В 1975 году, мы переехали в Сызрань. Мне было 13 лет. Я был классическим маминым сынком: не пил, не курил, не матерился, не играл в карты, и дрался только в крайних случаях, и весьма неумело. Район, в котором мы поселились, назывался Санатагой, от слова санаторий, который здесь когда-то располагался. Все пацаны, гордо именовали себя: «Санаторские». Район находился на окраине города, такие называют спальными. Дома, в основном, трёхэтажные. С одной стороны района берег Волги, с другой — железнодорожная промзона. Наш район ещё называли Дома железнодорожников, поскольку большинство жителей, работали на железке.
Район пронизывала единственная автомобильная дорога, по которой можно было добраться до центра города на двух автобусах, которые ходили редко, а после 23.00 переставали ходить вовсе. Отделения милиции не было, поэтому, вечером в районе было как в глухой деревне: вроде все знакомы, а получить в глаз, можно было в любой момент. И ничего личного, просто подвернулся под горячую руку или пожадничал, и не помог страждущим алкашам гунчиком (десять копеек). На следующий день, дебоширу рассказывали, что он вчера натворил, и он обходил обиженных, извинялся, и предлагал выпить мировую. Распитие мировой не гарантировало, что после очередного стакана вина, вчерашний дебошир задаст классический вопрос: «А ты кто?», и не даст собутыльнику в глаз. И старожилы знали, что после такого вопроса, надо бить первым. Как на диком Западе. А драчунов в нашем районе уважали. Драка считалась чем-то обыденным, и если не применялся нож, то никто из-за такой мелочи, в милицию не обращался.
Помню жуткий случай. Гуляла молодёжь в квартире, и кто-то из парней блеванул на магнитофон. Нечаянно. Хозяин магнитофона, избил этого паренька до полусмерти. Пришлось вызвать скорую. Паренёк выжил, но стал калекой, а хозяина магнитофона осудили на восемь лет. И в районе все сочувствовали осужденному, а калеку осуждали: «Не можешь пить – не пей! А приспичило — блевани на пол».
Я и сам не раз оказывался в критических ситуациях. Хорошо запомнилась самая первая. Два раза в неделю, в 16.00, я посещал кружок радиолюбителей. Ездил туда со своим паяльником. Возить паяльник в авоське неудобно, поэтому держал его в руке. Стоял я с паяльником на остановке, и ждал автобус. Ко мне подошёл алкаш, лет сорока, и заплетающимся языком сказал:
— Пацан, дай гунчик, я тебе потом верну.
— У меня только на автобус – честно ответил я, поскольку лишних денег у меня действительно не было, -только 15 копеек. Билет тогда стоил 6 копеек. Итого – 12 копеек, на туда-сюда.
— Вот их и давай! Я в твои годы зайцем ездил. А ты такой сладенький, тебя кондуктор пожалеет.
Я оцепенел от ужаса, впервые, за 13 лет моей жизни, меня грабили. И в душе я уже смирился с потерей своего капитала, и пропуском занятия в радиокружке. Как вдруг я услышал мужской голос: «Малой, отойди!» Я отошёл влево, а кто-то ударил кулаком в лицо моего обидчика. Удар был сильным, и тот потерял равновесие, ударился затылком о стенку остановки и упал.
— Вот падла, на малолетку наехал! Сука рваная! А ты чего стоишь как баран? У тебя в руках острая хреновина. Ткнул бы ему в глаз!
— Так ведь посадят.
— Хрен там! Тут голимая самооборона! Ты с какого двора?
— Декабристов, дом 175, квартира 7, — ответил я, как меня научила мама.
— Так и отвечай: я с Пьяного двора!
— А почему с Пьяного?
— А там одна алкашня живёт. Постой, что-то я тебя там не видел. Ты давно там живёшь?
— Третий месяц.
— Ты пацан запомни, не будешь огрызаться, тебя в Санатаге загрызут! Уступишь раз, и такие падлы, — незнакомец пнул лежащего ногой, — начнут к тебе домой приходить за гунчиками. Усёк?
— Да, — тихо ответил я.
— А чё у тебя за хреновина в руках?
— Паяльник.
— А чё им делать?
— Паять схему приёмника.
— А мафон починить сможешь?
— Наверно, если есть схема и запчасти.
— Схема есть, запчасти найдём! Я Колёк Егоров, если кто наедет – скажи, что я за тебя впрягусь. А мафон со схемой, я тебе через Борягу передам. Знаешь его?
— Да, он в шестой квартире живёт.
— Верно, теперь вижу, не врёшь. Ну, пока!
Эта история радикально изменила мой статус в Санатаге. С ремонтом бытовой техники в те времена были большие проблемы. Я не мог отремонтировать всё, что ко мне приносили. Опыт у меня был скромный, и из приборов был только тестер. Но за отремонтированную аппаратуру я денег не брал. Делал за «спасибо». Мне нравилось копаться во внутренностях электроники. Наверно сказывались гены – моя мама работала патологоанатомом. А народ это ценил, и вскоре пошла молва о добром радиолюбителе, с соответствующими нематериальными выгодами.
