Павел Чхартишвили
Замоскворецкий санкюлот
Повесть
1.
Ипполитушка родился в 1955 году. Недобежкины жили в Замоскворечье, в трёхкомнатной квартире на четырнадцатом этаже кирпичного дома стиля сталинский ампир, построенного для крупного завода, на котором работали родители мальчика и родители его мамы.
В пятнадцать лет Ипполит потерял дедушку. Через два с половиной года не стало бабушки.
Юноша не любил заниматься физкультурой и спортом. Но самым ужасным для него из всего, что могло с ним случиться, страшнее смерти, был физический труд. Попал в солдаты и на ночной разгрузке вагона с углём, ворочая тяжёлую совковую лопату, думал: дождусь дембеля и найду работу чистую, лёгкую. Отслужил, заработал этим благосклонность приёмной комиссии гуманитарного факультета и стал студентом с единственной целью: получить корочку и не пилить, не строгать, не таскать, не копать, а сидеть и писать.
Получил её и был распределён по специальности.
Ему хотелось безумной, шальной цыганской любви. Он уже имел сердечный опыт. Теперь, в учреждении ему понравилась секретарь комитета ВЛКСМ Рита Авершина. Она затеяла анкетирование комсомольцев. Недобежкин и два других парня в отделе заполнили бланки, и наш герой принёс их очаровательной предводительнице. Авершина предложила ему сесть, читала ответы и добралась до Ипполитовых. «В чём заключается Ваше участие в общественной жизни?» — «Хожу на собрания». Девушка улыбнулась. «Что Вы сделали для оживления комсомольской работы в отделе?» — «Отвечал за встречу с интересным человеком».
— С кем?
— С Жадько.
Геннадий Первомаевич Жадько был сотрудником безобидным и незаметным.
— Чем он интересен?
Недобежкин не упустил случай блеснуть:
— Любой человек интересен, если честно трудится и имеет мозги.
Авершина посмотрела на неглупого собеседника. Симпатия стала взаимной и вскоре переросла в роман. Ипполит окунулся в праздник. Но вечного не существует, всё исчезает, улетает, остывает: весна, юность, чувства человеческие. Три радостных года прошли. Молодая женщина нашла зарплату побольше и уволилась. Недобежкин потерял её след.
26 мая 1985 года было прохладным. Пикник. Сальные хохмы, от которых одних тошнило, другим нравилось, и они ржали. Этот день запомнился Ипполиту. Как сказано в советском фильме, «событие свершилось». Он и Альбина Швецова полюбили друг друга и зажили счастливо в квартире Недобежкиных, в бывшей комнате дедушки и бабушки. Ипполит в детстве понял, что брак — это скука и разборки. Правда, теперь шла Перестройка, но он в этом вопросе не перестроился, так и не выбрался с любимой в ЗАГС. Швецова увлекалась фото, умело стряпала, а за продуктами ходил Недобежкин. В ту эпоху в магазинах стояли очереди в два ряда: из Наро-Фоминска, Малоярославца, Волоколамска, Серпухова, других градов и весей приезжали в столицу за «Отдельной» колбасой по 2 рубля 20 копеек килограмм и брали её по пять батонов. Позднее, в капиталистические времена Ипполит прочитал, что работники советских мясокомбинатов избегали есть эту колбасу. А сосед по этажу, молодой папа, в наступившие славные годы ускорения и нового мышления полдня носился по Москве с целью добыть для ребёнка пакет молока. Настало 2 января 1992 года, на прилавки вернулось всё, но уже по ценам позавчерашнего чёрного хода и заднего крыльца. А ещё через четыре года Альбина проявляла в ванной фотоплёнки и одновременно готовила на кухне компот. Ну и насыпала в кастрюлю фиксаж, пропали сухофрукты и закрепитель, хорошо, что никто не отравился. Осенью 2000 года Швецова ушла от Недобежкина к другому мужчине, который на ней женился.
Когда 26 мая 2005 года исполнилось двадцать лет со дня памятного пикника, Ипполит Саввич пересмотрел замечательные снимки, сделанные Альбиной: он и она на балконе, на палубе, около собора в Звенигороде, и стало тесно ему в рубашке, потянуло в поле или на берег моря, захотелось, чтобы она бросила и мужа, и малыша, рождённого от мужа, вернулась в квартиру на четырнадцатом этаже.
Замечательны древние изречения. «Всё проходит». В 2015 году Недобежкин не вспомнит про тридцатилетнюю годовщину своей любви, пропустит день, когда-то ему дорогой.
Говорят, человек — ребёнок, пока не похоронил родителей. Час настал. Ипполит Саввич стал взрослым.
Он «жил, работал, стал староват», как написал о себе поэт. Несмотря на большую квартиру в сталинском доме, являлся типичным представителем столичной интеллигентной бедноты: получал — с высшим, зная английский — вдвое меньше средней московской зарплаты. Но радовался, что его теперь не ссылают каждую осень на месяц в колхоз, считал принудительные работы советского времени достаточным основанием не голосовать в Новой России за левых. Он сталкивался с халтурой и старанием, равнодушием и добротой. Зарабатывать не умел, тратить — да; но тратить ему было нечего. Начальник отдела третировал Недобежкина. Как бы говорил: «Тебе больно? Так получи ещё, чтоб стало больней». Ипполит Саввич не был толстокожим, царапины в его душе множились, но он не увольнялся. Швырнуть заявление об уходе было бы славно, но некому было устроить его в нормальное учреждение, а прохожего с улицы на приличное место не берут. Менять же бедную контору на подобную смысла не было. Много лет спустя, вспоминая обиды, он удивлялся: как он сносил? Надо было уйти.
В сорок девять лет он прочитал объявление о собрании: приглашались желающие добиться успеха.
В зале было негде яблоку упасть. Служащие поднимались на сцену и сообщали собравшимся, сколько получают, что уже себе купили и что ещё купят. Над рядами плыл восторженный гул. Заведующий отделом кадров объявил:
— Нам нужны люди с интеллектом и образованием.
Сотрудницы его отдела приступили к отбору. Сидя в очереди к кадровичке, Недобежкин волновался. Вузовские знания растаяли, он теперь читал только художественную литературу, да и ту не каждый день.
Она спросила: работает ли он? Да. Намерен оформиться к ним постоянно или собирается подрабатывать? Пока не готов уволиться со своей службы. Пояснил откровенно:
— Надоело размышлять, могу ли я позволить себе стакан кваса.
Женщина слышала подобное ежедневно. Проверила эрудицию:
— Какова численность населения Земли?
Ипполит Саввич предположил:
— Четыре миллиарда человек.
Ждал, чего ещё затребует. Но она закончила. Сказала:
— Если вас возьмут, позвоню. Перед началом работы все оплачивают курс обучения.
Дома он выяснил, что занизил численность населения планеты почти на два миллиарда человек. Расстроился. На службе поделился слабеющей надеждой с ведущим специалистом Кариной Олеговной Храмченковой. Та поинтересовалась:
— Где возьмёте на обучение?
— Займу, разбогатею и отдам.
Знакомые Недобежкина принадлежали к той же социальной прослойке. Занимать было не у кого. Он варил самые дешёвые пельмени, «Тураковские», когда позвонила экзаменаторша:
— Вы приняты.
