НАСТЯ… (цикл рассказов из романа «Из жизни фотомодели Зингер»)

НАСТЯ

(цикл рассказов из романа «Из жизни фотомодели Зингер»)

Оглавление

УВЕРТЮРА

1. Нью-Йорк. Старая знакомая.
2. Настя.
1. НАСТЯ И ДИМОН.
2. НАСТЯ – «ЗОЛОТАЯ РУЧКА».
3. НАСТЯ-ФОТОМОДЕЛЬ.
4. НАСТИНА ЛЮБОВЬ.
5. ПАРАДОКСЫ ФОТОИСКУССТВА.
6. НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОЖКЕ. НАСТИНА БЛОКАДА.
7.
8. В НЬЮ-ЙОРКЕ.
9. НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА.
10. СУДЬБОНОСНОЕ ЗНАКОМСТВО С ФРАУ.
11. РЕСТОРАН «ПУШКИНЪ».
12. НАСТЯ И АЛИСА.
13. НАСТЯ И РАЯ.
14. 3.«БОЛЬШАЯ ТРОЙКА».

УВЕРТЮРА

Настя Пастухова попала в модельный бизнес благодаря Димону. Или благодаря тому, что, увидев его однажды, влюбилась по уши.
Он только перешёл на второй курс института, был слишком самонадеян и беспечен, но вместе с тем до безобразия молод и хорош собой, что ему не нравилось, в принципе. Смазливая девушка – это понятно, но смазливый парень… Мужик должен быть физически сильным и психологически крепким. Это ему дед (мамин отец) не раз говорил. Этот дед прожил долгую и сложную жизнь. Воевал, попал в плен, два раза бежал и оба раза его ловили и бросали в застенок. Всё тело деда было изодрано зубами собак, поэтому в дальнейшем он не мог слышать собачьего лая и видеть немецких овчарок. Освободили его американцы, когда он уже умирал в концлагере Дахау. Чувство благодарности к американцам он сохранил на всю жизнь и даже в период «холодной войны» не питал к ним ни капли враждебных чувств, хотя справедливо всегда утверждал, что фашизм победили русские.
В конце своей жизни дед передвигался в инвалидном кресле, для мочеиспускания у него был установлен катетер и был привязан специальный мешок – мочеприёмник, который не спрячешь, всегда на виду.
Димон помнил, хотя было ему года четыре, как мама, смущаясь, спросила отца, не разрешит ли он пожить у них её папе-инвалиду? Некому ухаживать, старшая сестра тяжело больна, а их мама давно умерла. Отец изумился: «Какие могут быть разговоры? Он будет жить здесь! У нас же две комнаты». Реакция отца была понятна. Его родной дед (отец Димонова деда, который связался с молодухой) дошёл до Берлина, получил звание гвардии капитана. Все Сальниковы знали, что такое война далеко не только из книг.
Деда привезли, и отец строго следил, чтобы уход за ним был самый лучший (лекарства, фрукты, натуральные соки), чтобы у него был персональный телевизор с пультом (тогда это было в новинку) и чтобы никто не смел трогать прадедову пенсию! (Относительно последнего отец был не человек, а зверь).
Однажды деда вывезли гулять. Возле дома у них буйствовала черёмуха, сводя всех с ума своим запахом. Деду очень нравилось глубоко вдыхать этот терпкий, горьковатый аромат, для него это была своего рода ароматерепия. Недалеко во дворе на скамейке расположилась группа парней с девушками; тансы-мансы-обнимансы, черёмуха им тоже пришлась по вкусу. Неожиданно девушка воскликнула, ткнув пальцем в прадеда: «Фу, да от него дерьмом воняет!» И другие тоже зафыркали. Парень закричал Димону, который за дедом присматривал: «Отвези его куда-нибудь подальше! Почему мы должны его мочу нюхать?» Димон только в первый класс пошёл, не знал, что ответить да и везти такую тяжёлую коляску было тяжело, но он спорить не стал, попыхтел и отвёз деда в сторону, к торцу их девятиэтажки. И тут отец из своего НИИ домой пилит. Что ещё за новости? Почему дед не со своей любимой черёмухой в обнимку сидит? Кто мешает? Кому мешает?..
Вечером к ним домой заявилась милиция составлять акт. Инженер Сальников тех парней так отметелил, что их родители в ужас пришли и побои в травмпункте сняли. Мама, ничего не понимая, стояла, беспомощно моргая глазами, а отец гордо давал показания. «Дима? Что?..» — вопрошала мама, обращаясь к сыну, и тут Димон не выдержал, всё рассказал, хотя отец ему строго-настрого запретил, дескать, трепать языком и похваляться не по-мужски. «Моего папу обижали? Его от черёмухи отгоняли? – мама потеряла дар речи. – Да я их сама!.. Да мой папа…»
И тут дед выкатывается из своей комнаты в кресле и дребезжащим голоском всех затыкает: «Чё орёте, придурки? Герои, можно подумать. Нашли врагов! Молодые, неучёные, жизни не видели. А из них бандитов сделали! Я такое прошёл… Я знаю, кто такие садисты. Видел своими глазами, какие они опыты на живых людях ставили! На живых, понимаете, на живых… Кастрировали без анестезии!»
Тут один милиционер аж задохнулся: «Не надо!» «Чего «не надо»? – крикнул дед. – Детей нельзя судить с той же непримиримостью, как взрослых. Объяснить надо. А вы их по мордам».
Разобрались. Милиционеры здесь же в квартире какие-то нужные документы порвали и ушли. А парни с девушками извиняться приходили, говорили, что не знали, что не хотели, что у них самих герои войны в семьях есть. В общем, мирно всё закончилось.
Но какие перемены произошли у Сальниковых! Мама в папу заново влюбилась. Она не знала его с этой стороны, в её глазах он стал защитником, настоящим героем. (Да он и был таким, внуком гвардии капитана Сальникова, дважды окруженца, дважды раненого, трижды орденоносца).
