Мужчина уходящий

Была середина марта, а зима не выказывала еще никаких признаков слабости.

С утра морозило, а после полудня наползли еле передвигавшиеся от тяжести тучи, полные свежего снега. Некоторое время им еще удавалось держать себя в руках, пока пролетавший мимо ангел не задел их крылом. Не сдержались, посыпались, устремились на землю — снегом. Воздух сделался по-особому нежным, как бывает иногда перед наступлением сумерек. Снег наполнял все небо. Не видно было ни туч, ни озера, ни дальних домов; да и ближние едва просматривались сквозь пелену.

И на земле снегом было охвачено все. Иные краски, кроме белой, казались чуждыми, не подходящими вовсе к этому дню и этому пейзажу.

Она остановилась у окна и не могла оторвать взгляд от движения снега. В последние дни подобное оцепенение часто охватывало Ее. Она вдруг замирала, как ящерица от недостатка солнца; мысли путались в голове, старались перекричать друг друга; чувства менялись, как в калейдоскопе; каждое было так весомо, что сердце начинало ныть от тяжести. То противно было осознавать себя героиней слезливой мелодрамы. То думалось: «Я, конечно, переживу все это. Но жаль, что во мне теперь будет так много ненависти». Потом возвращалась любовь и требовала простить Его. Память услужливо подсовывала картинки счастливых дней и Его лицо — крупным планом. Грубая мужская кожа, циничная ухмылка вишневых губ, мочки ушей, которые Она так любила целовать, изумительно длинные ресницы… Она погружалась в водоворот подробностей, обжигающих память мелочей, тонула… О, бездна, отпусти меня!

Вслед за любовью неизменно приходило страдание. Она начинала рыдать, и отчаяние охватывало Ее. Она вдруг с ужасом понимала, что обречена на долгие чувства, что боль только притупится, но никогда не исчезнет. Репетиция вечных мук ада? «Идиотка, чего же ты хотела? Храбрый баран не бывает без ран. Раз не боишься любить — не бойся и потерять любовь».

И новая мысль: «Ну и черт с ним. Только волос жалко — осыпаются, как листья осенью».

Минуты ненависти сменялись минутами любви, а те в свою очередь — часами тоски. Дни слились в один долгий день и хлынули на Нее потоком.

…

Хорошо в сказке: для каждой принцессы найдется свой принц, надо всего лишь быть сказочно красивой и иметь папу короля. А в жизни почему-то все не так: то принц окажется неумеренно пьющим, то у принцессы бюст подгулял, то папа-король бросит свою дочку и королеву-мать ее так.

Ее история была банальной. Первый мужчина — что первый снег: как ни ждешь, а появляется неожиданно. Судьба, как заправский фокусник, вынула Его из рукава и явила взору девушки, заждавшейся любви и изнывавшей от унизительного неведения девичества. Он был дивно длинноног, умен, начитан, зол на неустроенную жизнь страны, любил со вкусом порассуждать о судьбах отечества и поругать беспорядки. Интересный мужчина: бабы-однодневки любили Его.

Когда на Его горизонте появилась Она, Он сразу сообразил, что с девчонкой придется повозиться. Это вам не бляди-скороварки. Как там у Поэта:

— Что верно, то верно! Нельзя же силком

Девчонку тащить на кровать.

Ей надо сначала стихи почитать,

Потом угостить вином…

Она не умела пить и быстро захмелела. Ей было совершенно все равно, что Он говорит. Какой-то магнит был в Нем. Она чувствовала, что может часами сидеть рядом с Ним, просто смотреть на Него или лучше — держать за руку, или еще лучше — положить голову ему на плечо.

Иногда Она вдруг начинала вслушиваться в Его слова:

— У тебя красивые глаза, красивые губы — что тебе еще надо?

Она молча улыбалась, думая про себя: «Мне ничего не надо кроме возможности быть рядом с тобой». Мир отодвинулся куда-то на задний план, отгородился от Нее стеной тумана, и только Его лицо, Его руки с тонкими длинными пальцами были единственной реальностью.

Он смотрел на Нее, улыбаясь. Мысль работала лихорадочно. Даст или не даст — вот в чем был вопрос. Он немного нервничал и решил взять себе еще коньяка. Он отошел к стойке бара, и Ее поразило никогда не испытанное ранее ощущение — словно Ее оторвали от чего-то целого, и Она — никчемная половина, не понимающая, как жить дальше, что делать, и зачем вообще жить — если без Него?..