Он сказал:
— Я не в состоянии оплатить обучение. Извините.
И положил трубку.
Прошло ещё десять лет.
Начальник отдела ушёл в отпуск. В его отсутствие его заместитель Сарычев и Недобежкин старались. Шеф отдохнул, вернулся и обронил в присутствии Ипполита Саввича:
— Работал один Сарычев.
Прибавилась царапинка.
Дома Недобежкин почти не включал телик. Из всего, что показывали, ему оставались интересными только давние экранизации Чехова, постановки Георгия Товстоногова и Олега Ефремова. «И сегодня пили? К чему это? — Всё-таки на жизнь похоже… Осенние розы — прелестные, грустные розы… Я вот улыбаюсь, когда думаю о нём… Надо быть милосердным, папа!.. А то остались бы! А?.. Какой вы смешной, я сердита на вас… Пока дядя Ваня не вошёл с букетом… Куда ни шло, раз в жизни!.. Всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир». Лучшего писателя, чем Чехов, Ипполит Саввич не знал, к сценическим издёвкам режиссёров и актёров над Антоном Павловичем относился с отвращением. Не любил детективы: кто убил? зачем убил? не всё ли равно. Предпочитал французские классические романы. Они давались ему труднее, чем отечественные, иногда он не понимал, для чего написана книга, что автор хотел сказать, что в произведении происходит, в чём интрига. Но за десятки лет добросовестно прочёл у Стендаля и Флобера всё, у де Бальзака — почти всё. Мечтал быть банкиром в Париже в эпоху Реставрации или Луи Филиппа. В Москве Недобежкин видел роскошные зимние и летние одежды, дорогие рестораны, люксовые автомобили, слышал об окладах в несколько сот тысяч, о многоэтажных виллах. Вспоминал царство лентяев и обжор писателя Юрия Олеши. Ипполиту Саввичу хотелось в такое царство.
Ему исполнилось шестьдесят. Из всех комнат собрались сослуживцы хлебнуть винца и закусить. Виновник торжества стыдился старого пиджака. Пошутил:
— Я человек одинокий. Только здесь могу пообщаться, поругаться.
Босс одёрнул:
— Ругаться будете с Сарычевым.
Это он пришёл поздравить старика.
Дожив до внушительного юбилея, Недобежкин вспомнил, что сто лет не был в кафе, и пригласил Карину Олеговну. Она уже была главным специалистом, имела внука. Любила пропустить рюмашку.
Кутили. Ипполит Саввич произнёс:
— За следующие шестьдесят!
Храмченковой понравилось.
На чай он дал официантке двести рублей.
— Много, — сказала коллега.
— Карина Олеговна, я шестьдесят лет копил, — опять пошутил юбиляр.
Пенсионеру полагается социальная карта москвича с фотокарточкой, позволяющая пользоваться бесплатно общественным транспортом, иметь семипроцентную скидку в магазине, а также уступку в некоторых аптеках. Недобежкин явился за картой. Фотограф попросил:
— Улыбнитесь.
Старик отказался:
— Скажут: идиот.
Так он разменял седьмой десяток.
Будущее непредсказуемо. Никто не знает, что его ждёт. Менее всего замоскворецкий санкюлот ожидал для себя материального процветания. Но не прошло и года, как оно наступило.
2.
В ноябре 1920-го к Севастополю подходили анархисты и большевики. Коммерсант Дементий Лунёв уговаривал жену Юленьку покинуть несчастную родину. Та отказывалась:
— Дёмушка, миленький, как мы там будем жить?
Можно подумать, что муж знал ответ на этот вопрос. Поцеловал супругу и шестимесячную дочурку, ушёл, втиснулся в толпу, теснившуюся на палубе парохода «Иван Лажечников». Судно отчалило и поплыло в Османскую империю. Вскоре в квартиру негоцианта явились трое в коже, всё перевернули. Оружия, патронов и контрреволюционной литературы не оказалось. Вспороли подушки, почему-то кроме одной, а именно в ней были керенки, карбованцы, донские рубли и золотые кулоны. Старший сказал Юлии, показав на малютку:
— Скажи спасибо ей.
Молодую маму не забрали. Многим другим в Тавриде тогда повезло меньше, нелюди с холодными головами, горячими сердцами и чистыми руками убивали, убивали. Жители Крыма стали называть его «Всероссийским кладбищем».
Прошло девяносто пять лет.
Пожилой внук Дементия и Юлии Лунёвых Ипполит Саввич Недобежкин получил письмо из аргентинской the province of Rio-Negro1, из the citu of General Roca2. Во-первых, обнаружил, что у него в Новом Свете есть двоюродная сестра Maria Lunes, внучка Дементия Лунёва, пятидесяти восьми лет, с огромными усилиями разыскавшая the address of Ippolit Nedobezhkin3, живущая с мужем Freskuelo в особняке on the street May 254.
_______________________________
1 провинции Рио-Негро (англ.).
2 города Хенераль-Рока (англ.).
3 адрес Ипполита Недобежкина (англ.).
4 на улице 25 Мая (англ.).
Муж слал россиянину горячий привет. У них сын Dzhuanito, проживающий на той же улице в собственном доме с женой Remira и детьми: юношей Leandro и девочкой Adonsia.
Фамилия Lunes в переводе (посмотрел потом в Интернете Ипполит Саввич) означала Понедельник. Недобежкин сразу вспомнил легендарного советского футболиста.
В этом письме Maria сообщала, что её дорогая матушка синьора Аglaia Lunes — дочь русского коммерсанта от его второго брака — в возрасте девяносто два года волею Божией скончалась, завещав найденному родненькому племяннику-московиту три процента своего состояния.
Вот так.
Кузина прислала семейные фотографии.
По курсу Банка России на 22 января 2016 года тётин подарок соответствовал 205 634 598 рублям. Если бы такая неземная сумма внезапно обломилась мистеру Уоррену Баффету или мистеру Джеффу Безосу из верхней тройки мировых миллиардеров, у них, вероятно, сон не пропал бы. Другое дело — Ипполит Саввич. Он чуть не слёг с инфарктом! Написал Марии на неплохом English: «Пусть великодушной синьоре Аглае Лунес земля будет пухом. Я понимаю твоё горе, сам терял близких. У тебя семья, надо держаться». Выразил кузине громадную благодарность, позвал её и всю обретённую родню в гости: Кремль, метрополитен, Третьяковка, матрёшка, шапка-ушанка. Кузина прислала ответное приглашение. Недобежкину ещё не приходилось выезжать за границу, и он не был бы против поездки, если бы не одно обстоятельство: смертельно боялся летать. А ехать поездом и океанским теплоходом долго и утомительно.
Оглушённый обрушившимся на голову наследством, кузен Марии Лунес постепенно приходил в себя. Не уволился. Что он стал бы делать дома? Считать деньги? Миллионер работал. Правда, теперь только четыре дня в неделю, по средам отдыхал за свой счёт. Так ему разрешил директор. Тем временем начальника отдела куда-то перевели, его заместитель Сарычев возглавил отдел. Ипполит Саввич облегчённо вздохнул. Замом начальника стала Храмченкова.