После того как растроганная милиция покинула сальниковские пенаты, Димон к маме подошёл, и она ласково стала гладить его по затылку, вроде как, успокаивать, а дед сморщился: «Что с мальчишкой делаете? Итак, смазливый, как девка красная. Перед тем, как на улицу выйти, ещё в зеркало смотрится. Баба и есть! Мужик должен быть крепкий, как скала. Сильный! А красивость бабам оставьте. Не порть парня, не порть, тебе говорю! Хватит его, как кота, гладить! Отойди!» «Папа…» — нежно пропела мама, но послушалась и сделала шаг в сторону. Она не то, что любила своего папу – боготворила! И очень им гордилась. И по праву. После смерти деда Димона переселили в его комнату, и он всегда чувствовал присутствие того, другого поколения, не сломленного, и душа его наполнялась особым волнением от сознания того, что он частичка этих людей, потомок победителей!
Кстати, после «черёмухового» инцидента Димон на всю оставшуюся жизнь усвоил, что красивость – это бабское! И как мог, боролся с этим. Очень коротко стригся, носил исключительно спортивные костюмы или потёртые джинсы. Питал органическое отвращение к прилизанности, подвергая сомнению даже элементарную аккуратность, и прилагал максимум усилий, чтобы к нему более подходило слово «мужлан», нежели «красавчик».
А теперь стоит вновь вернуться к Насте Пастуховой. Она, когда увидела Димона, обратила внимание именно на его симпатичное лицо и спортивную фигуру. «Какой красавчик!» — первое, что мелькнуло в её голове.

НАСТЯ И ДИМОН.
Насте было шестнадцать, и сердце неистово просило романтики. Поэтому, чтобы познакомиться с Димоном, она вытащила с кармана его бумажник, где нашла несколько долларов, сотню рублей и водительское удостоверение, где чёрным по белому было написано: «Дмитрий Александрович Сальников». Это уже было кое-что, хоть какая-то информация.
Она без труда разыскала его и, опустив глазки, кокетливо вернула бумажник. Но Димон не слыл дураком, знал, куда всегда убирал документы, поэтому прекрасно понимал, что их мог вытащить только профессиональный вор-щипач. (Из внутреннего-то кармана?) Поэтому когда Настя протянула ему свою – как она выразилась – «находку», он ловко схватил её за запястье и притянул к себе.
— Сама всё расскажешь или мне сразу сдать тебя? – «пришпилил» он её вопросом, как гвоздём приколотил.
— Отпусти, отпусти! – заныла Настя и стала, изгибаясь, вырываться. – Я нашла, я правда нашла. Чего ты?
Но у Димона попробуй ещё вырвись! Он цепко держит, хватку приобрёл бульдожью.
— Говори! – гаркнул он.
— Мент, что ли? – изумлённо прошептала Настя.
— Я твой папа! – бросил Димон. – И мама. И дедушка с бабушкой!
— Да-а-а-а? – протянула Настя. – А мне всегда говорили, что папа мой в тюрьме вшей кормит. Обманывали, значит?
Он с силой оттолкнул её, что она, отлетев, ударилась о стену.
— Сильный, да? – вдруг заплакала она. – Справился, да? Козлина…
Димон резко остыл и даже застыдился своей непристойной грубости.
— Украла. А зачем вернула? – спросил он.
— Дура, вот и вернула, — вытирая слёзы, ответила Настя.
— Тебе сколько лет?
— Восемнадцать.
— Ой, ли?
— «Ой, ли»! – передразнила она его.
— Четырнадцать? Пятнадцать? – не унимался Димон. – Если бы восемнадцать было, на работу бы устроилась.
И тут Настя расхохоталась, громко и от души.
— Вот насмешил! Моей мамке сорок, а работу найти не может!
И она опять залилась раскатистым, некрасивым смехом. Димон молчал, не зная, что ответить, но не уходил, потому что ему казалось, что девчонка, сидящая на асфальте с задранной юбкой, просит его о помощи.
Она не вызывала в нём никакой симпатии. Неухоженная, с жирно подведёнными стрелками на верхних и нижних веках, с аляписто накрашенными губами, зазывно выпирающими вперёд, в неприлично короткой джинсовой юбке и фирменной, но обвислой рубахе, как с чужого плеча, с блатными выходками. Единственный плюс – молодость. Такое резиновое личико, с плотно обтягивающей матовой ровной кожей, неизменно притягивает к себе мужское внимание, и то, что у такой бесшабашной девахи есть свои поклонники и почитатели своеобразной дворовой красоты, сомневаться не приходилось.
— Может, ты голодная? – неожиданно для себя спросил Димон.
Надо было видеть, с какой благодарностью взглянули на него глаза этой девушки.

НАСТИНА БЛОКАДА.
Кушать Настя Пастухова хотела постоянно.
Как правило, она никогда точно не знала, будет у неё завтра обед или нет. Кто-то читает про голодное детство у Гюго в «Отверженных», а кто-то познаёт это на собственной шкуре на российских просторах.
Настя жила с матерью и маленьким братом в пригороде Твери, в унылом бараке, где, кроме них, обитало здесь ещё десять семей, таких же, как они, неустроенных. У кого отец сидит «бритым за решёткой», у кого – мать, у кого – брат-наркоман или и сестра. В общем, с зоной сообщение прямое.
До развала Союза посёлок процветал, развивалось подсобное хозяйство, свиноферма, вовсю велось жилищное строительство (три двухэтажных кирпичных дома сдали!). И без работы никто не сидел. «Девяностые» сломали жизнь если не всем, то большей части здешних людей. Кто-то вынужден был уехать – работы-то нет! – кто-то остался и влачил жалкое существование, кто-то спился. Но, конечно, были и те, кто через все мыслимые и немыслимые преграды прошёл и вышел победителем. Да, были. Но таковых по пальцам пересчитать.
Настина семья относилась к первой, так сказать, «сломанной» категории.
