Надя почему-то переживала всё больше. Казалось бы – у неё наконец-то уже всё хорошо, никто не беспокоит, муж добрый и семью содержит, две дочки – школьницы, появилось и время на себя. Почему же её так штормит? Она смотрит в зеркало и видит лицо женщины на грани нервного срыва. И это не считая того, что веки провисают, складка на лбу начинает вырисовываться, губы опять сдулись… Всё не так. Когда же будет лучше? Что для этого сделать? Из реального что сделать, чтоб стало хорошо на душе, чем её успокоить?
Надежда ходил из комнаты в комнату в ожидании времени выхода, чтобы прийти в салон и не ждать очереди — только бы поменьше видеть этих порхающих молодух. Она даже запаха их не выносила, как-то особенно по другому от них на неё веяло.
Ей завидуют… Такой вот последний рубеж удовлетворения. Она точно знала: соседки завидуют. Как же, в их затхлом промышленном городке, где всё закрывается и валится, на сером фоне — у мужа слесарная мастерская с приличной вывеской, в доме всё есть, девочки хорошо одеты, автомобиль — не гниль какая-то…
«Но почему же мне так всё равно постоянно плохо? Что мне не так?» – спрашивала себя Надя. «Ничего уже с этой внешностью не поделать,»- вздохнула она очередной раз посмотрев на себя в зеркало.
Самое печальное, что хоть они с мужем и жили мирно да хлебосольно, но подруг у неё закадычных со временем не стало совсем. Как-то все близкие подружки растерялись, расползлись по городам да странам. Остались поверхностные знакомые, даже и в кафе выйти посидеть – не с кем, и это-то в тридцать пять. А раньше заваливали гурьбой в кафешку и веселились, были планы, надежды… А сейчас какие у неё планы и надежды? Ровный след по кругу. Дочки? Ещё несколько лет и они начнут вырываться из этой полуразрушенной затхлости. Пусть дома — полный холодильник, но за дверьми — стальной мир. Сдохнуть можно. И скажи им после этого, чтоб не уезжали…
С мужем и дочками в выходной в пиццерию в областной центр смотать – пожалуйста, а вот в будний день, пока все в школе да на работе, завалить куда-то в уютное место по соседству с домом и от души поболтать — не с кем… На кухне своей новенькой за кофе/ чаем посплетничать, выплакаться… Не с кем!
Надя вспомнила, как однажды на пару дней ездила в другой город и остановилась у одноклассницы, в это же время у той гостила мама. Завидно стало невыносимо, такие Надя увидела между ними отношения, что-то они обсуждали, спорили… А она? Совсем одна в этом взрослом мире. Да, есть муж, он – добрый и верный, даже наверное вообще никогда не изменял. Но так он по этому делу и дома еле-еле справляется раз в неделю… Впрочем, её Стасик и ест/пьёт мало, да и весь тщедушный, хоть и работящий, добросовестный.
Для него секс как обуза, вечно он без сил, она же — женщина в теле, яркая и рослая — из казачьего рода, кровь с молоком. А Стасик всё с блокнотиком носится — дела записывает, чтоб ничего не упустить. Но ему, конечно, сложно — надо помнить точные названия запчастей, чтоб модели не попутать, на деньги не попасть, он же для всей семьи единственный добытчик.
Завтра, наконец, в кои-то веки приятное событие, на побывку приехала старинная подруга — Алёна. Она раз в год из Италии к своим родителям выбирается типа в отпуск на пару недель. И завтра Алёна к Надюхе в гости придёт, поэтому надо привести себя в полный боевой порядок, это же как перед смотром. Надя засобиралась – время за раздумьями уже поджимало.
Женщины сначала планировали встретиться в кафе, но потом решили — дома лучше, чтобы уже по времени не быть связанными, девочки забегут со школы переодеться на занятия, у них — танцы. Клуб – недалеко и старшая младшую водит самостоятельно. Только обратно надо забирать, потому что сейчас ещё рано темнеет, а идиотов праздношатающихся вокруг полно. Хоть чего другого ожидать от полуживого шахтёрского городка?
