары. Остальных разворачивай обратно. Некуда нам уже девать желающих жить на халяву.

-Когда начинали коммунизм — в Зарайске было шестьдесят тысяч жителей.- Вспомнил Ваня. И во всех колхозах  областных — семьдесят. А сейчас?

— Шесть миллионов человек в городе и пять — в деревнях.- С дрожью внутренней выговорил Червонный. — И не выгонишь никого. Самый гуманный строй у нас. Нам ведь, мать их, Маркса, Ленина да Хрущева, положено теперь  всегда любого, кто захотел жить в коммунизме, гладить по головке и всем добром его, гада, обеспечивать, пока он живой.

-Ну, ладно. Поехал я по городу и области  проверять кордоны, блокпосты заградительные  и пограничные вышки.- Вернусь через неделю. Работы- завал полный. Во все щели лезет народ к нам, чтобы  тут жить, и от нас потом втихаря пробивается в социализм, чтобы добро своё вывезти  и торговать. Даже в Сибирь едут. Полные грузовики  еды и промтоваров тащат на продажу. Катастрофа, блин!- Иван аккуратно уложил трубку на место и пошел на улицу.

Уже лет пять, а то и больше, перемещаться в городском пространстве можно было только пешком. На автобусах, трамваях и троллейбусах желающих работать не было. Не являлась эта деятельность любимой ни для кого. По той же причине и такси не ездили. Бесплатно катать по мегаполису публику тоже не нравилось никому. Ваня совсем недавно  на вертолёте скорой помощи три часа летал с Червонным и профессором над Зарайском. Оценивали масштаб разрухи. Распух милый провинциальный городок от центра влево на двадцать три километра, а вправо — на тридцать. Ну, а от вокзала по прямой до Тобола так и осталось — девять. За десять лет Зарайск стал «монстром». Бессчётное количество жилых двух и трехэтажек,  окруженных садами, бассейнам и банями, построенных для одной семьи, магазины огромные, где все брали всё в подарок от коммунизма, парки с аттракционами, кинотеатры, рестораны, аптеки, больницы, школы, одна библиотека  и всё. Больше не было ничего. Потому как трудиться учителями и врачами, киномеханиками, официантами и аптекарями желающие были. Повезло просто. Учить да лечить нравилось очень многим. А вот шить на фабриках шмотки, обувь, точить гайки, хлеб печь, для водопроводов траншеи рыть, на экскаваторах и подъемных кранах с чистой любовью вкалывать, асфальт готовить и класть на бездорожье, на стройках бетон месить и собирать по городу мусор, да отлавливать преступников, гастролирующих по богатейшей области из окрестных социалистических городов — не  полюбил никто. На селе народ только ел, пил, ловил рыбу, стрелял зайцев и дрался по праздникам. Все трактора и комбайны ржавчина сожрала лет за пять. А до этого на них никто и не садился. Хлеб не сеяли, картошку не сажали. Не являлось всё это любимым занятием населения современной деревни. Да и привозили всё откуда — то готовое. Много причём. Зачем хребты напрасно гнуть?

С вертолёта Зарайск смотрелся не так отвратно, отретушированный высотой. А вот передвигаться по нему на ногах было не просто тяжко. Опасно даже. Дорог не имелось гладких. Асфальтировать было некому. Не уважал это занятие народ. Виляли вдоль и поперёк города только просёлочные пыльные дороги, украшенные классическими рытвинами и колдобинами. Дальше своего квартала уйдешь на пару километров — можешь назад дороги не найти. Указатели и дорожные знаки не нравилось рисовать и развешивать ни одному даже очень хорошему человеку. Трава вдоль улиц росла дикая, степная. Местами  расплодились заросли густого некультурного кустарника, мешавшие попасть домой без травм. Вдоль дорог и между домами группами трусцой  передвигались собаки. Поскольку мусор не вывозил никто, не оказалось желания у членов коммуны,  то лежал он всюду, что радовало ворон  и собак. Народ как ни старался огибать мусорные горы дугой, но инфекцию, подгоняемую ветерком, всё же отлавливал. Кто- то чах от неё и тихо помирал среди шикарных предметов, да на импортных кроватях в прекрасных своих домах. Кого- то ум и сообразительность тащили в больницы и они выживали. В больницах, уже упоминалось, честно священнодействовали в поту настоящие врачи, приехавшие из разных мест Союза. Они, к счастью, любили своё дело. Но в целом Зарайск, если бы у здорового любопытного постороннего возникло желание обойти город, где процветал коммунизм, произвёл бы прямую аналогию с пустыней, сотворенной руками не из песка, а из камня и бетона. Засыхали деревья, которые никому не нравилось поливать. Только дождям, редким в этих местах и скудным. Не росли по той же причине цветы, а на улицах кроме диких собак и кошек никого не было. Изредка кто- нибудь выползал из дома- крепости личной за едой в магазин, да грузовики временами разрывали тишину чиханием старых моторов. Они или привозили из социализма товары, либо, напротив, увозили чьё — то барахло на продажу  в российские города, где в семьдесят пятом уже почти исчезли  самые  нужные продукты, хорошая одежда, мебель и бытовая техника. Зарайские торговцы за достойные суммы сбагривали советским гражданам всё подряд, а  потом возвращались и по — новой набирали в магазинах всё, что нравилось. Бесплатно, как всегда. Когда Ваня с активистами коммунистического сообщества обходили дома, узнавая — не течет ли крыша, не осыпается ли штукатурка и чего ещё не хватает народу, то видели они сплошь толстых, пухлых, но болезненно бледных людей, месяцами не выходящих из жилья. Да и ходить было некуда, кроме магазинов. Никто из них никогда не видел всего города и не знал — сколько в нём населения. Это не интересовало никого. Все интересы замыкались на визиты в магазины и просмотр телепрограмм.

Иван с ребятами из бюро коммунистического контроля мотался по границам города и помогал добровольцам на блокпостах ловить торговцев.

— Разворачивай машину и чеши домой!- приказывал он хозяину  добра, готового к продаже и плотно утрамбованного в кузове грузовика.

— Это моё.- Резонно возражал хозяин.- Вы дали мне его по потребности насовсем или как? Насовсем! А у меня потребность вот в этих трёх  больших холодильниках пропала. И в двух телевизорах. И в десяти персидских коврах,  не говоря о наборах хрустальной посуды.

— Так отдай соседям. Или обратно в магазин сдай.- Подсказывал Ваня.