В очередную среду Недобежкин отправился за продуктами на общественном транспорте. Возвращаясь с двумя сумками, почти час ждал автобуса, сидя на холодном ветру и рискуя простудиться, не догадался протянуть руку и остановить легковушку. Но затем неизбежное произошло: Ипполит Саввич цивилизовался. Он вспомнил, на этот раз из Ильфа и Петрова: «Сбылась места идиота». Началось его купание в нирване обеспеченности, изнеженности, пресыщения. Ему не терпелось захлебнуться в богатстве, как в шоколаде.
Вкладываться в драгоценные металлы он не стал. Не открыл счёт в банке: боялся, что финансовое учреждение лопнет. Не доверял облигациям. Не владела его умом идея купить офис или квадратные метры под магазин и заняться бизнесом. Хотелось одного: покоя в роскоши. Ему сшили дублёнку из шкурок двадцати ягнят, он заказал длинную: теплее и выглядит богаче. Изготовили две большие шапки с ушками, не ондатровые или норковые (это для бомжей), а из тёмного меха баргузинского соболя: одна — с сединой, другая — с голубоватым отливом. Счастливец нанял профессионалов дизайнерского ремонта, и вскоре просторное жильё было не узнать, а в ванной комнате оборудовали душевую кабину. Заказал умопомрачительные ковры, их изготовили и устлали все помещения без исключения. Увезли прежнюю мебель, для всей квартиры сработали новую, премиум-класса, по индивидуальному проекту. Доставили элитный домашний кинотеатр и подключили к телевизору разряда люкс. Сделали на заказ и установили в спальне бескрайнюю кровать из массива натурального дуба, изготовили необозримую перину и тех же масштабов подушки с пуховым наполнителем высочайшего качества. Были заказаны и доставлены простыни, пододеяльники, наволочки соответствующего формата из лучших волокон египетского хлопка. Царское ложе увенчали три необъятных пуховых одеяла, одно над другим. На кухне появились: гигантский холодильник, фарфоровый сервиз «Старый Майсен», ножи, ложки и вилки из чернёного серебра. Привозили на дом уйму отменной свежайшей вкуснятины. Недобежкин не имел привычки переедать, да и денег на это никогда не было; теперь мог отвести душу. По утрам он выдавливал с избытком и размазывал по щекам дорогой гель. Побрившись, брал зубную щётку с высококачественной щетиной и головкой, покрытой серебром; щедро выжимал на неё пасту из тюбика с девизом «для важных господ», от которой двадцать четыре часа было приятно во рту. Удобно покоясь на заднем (там безопаснее) сиденье мчащегося мерседеса или ауди, любовался толпящимися на остановках москвичами и приезжими, не помышлявшими о такси, и с удовольствием ощущал тяжесть оттопыривающего карман бумажника из кожи питона.
Выбрал в Интернете и пригласил квалифицированную домработницу-повариху с рекомендациями: сорокавосьмилетнюю Евдокию Макаровну Гутникову. Она жила в Подмосковье вместе с отцом-пенсионером. Ехала в электричке утром час и час вечером; преодолевала расстояние от своего дома до станции и в Москве от вокзала до квартир работодателей. К Ипполиту Саввичу она стала приезжать по средам и субботам; вкалывала у него с восьми утра до восьми вечера; каждый раз хозяин вручал ей 6000 рублей. Почасовая оплата им труда служанки в полтора раза превышала среднюю московскую почасовую оплату. Этот перерасход, пустяковый для Недобежкина, повлёк титанические старания благодарной Евдокии Макаровны. А однажды он отправил её с ерундовым поручением; когда она вернулась, протянул ей пятисот-рублёвку.
— Ипполит Саввич, — запротестовала Гутникова, — это уж лишнее.
— Евдокия Макаровна! Вы не на субботнике. Должны за работу получать деньги.
Она заканчивала, Недобежкин прощался и запирал на два оборота оба замка новенькой стальной двери с ручкой под золото. Довольный, оглядывал апартаменты. После тщательной влажной уборки они сверкали. Ковры пропылесосены, скопившаяся за половину недели в кухонном баке посуда вымыта, постель застелена свежим бельём, гора высохшего белья — нательного (он каждое утро надевал чистое) и прочего — поглажена, мешки с мусором вынесены, цветы политы, холодильник наполнен приготовленной изысканной пищей. Обленившийся лежебока, он весь день не шевелился в кресле; нуждающаяся немолодая женщина двенадцать часов выбивалась из сил, чтобы он получил удовольствие от результатов её труда. Она дважды в неделю вставала в пять утра и возвращалась домой в десять вечера. Её усилия были безмерны. А он, практически (для себя) бесплатно, имел высший сервис.
Раз в неделю к Ипполиту Саввичу приезжали терапевты: кандидат медицинских наук Реваз Автандилович и его жена Виринея Павловна. Измеряли АД и пульс пациента, давали советы. Раз в месяц они брали у него на дому для анализов материал и кровь; снимали ЭКГ; делали УЗИ органов; готовы были привезти к Недобежкину любого узкого специалиста.
Баловень судьбы думал: «Вот что делают деньги! Вот какая в них сила! Вот какой властью они наделяют!».
По радио неработающим богатым рекомендовали выполнять посильные домашние дела, чтобы от обильного питания и физического безделья сердце и мышцы не заплыли салом. Ипполит Саввич стирал без восторга в машине, развешивал бельё на большой раскладной сушилке в маленькой комнате, к приходу Гутниковой всё высыхало. Ни «Кадиллак Эскаладе» (этот автомобиль ему понравился), ни дачу не стал приобретать: с ними возникло бы много хлопот. Особенно ему не хотелось грузить себя заботами о стальном друге на колёсах, он предпочитал, чтобы наоборот, кто-то заботился о нём, Недобежкине.
Спросил служанку:
— Может быть, мне жениться? Встречу хорошую женщину.
— Вы её пропишете, потом не выпишете, — напугала его Гутникова. — Зачем вам жена, если есть домработница, которая всё сделает и уйдёт.
Вчерашний бедолага не сообразил, что можно нанять людей, которые будут содержать в идеальном порядке его фазенду и машину и радоваться заработку. Потом дошло, но он всё же воздержался от этих покупок.
Евдокия Макаровна в молодости работала начальницей лаборатории в НИИ. Её предложения поступали наверх, и министерские дамы удивлялись: «Что это за Гутникова? Что она собой представляет? Куда она лезет? Сами как-нибудь справимся». Ан нет, потом скрепя сердце соглашались: «Надо звать Гутникову, без неё никак». Евдокия Макаровна получила золотую медаль ВДНХ СССР1 и мечтала о должности в Госплане СССР2. Но в 1991 году Президентом РСФСР был избран Борис Николаевич Ельцин, и вскоре Госплана не стало. А однажды ей позвонили: министр подписал поздравление её лаборатории, и надо было кого-то прислать за этой бумагой. Гутникова удивилась:
— Не мы вас поздравляем, а вы нас. Пусть ваш курьер и привезёт.
Там положили трубку, и она попала под сокращение. Пришлось пойти в прислуги. Спустя четверть века Ипполит Саввич, имея в виду её образование и давний комильфотный образ жизни, спросил:
— Вам, наверное, тоскливо мыть полы?