Алёна в Италии жила уже лет десять, если не больше. Только раз — несколько лет назад надолго задержалась дома, даже хотела остаться и больше не ехать. У неё случился бешеный роман. Вот так живёшь- живёшь невесть где, а потом приезжаешь домой, и тебя накрывает. Но ухажёр через полгода резко пошёл на попятную. Толику было около тридцати пяти, у него был успешный строительный бизнес, магазины… И жена- немка, сухая высокая женщина, вся такая правильная, властная и тоже, как у Надюхи, две дочки.
Толик с Алёной познакомился очень давно, где-то в Италии в командировке обувь закупал. И они несколько лет после этого переписывались, весело общались. А потом она взяла всё бросила и приехала к нему. Сначала вроде всё было замечательно, он ей тут же и квартиру купил, она её теперь сдаёт, а потом — через полгода всё резко оборвал: «Женат, прости, не могу. Останемся друзьями». Так вот у них даже тайного романа не получалось. Он совершенно не умел врать, не то что ясно видно было, что он лжёт, а даже произнести неправду не мог, только молчал и отказывался отвечать если не хотел что-то говорить…
Алёна, конечно, переживала, несколько раз пробовала вернуть отношения, Толик был вежлив, делал ей подарки, но — нет. Его правильная немецкая жена вошла с Алёной в дружбу, наверное чтобы контролировать ситуацию. Алёне же хотелось другого, семьи, детей, но у её ухажёра всё это уже и без Алёны было и менять свою хорошую состоявшуюся семью на просто другую он не стал. Зато помог своей несостоявшейся возлюбленной вернуться в Италию, на том и кончилось.
Надежда наблюдала это всё со стороны, очень подруге сопереживала, но помочь не могла. Кто тут поможет? Никто. Только утешала и уговаривала: «Уезжай ты уже. Тут — глухие места, время упустишь только». Алёна походила — пострадала и уехала обратно.
Самое любопытное — Алёна по образованию психолог, и вроде всё так глубоко знает и понимает, все эти «экзистенциалист», и другие страшные слова, а свою собственную личную жизнь построить не может. И девчонка вроде симпатичная, и характер добрый.
В Италии она последний год с ребёнком- инвалидом сидит, в развивающие игры с ним играет. К ней и других таких же аутичных детей приводят, она с ними контакт находит, каналы связи развивает.
Платят, конечно, по итальянским меркам- мелочь, а по нашим- целый капитал, квартиру легко можно в городке купить, но только зачем бы ей тут ещё одна квартира понадобилась. Она даже не знает где жить в будущем собирается, но вроде бы уже новый итальянский кавалер нарисовался более — менее постоянный, так что может там всё же и приживётся, там ведь намного солнечнее, чем в умирающем шахтёрском городке, по крайней мере погода приятнее, чем в этой продуваемой степи с терриконами. Но пока родители живы — к ним в гости раз в год ездит.
На следующий день прямо с утра Надежда вся при косметическом параде ждала Алёну у себя дома. Фрукты, нарезка, конфеты — на столе, а бутылку чего-то там интересного Алёна из Италии должна была традиционно в гостинец принести.
Девушки встретились, и долгожданный расслабон наконец окутал Надю. Она слушала Алёнины рассказы и думала о своём: «Вот зачем я только тут застряла со своим Стасиком. Ну, негожий он. Теперь ещё дети. Считай, жизнь даром прошла. Даже не натрахалась, хожу тут по комнатам, пыль собираю».
Алёна рассказала, что со своим неудавшимся мужем она так и состоит в постоянной переписке, он ей и на последний день рождения что-то прислал.
