Мы вчетвером – я, Ромашка, Послушница и Пышка – решили навестить нашу преподавательницу Марию Николаевну. Мы обожали её занятия в вузе, но сейчас она в декретном отпуске. Сегодня впервые увидим её малыша.
Мы с девчонками живём вчетвером в комнате общежития, дружим крепко. Сейчас у всех нас есть любовь, личная жизнь, но для нас священны наши отношения. Как говорит Пышка, есть вещи, понятные только подругам. Вот мы пришли к Марии Николаевне, не в ту квартиру, куда я заходила раньше, а в другую, где они сейчас живут с мужем. Послушница и Пышка обе одеты в дублёнки, Мария Николаевна шутит: «У нас две Юли и две дублёночки», они обе Юли. Нам показывают малыша, мы сдержанно пищим от восторга. Потом Мария Николаевна угощает нас чаем на кухне, рассказывает, что пытается выбрать сказку для своего сыночка.
— Мне нравится сказка «Бегущая по волнам», правда, она для взрослых, — поделилась я. – Мне её посоветовала тётя.
— Та, которая воткинская или та, которая московская? – спросила Послушница.
— Которая воткинская.
Тётя Рина предложила мне прочитать «Бегущую по волнам», нравившуюся ей. Рина очень дорога мне. В ней есть всё, о чём можно мечтать – и тонкий ум, и живой интерес ко всему, и нежная доброта. Да и красота тоже. У Рины круглые карие глаза, чуть-чуть навыкате. Ей очень идёт произносить слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Так случилось, что обворожительная Рина, разочаровавшись в первой любви, ни с кем больше не жила вместе. До последнего времени. Недавно она любила недостойного её человека, после расставания с ним стала как выжатая, но вскоре влюбилась опять. Я очень волновалась за неё, я даже за своих родителей так не волновалась. Папа и мама развелись, когда я училась в средней школе, и снова поженились, когда я училась уже в вузе. Сообщили мне об этом в письме, я им ответила только: «Я за вас рада, надеюсь, что теперь вы вместе уже навсегда». Наши с ними отношения не менялись ни при каких обстоятельствах. А вот за Рину я беспокоилась – её больно ранили прежние чувства, было бы невыносимо, если бы она трижды наступила на одни и те же грабли. Мне довелось познакомиться с обоими её женихами. Второй внушил мне доверие тем, что имел работу и женился на Риночке официально. У него уже распался первый брак, в котором родились сын и дочь. Сейчас кто-то из них сам состоит в браке, у кого-то – конфетно-букетный период, правда, я не помню, у кого что.
— А я люблю шведскую сказку, — сказала Ромашка. – Про девочку, у которой в волосах росли цветы. Её звали Лина, как и меня, она была пастушкой и пасла коров. Лина обожала цветы. Ей встретилась эльфа Белоцвета с белыми и голубыми цветами вместо волос. Лина попросила сделать её волосы такими же. Когда она пришла домой с цветочными волосами, её хозяйка решила, что она ведьма, и остригла волосы Лины. Но за ночь цветы вновь отросли. Лина прикрыла их клетчатой косынкой и пошла пасти коров. Она попросила Белоцвету сделать цветы в её волосах невидимыми для всех, кроме человека, которого Лина полюбит. Белоцвета исполнила её желание. Теперь никто не видел цветов Лины, их увидел только её возлюбленный.
— Но лучше беречь свои белые цветы и не обращать ни на кого внимания, — заметила я.
— Да, — согласилась Ромашка, — мы с Аней в этом убедились, когда жили летом на даче.
— А что случилось летом на даче? – заинтересовалась Мария Николаевна.
— Аня, расскажи, — предложила Ромашка.
Летом я отдыхала в дачном посёлке, гостила на Ромашкиной даче, мы жили там с её родителями и братом. Рядом жили одноклассники Ромашкиного брата (точнее, в тот момент уже студенты) – один с незамужней матерью Надеждой Аркадьевной, другой с родителями, их фамилия была Жуковы.
Наше лето стало длинным любовным романом, состоящим из многих глав – моей любви к Ромашкиному брату, любви Ромашки к Жукову, любви Жукова к Надежде Аркадьевне, любви жены Жукова к мужу. Каждый нёс в сердце драгоценность (или чего там у него было), хотел подаорить её единственному человеку, рядом с которым волновалась и трепетала душа. Но никто не знал, примет ли человек его дар, а если и примет, то как с ним поступит – не бросит ли его под ноги? А если и не бросит, то что сделает с ним дальше – будет ли беречь, не осквернит ли?