— Работа как работа, — ответила Евдокия Макаровна. — Люблю, уходя, оставить людям всё в чистоте.
Однажды Недобежкин сидел у домашнего кинотеатра. Услышал:
— Телезрители, конечно, знают, что в космосе летают американские спутники-шпионы и наши спутники-разведчики.
Улыбнулся и ушёл на другой канал. Там писатель сообщал ведущей:
______________________________
1 Выставка достижений народного хозяйства СССР.
2 Государственный плановый комитет Совета министров СССР.
— Я дал рассказ в «Новый мир».
Какое самомнение, подумал Ипполит Саввич; сказал бы: послал в журнал.
Снова переключил и попал к началу модного спектакля «Владимир Ленский». С детства любивший Пушкина, замоскворецкий житель приготовился со страхом к новому, чуждому рутины режиссёрскому прочтению гениального романа. Увиденное превзошло его ожидания. В глуши забытого селенья под надзором немки-гувернантки тихо цвели дочки покойного бригадира Дмитрия Ларина, простого и доброго барина: тринадцатилетняя Таня и Оля двенадцати лет. Их сосед, двадцатишестилетний помещик Евгений Онегин, бывал у Лариных и вписывал свои бездарные стишки в тетрадь Танюши. Девочка влюбилась в Евгения, призналась ему: «Я твоя. То воля неба, — Бог послал мне тебя. Ты мой хранитель до гроба». У Онегина был приятель: восемнадцатилетний богач Владимир Ленский, девственная душа которого воспламенилась в Геттингене творческим огнём фон Шиллера и фон Гёте. Талантливое (на зависть Евгению) перо Ленского дышало любовью к Оле: ребёнку скромному, послушному, резвому, беспечному, весёлому. Володя был ею очарован: мила, как поцелуй любви! улыбка, льняные локоны, лёгкий стан! Онегину пришла идея взбесить мальчишку. На балу Евгений танцевал с Олей, нежно шептал ей пошлые мадригалы, жал ей руку. На лице девочки запылал яркий румянец. Поведение старшего друга возмутило Ленского, не выносившего, кстати, Онегинской графомании. Он послал короткий вызов на дуэль. Во время поединка, жмуря левый глаз, выстрелил, и Евгений упал. Убит! Потух огонь на алтаре. Таня плакала. Спустя три года к ней посватался тридцатидвухлетний генерал, изувеченный в сражениях. Она вышла за него, стала верной женой и добродетельной матерью. Быстро открыла тайну, как управлять супругом, ездила по работам, солила грибы на зиму, вела расходы, по субботам ходила в баню, отдавала крепостных в солдаты, колотила служанок – «всё это мужа не спросясь». Вспоминала Онегина и листала заветную тетрадь. А Владимир, когда ему исполнился двадцать один год, обвенчался с пятнадцатилетней Олей. Две родные души соединились. Молодой муж увёз юную жену в «туманну даль» — в большую квартиру с балконом, выходящим на Unter den Linden1. Нанял экономку, повара, горничную, кучера. Супруги жили в довольстве, увлечённо занимались любовью: театральный новатор смело открыл тайну брачной постели. Поблизости находился Университет Фридриха Вильгельма Третьего. Ольга посещала лекции профессора Гегеля и за обедом цитировала его: «Так как брак заключает в себе момент чувства, то он не абсолютен… Ничто великое в мире не совершается без страсти… Человек воспитывается fur Freiheit2». Муж уписывал жареного молочного поросёнка и кивал. 0льга родила девочку, назвали Софи. Владимир познакомился и подружился с Генрихом Гейне; тот с восторгом перевёл нежную романтическую балладу своего wohlhabender russisch Freund3 «Прости!», сочинённую в память Онегина и заброшенную автором (потом, в конце жизни Генрих с успехом её опубликовал, выдав за свою). Тем временем Ольгу пленил прусский гвардеец-улан — секунд-лейтенант в серебряных эполетах. А Владимир жил, как одуванчик: сочинял для «Московского телеграфа» и «Телескопа»,
_________________________________
1 Самый роскошный бульвар Берлина.
2 для свободы (нем.).
3 зажиточного русского друга (нем.).
думал о родине, был рогат и счастлив, носил утеплённый стёганый халат и в пятьдесят два года умер от апоплексического удара. Занавес.
3.
В юности Ипполит был патриотом. Позднее, столкнувшись с грубостью, пьянством, ксенофобией, жутким сервисом, увидел, что его отчизна совсем другая, что он придумал себе свою Россию и в эту придуманную страну влюбился. Но в конце концов пришёл к выводу, что какая-никакая Россия есть, а другой России у него никогда не будет, и надо ценить то единственное отечество, которое имеется. Когда-то на работе он робел, все сослуживцы ему казались умнее его. Потом обнаружил: сколько вокруг дураков! А теперь то и дело ловил себя самого на глупости и говорил себе: ну вот! а считаешь себя умным человеком. Низкого поступка в своём прошлом он не припоминал.
Предложил водителю такси бизнес-класса обслуживать его постоянно. Андрону Богдановичу было сорок шесть. Когда он возвращался в гнёздышко с удачным уловом, супруга становилась ласковой. Их дочь и сын уже зарабатывали, но избегали участия в семейном бюджете. Водитель встречал капиталиста Недобежкина у дверцы BMW, распахивал её и закрывал за усевшимся пассажиром. Имея более чем двадцатилетний таксистский стаж, Андрон Богданович счётчик не включал, удивительно точно учитывал в уме километры и затраченное время, к подсчитанному итогу приплюсовывал для порядка стольник. Ипполит Саввич до критики подсчётов, до торговли с шофёром не опускался и всегда прибавлял. Кто бы его ни обслуживал: домработница-повариха, врачи, персональный водитель, Недобежкин платил много: хотел, чтоб работник дорожил местом.
В 2016 году совпали Православная Пасха и Праздник труда. Ипполит Саввич надел тёплые весенние сапоги, итальянское классическое кашемировое бежевое пальто и кепи из щипаного меха канадского бобра. Поехали в Москворецкий парк. Там он долго слонялся, нагуливая аппетит. Пришла мысль, что мир расколот враждой, и Бог, если Он есть, что вряд ли, наверное, устал прощать. Упрекнул себя: что ты сделал доброго, чьим заступником ты был? Прошёл по земле с опаской, одиноким путником, не оставившим следа. Неправда, я много работал, я помогал людям — спорил с собой Недобежкин и продолжал: тебя обожали дедушка, бабушка, родители, тебя любили Авершина и Швецова, а ты сегодня кого любишь? Себя.
Навстречу шла хорошо сохранившая себя дама лет пятидесяти пяти. Подойдя ближе, спросила богато одетого мужчину:
— Можно, я похожу с вами?
— Пожалуйста, — разрешил Ипполит Саввич.
Лесной воздух, чистый, свежий наполнял лёгкие. Физически ощущалось здоровье, вливавшееся в организм. Женщина рассказывала о себе; упомянула, что вкусно готовит. Заговорила о своей былой службе; дойдя до очередного эпизода, произнесла:
— И тут меня вызвал Сталин.
