Однажды в конце месяца Мордад мне поручили вместе со стажером провести инвентаризацию библиотеки нашего центра. То есть мы должны были по списку проверить наличие книг, выявить пропажи и списать в архив старые и потрепанные экземпляры. В нашем общественном исламском центре было не так уж и много книг, всего один читальный зал, небольшой конференц-зал, молельная комната и музей шахидов ирано-иракской войны, да еще небольшие кабинеты-студии, где проходили уроки. Я работал в центре уже более года. Мы с Хамидом — так звали стажера — распечатали список книг и пошли в зал проводить ревизию.
Хамид был страшный болтун и глупый как осел. Он целыми днями готов был говорить обо всем и ни о чем одновременно, перескакивая с мысли на мысль, как воробей с ветки на ветку. Меня раздражало его прыщавое лицо, постоянный запах пота и трескучий голос. Он по-особенному растягивал слова и за все годы жизни в Тебризе так и не избавился от своего деревенского говора. Я терпеливо слушал его болтовню и считал книги по списку. Иногда мне приходилось одергивать своего товарища и напоминать ему, что мы здесь занимаемся делом, а не разговорами. В итоге всю работу проделал я сам, пересчитав полностью весь библиотечный фонд — и свой список и Хамида. Все было на месте, кроме одной единственной книги, не хватало какого-то безымянного учебника каллиграфии. Он так и числился в каталоге: «Учебник каллиграфии». Ни авторство, ни год издания, ни издательство, выпустившее учебник, не были указаны. Вообще ничего.
— Как он хоть выглядит? — спрашивал Хамид.
— Как будто тебе это интересно! — Раздраженно отвечал я. Он даже не заметил, что я злюсь на него, и продолжал болтать без умолку.
Я заново прошелся по полкам, посмотрел в хранилище, зашел проверить даже в конференц-зале и учебных аудиториях, благо они были пусты. Нигде его не было. Все учебные пособия хранились в библиотеке, и я все их отметил. Ясно было одно: у нас всего только одна книга в недостаче, и ее можно спокойно списать как пропажу. Но что-то в этой истории не давало мне покоя. Я помнил предыдущие ревизии, и точно знал, что у нас никогда не было никакого безымянного учебника. Оформив все документы, я взял на дом работу по переводу учебника экономики с арабского на фарси и отправился в свою квартирку на проспекте Энгелаб.
Весь день эта пропажа не выходила у меня из головы.
На следующей день после работы я поехал на урок каллиграфии в дом моего учителя Кербалаи Мирзы Бахтияра. Каллиграфия была моей страстью, и я посвящал почти все свое свободное время переписыванию текстов и упражнениям в науке почерка. На уроках у Мирзы Бахтияра мы занимались не только каллиграфией, но могли подолгу беседовать на всевозможные темы. Он был как ходячая энциклопедия по истории Ирана. Если моей страстью была каллиграфия, то его — история.
— Существует одна старинная легенда. Во времена правления шаха Аббаса Великого в Тебризе был написан идеальный учебник персидской и арабской каллиграфии. Этот учебник был создан в единственном экземпляре и вскоре утерян. Никто не знает его автора и среди каллиграфов ходит предание, что на самом деле его написал не человек, а шайтан или джинн, — рассказывал мне Мирза Бахтияр.
— Скорее, джинн, — с улыбкой заметил я. — Шайтаны не способны на творение.
— Джинны тоже, — возразил мне Мирза Бахтияр.
— Если только его кто-то не научил писать и читать, — продолжая улыбаться, ответил я и опустил свои красные глаза. Продолжая спорить с учителем, я позволил себе немыслимую дерзость. Мне надо было показать всем своим видом, что я не намерен оспаривать слова мастера.
— Так вот, никто никогда не видел этот легендарный учебник. Но многие о нем слышали, — продолжал Мирза Бахтияр. — Как будто это какой-то сон. Написанный в единственном экземпляре, он представляет собой собрание всех почерков и стилей. В нем целые главы исписаны такими почерками как макки, мадани, насх, сулюс, рук’а, османский дивани и наш персидский почерк насталик. В нем нет классических упражнений и объяснений. Вся книга представляет собой какое-то собрание текстов, написанных разными почерками и так, как будто это писали разные люди. По правде говоря, я не верю в существование этой книги. Но эта красивая легенда живет среди наших каллиграфов, ее рассказывают шепотом из уст в уста. И некоторые, даже почтенные мастера почерка верят, что если найдут этот учебник, то овладеют всеми самыми великими секретами нашей науки.