Как Настя наголодалась в девяностые – передать невозможно! Ещё в подготовительном классе придёт, бывало, домой, а в холодильнике «мышь повесилась». Хоть бы сухарик какой нашёлся! Отца посадили (магазин в городе ограбил; самому бы спрятаться, чтоб никто не нашёл, но напился до чёртиков, его скоренько и повязали с подельником), потом мать в больницу положили (сожитель до сотрясения мозга отдубасил). За Настей присматривала соседка, толстая, злобная продавщица из продуктового магазина. Один раз в день даст тарелку какой-нибудь каши или супа, а так, больше Насте не на что рассчитывать. Хоть шаром покати, ничего нет, ни крошечки…
Наконец, мать выписали из больницы. Пришла она домой, в расхлябанный грязный барак, а что толку? Детский садик, где она на кухне посуду мыла, закрыли, её сократили. Куда податься? Да ещё и найти такую работу надо, где «живые» деньги платят, а не «обещанные». Ведь если посмотреть вокруг – народ поголовно без наличности: учителям не платят, медикам не платят, даже продавцам, которые с наличкой на «ты», не платят, но они приноровились сами брать, что надо. Пастуховым не оставили выбора. Мать отправилась на заработки в Москву и Настю взяла с собой. В столице «подкалымить» была возможность только несколько часов в сутки! То есть утром уехали, вечером надо обязательно вернуться. Два часа на дорогу в одну сторону и столько же в другую. В электричке следовало ехать «зайцем» (больше никак!).
Итак, вон она, столица нашей Родины – Москва! Мать Настю за руку и пешкодраном по шоссе. Идут они, идут, ноги уже слушаются, Настя – в слёзы, устала. Но мать знала, что делает. Подальше от вокзала отойти нужно.
Пришли в супермаркет. Мать внимательно на Настю смотрит, глазами с ней разговаривает, и Настя её понимает. Подошли к молочному прилавку, мать внимательно витрину рассматривает, нагибается и даже морщит лоб, делая вид, что уж очень трудно читать ценник. По сторонам глазами — зырк! Никого! И быстро Насте в карман расфасованный кусок сыру пихает. Вздыхает облегчённо, получилось. Потом идут в колбасный отдел. Там и того проще, мать берёт самый маленький кусок, надвое разламывает и сразу в рот: один дочке, другой себе. Поели! Красота-а-а. А вот хлебный отдел. Здесь только булочками поживиться удастся, батон никак не вынести. Но булочки тоже хорошо!
Первый раз Настя с матерью слабенько разжились, но всё это было лучше, чем ничего. Ехали в электричке и жевали булочки с сыром. Вкуснотища, хоть и всухомятку. Мать всё рассказывала Насте, как стоять в магазине надо и как смотреть, чтобы продавщицы ничего не заподозрили. Настя, налегая на сыр, кивала: да, всё понимает, всё сделает.
В вагон зашли контролёры, Настя встрепенулась – они ж «зайцы»! – а мать: «Сиди!» Подошли мужчина и женщина в железнодорожной форме, и мать им открыто выложила, как есть: «Нет у нас билетов! Но нам надо домой! Я с ребёнком, куда же мы выйдем сейчас? Уже стемнело». Контролёры помялись, послушали монолог про безработицу и голод, вздохнули и пошли дальше. Так Настя с матерью и доехали.
Дома вздремнули, а утром опять в Москву. Никаких уже подготовительных классов. «Кто мне поможет?» — горестно вопрошала мать. Воровать нехорошо, но с голоду подыхать ещё хуже. Ни денег, ни работы, ни мужа, ни надежды на лучшую жизнь.
Второй раз им подфартило – колбаски заныкали и домой привезли. Но с каждым разом «ходить на дело» становилось всё труднее и труднее. В супермаркете они примелькались, нужно было искать другой магазин, а значит ехать несколько остановок на автобусе или метро. Они ехали (куда деваться?). Их, как неплательщиков-безбилетников, несколько раз высаживали, и им приходило пилить пешком.
Ну, и не всё коту масленница. В одном продуктовом отделе их-таки поймали. Настя расслабилась, рот раззявила и охранника не заметила. Он мать хвать за рукав и тащит на разборки. Мать орёт благим матом, дурной прикидывается, да артистка никудышная. Тут Настя пришла на помощь – кто матери ещё поможет? – как заблажит по-звериному, да с повизгивающими трелями, охранник от неожиданности чуть в штаны не наложил, и продавцы тоже насмерть перепугались. Мать, едва почувствовав дрогнувшую руку охранника, с силой рванулась вперёд, Настю за руку и бежать!
Вы думаете, охранник оставил их в покое? Вы неправильно думаете. Он воодушевлённо помчался за ними, великими грабителями конца двадцатого века, поскакал стремительным галопом, как породистый жеребец, легко переставляя свои длинные крепкие ноги. Догнал! И опять в руку матери вцепился, держит и дышит, как паровоз. Мать тоже запыхалась, не олимпийская чемпионка по лёгкой атлетике, знаете ли, а Настя не растерялась, зубами охранника – цап, и челюсти сжала, аж, зубы свело! Тот протяжно охнул и даже присел от боли. Это и спасло чету Пастуховых от неминуемого наказания. (Что касается позора, с ним они давно смирились).
Магазины пока следовало оставить в покое. Чтобы подзабыли маму и дочку, а там Настя подрастёт и… «И сходим опять пообедаем!»
Но иногда матери удавалось подработать вполне легально: зимой и осенью на городском рынке она продавала заваренный чай с домашними невкусными пирожками с картошкой. Однако летом в её услугах не нуждались, и она собирала землянику, ещё малину в дальнем диком малиннике, бруснику с черникой и стаканами ловко сбывала ягоды проезжающим на вокзале в Твери (на рынке за место следовало платить, а таких денег у неё не было); в Москве предпринимательской деятельностью тоже не удавалось заняться, так как там вовсю главенствовали братки-рэкетиры, безжалостно карая всех, кто не хочет платить дань и не может платить.
Так Пастуховы из года в год и перебивались.
Насте так понравилось затариваться продуктами в магазине, особенно в супермаркете, там выбор больше, что она даже дома тренировалась, как половчее припрятать колбаски, чтоб домой побольше принести (шоколадки тырила от балды!). Бывало, получалось, бывало, что нет. Ловили. Особенно она удивилась, когда её, поймав с поличным, носом ткнули в отснятое видео, которое равнодушно запечатлело её, запихивающую во все «щели» в одежде сосиски. Видеокамеру установили? Ой, а она и не знала. И ни разу в жизни видеокамеру не видела. Как интересно!