Вернувшись, Он глотнул коньяка, и начал целовать Ее красивые губы. Она совсем потеряла голову, растворилась в поцелуе, в Нем, в сладком счастье прикосновений.

— Ты останешься со мной?

— Как это? — Она осознала глупость своего вопроса, еще когда произносила Его.

Но Он понял по-своему.

— Поедем ко мне. Жена в отъезде.

И запустил язычок Ей в ухо.

…

Пока Он принимал душ, Она впала в какое-то странное состояние: в голове сделалось темно и пусто, и одно-единственное слово изредка пробегало сквозь тьму, оставляя за собой золотистую линию пунктира. «Сейчас… Сейчас… Сейчас…»

Операция по прерыванию невинности прошла в целом успешно, если не считать некоторых неприятных ощущений оперируемой, но это Ее проблемы.

…

И Она стала жить с Ним, быть с Ним, любить Его — как бы это назвать поприличней? Отныне жаркий молодой мужчина занимал все Ее мысли. Все было так ново, удивительно: приятно было думать о Нем, перебирая в памяти воспоминания, как драгоценные камешки, любоваться ими, поворачивая так и этак, давая блеснуть каждой грани; думать о себе, о новом, неожиданном в себе; Ее волновали мужские окончания в словах и само слово «мужчина»; приятно было осознавать, что влюблена и что любима. У любимого были большие глаза, небрежно очерченные брови, тонкие губы, великолепно вылепленный нос. Несовершенное Его тело притягивало к себе Ее губы, Ее руки. С каким наслаждением касалась Она Его гладкой кожи, прижавшейся к упругим мышцам. Она любила целовать Его долгое тело долгими поцелуями. Тонкие Его пальцы были в меру тонки. Их хотелось держать в своих руках и прижимать к губам. Замри, сладколицый, дай на Тебя наглядеться!

Удивительные превращения происходили с Ней: едва погладит Он Ее по голове — и Она становится тихой и ласковой; когда начинала целоваться — сразу забывала обо всем на свете и ничего не понимала, просто не было у Нее памяти и ума тоже, не было ничего, кроме этого поцелуя, этой ласки; время и пространство переставали быть; их чудесное исчезновение длилось, длилось…

Все проблемы куда-то ушли, или Она просто перестала их замечать. А если на небосклоне жизни и возникала легкая облачность, Она смеялась и пела: «Ах, мой милый Августин, все пройдет, все!» — и все проходило.

Каждая встреча приносила какое-нибудь открытие в Нем или в себе:

…внутри все сжимается и замирает от предчувствия неминуемого наслаждения…

…когда Он забьется в твоих объятьях, как рыбка, пойманная в сеть, ты поймешь сладость обладания мужчиной…

…как красив Его маленький теплый зверек, высунувшийся из зарослей…

…в те мгновенья, когда наслаждение становилось нестерпимым, Он начинал дышать часто-часто, а иногда поскуливал по-щенячьи. Она очень любила это Его частое дыхание…

…устьице соска жаждет раскрыться навстречу губам ребенка…

…Оргазм — юркий мышонок. Трудно его поймать. Для этого надо быть ловкой кошкой…

…О, это бездонно глубокий рот, в который можно упасть языком и в яростной борьбе с живущим там существом пытаться достичь дна… В сущности, вся любовь состоит из попыток достичь невозможное…

Приятно потерять голову, но еще приятней не найти ее после. Она стала замечать в себе разрывающее ощущение счастья и несчастья одновременно. Что это? Почему? Понемногу открытия приобрели иной оттенок. Закралось сомнение: а любит ли Он Ее? С чего вдруг Она возомнила о любви, ведь Он Ей ничего такого не говорил.

Всхлип первый.

— Знаете, наверно, как это бывает. Вы только что занимались любовью, но вот Ему уже не надо, и Он говорит: «Пора, пора уходить. Скоро вернутся хозяева квартиры». Он прекрасно уложился в заданный отрезок времени, все рассчитал: сколько минут на разговор о любви, сколько — на саму любовь (если понимать ее как действие), сколько — на одевание после любви. И, конечно, Он не может тебя проводить, потому что Ему надо отдать ключ хозяевам квартиры. И, конечно, обещает будущую встречу. И, с якобы виноватым видом целует тебя в носик перед тем, как захлопнуть за тобой дверь. Сценарий давно придуман, изменению не подлежит.

Всхлип второй.

— Говорят, немцы — сухие педанты. А как же «Коварство и любовь»?

«О, Луиза, Луиза, Луиза!» — три раза подряд! А ты бы мог три раза подряд произнести имя женщины, причем не просто так, а с чувством? Хорошим чувством, разумеется, например, с любовью?

