Маленькая моя

Владимир Хомичук

—Маленькая моя, я так по тебе соскучился! Дни считаю, оставшиеся до нашей встречи. Не могу без тебя. Шлю тебе буслика. Ты знаешь, что такое горячий и нежный буслик? Нет? Буся, буся — поцелуй, говорящий о моей любви, ягодка ты моя.

Он ещё много всего такого болтал с бестолковой улыбкой на лице. Юра, которого все называли Юрсан, приехал в гости к своему другу Вовану, чья кликуха в институте была Рыжий. Юрсан к Вовану после пятнадцати лет разлуки. Прямо с порога Юрсан объявил:

—Рыжий, я нашёл её! Мою единственную и настоящую!

Вован, который рыжим-то никогда и не был, просто яркий блондин, выпал в осадок и поперхнулся от смеха:

—А что, две твои предыдущие жены фальшивками были?

—Хорошо сказал, братан! Именно фальшивками они и были. А эта нет, она — подлинник. Леночка моя, хорошенькая… Вовка, ты не представляешь себе, она мне заявляет, что любит меня ещё со школы!

—Сплошной «Сектор Газа», короче.

—Угу.

Хохотали они долго, подшучивали друг над другом и обнимались. Два друга, которые вместе приехали в Испанию много лет назад. Изменившиеся внешне до чёртиков, но оставшиеся теми же весёлыми, юморными парнями в свои нынешние пятьдесят лет. Юра — типичный брюнет-красавец. Ален Делон, который пьёт одеколон. Так его всегда подначивали в студенческие годы. И светловолосый Вовка, блондин-красавец, которому девушки говорили, что он похож на звезду советского экрана Олега Видова. Сейчас оба обзавелись внушительного вида животиками. Юрий поседел, а у Владимира волосы потемнели, появились залысины и первый намёк на плешь.

—Завтра с Пако встречаюсь, — посерьёзнел Юра. Здорово он нам тогда с документами помог в девяносто первом.

—Разве это он?

—Козе понятно.

—А мне Хуан Карлос говорил, что это он с Фелисиано нам вид на жительство организовал, — нахмурился Вован.

—Фелисиано потом в тюрьму хотели укутать. Он себе, оказывается, диплом адвоката просто «нарисовал», а Хуан Карлос — вообще гнусняк завравшийся!

—Хуже.

Друзья предались воспоминаниям, как всегда бывает в таких случаях. Им было что вспомнить.

Тогда, в далёкие девяностые они оказались первыми русскими в Сарагосе. Тут же стали прочёсывать все газеты в поисках объявлений по трудоустройству. Готовы были работать где угодно и кем угодно. Рыжий наткнулся на одно объявление, которое показалось весьма перспективным: «Частный колледж ищет преподавателей английского, предпочтение отдаётся носителям языка».

—А чем чёрт не шутит! — сказал он Юрсану и отправился на собеседование.

Оба друга были новоиспечёнными выпускниками Минского государственного института иностранных языков по специальности преподаватель испанского языка. Но вторым языком у Владимира был именно английский, а Юрий шпрехал.

—Но тут же этих носителей, то бишь англосаксов, до фига, наверное.

—А зато я блондин. Может, меня за шведа станут продавать.

—Рыжих шведов мало.

—Тем лучше, камуфлироваться проще будет.

Волновался Володя, конечно. Ещё бы! Одно дело в сельской школе спиногрызов учить, другое — испанцев английскому. Но всё получилось «хоккей», и уже на следующий день он вышел на работу. Директор частной конторы, Хуан Карлос, представил его будущим ученикам как уроженца Манчестера почему-то, оговорившись при этом, что у него русские корни по материнской линии, поэтому и зовут его Владимиром. Цирк да и только! Через месяц друг и Юрку устроил туда же преподавателем немецкого языка. Юрсан прямиком из Австрии в Сарагосу приехал, типа.

Юре пришлось труднее. Наверное. Смотря как на всё дело посмотреть. Хуан Карлос сразу организовал ему группу банкиров, совершенствовавших свой дойч, приобретённый либо в поездках по Германии, либо на специализированных курсах там же. И бывший лентяй по жизни стал тружеником. Он в институте столько ночей напролёт не провёл над учебниками, слушая магнитофонные кассеты, сколько здесь, в Испании.

—Пако сразу меня тогда раскусил, понимаешь, Вован. На первом же уроке захотел почему-то все пальцы у меня на руке пересчитать на немецком. Поимённо, вплоть до мизинца. Обеспалил, короче, и я тут же во всём признался. Но Пако всегда говорил и продолжает утверждать, что я хороший преподаватель.