Её отпустили без милицейского протокола. Настя урыдалась – искренно, кстати, от души – изошла соплями, давя на жалость, что её в интернат или в приют теперь отправят, а «мама родная голодной смертью помрёт, без неё, кормилицы». Отпустили, пожалели. (Сами воруют, только в другой манере). Она на вокзал поплелась, а в голове думку затаила: «А, может, мне в театральный поступать? Актриса я хоть куда!» В электричке тоже попалась. Контролёры-железнодорожники предприняли попытку её приструнить (они уже знали её, как облупленную): «Пастухова, ты опять бродяжничаешь? И «зайцем» ездишь!» Настя с удовольствием стала пререкаться: «А чтобы бродяжничать, нужно билет покупать, что ли?» Контролёры (парни молодые) оскорбились до глубины души от такого непочтения к собственным персонам и принялись выволакивать упирающуюся Настю из вагона, чтобы высадить на следующей станции. Настя, не будь дура, вспомнила про свои актёрские способности, которые она не без удовольствия отметила у себя сегодня, и, вцепившись руками в поручни, с экспрессией завопила: «Не пойду! Не пойду! Мне домой надо! Меня мама ждёт!»
Со стороны выглядело так, что молодые парни пристают к совсем юной девочке (Насте в ту пору ещё только двенадцать исполнилось). Пассажиры заоглядывались и загудели, а один из контролёров-железнодорожников к Насте наклонился и прошептал: «Пастухова, будь человеком, выйди в тамбур на секунду, сделай вид, что мы тебя оштрафовали, ну, и всякое такое. Как бы мы с тобой разобрались по закону. А то перед людьми неудобно, что мы свою работу не выполняем. Понимаешь, Пастухова?» Настя стихла и послушно пошла за парнями в тамбур. Там этот контролёр щёлкнул её по затылку со словами: «Одни неприятности от тебя!», а Настя улыбнулась и, подмигнув ему, закричала что есть мочи: «Контролёры меня оштрафовали!» Что тут началось! Вагон зашевелился, и в тамбур повыскакивали тёти, дяди, бабушки и дедушки и давай бить контролёров. «С ребёнка деньги вытянули, мерзавцы, а ну, верните сейчас же!» Парни, чтобы отвязаться, и вправду какую-то бумажку Насте в руку сунули и опрометью кинулись в последний вагон, подальше от скандала (а то у них тоже есть свои проверяющие). А Настя маме денежку принесла, на хлеб на три дня хватило.
…
НАСТЯ – «ЗОЛОТАЯ РУЧКА».
Пастуховы понимали – нужно что-то менять в жизни. Мать думала-думала и решила улучшить тяжёлую ситуацию старинным женским способом. Нашла где-то мужика и привела его в дом. Будет кормильцем! Но вышло наоборот. Мужик, большой любитель выпивки, сам был не прочь пожить за чужой счёт. Искать работу, где платят, он не торопился, постоянно оправдываясь, что кругом обманщики.
Мать решила, что следует «кормильца» вразумить, чтобы вник, наконец, какая ответственная роль отведена ему в этой семье. И мать родила мальчика. Насте она ещё твердила, что боится остаться одна, ведь дочка скоро улетит из гнезда! Но дочка не улетала. (Крылья от постоянного недоедания не окрепли). Мужик запил и пропал, мать, Настя и Стасик остались одни. От грудничка уже не отойдёшь, и пропитание семьи всецело легло на Настины плечи. Решала она его, как могла. Воровала.
Магазины оказались лёгкой забавой. Но требовалось прежде всего добывать деньги. Стасик родился больным, отставал в развитии, требовались лекарства. Да, и самое необходимое следовало доставать: одежду, обувь. В то время благотворительные организации ещё не набрали силу.
И Настя научилась вытаскивать кошельки. Из сумок, карманов. Она внимательно наблюдала – стараясь делать это незаметно – куда именно убирает жертва свой бумажник, а далее выудить его уже было делом техники. У Насти имелись в арсенале и обломок бритвы, которой она разрезала сумки, пакеты, портфели; был у неё и скальпель, настоящий, медицинский. Это ей один вор подарил, настоящий профи! Она его уважала, за отца почитала.
Он обратил на неё внимание давно, а потом подошёл на вокзале и напрямик спросил, почему она одна «работает». Настя оторопела. Ничего себе! И для фору, сначала повыделывалась, что, мол, не понимает, о чём это он, а он ей в лоб рукой заехал, в чувство привёл и говорит потом: «А если попадёшься и посадят? Об этом не задумывалась?» Пришлось ей напрячь извилины, в тюрьму она не хотела.
Именно этот немолодой, но сильный дядька стал Настиным наставником в воровской науке, а также другом и любовником. Научил её разным штукам, и профессиональным, и интимным. Настя радовалась! Есть, кому голову приклонить, и чувствовала себя очень взрослой, любимой и желанной, оттого, что познала взрослую жизнь. К тому же, сколько денег домой стала приносить! Стасику и курточку новую купили, и пуховичок с настоящий лебяжьим пухом, а ещё игрушек: заводного мишку, плавающего пластмассового дельфинчика, танк на батарейках, огромный грузовик. Стасик так радовался, в ладошки хлопал и пищал: «Натя, Натя». Но мать сразу обо всём догадалась и бух Насте в ноги: «Не воруй! Это не еду в супермаркете таскать. Посадят как пить дать! С кем я останусь?» Настя успокаивала и говорила, что на рынке в Москве вещи разные продаёт, подрабатывает. Делала паузу, чтобы успокоить мать, а там продолжала по-новой.
Как говорят сами воры-карманники (на блатном жаргоне – «щипачи»), кто хоть раз попробовал халявных денег, на завод работать не пойдёт. Воровство основывается на извращённой философии. Далеко не кризисы являются главной причиной воровства.