— А вот ни фига.- Топорщился хозяин.- Сами даёте и сами же забираете. «Обратно в магазин сдай»! Не по коммунистически как- то. Не гуманно отбирать подаренное. Это же нам всё насовсем подарил коммунизм? Или просто дал посмотреть?

— Да твоё это. Твоё! — Успокаивал мужика Иван.- Но продавать- то зачем? Поставь дома и радуйся. Деньги тебе не нужны. Зачем деньги- то?

Э-э-э!- Поднимал хозяин палец указательный. — Мне сорок лет. И я привык к тому что деньги нужны. Вот ты привык зубы чистить? А она, эта привычка, корнями даже не из социализма, а от буржуев пришла к нам. И ничего. Ты же при коммунизме от неё не отказался? Нет. Вот и я к деньгам привык. Просто складываю их в пустые ящики и храню при комнатной температуре. Иногда открою — посмотрю, в руках подержу. И хорошо на душе. Ты против, чтобы у меня на душе было хорошо?

— Да я только рад.- Говорил Иван.- Но торговать не надо. Домой поворачивай. Или мы тебя вернём в социализм. Решением коммунистического совета справедливости. Будешь деньги свои зашибать с лопатой в руках. Или  на столбы будешь лазить. Провода тянуть.

Мужик, конечно, машину разворачивал, но утром козьей тропой мимо блокпоста смывался в ближайший российский городок, где социализм уже кряхтел и  угасал. Нищал и  убивал в гражданах веру в КПСС, и во власть советскую. И по этой причине со всех сторон, узнав через радио сарафанное о коммунистическом Зарайске, где всё даром и делать не надо ничего вообще — толпами ломилась публика  к лидерам коммунизма Червонному, Ивану- дураку и профессору Карданскому, валилась им в ноги и умоляла принять эту публику в свою священную секту, истекающую благополучием и свободой духа с телом.  Лидеры выходили в коридор, матерились там вполголоса от души. Да так истово, будто молитву читали. Потом возвращались и всех записывали в коммуну, давали им дом и выписывали бессрочный паспорт члена коммунистического общества, который работал одновременно и как пропуск в любой магазин, где счастливцы набирали всего, что надо и не надо.

Иначе было нельзя. Устав коммуны не велел отказывать желающим влиться в число граждан, стоящих на высшей ступени развития общества.

Но что — то всё равно надо было делать. Город рос как могучий белый гриб, но параллельно загнивал как проклятое буржуинское общество. Только оно гнило в переносном смысле, а Зарайск и коммунистические деревни — в прямом. Они утопали в отходах, жителей душили инфекции, никто не желал тянуть водопровод, газ и тепломагистрали от центра, где это всё было, до окраин. Народ, за двадцать пять километров освоивший свои дома, брал в магазинах пикапы на базе ГАЗ-63, мотоциклы с коляской  и ездил в центр за водой с большими пластмассовыми бочками. Обратную дорогу находили не все и звонили с придорожных телефонов в Управление всеобщего контроля

за обеспечением гармонии.

Оттуда вылетал на мотоцикле Гриша Лаптев или Олежка Мухобойский, находил бедолагу по рассказанным приметам места и работал лоцманом, доставляя заблудшего до дома. Но это была не беда, а только её самая невинная половина. Хуже было с отоплением  и газом. И если баллоны ещё можно было набрать в магазинах и подключать к плитам, варить и мыться в тазиках с  горячей водой, то электрические обогреватели, хоть в магазинах их было невпроворот, подключать было не к чему. Никто не любил копать траншеи и закапывать в них электрокабели. А не любишь что- то делать — никто при коммунизме не имеет права тебя заставить. Да и кабели сами мало что давали. Надо было провода от них правильно растянуть по домам и поставить розетки, патроны для лампочек. В самом центре Зарайска это всё сделали, когда население ещё колыхалось на отметке двести тысяч человек. И нанятые в социалистическом Челябинске электрики в обмен на автомобили «фольксваген» быстренько всё сделали. Но когда город растащило вширь и жить в нем стали два миллиона отдыхающих от трудовой социалистической жизни  граждан — челябинские, свердловские и омские спецы — тепловики, газовики и электрики отказались даже от «мерседесов», которых в СССР на конец шестидесятых вообще ни у кого не было. В семьдесят втором Зарайск отметил прибытие трехмиллионного члена коммуны, в семьдесят пятом — шестимиллионного и крах коммунистической святой идеи обозначился  перед лидерами  высшего общественного строя так же  грозно и безысходно как  полное отсутствие  спасательных кругов и шлюпок на огромном тонущем  корабле. Люди разбирали в магазинах транзисторные телевизоры и кучу батареек к ним, но не работали холодильники, стиральные машины и всё, что питается настоящим электричеством. Летом город пропадал в темноте с десяти вечера, зимой с шести. И если смотреть на него ночью с того же вертолёта, обычно не летающего в темноте, то о том, что город огромный есть и никуда не делся, можно было догадаться по кострам внутри домов. Для костров рубили засохшие без полива деревья и они летом давали свет, а зимой ещё и тепло.

После сотого за месяц февраль пожара с выгоранием домов до тла и похоронами  четырёхсот коммунаров Совет лидеров коммунизма собрался в кабинете Червонного — Золотова.

 

Глава двадцать третья

Плохой результат — тоже результат

— Профессор!-  Воскликнул Червонный. — Кранты нам без Вашей мудрости.

Мы бились за победу коммунизма в Зарайске и долг свой исполнили. Но никто и в кошмаре не увидел бы сегодняшней разрухи и общей  жалкой беспомощности. Ведь такого просто даже по теории не может быть при коммунизме. Что это, профессор?!