— И ты понимаешь, Надя, у меня такое ощущение, что ему только того и надо, что на дистанции общаться. Чтоб на глазах не мельтешила. Виртуальная я ему больше нравлюсь. Где-то даже нужна именно такая. А семью свою он в жизни не бросит, это же зачем ему шило на мыло менять, новых детей заводить… Зачем ему другая семья? Лучше от этого не будет, только бегать сюда- туда. Он такой, что без контроля своих дочек не оставит. А по переписке общаться — фантазии предела нет. Он может даже и ку-ку где-то. Я теперь вспоминаю некоторые моменты… А его бессонница! Он говорил: заснуть боится — вроде что-то стережёт. Короче, ну его.
— И нафик ты с ним переписываешься? Только раны бередишь.
— Даже и не знаю. Но с другой стороны — вроде как и рвать совсем не хочется. Хорошо же было.
Наде тоже было что рассказать. За тот год, что они не виделись у неё умер старший брат Саша. Алёна его хорошо знала, даже вздыхала пока школьницами были. Но он рано женился, так что из категории женихов быстро испарился. Брат был красавец — спортсмен, кучерявый брюнет, рослый, здоровяк, и вот его нет. Ещё в юности ему пару раз на тренировках хорошо по голове свезли, один раз — просто упал и об радиатор ударился, даже не во время боя, а на тренировке. А потом, уже когда в ментовке работал, ещё раз стукнулся — и всё. Сначала с пистолетом по базару бегать начал, что-то кричал, потом и не мог вспомнить, как туда попал и почему. Его тут же по собственному со службы и уволили. Так что когда он алкоголем свою болезнь хорошенько заполировал, и опять в психушку угодил, то даже без милицейской пенсии остался.
Подруги стали его вспоминать, выпили, помянули и тут Надю понесло:
— Я перед ним так виновата, так виновата, и рассказать некому. А сама всё время вспоминаю как я брата обидела, — и она пустилась в подробности. — Саша когда лежал в психушке, то позвонил — попросил передачи. Проведывать же надо, а жена от него сразу как из ментовки уволили ушла и куда-то уехала.
— А мы как раз с мужем сильно по деньгам попали, — продолжила она сдавлено, — На какие-то запчасти. Короче, было совсем хреновенько — у меня же денег своих нет, я же не работаю, живём — что Стасик принесёт. Короче, помню, что котлеты нажарила, а потом думаю: «Я сейчас заберу эти котлеты, а муж придёт и скажет: «Вот она со своим братом. Теперь всё будет туда таскать». Ладно, взяла я тогда клубники с грядки, пирожков, ещё салата наделала, и поехали мы со Стасиком его проведывать. И вот я отдаю эти пирожки, клубнику, ещё что-то, а Стас: «Слушай, что ты это принесла? А ты хоть кусок мяса принесла на передачу?» И мне так стыдно стало за свои эти мысли…
Надя пока рассказывала, стала белая, видно было, что из души рассказ тянется.
— Но это была последняя встреча, что я так потом ничего не исправила, брат там потом повесился, — продолжила она уже совсем никакая. — И вот эти шесть котлет, что я тогда дома оставила — так у меня теперь в памяти и сидят. Да, дальше он повесился и ничего не исправить было. Это мы в последний раз виделись.
Тут Алёна понимающе покачала головой и быстро встала:
— Сейчас мы это сразу исправим. Это исправимо. У тебя дома фарш есть?
— Есть.
— Давай сковородку.
Надя открыла духовку и вытащила сковороду, из морозилки достала фарш. Алёна поставила его в микроволновку на разморозку.
— Тут всё просто, — начала объяснять Алёна. — Подумай сама — у тебя чувство вины постоянное. Как исправить по поводу котлет?
— Не знаю. На кладбище отнести?
— Можно и на кладбище. Можно соседям, нищим, в церковь, без разницы. Можно не шесть, а больше. Сейчас больше наделаем и раздадим, и тебя попустит.