Я увидела Ромашкиного брата – и с тех пор мои глаза всюду искали его, и сердце наконец узнало своё предназначение: волноваться о нём, трепетать в ответ на каждое его движение, радоваться только ему, звать его издали. Он оказался непохожим на маленькую Ромашку со сладкими губками и тёмно-рыжими волнистыми волосами – брюнет, выше нас, красивый строгой холодной красотой. Я таила свои чувства в себе. Сложнее было скрыть слёзы. Я всё ходила печальная, слёзы лежали близко. Ромашка подолгу допытывалась, что со мной. Но я же не могла ей ответить: «Я люблю твоего брата и несчастна оттого, что я не его невеста».
Ромашка влюбилась всей своей искренней, прекрасной душой в Жукова. Влюбилась заранее обречённой любовью — Жуков был женат и имел сына. Но что же делать, если Ромашка жила лишь от встречи до встречи с ним, если мечтала лишь о нём. Она представляла его воплощением мужской красоты и силы. А вот каким видели Жукова остальные. Крепкий, выше среднего роста, симпатичный на лицо, он постоянно хотел всем нравиться, и ему это удавалось. Он рассказывал скабрёзные анекдоты, пел песни, как будто кто-то рубил топором по металлу, и в нём горело пламя какой-то счастливой энергии, покоряющей всех. Впрочем, перед той дачной публикой можно было закукарекать, и внимание было бы тебе обеспечено. Мне мало нравятся мужчины-кокетки, тем более мужчины-кокотки. А о Жукове я узнала ещё одну малоприятную деталь. Он часто гулял с друзьями то по улице, то по полянкам. Рядом с ним всегда шла Надежда Аркадьевна. Мы называли её так, а их друзья звали её Наденькой или Надюшей. Я поначалу даже думала, что это его жена – они хорошо смотрелись вместе, красивые и весёлые, а его настоящая жена, неприметная и неряшливая, редко гуляла с компанией. Надежда Аркадьевна обожала носить тёмно-зелёные вещи: туфли, сумочку, шарфик, пуговицы на блузке. Иногда она надевала тёмно-зелёный костюм с клетчатой юбкой. Брат Ромашки открыл мне стыдную тайну соседей по даче, точнее, уже не тайну и, кажется, никому не стыдную. Жуков успевал и там, и там, жена мучилась, но он умел успокоить её, победить своим обаянием. Я пришла в ужас, поняв, в кого влюбилась Ромашка.
Полюбив, мы с ней как будто стали ещё красивее, ещё притягательнее. Мы излучали ясный свет, а в наших с Ромашкой волосах зацвели белые ромашки. Но я была эльфой Белоцветой, способной защитить себя, не боялась выглядеть непохожей на других. А Лина-Ромашка боролась с человеческими слабостями, равно как и её брат. То, что я понимала сразу, им приходилось с трудом открывать для себя. Я понимала это.
Как-то раз дачники собрались на поляне. Один из них играл на гитаре. Я играю на скрипке, поэтому у меня вечный конфликт с гитарой. Гитара присутствует на неформальных посиделках – скрипка в строгих концертных залах. Музыка гитары расслабляет людей – музыка скрипки требует сосредоточенности. С гитарой заводят приятельские отношения без затей – перед скрипкой благоговеют. Но в тот вечер объявили белый танец под гитару. Мы, барышни с белыми ромашками в волосах, пригласили своих возлюбленных: Ромашка – Жукова, я – её брата.
После танца брат Ромашки проводил меня до моего места и сам сел рядом. Когда все стали расходиться, он шёпотом попросил меня задержаться. Мы остались вдвоём.
— Аня, мне так мучительно быть рядом с тобой и не держать тебя за руку, не называть тебя милой, — сказал он. – Но если ты скажешь, я никогда не приближусь к тебе и не заговорю с тобой… Аня, ты цветёшь, как белый цветок, поэтому я не знаю, как мне вести себя с тобой, ведь таких девочек я больше никогда не видел!
Он соединил свои губы с моими. У меня помутилось в глазах, закружилась голова. Я не помню, сколько мы так просидели, не помню, как потом пришли домой, думаю, что он привёл меня туда. Я была счастлива.
На следующий день мы с братом Ромашки не говорили друг другу ни слова, но, оставаясь вдвоём, быстро и горячо целовались. Мы вышли за ворота и сели на лавочку, сплетя свои руки в нечто цельное. Рядом послышался мужской смех и голос: «Наденька!» Я с неудовольствием узнала Жукова и Надежду Аркадьевну. Она села на другой конец нашей скамейки, он встал рядом и закурил.
— Не целуйтесь в губы, голубочки! – сказал нам Жуков.
— Молодые люди ведут себя скромно, — ответила я. – Это в зрелом возрасте уже всё известно и ничего не страшно.
— Иные молодые люди считают себя лучше остальных, — усмехнулась Надежда Аркадьевна, — они не хотят ни к кому прикасаться своими белыми руками.