-Здесь, в славной области нашей, увы, собраны и уже девять лет процветают все смертные грехи людей, живущих в безгрешном по замыслу классиков коммунизме Зарайском.- Печально сказал Карданский Витте и стал задумчиво грызть ногти.- Гордыня,  высокомерие, тщеславие, упрямство. Эти грехи не дают нашему народу траншеи рыть, свет для себя провести, воду, теплотрассу. Они ведь избранные. В высшем обществе живут. Как можно унизиться до лопаты и  грязи под ногтями! Есть такое? Да полно! А зависть, досада от чужого благополучия, хотя вроде все одинаково затарены добром по уши. Но хочется больше, ещё больше. Еле успеваем закупить всё по Миру. А злорадство при чужих несчастьях? Сам видел одного. Он аж танцевал, падаль, когда зимой у соседа дом сгорел. Чревоугодие — вот оно. Все видим.  Обжорство и пьянство. Вы же все их наблюдаете постоянно. Не миллионы, конечно. Это невозможно. Но в большом масштабе то же, что и в малом. Эти грехи — не исключение. Это принципы жизни общества. К прискорбию нашему — коммунистического. Гляньте — многие уже еле ходят от ожирения. Весят под двести кило. Жрут и пьют как в последний раз перед завтрашней казнью.  Блуд — сплошь и рядом. В разных микрорайонах города уже все со всеми переспали. Вакханалия какая- то! Это же не от страсти, а от безделья всё! Гнев, то бишь ненависть, оскорбления  соседей и нас с вами. Обиды на то, что мы запрещаем продавать в другие социалистические города вещи из своего дома. С себя, ядрен корень! А жестокость! Отлавливают собак возле мусорных куч, убивают картечью из двухстволок, а потом рубят топорами на куски. Такого за всю длинную жизнь даже в среде «бичей» не видел. А я с ними долго жил. Ну и жадность повальная. В дом добро у многих не влезает, так всё одно — бегут в магазин и потом во дворе раскладывают, расставляют. И укрывают брезентом. Тьфу, прости Господи. Ну и уныние — иначе тоска, печаль, отчаяние. Посмотрите на народ внимательно. Как они живут! Весёлых много видели, счастливых, добрых, радостных? Ни хрена вы такого не видели и не увидите. И всё это безобразие от лени, лености ума и тела. И все стараются добыть продажами своей дармовщины  деньги эти чёртовы. Много денег! И ещё больше, чем много. Закопать, в стены замуровать, в пуховые перины зашить. Зачем им деньги? Значит жадность зовёт их из коммунизма туда, где можно копить, продавать, богатеть и плевать сверху на тех, у кого денег меньше. Кошмар!

Произнёс профессор речь свою слишком уж   горячо. Даже из сил выбился. Налил ему Червонный стакан коньяка. Полегчало Карданскому. Он заплакал и ушел из кабинета.

— Нам денег не стали давать на покупки для коммунистического быта.- Сказал Афанасий Ухтомский, он же протоиерей Симеон.- Не все, правда, пока отказывают. Но  некоторые капстраны разорвали с нами договора. Япония, Норвегия, Дания и Ватикан.

— Как!- Крикнул Иван голосом сумасшедшего. Даже сам испугался. -Батя  Олаф Пятый денег не даёт? На коммунизм! Сыну родному на благое дело зажучил лаве? Да я!! Да мы!! Где Бабуля Ягуля, пробивная сила нечистая, отбойный  мой молоток?

-А! Объявился! — Баба Тэтчер материализовалась под потолком. У неё была новая ступа с рычажками и кнопками, и пушистая метла. — Пока пять лет дела ладились — не нужна была умная бабушка? Да, по правде, мне и самой некогда было заглянуть к вам. А сейчас смотрю — скукожились все  буйные энтузиасты. Слезу давите из себя, во лбу чешете. Я тут сегодня полетала полдня по городу, везде нос свой горбатый сунула, порадоваться хотела за тебя, Ванёк, да за бригаду твою. Ой-йушки-ой, Иванушка! Чего ж вы испохабили — то предельно высшую ступень вашего развития? У вас не город получился, а кладбище живых людей. Дома- могилы. Люди- уроды жирные и жадные. Сидят по хатам на завалах мебели, посуды, шмоток и электротехники. У всех под задницами ящики и чемоданы с деньгами. Во дворах по три- четыре машины. Ну, машины — ладно. А деньги, в Челябе наторгованные с бесплатных даров ваших, они берегут для другой жизни. Для капитализма.

— Вот ты нарочно меня злишь? — Возмутился Иван.- Какой к матери Калигулы капитализм?! У нас высшая стадия! Капитализм будет пониже социализма даже. А коммунизм — это край! Выше уже нет ступеньки, Да, каюсь за всех, лишку мы пустили народца в коммунизм. Промашка вышла. Кто знал, что попрутся в  основном те, кто и  в социалистических поселениях ни работать не любил, ни добрые дела делать. Мы  же даже во снах кошмарных не видели, что сорвутся в коммунизм первыми те, кто даже на водку не зарабатывал, кто пожрать на халяву любит и кого милиция постоянно треплет то за хулиганство, то за тунеядство и расхищение социалистической собственности. Ну? Поняла? У них ведь не отпечатано на лбу — « хочу жить на халяву,  работать ненавижу!»

— Мы въезды и выезды перекрыли. Шесть миллионов придурков, которые хитростью смогли проскочить — уже выше предела. Они когда перебирались к нам — такие песни пели, Родину славили, коммунизмом восторгались, «Слава КПСС» кричали со слезами радости и преданности. Суки.- Добавил Червонный Золотов и сплюнул на чистый свой ковёр в вензелях  Востока.

— Ничего, если я для всех откроюсь?- Яга вылезла из ступы и села за пустой стол.- Все вы про меня от Ваньки знаете. А ты, священник Симеон, не крестись и меня  не крести. Я сейчас тут сижу не как Яга, а как Тэтчер  Хильда Маргарет. Премьер — министром Великобритании буду через четыре года. А пока председатель консервативной партии. Я сама — нечистая сила. Поскольку баба Яга в меня вселилась с рождения. Понравилась я чем- то, значит. Связи у меня сегодня со всеми самыми сильными мира сего. И мы недавно собирались все на шабаш, тьфу ты — на форум всемирный. Ваш вопрос третьим обсуждали. И было решено Сата….нет, извиняюсь, самим Рокфеллером, что мировое финансирование зарайского коммунизма надо прекратить. Результат достигнут. Шесть миллионов  граждан  великого коммунистического общества в городе и два — в области. Все обеспечены по потребностям и никак не хотят работать по способностям. Оказалось, что способности и желания у всех одинаковые. Смотреть телевизор, есть, пить и отдыхать. Город ваш превратился в джунгли. В нём опасно жить. Возможны эпидемии, бунты желающих свободно торговать своим собственным за пределами Зарайска. Мусор и отходы сейчас по тоннажу превышают количество всех предметов, еды и живых людей. Уничтожить его некому, да уже и невозможно. Считаю, что людей надо срочно эвакуировать туда, откуда их принесла нечистая. Хотя лично я в этом переселении не участвовала.