Недобежкин быстро подсчитал, что ей сейчас должно быть минимум восемьдесят два года. Забавно. Извинился и пошёл к BMW, в котором его ждал, читая «Знак Каина» Бориса Акунина, Андрон Богданович.
Ипполита Саввича пригласили в управу. Улыбчивый чиновник спросил:
— Вы патриот района?
— Разумеется, — ответил догадливый Недобежкин.
Последовало трогательное предложение пожертвовать двести тысяч на благоустройство. Деваться было некуда. Ему выдали расписку.
Ипполит Саввич привыкал к роскоши. Чего ему не хватало? Общения.
Однажды машина стирала, и образовалась лужа. Пришедший мастер оказался неразговорчивым, только похвалился, что он подполковник ВВС и окончил академию. Разобрал стиралку. Квартировладелец сидел рядом в шёлковой пижаме и рассказывал свою жизнь. Подполковник не выдержал:
— Помолчите, пожалуйста.
На службе Недобежкин разговорился с посетителем, который ему признался:
— Я убил человека.
— Вы шутите? — поразился Ипполит Саввич.
— Нет.
— Чем это для вас кончилось?
— Годом и двумя месяцами тюрьмы.
— Всего-то? Значит, были смягчающие обстоятельства.
— Состояние аффекта.
— Где это произошло?
— В коммуналке, на кухне.
— Ужасно попасть в тюрьму, там издеваются. А того человека вам сейчас не жалко?
— Нет.
В нищем учреждении Ипполита Саввича администрация не могла платить достойные деньги, поэтому давала людям время. Народ являлся к десяти, сматывался в полпятого. Сотрудникам надо было в многофункциональный центр, в поликлинику, к ребёнку в детский сад или школу, и они ценили либерализм начальства. У главного специалиста Недобежкина всё на рабочем месте было под рукой, вставал он только в обеденный перерыв, в остальные часы сидел неподвижно и был этому рад. Умственных усилий не требовалось. Сосед по комнате — ведущий специалист, кандидат наук Мартемьянов — не только справлялся с нормой, но и перевыполнял её, причём качественно, хотя служил в учреждении всего полгода. Начальник отдела Сарычев уже ценил его не ниже, чем опытного Ипполита Саввича, никогда не бывшего даже аспирантом, и собирался повысить, когда появится такая возможность. Недобежкин опасался конкурента, не общался с ним, да того и невозможно было оторвать от компьютера. Кандидат наук содержал жену и ребёнка. Прошедшей зимой он, начальник и Храмченкова (замначальника) разглядывали сапоги разбогатевшего сослуживца: из дублёной крокодиловой кожи, внутри густой медвежий мех, снаружи внизу золочёные псевдо-шпоры. Ипполит Саввич ловил эти взгляды. Он думал об участи Сарычева. Не дай Бог руководить: приходится разбирать склоки; зарплаты грошовые, удерживать кадры нелегко. Как у него голова не распухнет?
Он пробовал поболтать с Кариной Олеговной или с Сарычевым. Последний в такие минуты кивал, делая вид, что слушает. Однажды подчинённому захотелось поделиться умной мыслью, он попытался прервать занятия начальника. Сарычев поднял зачумлённые глаза и взмолился:
— Замолчи!
Недобежкин обиделся и на другой день не разговаривал с ним. Сарычев это заметил только под вечер и спросил:
— Ты что это не общаешься?
— Я боюсь с тобой разговаривать. Тебе скажешь слово, а ты отвечаешь: замолчи!
Шеф взял свой стул и подсел к Ипполиту Саввичу. Тот спросил:
— Мириться пришёл?
Начальник сопел. Недобежкин протянул ему руку, сказал:
— Свободен.
У Ипполита Саввича была добрая приятельница — начальница другого отдела, этажом выше, никогда не бывшая замужем. Он иногда заходил к ней. Она раньше относилась к нему снисходительно-покровительственно, хотя была на шестнадцать лет моложе. Теперь уважительно улыбалась элегантному неженатому толстосуму.
Он написал соображения по улучшению работы отдела и отдал начальнику. Тому не всё понравилось, но он велел Мартемьянову набрать это и оформить в виде служебной записки заместителю директора, а тот пусть подписывает, думал он, если сочтёт нужным идти с этим к Самому. Кандидат наук всё исполнил, но он ещё не постиг чиновничьи тонкости. Наивно набрал: «предлагаем». Сарычев, съевший на службе не одну собаку, зачеркнул бесцеремонный глагол и велел напечатать: «полагали бы целесообразным».
В шкафу стояла принесённая Недобежкиным бутылка водки для протирания смоченной ваткой клавиатур и экранов. Храмченкова иногда, в отсутствие остальных, делала глоток. Ипполит Саввич раз её застукал.
Как-то Карина Олеговна сказала:
— После работы надо в магазин, а я забыла социальную карту.
Недобежкин предложил:
— У меня в прихожей на тумбе список: что взять. Уходя, проверяю, не забыл ли что.
— Ипполит Саввич, вы в квартире один, где положили — там и будет лежать. А у меня банда.
Письма по электронной почте Храмченкова начинала со стандартного обращения типа: «Уважаемая Татьяна Ивановна!». Затем не удаляла оттуда первое слово. В следующем ответе ей оставалось вписать новые имя и отчество. В результате новое письмо уходило с обращением «Уважаемая Сергей Петрович!».
Она была неравнодушна к политике.
Недобежкин называл кровавыми тряпками флаги над толпой, ностальгирующей по железной руке. Карина Олеговна сочувствовала оппозиционерам, требующим регулярной смены власти и введения полной свободы. Ипполит Саввич же считал подобный контингент граждан прекраснодушным детским садом. Он знал, что юнцы бросают в полицейских бумажные стаканчики. Полагал излишним тащить молодёжь в автозаки. Лучше прибавить пятнадцать процентов к стипендиям, и те же ребята пойдут не на хулиганский митинг, а в антикафе, пригласив подружек и купив по дороге Salvatore Vermouth. Недобежкин думал: Храмченкова умна и образованна, но разбирается не во всём; последнее естественно для любой женщины и для любого мужчины; от людей не требуется понимать всё, им следует жить честно и не делать гадости.
Сказал ей:
— Вы считаете, что без потребности в свободе нет нравственного человека. А я молю Бога, чтобы по крайней мере ещё лет двести россиянам свободы не знать. В царское время многие русские интеллигенты презирали жандармских «дуболомов», которые пытались (не получилось) уберечь родину от захвата власти безбожниками. Образованные, любящие простой народ люди сочувствовали «дерзким, несгибаемым» социалистам, укрывали их. Даже фабриканты давали деньги на революцию. Наконец, в марте 1917 года неограниченная свобода пришла, ненадолго, но она успела снести полицейскую плотину. И хлынуло такое… Интеллигенты опомнились, затосковали по городовым — деревенским мужикам, но было поздно. Через семьдесят лет, в Перестройку снова бухнули свободой по неподготовленным головам, и опять развалилась страна, опять пострадали миллионы граждан.
