Было время, когда я жила одна. И как у многих одиноких людей, у меня имелась целая компания собеседников.
Поначалу единственной, с кем я разговаривала, была стиральная машинка. Я садилась на пол и слушала, как она флегматично пережевывает мое белье. Стиральную машинку звали Зорька, потому что я запускала ее под утро: тогда электричество дешевле.
Потом в моей жизни появился тостер Сонни Корлеоне. Он был скуп на эмоции, но заботлив: тосты получались в меру обугленные и с отчетливыми, однако не чрезмерными следами физического воздействия на румяных боках.
Электрический чайник отличался способностью к активному слушанию и булькал всегда в тему. Правда, долго не выдержал такого режима, спёкся, и пришлось мне кипятить воду в синей эмалированной кастрюльке, которая была дура и умела только старчески однообразно дребезжать крышкой.
Однажды ниоткуда возник Кактус. Он был без имени, породы и национальности, просто Кактус: материализовавшаяся в пластиковом горшке идея кривобокой грязно-зеленой лепёшки с тремя свирепыми колючками врастопырку. Ни до, ни после я не встречала настолько несимпатичного растения. Долгое время оправданием его уродству и ожесточённым попыткам процарапать мне руку до кости служила смутная, но волшебная перспектива его цветения. Пусть мерзкий, думала я, пусть некрасивый, пускай даже вредный и злобный, как престарелый скорпион. Но ведь случится же в конце концов чудо, озарится сиянием хмарь, расступятся униженно скептики и будут посрамлены, ибо это растительное чмо разродится прекрасным лучистым цветком, нежно-розовым, как подгузник.
И я поливала Кактус, разговаривала с ним, даже удобряла, невзирая на его усилия причинить мне максимум острой боли всякий раз, когда я оказывалась в зоне досягаемости. Как большинство женщин, ожидающих награды за свой вклад в отношения, я проявляла евангельское терпение, а смирением превосходила дядю Тома из известной хижины.
Пока, наконец, мне в руки не попался справочник комнатных растений, где я прочла, что данный сорт кактусов цветёт раз в тридцать восемь лет, да и то если сочтёт, что был достаточно обласкан судьбой за все предыдущие годы. Учитывая характер моего экземпляра, можно было ожидать, что он разродится цветком только к моим похоронам. Никакие иные события не удовлетворили бы его в достаточной степени.
В тот же день я вынесла Кактус в наш тусклый подъезд с осиплыми сквозняками, где на подоконнике уже приютились ничейные фикус и щучий хвост. Кактус не мог поверить в происходящее, брюзжал, что он единственный, кто ещё худо-бедно соглашался меня терпеть, ты посмотри на себя, кому ты будешь нужна в свои потрёпанные девятнадцать, опомнись, войди в разум, потом ведь станешь каяться и землю целовать, но поздно будет!
Я аккуратно пристроила его на подоконнике, он ухитрился напоследок изловчиться и вонзить в меня колючку, и я вернулась в квартиру, слизывая кровь с запястья.
Стиральная машинка пробормотала вполголоса что-то одобрительное. Тостер рявкнул, что давно пора было гнать засранца и будь его воля, он бы ему горшок закатал в цемент – и в воду. Кастрюля забренькала было истошно про милосердие, второй шанс и «мы всегда в ответе за тех, кого приручили», но когда я убавила под ней газ, растеряла весь свой гуманизм и прекратила экзюперить.
Месяцев пять всё шло как обычно. Фикус и щучий хвост забрали. На их месте появились новые цветы, и им в своё время тоже пришёл черед обрести подходящих владельцев. На подоконнике организовалось нечто вроде стихийного клуба по обмену изгнанными комнатными растениями, и каждому рано или поздно доставалось своё счастье.
Но как бы ни изменялся групповой портрет нашей подъездной флоры, одно оставалось постоянным: грязно-зеленый Кактус с тремя колючками врастопырку. Он сильно потускнел, утратил задор, и даже иглы у него обветрились. Чем дальше, тем яснее становилось, что он понемногу загибается.
Сырым мартовским вечером я остановилась напротив него. «Пойдём, — говорю, — чудовище». Не то чтобы мне стало его жалко или проснулась совесть. И даже не порыв человечности залетел в мою душу вместе с весенними сквозняками. А просто стало ясно, что вреда от него больше не будет, а раз так, то почему бы и нет.
Кактус смотрел с опаской. Как будто он тоже читал справочник комнатных людей и там говорилось, что данный сорт женщин расцветает раз в тридцать восемь лет, наделав прежде изрядно гадостей окружающим кактусам, причём цветение крайне непродолжительно и не способно удовлетворить изысканный вкус.
В конце концов он согласился вернуться на шкафчик в моей кухне.
Логика текста требует красивой развязки, но что ж поделать, если с цветением так и не сложилось. Я пересадила Кактус в приличный горшок, но и тогда он не снизошёл до этих ваших мелкобуржуазных радостей. По-прежнему ненавидел все живое и даже зеленел в мою сторону с отвращением, как будто состоятельный господин с бобровым воротником, брезгливо морщась, подавал на опохмел приставучему алкашу.
Иногда, правда, я ловила на себе заинтересованный взгляд. Мол, как ты там – не зацвела ещё? Я так и думал. Дождёшься от вас. Жлобьё.
Потом мы расстались. Кактус уехал к моей знакомой любительнице кактусов, а я, захватив с собой тостер, перебралась в другую квартиру.
Когда мы в последний раз виделись с Кактусом, он выпирал из горшка во все стороны, точно Ниро Вульф из своего кресла, раздражительный и брюзгливый. По старой памяти кольнул меня, но без особой злости, скорее чтобы не растерять навык. Была в этом обнадёживающая привычность, успокоительное следование ритуалам. Думаю, если бы я увидела его смирным и в цвету, то испугалась бы, что что-то идёт не так.
Но думаю, мне это не грозит. Есть вещи, которые не меняются или меняются до того синхронно вместе с вами, что уловить метаморфозу почти не под силу. Можно поймать расфокус зрения и правым глазом увидеть себя в настоящем, а левым – в девятнадцать лет, в пустой квартире на четвёртом, где рвано гудит стиральная машинка, выстреливает хлебом тостер да Кактус щурится со шкафа в надменной уверенности, что ничего путного от меня не дождёшься.
Не так уж он и не прав, думаю я, сдвигая крышку облупившейся синей кастрюльки, в которой по старой памяти периодически грею воду.
Впрочем, у меня есть ещё целых два года.
226
Загрузка...