Стало тихо. Червонный мял в руке рассыпающуюся сигарету. Протоиерей Симеон что- то шептал, но не крестился, Гриша с Олежкой обнялись и слились в одного человека с трагической маской на лице. Профессор достал карманный калькулятор и что- то считал. От чего брови его регулярно взлетали на лоб, обозначая изумление.

— На коммунистическую жизнь мы потратили восемнадцать секстиллионов, девять квадриллионов, четыре биллиона и сто девяносто два миллиона. Если переводить в доллары.

-Деньги возвращать будете?- Мрачно спросил из ниоткуда жесткий хриплый голос очень большого, похоже, мужчины.

-Куда, кому, и где нам их взять? — Иван один видел того, кто задал вопрос.

— Куда — вам скажут. А где брать — думайте. — Голос откашлялся, сказал — «Деятели, мать вашу!», после чего слегка пахнуло серой и настежь распахнулось окно.

— Но у нас ещё есть выход.- Оптимистично воскликнул Червонный- Золотов.- мы можем встретиться ещё раз с крупнейшим писателем Яблонским- Забалуевым? Он рассказал нам идею — как сделать коммунизм реальной производящей силой. Обществом свободных и счастливых людей. Будет столько всякого производства и столько своих денег, что и рассчитаться нам хватит и на счастливую жизнь останется.

-Вот прямо сейчас можно его доставить сюда? В кабинет. — Иван что- то пошептал на ухо Бабе Тэтчер после своего вопроса. — Он в деталях всё растолкует, а мы потом посоображаем коллективно — как идею воплотить.

-Да нет, не так сделаем.- Баба Тэтчер вышла в коридор и минут пять громко с кем — то советовалась. — Ну, ясный пень. Сделаем как положено.

Она вернулась и доложила.

— САМ сказал- сколотить комиссию из Членов ЦК КПСС, руководителей контор, которые вашу затею кормили десять лет, да ещё включить в неё разный умный народ из числа писателей, философов и общественных деятелей.

— На фига столько народа?- Удивился Иван.- И почему- то ни одного экономиста с бухгалтерами.

— А их тут не надо.- С еврейским акцентом завершила собрание Маргарет Хильда Тэтчер. И растаяла. Видел её только Иван. Баба Яга втиснулась в ступу, нажала на кнопочку.- Давай, Ванятка! Я ж для тебя только хорошее готова делать. Ты ж, паразит, из той же сказки что и я! Так что — ждите завтра к десяти комиссию. Встречать её не надо. Мы их своими средствами перебросим прямо в кабинет.

Она стегнула ступу веником и пулей выстрелилась в окно.

— Чего она сказала- то в итоге? — озабоченно спросил профессор Карданский- Витте.- Решат вопрос продолжения финансирования? Если покупать нам не на что будет — всё! Спёкся, считай, высший общественный строй.

Спать, конечно, никто из лидеров коммунизма не стал. Пошли через дорогу в ресторан «Искра» и всю ночь пытались с помощью виски, арманьяка и салата из даров Баренцева моря выкрутить спасительный ход. Который позволил бы из омерзительно- уродливого, громадного и страшного Зарайска, в прошлом милого захолустного красивого городка, сделать пусть и крупный, но работящий, чистый, уютный, полезный своей продукцией для всего СССР  населенный пункт, где жили бы счастливые, трудолюбивые добрые  коммунары.

Протоиерей Симеон поднял тост за Господа. В длинной, смешанной со старославянскими словами речи он уверял компаньонов, что уж в этот — то трудный час Всевышний величием Божьим и любовью к рабам своим  совершит чудо и обратит исказившийся светлый замысел строителей коммунизма в блестящий результат работы добрых сердец и прекрасных умов.

Лидеры, употребившие несколько раз по сто пятьдесят, выслушали священника, смахивая со щёк слёзы умиления в салаты из мидий и морских гребешков.

— Надо вот что!- Поднял тост Червонный.- Надо выпить за то, чтобы нам дали деньги на рабочую силу из разных городов страны. Они приедут на больших бульдозерах, экскаваторах, мусороуборочных машинах и  современных асфальтоукладчиках. Мы им заплатим очень хорошо и город станет чистым. Вызовем электриков, тепловиков, водопроводчиков и газовиков. Они тоже получат хорошие зарплаты, а мы- цивилизованный город. А потом построим заводы и фабрики. Нам подскажут — какие нужнее стране. И на них за очень хорошие деньги будут выпускать продукцию со знаком качества нанятые по договору специалисты из разных республик СССР.

Выпили под этот тост опять по сто пятьдесят и на душе у всех ровными дорожками пролегли тропы, по которым сразу побежали надежды, коим выхода другого не будет. Только сбыться.

— Но вот как мы не дотумкали десять лет назад нанимать работников в других странах и республиках?- Задумался Иван, доедая последнюю устрицу.- Заводы бы давно построили. Они бы работали, мы бы платили, а коммунары могли бы отдыхать в своё удовольствие.

— И мусор бы наёмные постоянно вывозили, электричество бы исправно подавали, газ, тепло. Да!…- Удивился своим же словам профессор.

-Нам денег тогда пришлось бы клянчить в десять раз больше.- Ваня вытер платочком губы и налил виски всем.- Своих коммунаров — то надо  тоже обеспечивать по потребностям. Которых не сосчитать. Кто нам даст столько денег? Те, что сейчас берём, и то вот уже просят вернуть постепенно. Причём просят не из ЦК. Выше берите. Из ада. Сам Вельзевул, блин. Князь демонов. Попробуй не верни теперь…

Помолчали. Каждый задумался о своём. Но это своё было одинаковым у всех как вилки в руках, которыми он цепляли морепродукты и заедали ими раздумья.

К утру из многих речей, споров и обсуждений вылупилась как цыплёнок из яйца мягкая  и пушистая мысль:- « Всё будет замечательно. Коммунизму быть и процветать! Не зря же самые могущественные силы  неземные   столько времени тратят на коммунизм, отрываясь от управления мирами живых и мёртвых во Вселенной.»

С этим озарением они по очереди уснули за столом, ухитрившись уронить головы мимо блюд и пустых тарелок. Проснулись в девять. Умылись в туалете, причесались и пошли в кабинет лидера.

Комиссию  нечистая сила уже пронесла по всему Зарайску. Поэтому, когда все пятнадцать её членов вошли в кабинет, ссыпая на ковры обильную пыль дорог и  интенсивно воняя  разложившимися отбросами продуктов бурной жизнедеятельности коммунаров, Иван и Червонный — Золотов, да и Гриша с Олежкой, не говоря о протоиерее и профессоре, сообразили, что они  уже вычеркнуты из  списка лидеров прогресса.