Мой любимый промолчал. В ужасающей тишине слышалось моё тяжёлое, прерывистое дыхание. Я вырвала от него свои руки, поднялась, вошла в дом. Он всё же побежал за мной, видимо, одумавшись.
— Аня, ну, Аня… — бормотал он.
— Уходи, — отрезала я.
Он пошёл обратно во двор.
Одним словом, я была Белоцветой, Белоснежкой, которую хочет нейтрализовать злая королева, чтобы остаться первой красавицей дачного посёлка. Мой принц не защитил меня от неё, поэтому я уехала в Воткинск, к своим семи нотам, остаток лета посвятила игре на скрипке.
Уже после моего отъезда Ромашка гуляла поздно вечером на поляне. Там она встретила Жукова. Она приблизилась к нему и не успела ничего сказать, как вдруг он обнял её и прижал к груди. Она обхватила его сзади и прильнула к нему лицом. Её била дрожь.
— Надюша! – простонал Жуков.
— Ах!
Ромашка резко, испуганно вскрикнула и, толкнув его в грудь, вырвалась из его объятий. Он наверняка удивлённо выругался, увидев, что обнимал не ту барышню, но Ромашка быстро убежала и не слышала этого.
С того вечера Жуков не сводил взгляда с Ромашки. Он ничем не напоминал ей о том случае, но не мог отвести от неё затуманенных, опьянённых глаз. Наконец он пришёл к её дому, когда Ромашкина семья уехала в город.
— Пожалуйста, выйди на улицу, прогуляйся со мной, — попросил Жуков.
Ромашка выбежала к нему. Её тянуло к Жукову, как магнитом, она уже понимала в глубине души, что она не смотрит на него сквозь розовые очки, а отлично видит его дурные стороны, но ей так хотелось побыть с ним вместе хотя бы один вечер, а дальше – что угодно, какие угодно последствия! Ромашка готова была долго горевать, лишь бы на один вечер почувствовать себя принадлежащей прекрасному Жукову!
— Ты похожа на белый цветок, поэтому я не знаю, как вести себя, когда ты рядом, — сказал Жуков. – Давай зайдём к моему другу, он сделает тебе образ целеустремлённой девушки.
Он привёл Ромашку в дом своего друга, оказавшегося визажистом. Она впоследствии говорила, что находилась словно под гипнозом. Ей сделали розово-коричневый макияж. Потом друг Жукова остриг ей волосы почти наголо, точнее, полосами: полоса коротеньких волосков чередовалась с полосой, на которой совсем ничего не было. Как и в сказке, девочке остригли волосы, в которых росли белые ромашки. Жуков повёл Ромашку на ту же поляну.
— Давай… — он взял её в свои объятия, приблизил к её лицу своё и уже вздохнул на её губы.
Но тут Ромашка снова убежала, сбросив оцепенение. Она домчалась до своей дачи, заперлась в доме и ещё раз вспомнила весь этот вечер. Она мучилась, считая себя униженной: человек, только что вышедший от Надежды Аркадьевны, вынудил её остричь волосы и целовал её! Ромашка занавесила все окна, повязала голову клетчатой косынкой и устроилась в таком углу, который нельзя было видеть из окна…
… Я с трудом вынырнула из своих воспоминаний в реальность, в кухню, где меня окружают Мария Николаевна и подруги…
… «Любимая Анечка, прости меня, я скучаю по тебе. Я теперь понимаю, что могу любить только девушку с белыми цветами в волосах, а если у неё в волосах не цветут цветы – это не любовь».
Такое письмо писал мне брат Ромашки. Писал каждый день, выучил его наизусть и всё никак не решался мне отправить. Уже и волосы его сестры отросли до прежней длины, и у неё появился любимый мальчик, который говорил ей: «Я полюбил тебя за твои волосы, цветущие белыми цветами». Уже и Надюша порвала отношения с Жуковым ради другого человека, Жуков от расстройства запил, открыто говорил жене, что она противна ему, и жена задумалась, стоит ли жить с ним. А мой любимый всё писал и писал мне письмо.
***
Вечером я сижу в общежитии, перечитываю стихотворение Владимира Маяковского «Скрипка и немножко нервно».
Скрипка издёргалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушёл.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришёл к деревянной невесте!
Голова!»
А мне — наплевать!
Я — хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»
В комнату входят Ромашка и её брат.
— Привет, — говорит он. – Прости меня, пожалуйста, я не могу без тебя.
— Уходи, — я чувствую, что сейчас разревусь, подобно скрипке из стихотворения.
— Я тоже тебя люблю, — он обнимает меня.
Я тоже его люблю. И хочу быть только с ним. И теперь нас ждёт только счастье, звёзды и цветы. Сказка о девочках с цветочными волосами закончилась свадьбами. Прежняя сказка закончилась, а новая только начинается.
514
Загрузка...