Заместитель начальника отдела смотрела на главного специалиста. Ухоженный, приятно пахнущий, разодетый, с двойным подбородком. Врезала ему:
— Если нет свободы, считать свою жизнь достойной могут только самодовольные мещане, которым и без вольности замечательно, которым для полного счастья достаточно дорогих нарядов, нерушимого покоя и убойной кормёжки.
Ей остаётся только выхватить маузер и отконвоировать буржуина в чека, подумал Ипполит Саввич.
В жизни он пережил разочарования. Когда ему шёл двадцать первый год, он обожал свою подружку, любовь ослепила его, он долго не замечал, что его любимая — безмозглая. Тяжело, когда сталкиваешься с человеческой глупостью. Сколько на свете дур и дураков! В тридцать пять лет он понял, что ему лгали в школе и вузе. У него было много недостатков, но ложь он ненавидел. Начальник его отдела оказался отборным скотом; в сорок пять лет он, Ипполит, обратился за помощью в районную поликлинику, во враче обнаружилась бездушная чиновница. Бог им судья. Теперь Карина Олеговна брызнула пролетарской ненавистью; можно подумать, что богатство он приобрёл преступным путём.
Он видел вокруг несправедливость и нужду, прочитал в Интернете, что в стране сорок четыре миллиона человек недоедают и четыре миллиона голодают. Но сам он никого не обидел, не было его вины в человеческих горестях, и им неизменно владела сытая безмятежная дремота. Отстегнуть немного для обделённых ему не приходило в голову.
Домашние врачи попросили его двигаться, ходить, и побольше.
4.
Служанка являлась в лежбище Ипполита Саввича по средам и субботам. Его мозг просыпался, и начинались приятные разговоры. Хозяин заметил, что Гутникова не торопится закончить дело, задерживается, это ему понравилось: продлевалось общение. При этом он больше любил рассуждать, чем слушать. Когда Евдокия Макаровна что-то рассказывала, ждал, когда можно будет заговорить самому.
Размышлял, лёжа в кресле:
— Сколько народу экономят на еде, одежде, лекарствах, а я буквально лопаюсь от денег. Воистину произошло чудо. Можно уверовать!
Гутникова сказала:
— Шестнадцать веков назад в Римской империи святитель Иоанн Златоуст учил: «Пришло благополучие — благодарите Бога…».
Наниматель поддержал религиозную тему:
— Зачем Бог создал Адама и Еву? Ограничился бы растительным и животным миром, и была бы прекрасная планета. История человечества – сплошные преступления, всякая мерзость.
Евдокия Макаровна протёрла подоконники и принялась за глажку. Ответила:
— Это — происки дьявола.
— А Бог не знал, что будут происки?
— Он предоставил человеку возможность выбора. И люди часто выбирали не зло, а добро: любили друг друга, писали книги, картины, музыку, строили корабли, храмы, мавзолеи.
— Особенно мавзолеи, — улыбнулся Недобежкин.
— Да. Помещали туда земных богов. Потом разочаровывались.
— И не знали, что делать с этими мавзолеями, — подытожил Ипполит Саввич.
Однажды он заявил:
— Кто видел Бога?
— Вы ещё скажите, что Гагарин летал в космосе и никакого Бога не видел. Живой человек не может увидеть Бога, Бог существует в другом измерении. А разве можно увидеть, потрогать мысль, совесть, любовь? Но они есть.
Вспомнила:
— Когда-то я пришла в церковь, там шла распродажа иконок, и служительница вручила мне одну. «У меня нет денег», — призналась я. Та окрысилась: «Вот! Как в церковь идти, так у неё денег нет!». Я шла домой убитая. Это в церкви меня так!
— Как в магазине, — посочувствовал Недобежкин.
— Хуже.
Евдокия Макаровна замечала у Ипполита Саввича трезвый ум. Не раз, посмотрев и послушав новости, хотела обсудить их с хозяином, но не получалось. Раньше он интересовался импровизациями на злободневные темы, теперь его возмущали оскорбления в адрес прежних руководителей страны. Выходило, что десятки лет во главе государства находились идиоты и предатели, которых уважало и поддерживало громадное число соотечественников. То есть выходила чушь. Недобежкину стало противно, включив компьютер, заходить в политические материалы. При этом он понимал, что там встречается и адекватная критика, а он теперь лишает себя знакомства с ней.
Обычно, когда Гутникова стряпала, Ипполит Саввич сидел на кухне и чесал языком. Порой ей надоедала его болтовня или хотелось послушать Радио «Радонеж», наконец просто побыть в тишине. Она заявляла:
— Сейчас буду резать лук.
Хозяин нехотя вставал и удалялся.
Он считал: если повариха будет есть приготовленное, в следующий раз сготовит вкуснее. Когда знакомился, разрешил:
— Евдокия Макаровна! Всё, что готовите, всё, что в холодильнике — кушайте.
Они вместе обедали. В соседнем доме располагался дорогой ресторан. Недобежкин был уверен, что там готовят не на оливковом масле, и брезговал туда ходить.
Гутникову везде ждали. Где-то она поможет молодой мамочке решить домашние проблемы, где-то утешит пожилую женщину. У учёного-экономиста Евдокия Макаровна замучилась убирать за кошкой и собакой, вся квартира была в собачьей шерсти, зеркало в ванной было всегда забрызгано до потолка зубной пастой. А хозяин ходил между портретами Смита и Рикардо и ругал власть за отступление от рыночных принципов. Гутникова спросила его:
— Значит, вы умнее правительства?
— Конечно, и не только я. Но нас не слушают.
Убеждения не мешали ему ненавидеть московские промтоварные и продовольственные рынки. Говорил, что там норовят обвесить, обсчитать, подсунуть дрянь. Евдокии Макаровне виделось здесь противоречие. Он был скуп, она ушла от него.
Гутникова давно развелась. Детей у неё с мужем не было. Рассказала, что на своём полувековом юбилее её отец проронил: «Жизнь прошла». С тех пор минуло три десятка лет, и он хорошо себя чувствовал. Ипполит Саввич сказал:
— Зря он искушал судьбу и затрагивал эту тему. Нам не дано знать, когда кончится наша жизнь. Дай Бог ему прожить ещё двадцать лет.
Обеспокоенные супруги-медики вручили полнеющему пациенту строгую инструкцию с подробной диетой, запретили употреблять специи, повышающие аппетит, посоветовали плавание и танцы.
5.
В ноябре 2016 года два мастера привезли Недобежкину фотоальбомы готовых работ всех фасонов. Рекомендовали лучшие меха, помогали выбрать натуральный шёлк для подкладки, снимали мерки. Через неделю приехал курьер с двумя шубами: одна из чёрно-белой королевской шиншиллы, другая из натурального баргузинского соболя цвета тёмного шоколада; эта переливалась на цвету.
Главный специалист любил тепло и спал в шёлковой пижаме под тремя пуховыми одеялами. Это было восхитительно, он чувствовал себя, словно на облаке, высыпался прекрасно. Брился, чистил зубы, умывался, затем выбирал в холодильнике самое вкусное и подогревал.
Учреждение находилось в километре от дома, но пешком ходят бедные; да и лень ему было передвигать ноги. Наконец был одет на редкость дорого, это могло спровоцировать замёрзшего замоскворецкого лаццарони на грубость в адрес благополучного барина или на что-нибудь ещё хуже. Поэтому хозяину звонил работник:
— Доброе утро, Ипполит Саввич. Я приехал.