Я не стал далее расспрашивать учителя, потому что урок уже закончился, а он вдруг сильно закашлялся. В последнее время такое случалось, с каждым разом приступы кашля были хуже и хуже. Перед уходом я незаметно вынул из портфеля маленькую черную книжку, которую украл в одной лавке на Тебризском базаре, и оставил ее в доме учителя — как будто забыл. Я знал, что не потеряю эту книгу, она сама потом найдет меня.
Когда я пришел в следующий раз Мирза Бахтияр был чем-то встревожен и даже не стал проверять домашнее задание.
— Хосров, скажи, ты у меня ничего не оставлял? Может ты потерял у меня какую-то книгу?
— Ах да, учитель! Я уже думал, что потерял свой учебник где-то в другом месте.
— А почему ты не позвонил мне?
— Не хотел беспокоить вас по пустякам, учитель.
— Где ты раздобыл этот учебник, Хосров? Он ведь довольно старый.
— У нас в библиотеке, — солгал я. — Как сотрудник центра я имею право забирать некоторые книги домой.
Мирза Бахтияр ничего не ответил, но пристально посмотрел на меня. Он всегда носил длинную одежду, как мулла, и даже дома носил на голове туркменскую тюбетейку-текке. От него всегда пахло арабскими масляными духами, и ни разу я не услышал от моего учителя ни одного неприятного запаха. Он носил свои старость и мудрость с достоинством, без чванства и показухи.
— В этом учебнике много интересных рассказов, — продолжил Мирза Бахтияр. — Особенно меня впечатлил один из них, написанный османским почерком дивани. Рассказ о том, как шайтан в образе женщины убил какого-то беглого турецкого пашу, который пытался спрятаться в Тебризе.
— Да, я читал эту историю, — ответил я.
— Очень интересная книга, — задумчиво продолжил Мирза Бахтияр. — Хосров, а ты не откажешь мне в одной просьбе?
— Конечно же, нет, учитель! Разве я могу вам в чем-то отказать?
— Ты можешь оставить у меня эту книгу на недельку? Я обязательно верну. Я помню, что ты взял ее у себя на работе.
— Конечно, учитель. Я заберу ее, когда вам будет угодно.
Мы приступили к занятиям, но Мирза Бахтияр не мог сдержаться и вдруг разоткровенничался со мной.
— Тяжелее всего приходится образованным людям. Мы всегда одиноки и прекрасно осознаем наше одиночество, — начал Кербалаи Мирза Бахтияр. — Наши знания, прочитанные нами книги, осмысленные нами явления, все это копится в наших бедных головах годами. Но ни мне, ни тебе не с кем поделиться тем багажом знаний, который со временем становится обузой. И ты, и я — мы все время вынуждены молчать и делать вид, что мы такие же, как и все остальные. Это очень грустная мудрость, друг мой, — он впервые назвал меня так.
— Но, учитель, мы же можем беседовать с вами. У вас есть ученики, среди них много талантливых и способных молодых людей, намного превосходящих меня в искусстве почерка и вообще просто хорошо эрудированных и начитанных ребят, — попытался возразить я.
— Это совсем другое, Хосров. Я горд, что у меня так много хороших учеников. Многие из тех, кого я научил каллиграфии, давно уже достигли успеха. Это радует, но я все равно знаю и чувствую, что та мудрость, которая приходит с годами, делает нас одинокими и молчаливыми. Я с презрением отношусь к нашим болтливым старикам, которые без умолку рассказывают истории о себе и о прошлом. В прошлом остались их молодость, яркое солнце и зеленая трава, а впереди их и меня ждут другие вещи. Но, я это принимаю и осознаю, и вижу, как другие боятся грядущего и прячутся от него за пустыми словами и глупой болтовней. Кроме тебя, Хосров, мне некому рассказать то, что не дает мне покоя. Я знаю, что только ты меня понимаешь, я это вижу по твоим воспаленным красным глазам. Прости меня за мою старческую откровенность, но в твоих молодых глазах я вижу бездну мудрости и печали, понимание всего и отрешенность. Ты какой-то особенный. Ты не похож ни на одного моего ученика. Мне восемьдесят шесть лет, из них я преподаю каллиграфию уже лет шестьдесят, мне есть, с чем сравнивать.