Матёрый ворюга, Настин покровитель, внушал ей: «Настоящий «щипач» никогда не должен лезть наугад! В трамвае, в автобуме наблюдай, откуда достаёт кошелёк, а там паси «козла». Можно аккуратно достать пальцами, а если отверстие узкое, то пинцетом. Как у фокусников, ловкость рук и никакого мошенничества! А «козлу» впредь наука будет, потому что лохом оказался. Не станет уже потом абы как деньги совать, припрячем так, что сам еле найдёт. Мы на самом деле – учителя, лучшие в этой жизни. Учить лохов – святое дело!»
Насте трудно было не согласиться с такими вескими доводами. К тому же, благодаря своей «учительской» практике, она приоделась – всё-всё себе купила: сапожки зимние, сапожки осенние, демисезонное пальто, пуховик, куртку и ещё одну куртку, что из тех, которые не запоминаются, такую невзрачную, с капюшоном, чтобы в ней незаметно «учительствовать» в Москве. Она хотела один хорошенький кожаный жакет с длинным шалевым воротником из чернобурки «прикупить», да взрослый её друган не дал, резонно заметив: «Скромно живёшь – дольше на свободе ходишь».
Кстати! Настя и школу посещала. Правда, когда социальные педагоги в барак наведывались и матери нервы трепали. Но чуть ситуация утрясалась – вновь уходила в загул.
Работать вдвоём с напарником было сподручней: один на стрёме, другой – по карманам шарит. Обязанности распределялись в зависимости от того, кто попадал под «обучение». Если же женщина, то зубы ей заговаривал «папа», а Настя чистила её сумку, если бабулька, то чаще отвлекающим манёвром заведовала Настя, а «папа» оперировал её сумку. Денег с таких «учеников» собирали немного, но они были всегда кстати. Выручку делили поровну, но Настя всегда подозревала, что «папа» химичит и что-то ещё дополнительно заначивает себе. С его руками только в цирке в паре с Кио выступать, так ловко и незаметно у него всё получалось. Но открыто против «папы» протестовать она откровенно боялась, потому что он хоть не был «мокрушником», но поставить её на место, другими словами «опустить», для него ничего не стоило. Семь ходок! А мир отпетых уголовников теребить небезопасно. К тому же у «папы» в руках были сосредоточены все нужные связи. Он знал наперечёт всех московских перекупщиков, от которых они получали свой процент от «сделки».
Время набирало обороты, люди вовсю пользовались сотовыми телефонами и банковскими картами. Настя вытащит «лопатник» — бумажник, то бишь – и далее по отработанной схеме: деньги себе, документы – в мусорный бак, телефон и банковскую карту – перекупщику. Тот обязательно интересуется, в котором часу бумажник «помыли». Если час прошёл – карту не возьмёт, можно вляпаться.
Обмануть перекупщика означало подписать себе смертный приговор. Вот такие нравы. И Настин «папа» был её защитой. С ним ей не так страшно становилось ходить по притонам и «учительствовать».
Во время воровских разборок «папа» кого-то пырнул ножом и загремел в места не столь отдалённые. А Настя оказалась опять предоставленной сама себе.
НАСТЯ – ФОТОМОДЕЛЬ.
Димон перевернул Настину жизнь!
Ей и раньше нравились неординарные парни; в школе, например, смертельно она запала на одного старшеклассника, который был выше всех в школе (чуть вены себе не вскрыла, когда он на дискотеке на медляк другую девчонку пригласил). Вор-перекупщик у метро Тульская очень нравился. Красавец! Его огненный чёрный глаз просверлил невероятных размеров дыру в её сердце. Парень был крутой. Его наглость проистекала из готовности мгновенно начать бой даже с неравным противником и, если удача не перевесит в его сторону, принять удар и умереть. Он в буквальном смысле нарывался на неприятности! Когда дрался, то до жути зверел и не пугался от вида хлещущей крови, напротив, распалялся ещё больше. Чего у него только не было сломано! И нос (с горбинкой на лице красовался, что его не портило), и правая кисть руки, и ключица (месяц в гипсе ходил). И, пожалуй, в таких садистских драках его внутренние органы получили значительные ушибы и повреждения. То, что он ему удавалось выжить, можно отнести к чуду. Но умнее и осторожнее от таких кошмарных уроков не становился. И все воры знали, что этого волка невозможно запугать, его можно только убить. Никто с ним не связывался, и все с ним считались. Поэтому для Насти он стал чуть ли не фетишем. Как же, смелый!
Однако, увидев Димона, молодого, дерзкого, на крутой тачке, она, конечно, поняла, что черноглазый перекупщик в подмётки ему не годится. Тот происходил с самого дна и на самом дне свои права качал, а этот принадлежал к элите! Явно из хорошей семьи, не бедный, учёный (где-то в солидном заведении «вышку» получает) и в каких кругах вращается! Богемных! Какие красивые девки возле него крутятся и в каких обалденных нарядах гарцуют!
Раньше бы Настя засмущалась, даже не стала бы и мечтать о таком. Но сейчас, познав взрослую сторону жизни, она во что бы то ни стало решила заполучить такого парня.
Вытащить и вернуть ему бумажник – самый лучший способ познакомиться. Да не на того напала. Он её сразу раскусил. Не повёлся на дешёвые уловки. Но пожалел. И за это Настя ему была крайне благодарна! Особенно за этот вопрос: «Может, ты голодная?» По-человечески спросил.
…
НАСТИНА ЛЮБОВЬ.
Димон привёл её в кафе и сам заказал обед: салат «Цезарь», сырный суп, отбивную с тушёными овощами и кофе с тирамису.
— А как ты догадался, что я люблю тирамису? – игриво спросила его Настя и жеманно улыбнулась.
— Маленькие любят сладкое. Но удивлён, что тебе знакомо слово «тирамису»! – небрежно проговорил Димон.
— Думаешь, я это? – и Настя покрутила пальцем у виска. – Я и бефстроганов знаю, и антрекот, и люля-кебаб!
— Какой богатый словарный запас!
— А ты думал! – гордо вскинула голову Настя.
Едва только официант поставил тарелки на стол, она нетерпеливо взглянула на Димона и громко сглотнула слюну:
— Можно начинать?