Недобежкин надевал термобельё из нежной мериносовой шерсти, высокие гольфы из шерсти верблюда, белую сорочку Бриони, костюм-тройку из стопроцентного монгольского кашемира, необыкновенные зимние сапоги, укутывал шею широким норковым палантином, снимал с вешалки новую соболиную шапку с вечно опущенными ушками. Наступал черёд тяжёлой длинной шубы. Её он брал с особой любовью. Погружал в соболиное или шиншилловое великолепие холёное, чрезмерно упитанное, идеально одетое тело. Являлся на службу то в одной шубе, то в другой. Утром дома застёгивал их сосредоточенно, сверху донизу, особенно тщательно у подбородка. Затем натягивал перчатки из натуральной овечьей кожи на лисьем меху и поднимал немыслимо дорогой воротник: боялся простуды. Спускался в лифте, медленно совершал от подъезда восемь шагов и взгромождался на заднее сиденье BMW.
Как-то утром было скользко, минус двадцать пять. В пути таксист упомянул, что его сын электросварщик.
— Хорошая специальность, — лицемерно одобрил закутанный лентяй.
Подумал: сограждане, нередко — и в старости, сами добывают себе кусок хлеба, и его мог не миновать несчастный жребий. А если бы он зарабатывал, не сидя удобно в чистой комнате? В тот же миг накатил кошмар: он на стройке, на открытом воздухе, в брезентовых робе и брюках, в каске, ботинках и суконных руковицах изо дня в день сваривает сжавшиеся на свирепом морозе конструкции и детали. Поёжился. Он слышал, что профессия сварщика вредна для здоровья и опасна. Утопающему в мягких чудесах из пушнины стало зябко в салоне.
— Андрон Богданович, сделайте теплее.
— Ипполит Саввич! Плюс двадцать девять!
В течение зимы, порой не ласковой, денежный мешок вылезал в пункте назначения из BMW и совершал семь неторопливых шагов до подъезда учреждения. В отделе убирал перчатки, шубу, шапку, палантин в шкаф и проводил день в покое, с Сарычевым и Храмченковой, форсившими в ботинках из вспенённого каучука, и Мартемьяновым, обутым в видавшие виды кроссовки. Потом приезжал нанятый работник и звонил в отдел. Богач одевался, делал семь осмотрительных шагов от подъезда учреждения до авто и восемь таких же у своего подъезда.
В феврале 2017 года Мария Лунес написала кузену, что расслабляется до блаженства в собственном саду — в бассейне, сауне, в последнюю её сопровождает массажистка; что Фрескуэло скучает по футболу, 13 марта «Депортиво Хенераль Рока» примет «Ривадавию Линкольн»; что Джуанито по вечерам трогательно играет с малышкой Адонсией; что Ремира ждёт третьего ребёнка, родится девочка; что Леандро уже ездит на свидания, при этом превышает скорость. В общем, всё неплохо. Единственно: прислуга ворует, впрочем, у знакомых то же самое. В Хенераль-Роке Annual national Apple festival1: сорок тысяч гостей, концерты звёзд, весёлые соревнования, занимательные игры, пышный парад, фейерверки, конкурс красоты, избрание под конец лета королевы праздника. Завершалось письмо приветом от Фрескуэло.
А в северном полушарии кончалась зима. Немолодому кузену Марии Лунес надоело таскаться четыре раза в неделю туда и обратно. Тридцать шесть лет трудового стажа. Хватит! Порବ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬ прекратить всякое шевеление мышц и конечностей и завалиться в непрерывное обломовское спаньё. Написал: «в связи с уходом на пенсию». Спустя две недели его душа пела.
Он стал принимать домработницу-повариху шесть раз в неделю, в результате избавился от постылой стирки. Заказывались нежнейшие ароматизаторы, постель благоухала, её теперь только по воскресеньям не застилала свежим бельём отдыхавшая один день в неделю Евдокия Макаровна. Ипполит Саввич избавился от последнего подобия работы: к почтовому ящику спускалась любезная помощница. Осуществился его давний идеал: абсолютная праздность и абсолютный покой.
Рабочий день Гутниковой теперь длился не двенадцать часов, а пять. Начиная с марта 2017 года, хозяин в первый день каждого месяца вручал ей 60000 рублей. Женщина была рада.
А уж как рад был работодатель!
_______________________________
1 Ежегодный национальный яблочный фестиваль (англ.).
Поздним утром он вываливал належавшуюся вволю тушу из-под трёх пуховых одеял. После обычных процедур являлся в атласном, с благородным блеском, халате загружать чрево. Евдокия Макаровна ставила на стол горячие блюда, изобиловавшие витаминами и калориями. Ей было приятно наблюдать, с каким аппетитом уплетает её произведения Ипполит Саввич. Наливала ему горячий сладкий кофе (1 кг зёрен — 2000 рублей, с доставкой), добавляла свежие сливки, тоже горячие. Наевшись, бездельник благодарил и уходил отдохнуть.
Он уже представлял собой воплощение избыточной сытости. Мешала двигаться тяжесть брюшного сала. Прогрессировала дневная сонливость. Он был согласен с древними китайцами: «лучше лежать, чем сидеть, лучше спать, чем лежать».
В квартиру заносили покупки курьеры, в ней появлялись рабочие: слесарь, плотник, электрик. У них вообще отсутствовал живот.
Однажды в душевой кабине стояла и не уходила вода. Гутникова всё вычерпала, и барин смог помыться. Приехал сантехник из частной компании, долго ковырялся в ванной комнате, затем позвал:
— Хозяин!
Большой розовый лоснящийся пончик в пижаме из лёгкого мягкого шёлка шармез, сшитой портнихой, приезжавшей трижды (для снятия мерки, для примерки и для доставки готового изделия), подошёл к рабочему. Тот начал объяснять:
— Надо всё разбирать, потому что засор…
— Делайте, — прервал богатей.
Подробности его не интересовали.
В конце концов трудяга справился. Заказчик, счастливый тем, что немолодой женщине больше не придётся вычерпывать воду, заплатил без разговоров. Сантехник уехал. В коридор вышла Евдокия Макаровна, взглянула на копию акта сдачи-приёмки.
— Ипполит Саввич! Вы с ума сошли!
Позвонила в компанию:
— У вас действительно такие расценки? За устранение засора 31 820 рублей?!
— Да.
В акте, кроме телефона фирмы, были указаны её название, ИНН, КПП, ОГРН, адрес, номер заказа, дата исполнения. Печатей было даже две. Не банда Ваньки Каина или Лёньки Пантелеева, а легальное ООО, зарегистрированное Инспекцией ФНС, взяло открыто, официально за единственную услугу — устранение засора в душевой кабине — девяносто процентов средней месячной зарплаты в Российской Федерации. Гутникова вспомнила речи реформаторов-рыночников: «Удовлетворение потребителя является центральным элементом рыночной ориентации… Деятельность компаний направлена на то, чтобы понять клиентов… В сфере услуг конкуренция достаточно высока и снижает цены…». Она — давняя поклонница Егора Гайдара — теперь диагностировала: либеральный фашизм.
