Глава5.

Приближалось время моего отъезда в Ленинград. Скажу честно, к экзаменам для поступления в военное училище я был не готов. Если учебники истории и географии я пару раз читал на дежурстве или по ночам в наряде, то учебник математики я один раз открыл, посмотрел и снова закрыл. Ничего я в той математике не понимал. А наверстать не выученное в школе и техникуме было не реально. Ну и по русскому обычаю я понадеялся на авось. Была еще русская литература. Но темы сочинений я не знал, а писать сочинения по «Методичке для поступления в высшие учебные заведения» у меня просто не было времени, да честно говоря и желания. Литературу я всегда знал на твердую четверку, так что особо за этот экзамен не переживал. Да еще и все вокруг говорили, что солдату срочной службы достаточно получить тройки на экзаменах и он поступит. Так же я слышал разговоры что абитуриентов, служащих «срочную» службу в армии, на экзаменах не валят а наоборот стараются всячески вытянуть на тройку. Считалось, что если ты решил поступать в училище отслужив год и так сказать вкусив «всех тягостей и лишений военной службы», то из тебя обязательно получиться «настоящий советский офицер». Я конечно не очень верил в эти разговоры, но все же…

Служба тем не менее продолжалась. Я так же ходил на дежурства и в наряды.

В армии есть такой праздник «Сто дней для приказа». Этот праздник солдат того призыва, которые служат последние полгода и по армейским понятиям считаются «стариками». Два раза в год, в строго определенные дни, министр обороны подписывал приказ «Об увольнении в запас военнослужащих, выслуживших установленные сроки». Тем же приказом призывались на службу юноши достигшие восемнадцатилетнего возраста и не имеющих к моменту призыва предусмотренных законом отсрочек от воинской службы. Но эта часть приказа нам была без интереса.

Так как приказ выходил в строго в определенные дни, не трудно было высчитать сто дней до выхода этого приказа. Да эти даты давно уже были высчитаны и отмечались два раза в год, весной и осенью.

Все опытные командиры, начиная от взводных и заканчивая командирами частей знали про этот праздник и старались к нему заранее «подготовиться». А короче в этот день почти всех солдат и сержантов этого призыва старались назначить в наряд или отправить на ночное дежурство. Помогали эти меры мало. Имелось множество способов «закосить» от наряда или отправить вместо сея на дежурство солдата из более позднего призыва. Были и такие «отцы — командиры», которые привязавшись к малейшей провинности отправляли самых «неблагонадежных» по части спиртного «стариков» на трое суток на гауптвахту. Но таких за мою службу не было.

В то время нашего командира роты перевели с повышением командовать другим подразделением нашего узла связи. Временно исполняющим обязанности командира роты назначили старшего лейтенанта Майорова. Старлей Майоров службы особо не знал. Сразу после училища он попал служить в «учебку» где обучали будущих «младших командиров». А попросту, за полгода службы пытались из зеленных пацанов сделать сержантов. Знаю это не по наслышке, так как сам прошел через учебку. В учебке, тогда еще лейтенант Майоров, с личным составом дел почти не имел. Так как командовал прапорщиками, обеспечивающих бесперебойную работу радиостанций на ДРП (дальний радио полигон). В подчинении у него было целых два прапорщика, каждый из которых прослужил в армии не один десяток лет. Поэтому к молодому летёхе они относились скорее как маленькому, не смышленому ребенку, чем к командиру. Так и прослужил Майоров два года, совершенно не узнав настоящей службы. Через два года ему, как и положено присвоили звание старшего лейтенанта и перевели служить в нашу часть, на должность командира взвода. А через три месяца командира роты перевели служить на освободившуюся майорскую должность начальника принимающего радиоцентра. Так, не знающий службы старлей, стал ВРИО командира роты. А второй ротный офицер, лейтенант Горшенин, только что прибыл в часть после училища на должность командира учебного взвода, и службу знал еще меньше Майорова.

Естественно, что о таком солдатском празднике «Сто дней до приказа» никто из летёх нашей роты и не подозревал. Да и голова у «временно исполняющего обязанности» в то время была занята совершенно другим. Задумал Майоров поступать в военную академию и ни о чем кроме этого он думать не мог и не хотел. Если бы ему пообещали назначить назначить командиром роты а не ВРИО, он может быть и отложил поступление, но ему сказали определенно, что через месяц в роте будет другой командир. Вот и забил Майоров на службу, которой к тому же и не знал. Может ему кто то и говорил про этот праздник, но скорее всего старлей пропустил это предупреждение мимо ушей.