Через полчаса возвращаясь от часовни Алёна спросила:
— Всё? Попустило? На этом религия держится: я чего-то не доделала? Я хотела сделать? Да, какая разница кому? Действие! Завершённое действие! Завершённое действие есть хорошо. Хорошо сделать умершему брату уже невозможно, но можно сделать хорошо кому-то рядом. И чёрное компенсировалось. Всё ушло. Нет хуже незавершённого действия, Надя. Если ещё когда найдёт на тебя это воспоминание, то сразу собирай передачку — и к церкви, тут всегда есть кому раздать. Тебя и попустит.
Алёна конечно же понимала, что так сразу сейчас может и попустило, но найдёт ещё, и не раз. Пусть и не с такой силой, но душевная боль — штука долгоиграющая. Подобных историй лучше не допускать, лучше ошибиться отдавая, чем придерживая. И далеко не всё равно: отдать было тогда — голодному, измученному, несчастному, одинокому в своей страшной болезни брату или сейчас, спешащим по своим делам соседям, или вот этим чужим людям — жителям церковных пристенок, которых неизвестно какая судьба туда загнала.
Женщины быстро шли по улицам родного городка, улицам на которых выросли, которые оставались вроде бы и те же, но превращались в совершенно чужие, на них не хотелось задерживаться, тут не хотелось прогуливаться, как они в юности толпой «прошвыривались» от клуба до парка. Раньше здесь был свет и жизнь, а теперь ни света уже не виделось, ни жизни не чувствовалось. Всё поглощал свинец в его многочисленных оттенках.
— Ты, Надя не представляешь, как всё здесь отличается от Италии. Вот к примеру, иду я сегодня утром на рынок — родители попросили именно прямо с утра кое что купить, а мимо все бегут такие озабоченные, одинаково скучно одетые, с застывшим скучным выражением лиц… В Италии такого нет, там утро наступает степенно. Итальянцы бы на своих улицах на наших смотрели как на бешеных сумасшедших: «Куда они всей стаей скукоженные, серые, с такими угрюмыми лицами бегут спозаранок??» Там в девять только из дому выходят, идут в кафе, завтракают… Я к этому уже так привыкла, что мне каждый раз когда я сюда приезжаю поначалу диковато становится.
Надя после такого описания даже другими глазами посмотрела на редких в этот час прохожих. А действительно, есть в них эта похожесть, метка одностайности.
Тут Алёна вдруг встрепенулась:
— Забыла! Я тебе рассказывала как в прошлый раз в Киев на поезде уезжала?
— Ты такая расстроенная была тогда со своим ухажёром, что наверное нет, — ничего не смогла вспомнить Надя.
— Я тогда вообще не при памяти была. И вот сейчас всплыло, странная история, просто сюр. Я зашла в купе, вежливо со всеми поздоровалась, села на своё место — справа за столик. В общем я в угол к окну как обычно забилась, воду на стол поставила, книжку открыла и сижу тихо читаю, о своём думаю. Сидела тихо, ничего о себе не рассказывала, без комментариев, настроение не то было. Попутчики: симпатичный мужечок, лет ему под тридцать, явно на понтах и бабник, командировочный, и тётка с сыном лет десяти. Тётка была какая-то мятая, поэтому разобрать возраст трудно, но какой он там может быть, если мальчишке десять? Короче, ехала эта дама в посольство Итальянское визу продлевать. И всю дорогу её итальянец ей названивал что дождаться не может: «Пронто, пронто, си, Марио,». Она по итальянски бегло так разговаривала, видно, что давно там жила.
— Так вот, — продолжила Алёна свой рассказ, — Она с этим симпатичным попутчиком в купе капитально набрались, меня тоже из вежливости сначала пригласили, но я отказалась. Кажется, вино у них было, и начала она к нему пьяно приставать. Мужик видно было, что очень ей понравится, прямо потекла, на пьяных бабах это хорошо видно. А на меня она коситься стала, ему что-то говорит, а я на себе её взгляд ловлю. Даже не знаю, как это чувство называть, но понятно было по умолчанию, что я ей сильно мешаю одним своим существованием в этом углу.