— Можно, — разрешил он.
И Настя, отодвинув салат, быстро зашаркала ложкой в супе, с шумом прихлёбывая.
— Не отберут, — проворчал Димон.
Она вдруг остановилась и заплакала. Как-то по-детски, беспомощно, забыв на миг все свои вульгарные выходки, приобретённые на улице. Она хотела, чтобы её жалели, чтобы спрашивали, болит ли у неё голова и что она хочет съесть на обед, чтобы приласкали и приголубили.
Димон встал и, подойдя к ней сзади, чуть наклонился и потрепал по плечу:
— Будет, будет. Всё же хорошо!
Конечно, для Насти всё было даже волшебно! Она сидит в кафе, её угощает кавалер и платит за неё, как принято в цивилизованном обществе. Перед ней – дорогое пирожное, и она его не украла. Всё хорошо, да, всё даже замечательно.
Димон размеренно тыкал вилкой в свою тарелку, медленно пережёвывая и не зная, как сгладить неловкость. Вроде, нужно о чём-то говорить. Но он не знал о чём. Не получалось поддержать разговор. И вот они сидели друг против друга и молча ели.
— Мясо какое большое! – восхитилась Настя.
Она не умела есть ножом и вилкой, но, взглянув на Димона, как тот проворно орудует приборами в своей тарелке, быстро сообразила, как надо делать, и прекрасно справилась с этой задачей.
— Чего без хлеба? – спросил Димон.
— Наелась – во! – и Настя провела ребром кисти по горлу. – А это можно с собой?
Она показала на тирамису.
— Наверное, — пожал плечами Димон. – Только как его упаковать-то? Может, здесь съешь?
— Да я Стасику! – воскликнула Настя. – У меня братик есть. Скоро три годика будет.
Димон тут подозвал официанта и заказал ещё два пирожных.
— Сразу упакуйте, возьмём с собой, — распорядился он.
Официант кивнул и ушёл.
Настя засветилась от счастья и с удовольствием умяла популярное в столичных кафе тирамису. Они молча посидели ещё минут десять. Потом Димон извинился и сказал, что ему надо идти; его ждут, у него ненормированный график работы.
— Да-да! – Настя тоже заторопилась. – Сидишь тут со мной… Штаны протираешь…
Димон собирался встать, но Настя вдруг схватила его за пальцы.
— Я… – она хотела ему так много сказать, что от такого обилия благодарности все слова перемешались в её голове, и она, споткнувшись, замолчала. – Не забыл, как меня зовут?
— Настя.
— А-а-а! А то у тебя баб немерено. Запутаешься, как какую звать.
— Поаккуратнее! – цыкнул на неё Димон.
— Чё, правда глаза колет? – ухмыльнулась Настя.
Но, увидев, как у Димона полыхнули глаза, тотчас взяла себя в руки. Она не хотела казаться уличной потаскушкой. Она как никогда хотела понравиться мужчине! Ей хотелось быть леди, и чтобы её внимания добивались респектабельные господа, а этот молодой человек испытывал гордость оттого, что она рядом с ним. Но она понятия не имела, как сыграть эту роль. Поэтому напускала на себя развязность, полагая, что выглядит просто пафосно!
— А мне ведь тоже пора. В институт! – с вызовом заявила Настя и, встав из-за стола, деловито одёрнула блузку.
— О-о-о!
— У-у-у-у! – подхватила она.
— Где же ты учишься?
— На подготовительном. В Институте моды!
— Где? – Димон опешил, решив, что ему послышалось.
— В Институте моды! – как можно твёрже сказала Настя. – Я фотомодель!
Ей понравилось врать. И понравилась легенда, превращающая её, замухрышку, в красавицу (все модели – красавицы). И объяснение сразу нашлось, почему ей так материально тяжело (хоть не так стыдно; а то неприятно признаваться, что нищенка). Она учится!!! И учится платно, а денег, разумеется, не хватает, в связи чем, и приходится побираться.
— Про-модель, что ли? – недоверчиво спросил Димон.
— Фотомодель! – с апломбом воскликнула Настя. – Рекламу духов «Шанель» видел? По всем каналам показывают! Там одна с флаконом ходит туда-сюда. Так вот, это – я.
Такой рекламы Димон, разумеется, не видел. И прекрасно понимал, что девчонка ему лапшу на уши вешает. Но заинтересовался.
…
ПАРАДОКСЫ ФОТОИСКУССТВА.
Димон всегда поражался тому, что фотография может, как отнять что-то у человека, так и придать ему. Наверное, если бы он был физиком уровня Ландау, то смог бы дать вразумительный ответ. Но он был из простых смертных.
По-настоящему красивые в жизни люди получались на фотографиях милыми и слегка симпатичными, не более. А другие, менее привлекательные, но обладающие более чётким овалом лица или даже квадратом, что отнюдь не смотрится «ком иль фо», на снимках выглядят изумительно! На них хочется смотреть. Словно, фотография подчеркнула то, что в привычном трёхмерном пространстве мы не видим.
Для обычной модели Настя не очень подходила. Почему? Хотя бы потому, что фигура у неё была специфическая. Длинное туловище, короткие ноги. Рост чуть больше метра шестидесяти. И униформу, и платья для показов для неё, конечно же, требовалось не просто подгонять (как всегда это делают дизайнеры), а перешивать. Это хлопотно и затратно.
Но как фотомодель, здесь Настя была на своём месте! Её лицо, с очень крупными чертами, с высокими скулами, впалыми щеками и широко, по-лягушечьи расставленными глазами, что её не портило, на всех снимках получалось просто изумительным! Все линии чёткие, законченные. Фактурное лицо, и без макияжа выразительное.
Димон не преминул отметить такую особенность. Однако требовалось проверить. И когда он провёл фотосессию, то поразился результатам! Шикарные фотки!
Настя, которой всё было невероятно любопытно, вела себя максимально раскованно. Она совсем не боялась объектива, не стеснялась Димона, и позировала легко и непринуждённо. Для неё всё происходящее было игрой, Настя забавлялась. Она запросто согласилась полностью обнажиться и при этом своеобразно кокетничала. «Насмотрелась порнофильмов», — мелькнуло у Димона в голове.