В конце весны Недобежкин проснулся поздним утром. Включил домашний кинотеатр. «Кубанские казаки». Лучшим в этом фильме он с юных лет считал песню Исаака Дунаевского на стихи Михаила Исаковского «Каким ты был». Сейчас после слов «душа моя открыта» подумал, что не стал бы открывать душу. Досмотрел советскую сказку и решил перед завтраком подышать свежим воздухом. Спустился в лифте, медленно походил по зелёному двору, одышка заставила сесть. В последнюю неделю температура в городе к полудню поднималась до плюс двадцати шести градусов. В природе и обществе расцвело всё самое хорошее. Слабый ветерок освежал. Рай. Недобежкин размышлял: сто лет назад Государь Император Николай Второй Александрович не справился с крамольниками и тем погубил себя, жену, пятерых детей, многих родных, множество подданных, вверенную ему империю; сейчас вновь завелись недовольные смутьяны, стремящиеся разрушить спокойную жизнь ненавистных им сытых, благонамеренных, законопослушных людей, повторить катастрофу 1917 года; нельзя экстремистов пускать в политику.
Из подъезда вышла восьмидесятидвухлетняя Бэлла Михайловна, зачем — Недобежкин знал: чтобы съездить бесплатно за четыре остановки, там в магазине батон стоил на три рубля дешевле. Поздоровался с соседкой.
Через пару дней, когда он снова отдыхал у подъезда в благодушном забытье, к нему подошли две девчушки: лет девяти и одиннадцати. Старшая сказала:
— Извините, нам не хватает на корм для котят. Надо двадцать шесть рублей, а у нас девятнадцать.
Ипполит Саввич был тронут, отсчитал семь рублей. Спустя пять минут два ангелочка вернулись:
— У нас двадцать шесть рублей, а надо тридцать шесть.
— У меня больше нет, — ответил миллионер.
Приблизился незнакомый мужчина:
— Почти не работает сердце. У вас не будет полстакана водки? Чтобы сердце заработало.
— Пойдёмте.
Поднялись в лифте. Оставил больного за входной дверью, зашёл, налил в чашку из сервиза доверху «Tesseron Exeption», вынес. Мужчина с наслаждением, зажмурившись, лакал божественную влагу. Недобежкин сказал:
— Посидите. Если не пройдёт, позвоните. Вызову скорую.
Через пять минут выглянул: больной ушёл.
Гутникова всё это время готовила, ни разу не присела. Празднолюбец восхищался её трудолюбием и добросовестностью, был благодарен ей бесконечно. Подошёл к ней.
— Евдокия Макаровна! Я чуть посижу у компьютера — и хочется лечь. Вы трактор «Беларусь»!
Рассказал ей о двух маленьких авантюристках и о том, как лечил прохожего коньяком из французского департамента Шаранта, 80000 рублей за 0,7 литра. Гутникова улыбнулась:
— К вам соберётся весь квартал.
Ей нравился финансовый туз. У своего бывшего мужа она видела минусы. Работодатель казался ей личностью без недостатков. Её бабушка говорила: «Преуспевающий мужчина должен иметь обширное мясистое брюшко, чтобы не походить на голодную шелупонь». Евдокия Макаровна радовалась, что хозяин здесь, близко, а вот войдёт, и захочется выпрямиться, хорошо выглядеть, поправить причёску, говорить с ним и быть от этого счастливой. Знала, что когда она закончит, то будет вспоминать, как он сказал то, как она ответила это, и будет ждать завтрашней встречи. Представила: Андрон Богданович привёз её и Ипполита Саввича за город; она и хозяин ушли в поле, легли в траву, в васильки и ромашки и смотрят в небо.
А неженатый крез говорил себе: «Вокруг тебя равнодушный мир. Но рядом женщина, симпатизирующая тебе и преданная тебе».
Гутникова позвала обедать. Сама ела мало. Ипполит Саввич любовался: мила и не раздалась вширь. Он съел мясо краба с апельсином. Управился с пряным грузинским харчо. Запивал прохладным слабоалкогольным ананасовым пуншем горячего жареного жаворонка, вытирая жирные губы салфетками-шик, извёл их целую пачку. Кремовый десерт был выше всех похвал.
Откинулся к спинке стула. Промолвил:
— Евдокия Макаровна! Предлагаю вам руку и сердце.
Нельзя сказать, что она не ожидала этого. И всё-таки он застал её врасплох. Так сразу? Так просто?
— Вам нужна бесплатная прислуга?
Он рыгнул.
— Будете делать по дому только то, что захотите. Остальное не ваша забота.
— Ипполит Саввич, извините, маленькая деталь: вы меня любите?
— Евдокия Макаровна, нам не девятнадцать. Вы мне нравитесь. Я хочу жениться на вас по расчёту. Мой расчёт: мне с вами станет ещё лучше. Мы достаточно изучили друг друга. А ваш папа скажет нам: «Совет да любовь».
Гутникова мыла посуду, вытирала её махровым полотенцем и ощущала себя в невесомости, как будто за спиной выросли крылья. Хозяин, утомлённый обедом, встал, медленно, тяжело. В его просторный шёлковый халат упиралось изнутри необозримое увесистое жиро-хранилище. А ведь была талия! — ностальгически вспомнил он, делая несколько шагов в комнату; его женская грудь колыхалась. Обессиленно погрузился в широченное мягкое кресло из коровьей кожи. Возлежал, отдыхая. Сквозь охватывающую сладкую дрёму ему виделась жизнь с милой Дуней без забот, в любви, ласке, тепле и уюте. Вошла Евдокия Макаровна, открыла окно, чтобы Ипполит Савич дышал воздухом, напоённым нежностью наступающего лета, и вернулась в кухню. А сверхзажиточному пенсионеру снилось: он, в поношенном пуховике, в задрипанной акриловой балаклаве, в низкосортных, с вредными волокнами, штанах сорок шестого размера идёт лёгкой, забытой им ныне походкой получать супер-фантастические бабки, и морозец покусывает его худощавые, впалые щёки. Очнулся и мысленно подвёл черту: после незабываемого 22 января 2016 года всё, что ему действительно необходимо, ему обеспечено. Подумал: пора написать в Вест-Индию. Мария Лунес — sweetheart1. Как она себя чувствует? Может, всё-таки
_______________________________________
1 лапушка (англ.).
прилетит с мужем? Фрескуэло — a well-bred man1.
Реваз Автандилович и Виринея Павловна, напуганные скачком глюкозы в крови Недобежкина, вручили накануне ему книжку «Дамы и господа, срочно худеем!», включающую элитные программы, необременительные методики и вкусные диеты. В очередной раз предупредили пациента о грозящих последствиях его апатии.
Он вспомнил это и вздохнул. Повернулся в безбрежном кресле, взял томик, который когда-то, в десятом классе носил в кармане пальто и читал в метро, в зрительном зале (пока не погасят свет).
Грубым даётся радость.
Нежным даётся печаль.
Мне ничего не надо.
Мне никого не жаль.
Жаль мне себя немного…
Ипполиту Саввичу никого не было жаль. Себя — да… немного.
2016──2021
_____________________________
1 воспитанный человек (англ.).
105
Загрузка...