Алёна перевела дух, и продолжила:
— Понимаешь, я сижу тише земли, ниже травы, в книгу уткнулась, но понимаю, что ей типа я умную из себя корчу и тайно зрительствую. Мне-то оно боковым зрением действительно и видно, и понятно, что слышно. Но куда мне деться? На её верхнюю полку уйти? Я ноги подтянула, одеялом укрылась, головой к окну прислонилась и тихо замерла — читаю, словом одним не встряла. А Марио — тот всё ей названивал, она каждый раз из купе выходила и в коридоре у окна что-то ему тараторила.
— Дальше слушай! Косилась она на меня, косилась, и по ходу парню жаловаться начала, что этот её долбанный Марио — сука совсем не пьёт, абсолютно, и не курит. Парень ей: «Ну, это же хорошо ведь,что не пьёт». А её как прорвало: «Что же тут хорошего? И я с ним тоже сижу весь год не пью! Вот сейчас выпьем, а потом — целый год не пить. Совсем! Ему — суке пятьдесят лет, а он всё к своей маме бегает разрешения спрашивать: «Мама, можно мне жениться?» Мужику пятьдесят лет, он без разрешения мамы жениться не может!»
— Короче, развезло её капитально, — продолжила Алёна. — Мальчик её в какой-то момент сильно разволновался: «Успокойся, мама!» загонял на полку спать. Он и сначала, я вспомнила, пить ей не разрешал, я ещё удивилась, что он во взрослые дела лезет. Уговаривал, упрашивал дрожащим голосом, наверняка же кое что про мамочку свою знал. Но она — ни в какую. И тут в какой-то момент она ко мне полезла.
— Слушай, самое интересное начинается. «Может мы своими разговорами вам как-то мешаем?» А я ей, слегка книжку отодвинув, сдуру возьми да ответь: «Почему бы вы мне мешали? Поезд едет, Киев приближается, вы же поезд не тормозите». Тогда она… Ты догадываешься? Я по промелькнувшей в её глазах искре почувствовала, что будет, но верить отказывалась.
— Короче, слушай дальше, она вышла из купе и минуты через три- четыре-пять поезд резко остановился! По шуму в коридоре я даже ни капли не сомневалась, кто это там стоп- кран дёрнул. Прибежали к нашему купе: «Держите, это она, я точно видел,» мент, проводник, начальник поезда. Начали они её куда-то тащить, пьяную из купе вытягивать, чтобы протокол какой-то составить. Поверишь? Я в этот момент вдруг остро почувствовала себя виноватой как подстрекателя. Её сын упал на дикую истерику: «Не трогайте маму». Мальчик этот маленький прямо в бой на ту делегацию тараторящую бросается. Представляешь сцену? У меня от этого вида сердце разрывалось от жалости. Боже, боже, малыш- защитник. И они ради ребёнка… И ещё тот наш попутчик, он же почти типа её кавалером стал, ему неудобно дико за свою мужественность, и он далеко не так пьян, как она. Что ему с тех полбутылки вина? Он — почти трезвый, а со скандалом и вовсе протрезвел, как внезапно его лёгкие шуры-муры обернулись. Начал он за неё договариваться, типа присмотрит, на поруки взял. Этот мент в купе заглянул, ещё у меня спросил: «Мешает ли?» я опять сказала, что всем довольна: «Абсолютно не мешает!» Короче, поезд тронулся, делегация ушла. Мы выдохнули.
И Алёна закончила свой рассказ:
— Тогда она становится по середине купе, туманно так всех осматривает, берёт со стола стакан с остатками чая, и как со всей дури в стенку его прямо над моей головой запустит. «Клац» и осколки на меня, на голову, на одеяло высыпались, и остатками чая окропились. Я не пошевелилась, замерла и через паузу медленно спокойно начала их с себя стряхивать, попутчик наш тоже принялся их собирать… И конечно же без единого комментария, как так и надо. Потом уже как-то доехали. Или я больше не помню? Но вроде бы это как точка её представления была. Успокоилась она этим, залезла на свою верхнюю полку и вырубилась.