Когда Настино портфолио представили в агентстве, то сразу выдвинули её кандидатуру на видеосъёмку, отметив на снэпах, то есть натуральных снимках при естественном освещении и без фотошопа, исключительную Настину фотогеничность и чистую, ровную кожу. Кастинг Настя тоже прошла играючи, и её отобрали рекламировать отечественный крем от загара. Работать следовало «лицом», а значит, предполагались крупные планы. Для моделей это всегда испытание! Чтобы никаких чёрных точек, крупных пор, никакой вялости во взгляде, никакой скованности в кадре. Всё должно быть натурально и свободно. Живая природная красота воочию! И Настя Пастухова весьма преуспела в столь специфической видеосъёмке. Она запросто обошла всех своих конкуренток, и её даже потом выбрали «лицом» этого «бренда местного значения».
Настя капризно надувала пухлые губки, задорно улыбалась, когда её просили встать в пол-оборота, смешно взъерошивала густые светло-русые волосы, и образ её получался предельно естественным, словно фотограф шёл мимо, увидел и случайно запечатлел.
Настя сама удивилась, что у неё всё так неожиданно легко получилось.
Она привезла рекламные буклеты отечественной косметики, каждая страничка которого была отмечена её портретом, в родной посёлок и распихала по соседским почтовым ящикам. На следующий день с нескрываемым удовольствием наблюдала, как толстая соседка-продавщица, никогда не считающая Настю человеком, детально изучает буклет.
В магазине, куда Настя под предлогом купить хлеба зашла посмотреть на реакцию сельчан, её осторожно спросили, куда она теперь так часто уезжает. «На работу! Вот какая доля мне выпала. Трудная! — притворно вздохнула Настя. – Знаете, как непросто всё? Знаете, сколько часов перед камерой нужно позировать? Мне теперь не вздохнуть. Устаю, как собака!» Люди всматривались буклеты, узнавали Настю, удивлялись, конечно, сомневались, им всё не верилось, что оторва Пастухова, что пошлёт и вышлет, которую они сызмальства знали как христарадницу-побирушку, имеет отношение к недосягаемому, вожделенному модельному бизнесу. Всем казалось, что буклеты – розыгрыш, выдумка, фотомонтаж! Но, когда они увидели на коммерческом канале рекламный ролик с Настиной физиономией, прониклись уважением. Как же, фотомодель!
А мать от восторга всю ночь проплакала. Хоть кто-то из них выбьется в люди!
…
Однако ранняя испорченность и дурные наклонности юной девочки настораживали.
Димон, когда ещё только пригласил Настю в свою студию, сразу предупредил: если хоть одна вещь пропадёт – хоть гелевая ручка – он её посадит! Собственноручно напишет заявление и даст на суде показания.
Настя заверила, что воровская практика осталась в прошлом! Ошибка, с кем не бывает.
При случае он всегда напоминал ей об обещании, и она энергично кивала, что, мол, не забыла, всё будет о`кей!
В хоккее Димону не раз приходилось сталкиваться с тем, что чистят сумки, рюкзаки, карманы. Ему пришлось поездить на соревнования, побывать в разных неоднородных местах, и их раздевалка всегда попадала под прицел карманников. Что только юные хоккеисты не придумывали, дабы защитить свои вещи, но начинают собираться после игры, постоянно у кого-то чего-то недостаёт.
Так это хоккей… А тут фэшн-индустрия! Модельный бизнес – значит, много красивых вещей. Есть, чем соблазниться.
Но Настя клялась и божилась, что ничего не тронет. И не трогала! Во всяком случае, пока. И Димон пока не слышал, чтобы кто-нибудь обращался с жалобой относительно пропавших вещей.
…
Насте пришёлся по душе этот разношёрстный и такой нестабильный мир моды. Ей не было ещё восемнадцати, она не могла нормально устроиться ни на одну работу, а тут у неё то и дело «калым»!
Именно периодичность работы особенно привлекала Настю. Она не могла находиться в Москве постоянно и приезжала от кастинга к кастингу, от съёмок к съёмкам. Сложность заключалась в том, что менеджеру трудно было сообщить о поступившей заявке от рекламодателя, потому что схема элементарна: заказчик обращается в агентство, там ему предоставляют портфолио моделей на выбор, а уже из избранных идёт решающий отбор.
Но Настя нашла выход, она договорилась в своём посёлке с девчонкой из соседнего дома – у неё был стационарный телефон – и та, едва услышав в трубку слово «кастинг», неслась на всех парусах к Пастуховым. Надо было слышать, как все охали и ахали: «Чудеса, да и только, Настька как Клаудиа Шиффер будет!» Насте это нравилось, знай наших! А вы думали, она до конца своих дней «петь Лазаря» будет?
Потом Насте удалось «раздобыть» сотовый телефон, связь с модельным агентством стала бесперебойной, и непостоянная работа встала на «постоянные рельсы».
«НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОЖКЕ».
Но в модельный бизнес Настя и раньше пыталась пролезть. «Папа» подсказал, что, мол, есть перспектива, несколько часов – и денег куча.
Какая ж девчонка не захочет покрасоваться на обложке журнала? Насте в то пору и пятнадцати не было, салага, ничего не видела, хоть и прошла огонь, воду и медные трубы, но всего хотелось.
«Папа» по объявлению в газете привёл Настю в агентство, где приняли её с распростёртыми объятиями! Тётенька на ресепшн исполнила арию про бешеные заработки – осталось лишь «браво» закричать и бешено зааплодировать.
«Папа» ушёл, а Насте одёжу подбирать начали. Вплоть до белья. Перед ней как открыли красивые коробки, где кружева пенятся, она так и затряслась вся. До чёртиков захотелось иметь такое бельишко! Тут ещё и чулки нашли. (А о чулках она давно мечтала, присматривала в магазине, да стырить не получалось, а тут, раз – и в руки). «Насовсем?» — серьёзно поинтересовалась Настя, когда примерила бельё и чулки. Тут тётеньки захихикали: «Ну, конечно! Ещё спрашиваешь… Кто же после тебя бельё с чулками наденет?»