— Ребята, я же говорил вам, что на заводах и фабриках людей ваших должны полностью заменить автоматы. Роботы. Это они обязаны были бы делать всё для ваших бездельников- коммунаров и для страны. Говорил?- Сказал разочарованно большой писатель Яблонский- Забалуев

— Так у вас ни одного завода, ни одной фабрики, ни единого, даже  самого малюсенького цеха.- Добавил знакомый уже зав. отделом ЦК.

— Подводим итог безо всяких обсуждений, ибо всё очевидно.- Заключил Секретарь московского горкома партии. — На все потребности шести миллионов ваших лентяев и двух миллионов из деревень надо минимально триллион условных денег в год. Пусть это будут более дешевые доллары. Но сумма — то аховая. Заводы построить с фабриками и комбинаты- ещё  пара триллионов. Материалы закупить для всех коммунальных услуг- биллион минимум. Платить работягам из других республик, которых вы наймёте — в год три биллиона. А потрачено на кайфовую жизнь коммунистических бездельников и захребетников столько, что я и сумму- то не выговорю. Получается, что десять лет последних половина мира работала только на вас. Результат мы только что видели. Вонь, грязь и  общее безобразие. А теперь вы предлагаете  воскресить сгнивший коммунизм нашими же деньгами, причём теперь для вас должен пыхтеть уже весь мир и заваливать вас суммами, несравнимыми с теми, которые уже провалились в пропасть. Я говорю нет! Кто имеет другое мнение?

 

 

****

В этой повести всё — выдумка. Ничего такого не было. Только присутствие нечистой силы — правда. А все хорошие и плохие события вымышлены. Все города с названием «Зарайск» не имеют к фантасмагории никакого отношения. Да и всё остальное в написанном — случайное совпадение нереального с реальным.

****

 

Глава двадцать четвертая

Happy end?

Никто руки не поднял.

-Ну, так и всё на этом. Обойдёмся без коммунизма. Тем более — Хрущёва нет давно, а Леониду Ильичу эта затея вообще не нравится. До свиданья.

Сказал он эти роковые слова, тут же появилась Баба яга с десятком чертей, которых только Иван мог видеть, и комиссии не стало. Как и не было.

— Почудилось что ли?- Спросил профессор.

-Может перебрали, действительно, ночью?- Задумался Гриша Лаптев.

— Нет. Всё было реально. Сейчас вернётся нечистая сила. Попробую как -нибудь уладить дело.- Иван подошел к столу Червонного, взял сигарету, прикурил. Впервые в жизни.- Жалко коммунизма. Самая, блин, лучшая общественно- экономическая фармация.

Вернулись Баба Яга Тэтчер и Калигула.

— Мы для всех объявимся. Ничего? В штаны не наложат?- Спросил Ваню чёрт.

— Тут баба Яга и чёрт Калигула хотят, чтобы вы их видели. Кто против?- Спросил Иван.

— Да нехай.- Откликнулся профессор. — Я на пивзаводе чертей много видел.

— Пусть.- Кратко согласился Червонный.

Нечистые сели на диван и материализовались.

— Писатель говорил про автоматы и роботов. Которые будут вкалывать на заводах. А заводы и тому подобное ещё поставить надо. Ну, заводы мы слепим махом, ладно.- Махнул хвостом Калигула и снёс со стола пепельницу.

— А вот автоматы и роботы — это не наша тема. Мы в ней бараны полные.- Засмеялась Яга Тэтчер. — Никто из нечисти ничего про это вообще не знает. То есть — тут мы ноль. Не помощники. Не сможем обеспечить коммунизм роботами. Да и деньги не помогут. Во всём мире автоматика ещё только — только ползать начала. Не ходит ещё. Слабенькая. Ну, всё, мы испаряемся. Дела. Прямо в середине Африки. А вы думайте. Хотя, Чего тут думать?

— Давай мы чуть в сторону вильнём и закинем тебя к королеве Англии Елизавете второй.- Предложил Калигула.- Ты же с ней первой про коммунизм толковал. И она первая вместе с Филиппом, герцогом Эдинбургским, да ещё при участии сэра Джона Александра Синклера, генерала разведки ихней, договаривались с тобой, что они помогут с нами вместе тебе. Построишь ты коммунизм. Поживет он маленько. А потом ты ей сам добро даёшь и они толпой его быстренько разваливают ради мировой сенсации. Помнишь? Так было?

— Так.- Грустно склонил голову Иван.- Жалко только. Столько трудов. Столько денег. Но слово надо держать. Вот какая штука- то. Не надо к королеве. Скажешь ей сам, что мы в последний раз попробуем поднять его, коммунизм наш, из грязи грехов. Если через месяц не выйдет у нас ничего — пусть делает что собиралась. Бабуля, ты заскочи к нам вечером после восьми. Посоветуемся в последний раз. Самый дорогой нам — совет твой.

— Ну, раз так  вам надо — буду! — Уже улетая крикнула с уровня крыши Баба Тэтчер.

— Надо что- то придумать.- Отчаянно вскрикнул Червонный.

Священник, профессор и Гриша с Олежкой подперли кулаками подбородки и без выражения глядели за окно на  грязную стену соседнего дома.

Ваня позвонил бухгалтерам.

— Сколько за вчера и сегодня денег пришло?

— Миллион из фонда Мира.- Угрюмо ответила Зинаида Васильевна, главбух.-Всё. Покупать еду не на что. Всему городу не хватит. Да и половине населения не хватит. Тысяч шестьсот граждан  один день прокормим. А вообще — надо бы уже  разбегаться подальше. Найдут- удавят!

— Надо город осмотреть ещё раз. И хотя бы три деревни.- Профессор поднял палец.- Как всегда мудрую излагаю мысль.

— Всему городу еды не хватит.- Ужаснулся Ваня. —  Позавчера же ещё  поступило полтора миллиарда. На них купили в Москве мясо, сыры всякие, колбасы, спиртное, конфеты и морепродукты. Лимонад, торты, молочного тонн триста. На десяти самолетах грузовых перевозили. И всё это сожрали моментально. Я ещё хлеб, соль и сахар не посчитал. Чай! Блин! Да как это можно за день-то столько сглотнуть?