— Надо же! Вот на каждом шагу странные приключения, — сочувственно отозвалась Надя.- А родители твои как? — вспомнила она вдруг.
— Стареют. Я думаю, что ещё несколько лет и придётся мне всё же вернуться. Больше им помогать некому. Отец сильно кашляет, шахта даром не проходит. А твоя мать как?
Тут у Нади по лицу пошла тень…
Лучше бы Алёна не вспоминала о Софии Ивановне, Надя от вопроса просто посерела. А может и ждала его. Оказалось, что Надина мама после смерти мужа и трагедии с сыном быстро спилась. Пить она начала давно, сразу после смерти мужа. Потом пила за компанию с сыном, хоть Надя и говорила ей, что тому просто ну, совсем нельзя. Но если бы все слушали и внимали здравым советам… Короче — спилась мать, Это — факт.
Надя, которая сильно в глубине души комплексовала, что своих доходов не имеет, хоть муж ей и слова не сказал, ведь она не просто так дома сидит, а занимается девочками… В общем, может и из-за девочек, и из-за мужа сильно попёрла Надя на мать. А может и про брата вспоминала, что та не уберегла его, наоборот- собутыльничала пока он не доканался…
Рассказ Нади о последнем времени с матерью был ужасен:
— Как было остановить её? Она уже стала приличной алкоголичкой ещё до болезни брата. А потом её было не остановить. Куда её можно было бы отправить лечиться? Она больной и не признавала себя! Даже бравировала: «Ах, я опять «в сиську». Если был семейный праздник, то могла прямо за столом со стула упасть, и из под стола кричать, чтоб без неё не продолжали.
— Любое застолье обязательно превращала в кошмар, — продолжала Надя. — Она тут же начинала петь. Основной номер — матерные частушки. Ты же сама помнишь, как она их всегда любила. Пока наорётся — не знаешь куда деться. И дети всё это слышат. Или в танцы она пускалась, тоже не без приключений и жестов, скажем, странных. Музыку выключишь, она всё равно танцует, руками машет, всё сметает.
Надя даже попробовала перед Алёной изобразить этот танец. Потом неровным голосом продолжила:
— Это она у нас по праздникам пила приличные напитки, а сама с братом — в конце уже всё подряд, бражку, настойки аптечные… Пару раз у них флаконы из под одеколона видела, наверное когда совсем без денег оставались. Я сначала сильно переживала, плакала, бегала проверять как они там. Особенно зимой страшно было, чтоб не на полу, а то почки простудят, или вообще чтоб до дома доходили. Боялась, что отравятся, рвотой задохнутся, ослепнут…А потом — устала, поняла что пользы не будет, только нервы себе сорву.
Надя поболтала остатки вина в своём бокале, вздохнула и продолжила:
— Когда брата не стало, то она вообще по городу гулять начала, по подружкам старым. Они мне поперву звонили, просили: «Софию Ивановну заберите, а то с ней плохо стало». Когда-то в лифте заснула кода из гостей ехала, так в нём и провалялась, пока я не приехала забрать. Её уже по окрестности все знали: «Приди, забери мать».
Алёна в какой-то момент решилась спросить:
— А домой к себе под контроль забирали?
— Я пару раз забирала её к себе, пожить с нами, — именно эта часть рассказа Наде далась с особым трудом. — Она тут кроить пробовала, с ножницами наперевес вещи портила, толком попасть никуда не могла — в глазах же всё уже двоилось. Целится и матом орёт. Нервная когда трезвая, психозная. Даже буйная, настроение всё время плохое, на меня уставится и начинается: все вокруг — враги, все виноваты что её сын погиб. Я — особенно, сестра и не уберегла. И обидчивая, всё что скажешь, то сразу оскорбляется, и к сердцу принимает. Получалось, что я её всё время обидеть хочу. Всё выворачивала, чтоб я была виновата. Она — ты же знаешь, ростом не меньше меня, а куда как массивнее. Попробуй её урезонить, ведь могла и в драку полезть, кроме того что ругательствами осыпала. Однажды подошла сзади и душить начала, приговаривая «Вот тебе за брата».