Обычно «Сто дней до приказа» каждый призыв отмечает одинаково. Всеми правдами и не правдами закупается спиртное. Затем его тайно проносят в расположение части. Самое главное спрятать спиртное так, что бы до праздника его не нашли при ежедневных, многочисленных проверках и уборках помещений.

А дальше все катилось по накатанной. В столовой договаривались с поваром и он втихаря готовил простейшую закуску из «сэкономленных» продуктов. Кое что из продуктов покупали в «Военторге». Но делали это осторожно и понемногу. Закупка большого количества продуктов единовременно сразу бы вызвала подозрение.

К «праздничному» дню обычно все было готово.

Сам праздник начинали отмечать после отбоя. Выждав не менее часа и убедившись, что в казарме нет никого из офицеров и прапорщиков приступали к празднованию. Празднование заключалось в распитии спиртного и поздравлений друг друга с приближающимся дембелем. Обычно во время празднования «Ста дней», так называемые «старики» вспоминали истории из своей гражданской и армейской жизни, делились планами жизни «на гражданке». Если была гитара и гитарист то под гитару пели дембельские песни. Если гитары не было, пели так. Обычно сна этом празднование и заканчивалось. Но это в том случае, если все «старики» умели пить водку. Обычно в призыве всегда находилось пару человек, которых после выпитого спиртного, тянуло на подвиги. Из за этих «подвигов» обычно праздник заканчивался появлением дежурного по части, как это называлось в армии «залётом». С женским «залётом», то бишь неожиданной и зачастую не желательной беременностью, армейский «залет» не имел ничего общего. Как в прочем и последствия этих залетов. За мою службу в армии «Сто дней до приказа» отмечались трижды. Без «залета» прошел только один из них. Когда праздник праздновал наш призыв. Но, обо всем по порядку.

Заступать в наряд «Дежурным по роте» в день праздника по графику выпало мне. А «Дежурным по части» заступал… Да. Вы правильно поняли! «Дежурным по части» заступал лейтенант Азизов. Почему то воинская судьба нас постоянно сводила с начальником продовольственной службы в нарядах. Мы с лейтенантом при встрече делали вид, что никогда не было той «свинской» ночи. Я даже Николаю никогда не рассказывал о наших приключениях на свинарнике. И только при встрече с Щипанычем, на меня иногда нападал приступ дикого хохота.

Заступив в наряд, я сменил на этом посту Николая, который после наряда, на всю ночь заступал на БД. Уверен, сделал он это специально. Многие ребята из нашего призыва постарались сделать так, что бы эту ночь не ночевать в казарме. Самый надежный выход был заступить на всю ночь на БД. Наш каптер, донской казак Леша Кириллов, заранее оборудовал себе на эту ночь спальное место на одном из стеллажей в каптерке. Наши ЗАСовцы Олег Марченко и Сергей Панько решили в эту ночь дежурить вместе. Для чего еще днем затащили матрас   подушку в комнату, где была смонтирована обслуживаемая ими секретная аппаратура. Войти в эту комнату имели право только определенные люди, имеющие для этого специальный допуск.

Ночка мне предстояла не из легких.

Время подходило к отбою. Ответственный по роте лейтенант Горшенин провел вечернюю поверку и дождавшись команды «Отбой» поспешил домой. По телевизору в тот вечер транслировали футбольный матч. Я раздал задания дневальным по наведению порядка в казарме, пошел на КПП. Там же находилась комната дежурного по части. Мне нужно было ему доложить, что вечерняя проверка в роте проведена и незаконно отсутствующих нет. Таковы были требования «Устава внутренней службы».

Доложив, я было собрался идти обратно в роту, но тут молодой солдатик, наверное первый раз заступивший в наряд «Дежурным по КПП», взял и спросил у меня при дежурном по части:

— А сегодня же «Сто дней до приказа», у вас в роте будут отмечать?

Я исподтишка показал салабону кулак, всем своим видом показывая, что бы он замолчал, но было поздно.

— Точно. Сегодня же ночью «старики» будут водку пьянствовать и уставы нарушать! — Воскликнул Азизов. И обращаясь уже лично ко мне спросил:

— Как у тебя в роте, еще не начали?