—Ну ещё бы! После нашей Зинаиды Петровны и её методологии кто угодно уроки давать научится.

—Козе понятно. Слов вот только мало знал, а устойчивых выражений вообще почти ноль, приходилось по ночам навёрстывать.

—Да не волнуйся ты так, Юрик, вспомни лексикологию. В любом словарном запасе каждого носителя языка есть пассивный и активный лексикон. Обычный усреднённый человек, даже с высшим образованием, употребляет в речи не более пяти тысяч слов. Ну так, более или менее, в зависимости от интеллекта и начитанности. Но ведь, например, в каждом серьёзном толковом словаре количество языковых единиц доходит до ста сорока тысяч, как минимум. В книгах Бальзака самое большое количество слов, где-то шестнадцать тысяч, по-моему. А ведь любой француз прекрасно понимает его произведения. Так что самое трудное в любом иностранном языке — это умение устанавливать связи между словами и варьировать их применение, а не само количество в активной речи. Именно этому нас и учили в инъязе. Так что хороший ты препод был, я не сомневаюсь.

—Козе понятно.

—Ей-то может и понятно, а вот тебе, мне кажется, не очень. Баран ты, всё-таки, причем – Бараныч. Вместе с козой своей.

—А ты вообще бестолочь. Вон от Хуана Карлоса никак отвязаться не мог. Чё, приставал голубец?

—Было такое дело, я ему потом челюсть сломал всё-таки.

—Надо было меня позвать.

—В зрители, что ли?

—А я тоже приложился бы.

—Ты и так всё как надо сделал, это я насчёт документов. Шантажировал он меня тогда ублюдок. Всё в кровать затащить пытался.

Вот так друзья и засиживались каждый день, вернее каждую ночь, до пяти, а то и до шести утра. Целую неделю. Именно на столько Юрсан вырвался к Вовану перед отъездом в Минск, где жил теперь со своей новой женой, которую любил безумно, как совершенно неопытный юнец любит в первый раз и «навсегда». В Испанию он наезжал теперь только летом, работал в системе сезонной охраны гостиниц на средиземноморском побережье. А если говорить проще — устраивался вышибалой в отели, дискотеки и увеселительные заведения. Такой поворот нарисовался в его судьбе после развода с первой женой, тоже их однокурсницей, заявившей мужу, что денег он зарабатывать не умеет, семью содержать не может, а бизнесом заниматься — не его призвание. Юра, впрочем, попытался на первых порах одинокой жизни без семьи и маленького сына создать совместную белорусско-испанскую фирму по производству чего-то там и даже уехал в Минск, стал директором филиала этой шарашкиной конторы, но… дело не заладилось. Он так и остался жить в столице Беларуси, в квартире отца. Чуть позже влюбчивый наш женился во второй раз, потом опять развёлся и исчез на некоторое время из «испанского» поля зрения. Появился недавно, года три-четыре назад. По телефону. Звонил и друзьям, и Пако, с которым поддерживал прекрасные дружеские отношения. Вовану тоже названивал. С перерывом в неизменные полгода. Происходило это обычно как-то так:

—Рыжий! Во сне тебя недавно видел, сечёшь? Ходячим! Мы даже в футбол играли, как раньше. Вовка, а это уже кое-что значит! Я — тебя — во сне… Да я уверен, все у тебя получится. Ты, главное, держись, родной ты мой, не сдавайся. Чем тебе помочь можно? Только скажи, всё сделаю.

Владимир очень радовался его звонкам, нуждался даже в них, умел дружбан настроение ему поднять, дух — или что-то в этом роде — укрепить.

Влади (так его окрестили в Сарагосе) уже много лет передвигался на инвалидной коляске. Стал довольно одиноким, не слишком общительным, несколько замкнутым человеком. Но только лишь с виду, с чужими, незнакомыми ему людьми. С близкими и родными остался по-прежнему открытым и радушным. И чувство юмора не растерял по крохам. Подкалывал всех и вся, над собой —горемыкой — подсмеивался в открытую, без слёз и рыданий. Ну, а с Юрой — так вообще оживал. Юрка Кузнецов всегда был его верным другом, хоть и взбалмошным скитальцем по жизни.

Через полгода телефон опять взрывался то криком, то ласковым полупьяным голосом Кузнеца — ещё одна его кличка — и история повторялась:

—Рыжий, в феврале приеду, точно! Соскучился по тебе, братик. Да и Пако зовёт постоянно, а я всё никак. В феврале буду. Я вспомнил! Про одного знакомого в Сарагосе, мы с ним в футбол вместе играли по выходным. Ты его не знаешь. Так вот он — этот, ну,.. тренер для таких как ты на коляске. Инструктор ЛФК. Во! Так он обещал помочь, позаниматься с тобой. Бесплатно! Запиши телефон и позвони завтра. А я в феврале, ну, в крайнем случае, в мае у тебя буду. Обнимаю тебя! Давай! Давай.