Алёна понимающе кивала, а Надя грустно продолжила:
— Я заметила, что и сама стала дико раздражительной, на всех отрываться. И поняла, что вот сейчас моя жизнь под откос и скатится.
И Алёна услышала окончание этой истории:
— Не могла я позволить детям такую обстановку дома, она просто стала опасна. Короче, когда она последний раз пришла пьяная, я её выгнала и сказала, чтоб ноги её больше в моём доме не было!
— И ты совсем ничего про неё не знаешь?
— Не знаю. В квартире её какие-то амбалы теперь живут, типа за долги отняли. Куда-то ушла.
— И примерно где она может сейчас обитать не знаешь?
— Даже понятия не имею, — ответила Надя. — Может куда на заработки подалась, — сделала она слабое предположение.
— На заработки? — с сомнением повторила Алёна.
— Ну, ты понимаешь, не могла же я её дома у себя держать! Что девочки бы видели? А Стасик? Да, он бы от меня ушёл. Он покой любит, тишину. Фильм там вечером посмотреть, после работы всегда такой уставший. А тут она — песни поёт матерные, зовёт к столу, а потом рассказывает какой он гавнюк. Соседи лыбились, я это видела. Девочки мои не понимали куда им забиться.
— И понимаешь, — продолжила она, — Я как подумаю, что у меня мать — алкоголичка, а брат — шизофреник, мне так муторно становится: «Кто тогда я? А мои девочки?» Это если Стасик уйдёт, то я или алкоголичкой стану или пойду голая в фонтане купаться? Что хуже?
— Ну, это легко можно объединить, — усмехнулась подруга. — Но в целом, почему ты так себя ставишь? Ты что тоже в детстве качелями по голове получала? Нет? Так почему бы тебе на себя такое примерять? И мама твоя — она что? Наследственная что ли алкоголичка? Бабушку свою помнишь?
— Помню бабушку.
— И как она?
— Самогон, конечно в доме не выводился, но она в основном в огороде работала… Я так её и запомнила — всё что-то копошилась. Но у неё другая жизнь была, хозяйство.
— Понимаешь, если бы тебе тот бабушкин огород, ты бы мигом забыла вычислять себе наследственность.
— Это да, — вспомнила Надя бескрайние ухоженные грядки. — Но я огороды не люблю.
— А кто их любит? Это тебе не клумба под балконом. Ты мать найти можешь? — перевела она беседу.
— Как? Ты такое скажешь. И зачем?
— Твой брат — ментом был. Попроси друзей, если жива — думаю, найдут. Понимаешь, тебе же самой от этого очень плохо. Я сразу как тебя увидела — поняла, что-то у тебя страшное происходит. Ты же всё время варишь в голове как там она бомжует. Прикинь ночует где-то…
— Хорошо! даже если её найдут, то куда я её дену? Домой? — Надя разрыдалась. — Я при виде неё сама сопьюсь. Или чёкнусь. Сколько я её не пробовала уговаривать! Меня точно шиза накроет — с ней вместе жить. И дочки мои… Просто нет.
Алёна задумалась, прикидывая варианты:
— Давай так, ты звони пацанам, чтоб её искали. А мы прикинем куда её можно дальше деть. Вариант: дом престарелых — будешь навещать, или может какие родственники возьмут, будете им денежку на её питание давать. Или она сама пристроилась?
— Не думаю, что пристроилась. Родственники? Вряд ли…
— Давай тогда вспоминать всех с кем она дружила. С работы может подружайки остались…
— Их завод закрыт. В Дом престарелых — вряд ли, ей далеко не восемьдесят, просто спилась… К себе- нет… — перебирала варианты Надя. — Стоп. Соседи! Которые у нас были, когда мы ещё давно жили… Как их найти?