— У меня в роте все спят. — ответил я. А что я мог сказать еще в данной ситуации.

— Ладно, попозже приду проверю. — пообещал мне лейтенант, с которым мы еще недавно гоняли по прапорщицким огородам хряка — производителя.

Вернувшись в роту, я первым делом сообщил, готовящимся отмечать праздник «старикам» о разговоре на КПП. Обозвав дежурного по КПП стукачём и пообещав «начистить ему завтра хлебальник», старослужащие ушли в спальный отсек, где все уже было готово для солдатского праздника. А я должен был их предупредить в случае появления дежурного по части офицера. Как это сделать мне никто объяснять не стал. Да я и не ждал объяснений.

Пьянка была в полном разгаре, когда Азизов пришел к нам в роту с проверкой. Зайдя в помещение роты он сказал мне:

— Ну пойдем, покажи как у тебя все спят.

Мы с ним вошли в двери, которые вели в спальные отсеки. Прямо у входа находился спальный отсек учебного взвода. Через проход от него спал хозвзвод. В нем были водители, повар, штабной писарь и неудавшийся ковбой Щипаныч. Далее находилась «Лениская комната» и спальный отсек роты ПРЦ. А так же каптерка этой роты, а в ней рабочий стол прапорщика Васи по кличке Залупа. И только за ними находился спальный отсек нашей роты.

Мы медленно продвигались в  темноте казармы, горели только лампочки дежурного освещения. У нас в казарме они были синего цвета и света почти на давали. Я лихорадочно раздумывал как подать знак «старикам». И тут меня осенило. Возле каждой солдатской койки стояли табуретки, на которых было сложенно обмундирование спящего. В отсеке учебного взвода кровати были расставлены так, что табуретки стояли вдоль прохода. Я, как бы случайно, задел ногой одну табуретку, которая с грохотом перевернулась.

— Твою ж мать! — громко выругался я, сделав вид, что зашиб ногу.

— Простите, товарищ лейтенант, я случайно. — так же громко, что бы меня услышали в нашем отсеке, стал я оправдываться перед дежурным по части. Оставалось надеяться, что мой «сигнал» правильно понят. Мы без приключений миновали спальный отсек роты ПРЦ и зашли в отсек нашей роты. В отсеке была полная тишина, прерываемая только поскрипыванием солдатских коек и богатырским храпом кого то из «спящих». Но разобрать кто храпел в тусклом, синем свете дежурной лампочки было невозможно. Только в отсеке стоял какой то резкий, не знакомый запах.

— Это чем у вас тут так воняет? — спросил меня Азизов.

— Люди спят, вот и воняют. — ответил я.

Мой ответ понравился дежурному лейтенанту.

— Ладно, пойдем, не будем мешать — сказал Азизов и мы вышли из спального помещения.

— Фу! Пронесло! — выдохнул я, когда дежурный покинул расположение роты и ушел проверять другие казармы.

Как же я ошибался!

Был у нас в роте младший сержант Толик Супрун, как раз его призыв и  отмечал «Сто дней до приказа». Особым умом он не отличался, хотя до армии и закончил железнодорожный техникум. Любимым занятием его было рассказывать истории, как он после техникума работал проводником на поездах дальнего следования и как он соблазнял в своих поездках разных пассажирок. В эти его рассказы почти никто не верил, ибо не с внешностью Толика было быть Казановой. Да и мы все видели как шарахались от него телеграфистки и планшетистки, к которым Толик пробовал подкатить. Но рассказы его слушали. Обычно Толик рассказывал их когда нас посылали чистить картошку или после отбоя, пока еще не все заснули.

Как оказалось, пить Толик совсем не умел. После второго тоста его пробило на веселье. Под действием алкоголя младший сержант Супрун почему то решил, что он великий гармонист.

У нас в ленинской комнате была гармошка. Как она туда попала никто уже не помнил. Играть не ней немного умел только наш каптер Леша Кириллов. Иногда он брал ее на вечернюю прогулку и тогда мы строем ходили вокруг казармы и пели под гармошку строевые песни. Остальное время эта «полковая гармонь» пылилась на тумбочке в Ленинской комнате.

Вот за этой гармошкой Толик и отправил одного из молодых солдат.