— Короче!- Профессор палец всё не опускал.- Надо у министра Обороны СССР  попросить на месяц дивизию. Чтобы было всё. От пехотинцев до полка обслуживания с тракторами, бульдозерами, грузовиками, подъёмными кранами и асфальтоукладчиками. Они под ружьём заставят коммунаров улицы почистить, мусор вывезти и дороги асфальтовые положить. В Свердловске за эшелон деликатесов нам кирпича дадут и цемента, доски, гвозди, оборудование для разных заводов и фабрик. А солдаты с автоматами проследят, чтобы спецы из того же Свердловска всех научили работать на оборудовании  всяком. За ночь решим — какие нам заводы нужны, чтобы и себе хватало продукта, и Родине сдавать. С автоматами  Калашникова ребятишки — солдатики живо разбудят наших толстых и ленивых.

— А кто  на уши встанет да в отказ пойдёт — расстреливать нахрен.- Сообразил Гриша Лаптев.- Даже если миллион шмальнуть — и то город останется побольше Свердловска. Пять миллионов, блин. В Чикаго, наверное, и то поменьше народу.

-Дураки вы все.- Рассудительно заметил Максим Ильич.- Фонд мира нам так и будет слать по паре миллионов в день. Солдат прокормить хватит, в Свердловск деликатесы за неделю все завезём. Не вопрос. А министру Обороны — фиг кренделем и тертый хрен на бутерброде?

— Обратимся лично к Леониду Ильичу, чтобы он министру за огромный вклад в строительство нашего коммунизма дал Героя Советского Союза и Звезду золотую. И присвоил ему звание фельдмаршала. Им какая разница — маршал- фельдмаршал?! Баба Тэтчер поможет к Брежневу попасть. Для неё это — тьфу.- Повеселел Ваня. Дело вроде бы начало склеиваться из осколков, быстро наколоченных комиссией.

—  Ну, не возражаю.- Тоже воспрянул духом Червонный — Золотов.- Что-то в этом есть вполне осуществимое.

Сели они в машину Ильича и погнали по городу. Шесть часов мотались и всё разглядели. Можно было исправить всё. Можно! И места для заводов с фабриками нашлись. И асфальта, посчитали, всего- то для восьмиста девяносто трёх километров надо было обменять на хорошие продукты со Свердловском.  Пустяк.

Вечером по домам разошлись. Пить не стали. Надо было подготовиться к завтрашней встречей с нечистой силой, да правдиво и доходчиво изложить спасительный вариант. Нельзя было терять коммунизм, назад откатываться, на нижнюю стадию. А получится если всё, то и Лизавета вторая передумает с братвой своей разваливать счастливое общество. Дома Иван позвонил Бронштейну в Фонд мира и договорился, что следующую неделю тот будет гнать в Зарайск по три миллиона.

— Да хоть по десять!- Глава Фонда был слегка пришиблен коньяком и  потому непроизвольно превратился в доброго дядю. И щедрого.

— Да ладно. Пяти хватит.- Засмеялся Иван.

—  Приедешь врезать по соточке?- Спросил из вежливости Бронштейн. — Не можешь пока? Ну, тогда жди завтра деньги. И мне мои проценты сбрось сразу.

Положили трубки.

— Срастётся!- Ликовал Иван, засыпая.- Поживём ещё!

Снился ему почему- то  старый город родимый. Братья на мясокомбинат с утра собираются. Деликатесы для обкома партии варить, вялить и коптить. Маманя с отцом на свой завод железобетонных изделий уже ушли, забрали последние две бутылки кефира на обед. А Ваньке остались две недоеденных корки хлеба и яйцо сырое. Корки- то он сжевал и собрался разбить яйцо. Запить желтком хлебное месиво хотел. А яйцо и  говорит ему человеческим голосом, хриплым и грубым:

— Не губи меня, Иван — дурак. Я Кощей бессмертный, а в яйце никакой иглы, как в сказках пишут. Прямо в самой скорлупе смерть моя. Разобьёшь — тут мне и хана.

— Так народ сколько яиц уже съел. И сырых, и варёных. А ты всё живёшь, хрыч старый.- Съехидничал Ваня и яйцо кокнул об стол да выпил.

— Вот надурил я тебя! — Весело крикнул голос.-  У меня в игле смерть как и была. А в этом желтке — твоя, Ванятка, погибель. Прощевай, стало быть покедова!

Ну и вроде после этих слов вышел во сне Иван на улицу. Хорошо вокруг Лето. Бархатцы пахнут и соловьи с утра вокально упражняются, хотя положено им свиристеть ближе к вечеру. Курицы гуляют возле заборов соседских, клюют что- то сосредоточенно. И ветерок, над головой проплывающий, приносит издали запахи  калёной стали из кузнечного цеха и свежей кожи, дублёной недавно — с фабрики меховых изделий. Хорошо! Ну, а тут вдруг низко над землёй как штурмовик несётся против ветра в золотой ступе Баба Яга. И метлой Ваньке машет. Стой, мол, к тебе бегу.

— Вот же блин!- Заскучал во сне Иван.- Я же у неё три рубля занимал позавчера. Значит, хочет долг забрать. А у меня как раз сегодня — пустой карман. И, вроде, кричит он ей навстречу. Займу, мол, в дурдоме- храме у главврача Ухтомского и завтра отдам.

— Эй, Иван! Что ты там бормочешь? Давай, поднимайся. Пошли  оконцовку этого сна наяву досматривать.- Голосом настоящей, можно сказать, подруги Ванькиной, Бабы Яги Тэтчер сказало пустое пространство комнаты. Ваня глаза открыл. И точно — сидит на подоконнике Бабуся- Ягуся и косу заплетает прямо под цыганским расписным платком.

— Давай, одевайся и пошли в обком партии к Червонному — Золотову. Пора. Профессора по пути заберём и твоих дружков — придурков из дурдома. Не знаю — священника Симеона брать? Тошнит меня от праведников церковных.

— Возьмём его как главврача диспансера нашего Афанасия Ухтомского. Пойдёт?- Иван сел на метлу.

-Годится — Ответила бабуля и через мгновение все они сидели на диване и в креслах первого секретаря обкома партии Червонного- Золотова.

Она не таилась более и видели её все. Ступу, метлу и добрую с виду бабушку лет семидесяти, аккуратную, модно одетую, курившую маленькую трубку, из которой струился мягкий дымок, вкусом похожий на горький черный шоколад.

— Ну, все строители коммунизма тут.- Она улыбнулась совершенно белозубой улыбкой. Ни клыков, ни дряблых губ. — Год у нас помните какой? Сколько народа в городе Зарайске живёт? Какие мечты у кого? Ну, по очереди давайте. Начнём с секретаря.