Но на этот раз явился. Через четырнадцать лет после госпиталя, куда прилетел специально – с другом повидаться. Ворвался в квартиру — седой, крепко сложенный, сильный, улыбающийся во всю дыню.

—Валентина Николаевна! Вы меня помните? Нет? Постарел просто – сам себя не узнаю в зеркале. Можно я Вас тёть-Валей называть буду? — ласковым голосом обратился Юрсан к матери друга, протягивая ей какой-то подарок.

—Мам, тогда ты его Кузнецом называй или Юрсаном.

—Да ну вас, баламуты. Садитесь за стол, я вам поесть что-нибудь соберу, —ответила старушка.

—Тёть-Валь, вам помочь? Кстати, я готовить умею. Так что ужин сегодня я сварганю. А пока вот возьмите бутифарру, колбаса такая каталонская. Специально вам привёз.

—Ой, спасибо вам большое, — замялась женщина, вспоминая имя стоявшего напротив бугая.

—Маман, не смущайся. Ты к нему ещё проще можешь обращаться, говори просто «дядька» — и всё, — пришёл на помощь матери Вован.

Как бы ни противилась Валентина Николаевна такому конфузу, но с тех пор Юрсан-Кузнец обрёл ещё одно нежное прозвище — Дядька.

Валентине Николаевне очень понравился этот приятель сына, она неожиданно обрела в нём помощника по хозяйству и передвижениям по городу в поисках продуктов, на которых можно было хоть как-то сэкономить: привычка всех пожилых людей, прошедших закалку советских времен.

—Дядька, ты чего стоишь рот разинув? Садись, а то борщ остынет. Хотя может тебе суп лучше подогреть, а то третий день подряд все борщ да борщ?

—Не, тёть-Валь, хочу до конца насладиться вашим искусством, чтобы понять, что ж вы туда суёте: уж больно вкусный он у вас получается. Завтра я борщ приготовлю. Посоревнуюсь с вами, а Вован судьёй будет, только вы всё равно выиграете, потому что он нечестный.

—А мы пригласим кого-нибудь, — отреагировал Владимир.

—Точно, давай, так и сделаем, — засмеялся Юрсан в унисон с Валентиной Николаевной.

Но конкурс не состоялся: друзья попросту погрузились в кратковременный русский запой. Не тяжёлый и смурной, наоборот—весёлый, говорливый, но с глубоким погружением. По ночам, когда выпивка в доме заканчивалась, Юрсан по просьбе-приказу Вована спускался на улицу в английский бар, работавший до четырёх утра, и приносил пополнение сорокаградусных боеприпасов. Когда и оно, пополнение, заканчивалось, начинались поиски припрятанных (на всякий случай или праздник) запасов тёть-Вали. В предпоследнюю ночь перед расставанием дело обстояло так:

—Посмотри на кухне во всех шкафчиках и даже за ними, у неё точно что-то должно быть. Чё, я свою маму не знаю, что ли? — гудел Вован.

Юрсан отправлялся на поиски, потом возвращался через некоторое время и сипел прокуренным голосом:

—Нету там ничего, всё обыскал.

—А я тебе говорю, есть, — бычился Вован. Ты знаешь, где посмотри? Внизу, там такие планки декоративные должны быть, они проёмы между мебелью и полом закрывают. У неё есть дешевое вино в тетра-брик для приправки стряпни. Я помню, она покупала.

Юрсан опять уходил в разведку, затем история повторялась ещё несколько раз. Вдруг он появился с наполовину опорожнённой бутылкой водки:

—Вина не обнаружил, вот что есть!

—Ого, не ожидал такого сюрприза от родительницы.

Когда и это лекарство, спрятанное тёть-Валей для натирания ног, осело в желудках двух случайных пьяниц, вернулись к поискам вина.

—Слухай меня, я нюхом чую—оно есть. Должно быть!

На этот раз Юрсан пришёл опять-таки с пустыми руками, но с выпученными от изумления глазами:

—Нашёл! Там целый штабель пакетов с вином. Знаешь, сколько? Шесть!!!

Запасливая Валентина Николаевна собирала свою коллекцию долго.

Опустошилась она за ночь и затянувшееся до семи вечера утро. С перерывами на кратковременный сон и получение взбучек от тёть-Вали. Кузнец между тем ещё и умудрялся названивать в Минск «своей маленькой», клясться в любви и заверять её в том, что он не пьёт и не курит и что она же его знает… При очередном таком звонке хитрющий Вован тайком врубил на мобилке громкоговоритель:

—Кузнецов, ты уже в умат напился, да?