Я молчал, опустив глаза, и думал над словами учителя.
— Знаешь, что я заметил, Хосров?
— Нет.
— Ты не тот, за кого себя выдаешь. Тебе не нужны уроки каллиграфии, ты не за этим ходишь сюда. Ты прекрасно владеешь искусством почерка. Я недавно проверил твои упражнения за все те месяцы, что ты берешь уроки у меня. Я даже линейкой измерял твои буквы! Они всегда одинаковые, что полгода назад, что сейчас. Такое невозможно, просто невозможно, физически. Посмотри, на букву «син» в почерке насталик. Глянь, у тебя везде одинаковая длина хвостика буквы, размер головки букв «уау», «гаф», «сад», буква «мим», они всегда одинаковые! Это возможно только если ты печатаешь. Я видел твою технику письма, люди так не пишут! Чтобы все буквы всегда были одинакового размера и длины нужны десятилетия практики! Даже такие старые каллиграфы как я этого не умеют, потому что с возрастом руки начинают трястись. У тебя совершенный почерк, Хосров. Так кто же ты?
— Я всего лишь ваш ученик, Мирза Бахтияр.
Помолчав немного, учитель сказал:
— Извини меня, я что-то погорячился. Я сегодня не в духе. В этой книге собрано много странных историй, то ли легенд, то ли выдумки. Я прочел весь учебник за одну ночь, и у меня воспалились глаза, так же как у тебя, Хосров.
— У меня с детства воспаленные глаза, учитель. Поэтому белки глаз у меня красного цвета, но это нисколько не мешает мне писать, читать, и я даже не ношу очков. Я вообще не замечаю этого недостатка. Единственное, что мне напоминает об этом, это моя дурацкая фамилия — Чешмесорх. Кстати, я тоже читал этот странный учебник, и меня там зацепила одна история. Для нас, правоверных шиитов, она может показаться чересчур богохульной.
— Какая именно? В это учебнике полно богохульных историй.
— Про дьявола, Иблиса, который слезами потушил ад, — ответил я.
— Я понял, о чем ты. Это не выдумка и не богохульная история. Это легенда о Малаки Тавусе, ангеле-павлине. Ему поклоняются курды-езиды. Я прочитал этот отрывок. В нем все очень красочно и поэтично описано, но суть в том, что Бог изгнал Малаки Тавуса из рая, за то, что тот не поклонился Адаму. Как в Коране. Но в отличие от Корана, здесь Бог назначил его править адом. Малаки Тавус видел мучения грешников и плакал все семь тысяч лет, что правил адом, и затопил его своими слезами. За это Бог простил его и забрал обратно на небеса. Только нигде не рассказывай эту легенду. Сам понимаешь, — прервал сам себя Мирза Бахтияр. — Наши религиозные фанатики не способны воспринимать ничего, что не похоже на их взгляды на мир.
— Вы прекрасно знаете, Кербалаи, что я очень осторожен и лишнего не болтаю. Единственный человек, с которым я могу быть откровенен, это вы.
После занятия я собрал свои тетради, эскизы, каламы, тушь, попрощался с учителем и пошел домой. Я вышел из автобуса на несколько остановок раньше, чтобы пройтись пешком и подышать свежим воздухом. Я много думал о нашем разговоре с Мирзой Бахтияром. Это была глупая идея, оставлять ему свой дневник.
Усталый после рабочего дня и урока каллиграфии, я пришел домой. У меня не было аппетита, поэтому вместо ужина я просто выпил чаю с гохалом и пошел спать. Обычно перед сном я умываюсь, но не молюсь. Я долго смотрел на свое красивое, молодое лицо, долго рассматривал свои руки, особенно правую. От меня настоящего во мне остались только мои красные глаза и дурацкая фамилия, похожая на кличку — Чешмесорх, красноглазый. А знаете, почему у меня такие воспаленные красные глаза?
Я тоже очень много плакал.
Автор: Наиль Абдуллазаде
107
Загрузка...