Ивана поразило то, что никто Бабу Ягу не пугался. А, напротив, смотрели все на неё как на близкую родственницу.

— Я всю жизнь мечтал болты точить на шестнадцать. Станок токарный  часто снится. Забрали меня в Урюпинске с завода в партийную номенклатуру. А потом сплавили руководить Зарайской областью. Вот и маюсь.

— Я всегда воровал и мечтал всю жизнь воровать  по — крупному.- Раскололся Гриша Лаптев.

— А мне всю жизнь хотелось быть дирижером. Я ведь музыкантом был долго хорошим пока не спился и в дурдом не попал. А там и храм заодно. Не сломала почему — то его советская власть. Вот меня и лечили верой да таблетками  и капельницами. Но мечта осталась.

— Будет у тебя свой симфонический оркестр. И много международных наград.

Баба Яга глянула на главврача, который в храме был священником Симеоном.

— Служить хочу Господу Богу нашему до конца греховной жизни своей,- тихо

ответил Служитель культа.- Дабы помочь посильно людям очиститься от греховности и жить праведно.

— Вот за то, что перед нечистой силой лукавить не стал — не будем тебе мешать.- Бабушка повернулась к Ивану.- А ты, Ванятка, будь там, где и когда захочешь. А когда хотеть перестанешь — иди туда, куда глаза глядят и душа зовёт.

-А зачем Вы это спрашиваете? И про город, и про то — какой год?- Вежливо спросил Червонный и поднялся.- Год сейчас тысяча девятьсот семьдесят пятый. В городе и области коммунизм дышит полной грудью уже десять лет. Живет здесь шесть миллионов человек и два миллиона в сёлах наших. Мы все, сидящие перед вами — строители и лидеры коммунистического строя, высшей формации развития человечества. Да Вы же и так всё знаете. Вы же нам и помогали коммунизм строить.

— Ну и?- Засмеялась Баба Тэтчер.- Нравится вам коммунизм в вашей области? Радостно на душе? Этого равенства людей вы хотели? Этой гармонии, этого счастья? Вот такого ужаса вы желали народу, когда решили строить здесь коммунизм?

Странно, конечно, но все опустили головы и взялись за них руками.

— Нет.- За всех ответил Иван.

— Ну, тогда и я вам честно расскажу как всё было.- Яга села поудобней на диван между Ваней и профессором. — Мы, нечистые, давно знали, что на одной шестой части суши мирской, в СССР, живёт эта идея. Сказка. Утопия. Сюрреализм. Извините за современные слова. Но я ведь вечная. И в древние времена была  современная, и в новые. Я умная, добрая и всемогущая, хотя слухи обо мне противоположные распускают. И черти, и Кощей, да сам Сатана с дьяволами не глупые существа. Просто есть два мира. Реальный и потусторонний, неведомый вам и невидимый. Мы не злые. Но мы просто из мира иного. И придумываем для мира вашего тяготы и проблемы, чтобы вы не превратились в баранов, которым дай травы побольше да сочнее — вот и счастье. И для строительства коммунизма мы выбрали вас потому, что все вы — люди честные в помыслах. Таких много, конечно. Но мы выбрали Зарайск. А в Зарайске вас.

Все молчали. Чувствовали, что Яга не сказала главного. И что вот- вот скажет.

— Так вот.- Продолжала она мягким тихим голосом — На самом деле ничего не было.

— Как!???- Вскрикнули все разом и заговорили, перебивая друг друга. Испуганно заговорили  и  недоверчиво.- Ведь мы же построили его! Всем по потребностям дали. И получали от них по желанию. Правда, никто так ничего и не пожелал делать. Но это ведь пока. Временно…

-Не строили вы никакого коммунизма в действительности. Это было на- важ- де- ни- е!- Бабушка улыбнулось.- Вам в умы мы послали иллюзию, похожую на реальность. Вы все были там, где были всегда и  за десять лет никогда не встречались. Но наша придуманная иллюзия, фикция, наваждение, фантасмагория создали  коллективный разум единого направления, который мы раздали вам. То, что вы делали эти десять лет — вам только казалось. Это было колдовское наваждение. И в итоге вы увидели, что настоящий, светлый коммунизм невозможен в том радужном виде, который представлялся давно классикам  марксизма — ленинизма и недавно Хрущёву. И мы, все главари нечистой силы, всему миру с вашей помощью показали эту картину беспомощности и самообмана. Показали её так, будто не иллюзия это была, а самая реальная реальность. Прошу прощения за то, что мы использовали вас как подопытных кроликов. Но надо же было вывести человечество из очередного заблуждения.

-Так какой год сейчас?- Спросил Иван.

— И сколько в Зарайске людей живёт?

— Да всё как было, так и осталось. Год тысяча девятьсот шестьдесят пятый. В Зарайске шестьдесят тысяч человек живёт. Да вы из окна гляньте. Мы же в обкоме у первого секретаря. Вон площадь. Ленин бронзовый стоит — путь показывает к коммунизму. — Веселилась Баба Яга.- Хотите обратно в свой коммунизм? Деньги стрелять у буржуйских стран, жирных бездельников выращивать, в грязи утопать и мечтать, что скоро учёные придумают автоматы, которые всё — всё будут делать, а народ  продолжит жиреть и дуреть от безделья? Так я в момент всё раскручу обратно. Живите в воображении и наваждении. А?

Не, не надо.- Вздрогнул Иван.

— Нам бы в настоящую жизнь. Без лозунгов, флагов и вождей — Попросил Червонный — Золотов. Без КПСС, которой я так и не понял толком — что надо. Я бы мечтал попасть туда, где всем надо работать не на государство, а на себя. И получать столько денег, сколько ты трудом заработал. Вот говорят, что при капитализме человек эксплуатирует человека. А в СССР не человек, а целое государство эксплуатирует свой народ. Нет, правда. Мужик вкалывает на госпредприятии. Получает зарплату, из которой высчитывают подоходные. А какой у мужика доход, если он продукт не продаёт, а сдаёт государству за символическую оплату? Лечение — обучение бесплатные. Так  оплату за всё бесплатное государство из зарплаты заранее высчитало. Потому и получают работяги только чтобы на жизнь хватало. А  не работаешь — тунеядец. Трутень. Наказывают. Работать надо много, а платят с гулькин хрен. Своего у тебя только одёжка, посуда, удочки, телевизор с холодильником да шкафы с диваном и стульями. Машину по очереди купить невозможно — умрешь раньше. А квартиры государственные, фабрики, заводы тоже. А я бы хотел иметь свой завод  и точить там болты на шестнадцать как в Урюпинске. Мечта моя.