Но и статус однажды не помог. Я сидел на лавочке во дворе и курил (уже научили). Ко мне подошёл пьяный парень, и ничего не говоря, врезал по переносице. На следующий день, когда его наказывали, он клялся здоровьем своей матери, что ничего не помнит. И думаю, что он говорил правду. По Санатаге бродило много таких придурков. Выпив, они бродили в поисках приключений, бессознательно, пока сил хватит. А утром, обнаружив фингал под глазом, интересовались: «А чё вчера было?» А сломанная переносица осталась мне на память. Обратиться в травмпункт было нельзя, они сразу сообщали в милицию о таких травмах.
Учился я в школе, расположенной в другом районе. В школе меня сразу невзлюбили пятеро парней. Из-за лишнего веса, и немецкой фамилии, я получил кличку «Борман», И если четверо задирались вербально, то пятый, периодически махал перед моим лицом ножом. Это был второгодник, Мишка Айнетдинов. Он мог с лёгкостью меня побить, но ему нравилось меня унижать. Я долго терпел, но когда Мишка мне сказал, что с завтрашнего дня, я в эту школу больше не прихожу, у меня не осталось выбора. И я обратился за помощью к Кольке Егорову. Услышав о моих проблемах, он задохнулся от гнева:
— Да он охренел, совсем берегов не видит! А что у него за нож?
— Лисичка.
— Вонь подрейтузная! Когда у вас завтра уроки заканчиваются?
— В 13.45.
— Завтра приду. Ты его притормози, после уроков, и отведи за школу. А я там его оприходую.
Не буду описывать, как прошла воспитательная беседа, но на следующий день, мой статус в школе резко изменился. Мишка лично пинал тех, кто называл меня по кличке, и очень скоро, ко мне обращались только по имени.
Если резюмировать, то в Санатаге жили по понятиям. Но был ещё и дворовой кодекс чести:
1 За товарища, хоть на нож.
2 Девушка товариша – святое. Её честь – честь товарища.
3 Помощь проси только в крайних случаях.
4 Товарищу помогай сразу.
5 Не отрывайся от коллектива.
6 Не колись в ментовке.
7 Не закладывай.
8 Не трусь.
9 В карты играй честно.
10 Товарищу можно взять и последнюю сигарету.
11 Что у тебя было с девушкой – тайна. Если отношения с ней закончились – расскажи товарищам.
Это основные положения, а от них были производные. Например, собираясь на танцы, мы выпивали для храбрости и запаха бутылку вина. Если кто-то отказывался, то ему говорили: «Хлебни, а то заложишь!» Все понимали, что никто закладывать не собирается, но не надо выделяться…
Но однажды была ситуация, когда заступиться за товарища мы не стали, и были вынуждены наблюдать, как его на наших глазах наказали. Барклай был таким как все, но очень любил хвастаться. Когда мы сидели в беседке, он постоянно травил истории о том, что он за раз выпил литр самогонки, или вырубил троих амбалов, или трахнул девушку прямо в автобусе. Каждый его рассказ был затравкой для последующих насмешек над ним. Но однажды, он в своих фантазиях, нарушил наш кодекс.
Я часто сталкивался с ситуациями, когда мужчины бахвалились тем, что переспали с недоступной красоткой. Была такая красотка и в нашем дворе. Она была чуть постарше нас, но с нами даже не здоровалась. Когда она проходила мимо беседки, кто ни будь, обязательно смачно говорил: «Эх! Вдуть бы ей!» И все с ним соглашались, но не более. Но однажды, Барклай, после такой реплики сказал:
— А я ей шкурку попортил!
— Барклай, — строго сказал Тикель, — ты язык – то прикуси, а то отвечать придётся!
— Отвечу, если надо будет! – дерзко ответил Барклай.
— И вы встречаетесь?
— Да нет, она в постели бревно. Я её бросил.
— Так чего молчишь?
— Вот, говорю.
Поясню суть конца диалога, и смысл одиннадцатого пункта кодекса. В нашем городском районе, сельского типа, новости разносились мгновенно. В принципе, почти о каждой девушке, можно было узнать, с кем она встречалась или встречается; как она отреагирует, если на первом свидании ты попробуешь её поцеловать и помацать (щупать мягкие места). Ну а если была информация, что у неё попорчена шкурка (её лишили девственности), то можно было смело разводить её на секс.
Подростковый секс в Санатаге, в те времена, был чреват опасностями. Мамы девушек, удивительно точно определяли, когда их дочь лишалась девственности. И последствия были разными. Если отношения были серьёзными, то всё обходилось благопристойно. В противном случае, отец девушки мог набить кавалеру морду, и это был самый простой исход. Родители могли довести девушку до истерики, и та могла сказать, что её изнасиловали. Тогда исход мог быть разным, вплоть до уголовного дела. Но позора тогда боялись, и большинство таких ситуаций, особенно с незапланированной беременностью, заканчивались свадьбой. Но были ситуации, когда всё ограничивалось поркой девушки. И тогда, если у неё не было парня, к ней начинали клеиться любители искромётного секса. И если она отказывала, то ей, прямо в глаза, говорили: «Кончай ломаться, другому же ты дала, от тебя не убудет!»
