День был блестящий: было солнечно, прохладный ветер гнал тучи, уже посеревшие и уставшие. Ветер и жаркое июньское солнце высушили дорогу, но ветви деревьев, овёс и всевозможная полевая зелень были в холодных шариках капель.
Я шёл пешком, вымокший, получая какое-то неестественное удовольствие, щекотавшее ребра, от одиночества, погоды и ходьбы. Даже мой рюкзак, как всегда набитый, не казался мне тяжелым.
Мой молчаливый и неуклюжий друг, которого я таскал на себе, не отличался обидчивостью. У него были другие недостатки. Он был добродушен, как все упитанные господа, сидящие на чужой шее, и как все они сохранял свою маску спокойствия лишь до момента, когда его просили что-нибудь одолжить. Лишь расстегнешь молнию – и можно провести минут пятнадцать в поисках нужной вещи. Рюкзак предложит вам все что угодно: и не найденный в лесу коробок спичек, и любимую потерянную ручку, и записную книжку, и другую записную книжку, прихваченную у товарища (исключительно из любви рюкзака к этим книжкам), но не искомую бутылку воды, телефон или наушники.
К его чести можно сказать, что в отличие от многих других скряг, он делал это не из какой-нибудь жадности, а из любви к искусству. Искусству привлекать к себе внимание. Он был хоть и подновленный, но потрепанный жизнью рюкзак, и, естественно, он хотел внимания к своей персоне. Но сейчас он спал и не вредничал. Я тоже с удовольствием зевнул.
Пели птицы.
Я шел к радиостанции, где развернулась наша импровизированная экобаза. Чёрт его знает, кто придумал построить её в лесу, как по мне, тут и так везде люди. Даже в здешних лесах, на проверку которых нас и отправили, все слышны голоса грибников и шум машин. Поглядишь вокруг – красота! Зелень! Пташки летают! А хоть и тайга, но белки не одной, и ни зайцев, ни ежей не видно. Но зато сосны огромные! А под соснами застарелый мусор разлагается на катионы и анионы.
Хоть стой, хоть падай, но лучше стой! Там в зарослях костяники какие-то доски с гвоздями лежали, помнишь? Видимо, вместо ежей. Видимо, противотанковых. Тьфу, одним словом! Тут не экспедиция, тут спасательная операция нужна…
Тут же деревни везде. Мусор в леса и сваливают. Вот, вот, уже впереди виднеется село, как его там? Старая Кости…. Кося…. Кусь…. Старая Константиновка, что ли? Таблички нет… Что-то старое, в общем.
Значит, осталось мне топать полтора километра с лишним…
О-о…
Впереди, перед входом в деревню, кишела пестро-лохматая куча. И надвигалась на меня.
Грудь моя похолодела, от прежнего довольства жизнью не осталось и следа. Я бездумно застыл, глядя вперед:
— Сво-ра…
Я жутко боюсь собак. С самого детства. Не знаю почему, но боюсь. Меня отучивали периодически. Но возвращалось…. Теперь все вроде под контролем. В последнее время проблем не было. Но тут всё много хуже. Свора – это не одна собака, на неё не фукнешь…. И мимо проползти сложно…. Заметят – набросятся. Если не найдут чего поинтересней….
Свору любой испугается — и она действительно опасна. Как любая толпа, как любая стая. Обойти негде. И бежать безнадежно. Она уже слишком близко. Всё, здравствуй, истерика! Теперь точно нападут…. Страх учуяли…. До дерева не добежать не успею…. А, тьфу, стоять-то! Тем более!
И я побежал. По самому неподходящему пути, как теперь понимаю. Назад. Конечно, они за мной погнались. Может, не надо было бежать? Отошел бы в сторону, пробежали бы мимо…. Но поздно думать «что бы было если…»
Вот всегда так!
Теперь беги, Тей, беги идиот! Только хоть с дороги сверни, а?
Лес. Деревья – кривые сосны, взберусь быстро…. Совсем рядом. Уже, уже!..
Лай и рычание слышались все ближе, но оборачиваться нельзя – тогда упаду, тогда коне…
Я споткнулся, но сразу вскочил и припустил с низкого старта, перебирая руками и ногами как утопающий. И все-таки оглянулся, увидев псов.
Совсем близко. Клыки и когти – все огромное! Ближе всех ко мне был самый большой и злобный пес. Вожак. Это уже охота, и…
Визг. Скуление. Хрип. Не знаю, как описать этот звук, одновременно страшный и успокаивающий. Он был задыхающийся, булькающий, жуткий…
Я застыл и свора застыла. Вожак болтался, подергиваясь, в пасти чудовищно большой собаки. Я уже не мог бежать. Я просто смотрел и ждал, что будет дальше. Несколько псов кинулись на волка, бросившего тело вожака на землю. Двое отлетели сразу и застыли на земле. Более удачливые укусили волка. Повисли. Визг. Рычание. Сбросил. За ними кинулись другие. Часть ретировалась и поступила совершенно правильно.
Драка закончилась быстро.
Волк проводил убегающие остатки своры равнодушным взглядом. В душе снова разгорелся страх. Я дернулся, пытаясь отползти, но трава подо мной предательски зашуршала. Волк повернул ко мне свою окровавленную пасть…. Я застыл. Сначала от страха. Огромный, с темно-серой шерстью, жуткий волк не рычал. Оскала огромных, окрашенных кровью клыков тоже не было. Он был совершенно спокоен. Он глянул на меня своими желтыми умными глазами как-то совершенно не по-звериному. Но и не по-человечески. Как-то странно.
Пусть это был дикий волк, пусть весь он был в крови, но страх ушел. Будь что будет, Тей, логика тебя покинула…
Волк дернул порванным, но давно зажившим ухом. Любишь драки, да?
Снова дернул.
Страх ушел и волк ушел. Одним прыжком он скрылся в лесу.
— Ни фига себе…
***
-Тей, ты точно в своем уме? Какие волки? – спрашивает сочувственно Павлик, глядя мне прямо в глаза, после моего рассказа. Он наш зоолог. «Рационалист,» — вот и всё что о нём говорили.
Но я его знал давно. Рационалист? Ага, конечно, размечтались. Просто он всё перепроверит, до любой мелочи докопается и разобьет всю мистику в пух и прах. Но если его любимый номер не пройдет, он уважительно преступит к обработке этого «исключительного случая» с «альтернативной точки зрения». Любит он умные слова.
Я добрался до станции в полусне, пошатываясь, как пьяный, с холодным сердцем. Мы сидим на первом этаже. В руках кружка с холодным морсом.
Сергей Афанасьевич, мой начальник, во время всего рассказа рассматривал принесенные мной записи замеров, но он все внимательно выслушал. Паша стоял, прислонившись к подоконнику.
— Но я ж говорю, что видел! – нервно вскрикнул я, — Зачем мне врать?
Сергей Афанасьевич объяснил коротко и доходчиво:
— Просто последнего волка здесь видели пятьдесят лет назад.