— Вот это уже ближе к умному разговору.- Сказала Баба Тэтчер. — Давайте так сделаем. Мы с нечистой силой посоветуемся на шабаше и, возможно, прикроем Советский Союз. Он у нас — во где сидит! Нет в нём свободы людям. Одна показуха. Кто из вас  может запросто слетать на пару недель во   Францию?  Нотр дам  де Пари посмотреть, в Лувр сходить, на Эйфелеву башню залезть? Ну, ладно. Хлебозавод себе кто может построить и кормить город самым вкусным в мире хлебом? Невкусный брать никто не станет и ты разоришься, будешь жить под мостом. Так ты же будешь стараться! Работники твои  привыкнут получать много и тоже станут стараться. Потому, что если ты разоришься, то и они — под мост ночевать с тобой вместе.

А потому сделаем мы на месте СССР нормальный капитализм. Он, гад, и есть — высшая ступень развития общества. Там тоже, конечно, своих блох хватает. Но зато чтобы хорошо жить — там люди стараются хорошо и вкалывать.

-Ну а чего тянуть?- Озадачил Ягу профессор Карданский.

— А капитализм церковь не пинает, не унижает?- Вставил отец Симеон.

-Наоборот. Помогает. Подождите денёк. Мы посоветуемся и я к вам прилечу.- Ответила иносказательно бабушка и исчезла.

День бывшие строители коммунизма провели в спорах жарких, запивая их «столичной» в кабинете секретаря. Сутки никто не спал, но в итоге было решено согласиться с нечистыми. Весь мир жил капитализмом и было в этом мире  много соблазнительного. В наваждении, которое напустила нечисть на зарайских «коммунаров» все успели побывать по делам в десятках всяких буржуйских стран. Там было всё красиво и богато. Хорошо там было.

— А и хрен с ним! Нехай даёт нам капитализм.- Сказал Иван утром, допив последние сто пятьдесят.

— Я болты на шестнадцать точить буду на личном заводе. На первую прибыль открою фирму по торговле бензином и буду жить лучше, чем секретарь обкома. Свободным буду.- Тоже выпил Червонный, ни с кем не чокаясь. А к восьми в кабинете стало тесно. Кощей прилетел, Яга, Калигула, пара дьяволов, два падших ангела, продавшихся нечисти. Потому как  на Господа Бога были обижены за изгнание из рая.

— Короче, семидесятые и восьмидесятые годы мы вычёркиваем для вас из жизни СССР.- Объявил Гай Юлий Цезарь. Калигула, чёрт шерстяной. — Там ничего интересного не  будет. Социализм к восьмидесятому обнищает. В восемьдесят втором помрёт Брежнев. Тоже не интересно. А! Вот. Горбачёв президентом СССР станет. Это у нас восемьдесят пятый. Тоже скучно. Всё продолжает валиться и рассыпаться. Так! Девяносто первый! Вот. Уже теплее.

— Да нефиг тут считать. Перед новым, девяносто вторым, соберутся лихие ребята из команды социалистической знати. Тузы.- Перебила Бабушка Яга Тэтчер чёрта.- И подпишут бумагу, в которой будет сказано, что советской власти трындец и СССР больше нет! Все свободны, все ликуют и сами собой управляют. Ну, с девяносто второго и прихватит всю территорию почившего Союза как бы капитализм. Я говорю «как бы», потому как это будет не шибко смешная карикатура, недоделанная копия капитализма. И это, блин, сумасшествие на многие, многие годы потянется. Нудная волынка. Подражание Большой буржуйской силе. Вот туда мы вас сразу и поселим. Зачеркнём те пустые никчемные годы с семьдесят шестого по девяносто второй. Считай — не было их… Давайте! Завтра с утра вы живёте в тысяча девятьсот девяносто втором году.

Аминь!- Заржал черт Калигула. Всевышнего передразнил.- Крутитесь теперь ребятки как сможете. А мы будем всегда рядом. Капитализм — наше самое удачное произведение.

И черти с прочей нечистью растворились в теплом августовском воздухе.

 

Эпилог

 

Ивана в январе девяносто второго уложили в настоящий дурдом за прошлую связь с коммунистами и  утверждение, что он с помощью нечистой силы построил в Зарайске коммунизм. Залёг он на излечение больной души до конца жизни с диагнозом «паранойя». Как и предрекала ведьма Хелен из ада. Отец Симеон стал архиереем и заместителем главы всемирного Священного синода. У него в Зарайске был свой персональный храм, побольше чем Храм Христа Спасителя. Профессор Карданский стал академиком и получил Нобелевскую премию за открытие  на дне Атлантического океана материка Квазимазии, который, правда, искать никто не стал. Всем было некогда. Повсюду летали огромные деньги и надо было их отлавливать да складывать в банки — закрома.

Гриша Лаптев стал вором в законе, потом его поймали за воровство целого космического корабля с Байконура и пожизненно определили  на зону особого режима, где он и помер с тоски и печали.  Олежка Мухобойский стал дирижером симфонического оркестра и вместе с ним уехал жить в  Зимбабве, где никто никогда таких оркестров не слышал. А Червонный — Золотов взял кредит в трёх банках, построил нефтеперерабатывающий завод, потом сделал  из него корпорацию, воткнул в неё двадцать своих же фирм и попасть к нему на приём не смог раньше двух месяцев ожидания даже президент США.

И началась на могиле Советского Союза другая жизнь.

В которой всем хватило места. Кому под солнцем, кому там, где мы с вами как бы нормально живем.

Уже давно не чувствуя запаха серы.

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

1. Божьи твари
2. И дух наш молод!
3. Не буди лиха
4. Человек на своём месте
5. За ваше здоровье
6. Насильно мил
7. Солдаты удачи
8. Всё, чего нет- Когда- то явится
9. Навстречу ветрам
10. Простота- лучше воровства
11. Человек человеку- вдруг товарищ
12. Свой среди своих
13. Вольному- воля
14. Гладко было на бумаге
15. Мёртвая петля
16. Подайте, люди добрые
17. Не в деньгах счастье
18. Ведьмина правда
19. Победа — хуже поражения
20. Кукушкины слёзы
21. Не уходи, очарованье
22. Жаль коммунизма
23. Плохой результат- тоже результат
24. Happy end?

 

Знаков с пробелами 291 599