Я находился в учебном классе, когда из спального помещения нашей роты раздался вой Толика Супруна и взвизгивания ротной гармошки.От неожиданности я аж подпрыгнул, матерно выругался и побежал в спальный отсек. Пьяная вакханалия достигла своего апогея. Толик растягивал меха гармошки, так что она визжала, хрюкала, скулила, но только не играла. Под эту гармошечную какофонию несколько стариков очень не музыкально пытались спеть «Через две зимы». Я попытался утихомирить напившееся «старичье», но все мои попытки были бесполезны.  И тут в спальное помещение буквально влетел лейтенант Азизов. Оказывается ночной концерт наших перебравшихся стариков был слышен по всей части.

— Рота подъем! — заорал на всю казарму бравый дежурный по части. Да так громко, что команду немедленно выполнили не только наша рота, но и хозвзвод, рота передающего радиоцентра и учебный взвод. Да они и не спали, разбуженные диким концертом Толика Супруна со товарищи.

Появление дежурного по части немного отрезвило отмечающих праздник. А двадцать отжиманий от пола, по команде Азизова, вернуло стариков в реальность.

Пообещав «залетчикам» все кары небесные и дисциплинарные, предусмотренные «Уставами Советской Армии», дежурный по части подал команду «Отбой» и вышел из спального помещения, приказав мне следовать за ним.

Мы зашли в учебный класс. Я думал, что меня, как и положено по Уставу, сейчас снимут с наряда и обо всем утром доложат командиру роты и части. Пьянка в расположении всегда и везде была «огромным залетом».

— Да, плакало мое военное училище — сказал я и вздохнул.

— Не переживай, я добро помню — ответил Азизов и похлопал меня по плечу.

— Я не буду докладывать командиру части, а с Майоровым поговорю сам. А ты объясни старикам, чтобы держали язык за зубами, да и других предупредили. Под утро загляну к вам еще.

С этими совами дежурный по части вышел из казармы и ушел проверять наряд в штабе части, а я направился в спальню нашей роты, а по пути удостоверился, что Щипаныч храпит без задних ног у себя на койке, а не гарцует на казенных кабанах на свинарнике.

У нас в отсеке, окончательно протрезвевшие старики обсуждали свой залет и перебирали варианты наказания за него.

Единогласно было решено, что во всем виноват «мудак Супрун», что ему «не водку пить, а гавно через тряпочку сосать», но отвечать нужно всем вместе ибо «всех не перестреляют».

Я совсем немного схитрил, когда сказал, что мне удалось уговорить дежурного по части не докладывать о залете командиру части. И если все будут держать язык за зубами, то может обойтись и без суровых наказаний.

Приободрившись старики до самого подъема вели беседы со всем личным составом казармы о «воинском братстве», «святом сохранении военной тайны» и ответственности за стукачество. И только за час до подъема казарма забылась чутким солдатским сном.

После подъема все пошло своим чередом, зарядка, утренняя поверка и т.д. Тут в расположение прибыл ВРИО командира роты старший лейтенант Майоров. Мы его уже поджидали вместе с дежурным по части. Не дав мне открыть рот для доклада, Азизов сам обрисовал Майорову ночную ситуевину. Затем приказал мне оставить их со старлеем вдвоем. О чем они говорили я не знаю.

Но после их разговора мне было приказано отправлять роту на завтрак, а самому зайти в кабинет командира роты.

Там мне объяснили,что этот залет сейчас не нужен никому. Нам с Майоровым он мог стать препятствием для поступления в учебные заведения, а на лейтенанта Азизова командир части и так еще был зол, за то, что тот засветил закуску на весь штаб, когда нес ее в командирский кабинет.

Вот так и закончился мой «праздничный» наряд. Командиру никто не доложил, стукачей у нас в казарме не нашлось, так что все обошлось почти без наказаний. Только где то через неделю Толика Супруна перевели служить на приемный радиоцентр, который находился в глухом лесу, километрах в двадцати от нашего КП. Причем переведен с понижение в должности. У нас Толик был командиром отделения, а на ПРЦ стал обычным радиотелеграфистом. Вскоре он лишился и сержантских лычек, так уже на приемном умудрился за что залететь.

А я через две недели получил предписание, личные и проездные документы, положенное обмундирование, суточные и убыл поступать в Ленинградское высшее военное политическое училище ПВО.

Но об этом в следующей главе.