Естественно, что после заявления Барклая, к нашей красотке пошли ходоки. И видимо кто-то из них уточнил, кому она дала. На беду Барклая, двоюродный брат красотки оказался крутым парнем, и жил он в Санатаге. Барклая серьёзно наказали, а нас заставили рассказать всем знакомым, что Барклай оклеветал красотку. Мы исправно выполняли предписание, и очень скоро, слышали в ответ: «Да я знаю, один подошёл, второй, а теперь ты. Не зря ваш двор называют пьяным. Что вы там пьёте?» А все Санаторские девушки, объявили Барклаю бойкот. С ним не здоровались и не разговаривали. А вскоре и на танцах он стал токсичным – с ним никто не танцевал. Окончив восьмой класс, он уехал учиться в другой город…
Было у нас ещё одно небезопасное развлечение. Проигравший в карты, должен был выполнить желание победителя. В принципе, желания чаще ограничивались неприличным предложением случайной девушке. Предлагался секс. Риск был. Девушка могла пожаловаться своему парню, и виновного ждала разборка. Но чаще, девушки ловко отбривали нахала, зная про эту забаву. Мне дважды довелось выполнять желание. Одна ответила: «Я занята, поэтому давай с правой ладошкой, или ты левша?» А вторая вогнала меня в краску, сказав: «Пошли». Я растерялся, приятели тоже. Никто ещё сексом не занимался, и не знал, что делать с девушкой в таких случаях.
А потом произошла история с Максом. Ему указали на симпатичную взрослую женщину, стоявшую у магазина. Макс подошёл и предложил попотеть. Женщина позвала по имени своего мужа, и тот вырубил Макса одним ударом. Когда мы ринулись на обидчика, тот крикнул: «Стоять! Я из милиции!», и достал из кармана удостоверение. Потом выяснилось, что семейная пара работает в милиции, а женщина – новый инспектор по делам несовершеннолетних нашего района. Более того, им дали квартиру в нашем доме. И эта милая женщина устроила нам комендантский час. После 21.00 нам было запрещено быть на улице. А с её мужем мы подружились, он часто возил нас на рыбалку на своей моторной лодке.
Идиллия закончилась, когда произошла дикая история с Тикелем. Он возвращался домой из техникума через соседний район, который в просторечии назывался Постройкой. Как водится, между соседскими районами была вражда. Но обычно, днём она утихала. Но Тикель умудрился соблазнить чью-то дочь с Постройки. Братья обесчещенной сестры, подкараулили Тикеля, избили, связали и положили на железнодорожные пути. Хорошо, что машинист поезда вовремя заметил лежащего на путях Тикеля, и успел затормозить. Был брошен клич, парни Санатаги объединялись, и пошли карать Постройку. Драка вышла страшной. Мы растеклись группами по улицам частного сектора, и били без разбора всех парней, которые нам попадались. На защиту своих сыновей вышли их отцы. Победителей не было, мы вернулись все в крови.
А уже на следующий день, в Санатаге появились патрули милиции, с дубинками. Мы впервые увидели дубинки, а вскоре почувствовали их прикосновение к своим задницам. Патруль смотрел на костяшки наших пальцев. Если на них были царапины, парня увозили в милицию на допрос. Фингал или ссадина на лице приводила туда же. Тех, кто начинал качать права, ждал удар дубинкой.
Меньше всего повезло Чабану. Он много читал, и любил демонстрировать свой интеллект. Милиционер не решился ударить дубинкой по попе такого начитанного юношу, но наказать за наглость было надо. Время было позднее, Чабан был без повреждений, трезвым, и креативный сержант придумал. Чабана отвезли с мигалкой на другой край города, а это примерно 30 километров, и высадили, в самом криминальном районе города – Руднике. В этом районе, большевикам так и не удалось установить Советскую власть. Пока Чабан совершал пеший переход до Санатаги, его дважды ограбили. Поначалу отобрали кошелёк и часы, а во второй раз одежду. Вторые грабители оказались шутниками, домой Чабан пришёл в трусах, носках, и с галстуком на шее. Но милицейская операция возымела действие, больше коллективных драк не было. За Санаторскими закрепилась слава отморозков, которые могут навалять любому району города.
Вспоминая те времена, я думаю, что бандитские девяностые стали их логичным продолжением. Кадров, готовых жить по – понятиям, было хоть отбавляй. И менталитет был соответствующий. В девяностые, услышав, что покалечили или убили условного Васю Пупкина, никто не начинал сразу соболезновать, а спрашивали: «За что?» И если причина была (не вернул долг, кинул, переспал с чужой женой и т.п.), то никто не удивлялся, и комментировал: «Мудак, нашёл с кем связываться!»
Но те времена заложили и позитивные, на мой взгляд, принципы. И самый важный из них: «ЗА ПОСТУПОК И СЛОВА НАДО ОТВЕЧАТЬ»…
166
Загрузка...