— Зачем?

— В самом деле, зачем? Мы же не сумасшедшие немцы, чтобы травить друг друга ядом и кричать трижды имя друг друга. Мы просто лежим в постели и занимаемся… Гм, чем же мы занимаемся? Не любовью, это точно. Ах, да — сексом!

— Замолчи! — Он закрыл Ей рот поцелуем. Его раздражали эти разговоры. «Что Ей от меня надо? Ведь умная баба, понимает, что я Ее не люблю, а все равно…» — стало не до размышлений, власть в свои руки взяла страсть.

…

«Боже, Боже! Лучше бы я не была такой наблюдательной. Тогда мое счастье продлилось бы дольше». Теперь Она видела все, на что закрывала прежде глаза.

После Час Нетерпения Он считал себя обязанным сказать несколько комплиментов, типа: у тебя красивая грудь, у тебя кожа шелковая и т.п. Все это с соответствующими интонациями и преданность во взгляде. «Вероятно, Он говорил то же самое десятки раз другим женщинам, не вкладывая никаких чувств в слова. Устойчивый набор фраз, как комплексный обед».

Она обнаружила, что Его имя напоминает веретено: по краям узко, а в середине широко. И еще в нем заключено горе, если поставить имя в предложный падеж.

«Он относится ко всякой женщине, как к случайной женщине, со всеми вытекающими отсюда последствиями», — думала Она. Она все понимала, и надо было бы избавиться от этих унизительных отношений. Она вдоволь наглоталась остренького блюда — нежности, приправленной цинизмом. Но гораздо сильнее доводов разума был вечно неутоленный голод сердца и постоянное желание соприкосновения с пятой конечностью. Хотелось всему Ее телу, каждому квадратному миллиметру кожи, хотелось Ее волосам, ногтям, зубам, языку… Она поняла, что беспомощна перед лицом опасности, называемой любовь.

И Она еще долго продолжала бы цепляться за уходящего от Нее все дальше мужчину, если бы Он однажды не исчез. Обещал позвонить в понедельник и не позвонил никогда.

Когда Она поняла, что ждать бесполезно, боль охватила все Ее существо. Она легла на пол, сжавшись в комочек; Ей хотелось уменьшиться до размеров песчинки или вовсе перестать быть, только бы не чувствовать своего пропитанного ядом любви тела. Казалось, кто-то схватил сердце грубыми руками и выкручивает, вьет из него жгуты. Боль вырвалась наружу криком, Она забилась в истерике, истекая слезами и соплями.

Она падала, падала куда-то — то ли в колодец, то ли в кроличью нору — пока не коснулась дна. Все силы вытекли из Нее, но они были теперь не нужны — ведь жизнь закончилась.

Она медленно приходила в себя, начиная осознавать, что одна в комнате, и вообще — одна, что Его больше нет у Нее, нет солнечного дня за окном (тучи!), нет надежды на возвращение счастья…- и тут заметила, что все время смотрит в одну точку -… а есть только остановленный бег лошади на картине.

Ничего не поделаешь, мой невозвратимо милый.

Она зачем-то надела свое лучшее платье с диковинным узором (а узор был — жар-птицы), пальто и вышла из дома. На улице было хорошо, сыро — прекрасная возможность почувствовать себя царевной-лягушкой. Она вспомнила строки Поэта:

«Как скучно все! Мне хочется играть

И вами и собою без пощады».

Интересно, Ему тоже хотелось играть? Нет, скорее просто хотелось. Да-да. Быть женщиной — значит, быть нелюбимой, ибо нельзя же воспринимать всерьез трехминутную мужскую любовь. Теперь-то Она знала, что страсть безобразна. У ней искаженное лицо. Гримаса невыносимого наслаждения.

И вдруг на другой стороне улицы, за высоким сугробом, Она увидела Его. Она не верила своим глазам — ведь отныне они принадлежали разным реальностям, параллельным мирам, которые никак не могли пересечься. Остатки сердца бешено заколотились в груди, Она побежала через дорогу, не видя и не слыша машин, криков водителей, перелетела через сугроб… Ей хотелось кинуться Ему в ноги и умолять: «Не уходи, не уходи, не уходи…» Но двери автобуса захлопнулись за Ним, и Он опять исчез из Ее жизни.

Это был Его последний подарок, последнее воспоминание о Нем: удаляющаяся фигура мужчины, Его спина в черной куртке, широкие шаги длинных ног. Мужчина уходящий. Вечно уходящий от Нее мужчина.