— Что там было? — заинтересовалась Алёна.
— Они по молодости очень дружили, всегда вместе… А потом те на заработки на север рванули на несколько лет, завербовались, моих тоже с собой звали. Потом мы сюда переехали… Слушай, а давай найдём! Я когда-то давно слышала, что они вернулись.
Через три дня доблестные менты отыскали маму своего бывшего сотрудника, даже скинулись ей на лечение, отправив для начала в больницу. Она и недалеко-то ушла — прибилась в соседнем шахтёрском посёлке, в заброшенном доме с парой таких же как она ничейников. Флигель полуразрушенный, топили чем придётся, матрацы гнилые, окна забитые, но — жильё. Подкармливалась при церкви, пробавлялась случайными заработками, в основном обмывая покойников. Одежда — явно от людей насобирала. Раньше за ней особой святости и не замечалось, зато теперь она знала кучу молитв. Появление дочери мать восприняла спокойно — молилась и получила. Выглядела сильно постаревшей, исхудала, сдала и как-то затихла, только молилась.
Через два месяца, после больницы, Надя с мужем отвезли бабульку на проживание к тем бывшим соседям — друзьям её молодости. Старики жили одни в просторном деревенском доме, и даже очень обрадовались появлению новой жилицы. Стасик тоже был очень рад, переживал ведь молча эту ситуацию. Сказал, что приедет помогать огород копать, если что.
Алёна, блистая познаниями, объясняла:
— Понимаешь, здоровая сущность всегда сохраняется, потому тебя, Надюха, и плющило. Говорят: «Удобно быть разумным — это даёт возможность найти или придумать причину для любого из того, что ты собираешься сделать». Только на практике — не помогает это, проблема пока остаётся внутри тебя, то от неё через невроз можно до чего угодно дожиться. Неважно, что ты в обиде, что тебе страшно, что ты станешь такой как твоя мать. Понимаешь, у тебя было рациональное объяснение: если мать возьмёшь к себе, то семья рухнет. Муж точно уйдёт, скажет: «Пошла ты со своей мамой – алкоголичкой.» Видя маму каждый день ты бы и сама стала такой — обычное повторение, копирование. Дочки при всём этом вырастут… То есть — тройная яма.
Теперь слушай, выход невротика: «А мы покрасим чёрное в белое, и скажем, что мы маму выгнали во имя высших целей.» А вот не срабатывает это «во имя высших целей». В эту ловушку люди и попадаются, собирают факты и называют цвет тёмно- белым. Нельзя здесь найти ни кусочка белого. И надо осознать: «В том что я делаю ничего хорошего нет. Давай-ка я подумаю, что сделать хорошего».
История с твоей матерью может даже дышать тебе не давала, а ты это игнорировала. Люди любят колдовать над чёрным, уговаривая себя, что если принять во внимание то да сё, оно уже и не чёрное, а вот уже и серое, а если ещё и это вспомнить, то вообще светло- серое. Нет. Есть чёрное и есть белое. И чёрное можно только исправить белым, и желательно его должно быть больше чёрного. Тогда и комфорт на душе появится.
Понимаешь, все манипуляции строятся на морализации. Невроз всегда содержит в себе компонент этой защиты – я это не могу сделать, нельзя, грешно, стыдно, страшно… Ничего людей не пугает лучше, чем морализация. Даже самые грязные и самые гнусные доводы становятся очень эффективными. Углубляться в дебри защиты нельзя. Защита – это защита, но это не реальность. Ситуацию всегда надо только решать.
Ещё через месяц Надюха по совету Алёны пошла работать в детский садик. Потому что дома дурные мысли изо всех углов мешали её покою. Напоследок перед отъездом Алёна ей по научному объясняла про депривацию. Не сказать, что Надя сильно поняла, но что ей пора выбираться к людям — а то сидя дома невесть до чего додуматься можно, про это она уже и сама осознала.
.
164
Загрузка...