—Ну, что ты, маленькая моя. Как ты можешь так обо мне думать? Мы просто по чуть-чуть вина сухого, чтобы попрощаться.

—А почему «красавчик» гогочет?

—Он не гогочет, перекусываем мы, он подавился.

—Ага, от смеха.

—Нельзя так, маленькая моя, он же больной.

—И ты тоже. Вы оба больны на голову. Ты мне уже седьмой раз сегодня звонишь.

Настало время ужина. Друзья, чтобы не нагнетать обстановку, решили смыться из дома и поужинать вместе в ресторане на летней террасе в знак их вечной дружбы и преданности перед разлукой.

На террасе было полно людей, все громко разговаривали, смеялись, в общем, весело отдыхали перед предстоящими выходными. Новые пришельцы с трудом нашли свободный столик и устроились за ним:

—Так, Вован, с пьянством надо завязывать. Мне завтра на самолёт в Барселону, а оттуда через Вену в Минск. Надо в хорошей форме прибыть: маленькая моя не поймёт и не одобрит сегодняшнего варианта.

—Пьянству бой, я с тобой согласен.

Подошёл метрдотель. Они заказали ужин, сидели и болтали. О литературе на этот раз. Юрсан-Кузнец знал практически наизусть легендарный монолог профессора Преображенского из гениальнейшей повести Булгакова, а сцены из фильма «Собачье сердце» мог воспроизводить безустанно и мастерски. Они как раз смеялись над эпизодом, где Шариков читает «переписку Энгельса с этим… как его—дьявола—Каутским», когда официант принёс заказанные блюда и минеральную воду. Он принялся сервировать стол и стал невольным свидетелем безалаберного смеха друзей. Затем, уже уходя, бросил через плечо по-румынски:

—Русские свиньи.

Друзья опешили. Оба прекрасно поняли эту фразу: румынский принадлежит к той же языковой группе, что и испанский, оба языка берут свое начало от латинского и во многом схожи. Официант-румын наверняка думал, что эти два русских болвана толком-то и испанского не знают.

Первым возмутился Вован. Кузнец попросил его не начинать заваруху, по крайней мере, до его возвращения из туалета, и скрылся внутри ресторана. Вован остался один. Он был настолько ошарашен и возбуждён, что никак не мог прийти в себя. За двадцать пять лет эмигрантской жизни он впервые столкнулся с подобным открытым хамством по отношению к себе на почве национального происхождения. Испанцы, с которыми он практически сроднился, такого себе не позволяли. Официант, издавший унизительное восклицание, маячил неподалеку. Владимир вежливо подозвал его и произнёс по-русски:

—Почему вы только что оскорбили нас? На каком, собственно, основании?

—Я не понимаю языка, на котором вы разговариваете, — с издёвкой ответил официант по-испански.

Вован спокойно повторил вопрос, оттачивая каждое слово уже на испанском языке, а потом добавил по-русски:

—Да всё ты, сука, понимаешь. Нефиг тут прикидываться, урод. А то я тебе и по-другому могу всё объяснить! Понял, тварь ты мерзкая?

Румын ощерился и начал медленно огибать стол, приближаясь к озверевшему от ярости инвалиду с намерением то ли отвезти его на коляске в сторону, то ли ударить тут же. Неизвестно. Потому что между ними вдруг вырос Кузнец:

—Если ты, падла, сейчас хотя бы замахнёшься на моего маленького брата, я тебя изувечу, а потом просто убью.

Всё, конец истории – официант исчез, испарился.

Домой вернулись хмурые, не в духе. На расспросы Валентины Николаевны не реагировали. Потом чуть не передрались. Вован корил Юрсана за то, что тот встрял не по делу, Юрсан обвинял Вована во вспыльчивости и несдержанности. Спать легли врагами.

На следующий день рано утром Вован укатил на работу, прокричав матери, что провожать паршивца не намерен. Прошло утро, наступил предобеденный час. В офис позвонили, секретарша открыла дверь и провела клиента в кабинет Владимира. Тот оторвал глаза от компьютера и встретился взглядом с Юрием. Пришедший, не говоря ни слова, обнял его:

—Рыжий, я через полгода опять приеду. С маленькой моей. Не прогонишь?

—Куда я тебя прогоню… Ты инвалида от смерти спас!

Секретарша, которая внесла по привычке кофе с угощениями для посетителя, вряд ли узнает когда-либо, почему шеф и клиент, разомкнув объятия, покатились со смеху, и хохотали, не унимаясь, еще минут десять.