Насте не понравился смех, странный, с подтекстом, но уж очень хотелось иметь красивый кружевной набор (плюс чулки из качественного латекса, естественно).
Ей объяснили, куда её сегодня повезут, рассказали во всех подробностях, что такое эскорт, и какую роль будет играть она в таком ответственном мероприятии. С неприкрытой помпезностью заявили: «Ты должна с честью представить солидного мужчину в обществе!» Настя надулась от гордости: наконец-то, её оценили по достоинству. Ещё её предупредили, что после переговоров будут съёмки в фотостудии на втором этаже. Настя внутренне ахнула, а если на снимках она выйдет дура дурой (некрасивой, то есть), то их всё равно в журнале опубликуют? Но она не высказала своих опасений вслух, боясь спугнуть удачу.
Тётеньки не забыли рассказать, как вести себя в ресторане – ведь часто важные переговоры идут именно там! – они чётко озвучили суть (за это им спасибо): «Официант на стол кучу вилок выложит, ты смотри, как твой сосед ими орудует, и сама так делай. Всё просто!»
Настя кивнула, и уже тем же вечером сунули её в машину и повезли. «Фу, — подумала она. – На «пятёрке» везут. У нас в посёлке уже у всех иномарки! А у этих, столичных – «сараи»! Позорище!»
Настю сопровождал неулыбчивый развязный парень неопрятного вида (брюки помяты, футболка помята, кроссовки старые), он постоянно жевал жвачку и массировал кисти рук. «Пастухова, — сказал он, когда подъехали к ресторану, — клиент проверенный, вести себя тихо. Возникать начнёшь – зубов не досчитаешься, это я тебе обещаю». У Насти сжалось сердце, она испугалась, потому что поняла, фортеля выкидывать здесь нельзя, и, похоже, она «записалась» в неправильное агентство. «Идёшь, работаешь, — хмуро объяснил сопровождавший её парень. – Пасть откроешь – пожалеешь. Клиент на вес золота! Радуйся, что тебе в первый день так пофартило. Тебе ещё и пожрать на халяву дадут. Дуракам всегда везёт». Настя ещё сильнее сжалась. А парень деловито продолжал: «Как закончишь работать – идёшь сюда. Клиент деньги отдаст мне, потом я тебе твою долю выложу. Усекла?» Она кивнула.
— Вперёд!
Открылась дверца машины, и Настя испуганно вышла. Возле ресторана её ждали какие-то дядьки, все в костюмах и при галстуках, и Настя успокоилась. Приличные господа, не стоит волноваться.
Ей кивнули и жестом пригласили войти в красивые стеклянные двери. Настя, шатаясь на высоченных каблуках, потопала. Она постоянно одёргивала умопомрачительно короткую узкую юбку из кожзама, едва прикрывающую зад; эх, чулки все напоказ; они красивые, конечно, с ажурными широкими резинками вверху, но всё равно, надо было их поглубже спрятать, под более длинную юбку или платьишко.
Что касается блузки, то вместо неё была бесшовная нежно-розовая маечка с глубоким вырезом, туго обтягивающая высокую упругую грудь в кружевном фирменном бюстгалтере. На плечи Настя накинула свою выцветшую серую курточку из натуральной кожи, что подарил ей «папа». Пока шла, замёрзла; то лето выдалось неулыбчивое, оно уже всё пропиталось осенью, и холодный ветер без стеснения хлестал Настю по щекам.
В ресторане царил полумрак, свет был приглушён, горели тёмно-красные бра на стене, слышалось манящее бульканье воды – это пел фонтанчик у стены; по углам сидели парочки, ещё какая-то стайка молодых людей. Все были заняты собой.
Мужчина в костюме прошел вглубь зала, повернулся у одного из столиков, и Настя поняла, что именно в этом месте её и ждут.
Она, волнуясь, подошла к столику. Мужчина в костюме ушёл, а она увидела перед собой рыхлого, пожилого дядю, сидящего вразвалку в белой рубашке, небрежно расстёгнутой вверху. Он увлечённо ел какой-то салат.
— О! – воскликнул он, подняв глаза на Настю. – Садись!
Она осторожно села, всё время озираясь по сторонам (никогда не была в ресторане).
— Белого? Красного? – спросил дядя и приподнял по очереди стоявшие на столе бутылки.
Она, сморщившись, замотала головой, нет, нет, ничего не надо.
— Колбаски тогда?
— Сосиски? – робко спросила Настя.
Дядя неприятно захохотал, потом чмокнул, вытер рукой губы и прохрипел:
— Меню вот. Люля-кебаб есть, баварские колбаски есть. Но можно не мараться колбасой, а сразу мяса нормального заказать. Антрекот хошь?
Она не решалась поддержать кулинарную тему в разговоре, не разбираясь в тонкостях изысканной кухни и не до конца понимая, зачем её сюда привели.
— Вы фотограф?
Он с серьёзной мордой кивнул.
— А на съёмки когда пойдём?
— Щас! – бросил он и громко зачавкал. – Доем и пойдём.
На столе стояли ещё какие-то тарелки, Настя косила в них глазами и никак не могла разобрать, что там такое набросано и припорошено зелёными листочками.
— Ешь! – сказал он, перехватив её заинтересованный взгляд, и мизинцем подвинул к ней тарелку. – За всё заплачено. С антрекотом возиться уже не будем, долго его ждать, пока приготовят, а нам на съёмки пора. Фотоаппарат мой заждался.
— А это что? – с любопытством ткнула пальцем в тарелку Настя.
— Лобстеры, — буднично произнёс дядя. – Кстати, я Иван Иваныч. А ты кто?
— Конь в пальто! – это у неё само вырвалось (видимо уже освоилась в ресторане).
— Ты мне не хами девочка, — процедил дядя с безликими инициалами Иван Иваныч. – А то я и обидеться могу.
Настя прикусила губу.
— Больше не буду, — выдохнула она, как нашкодившая школьница.
Она не удержалась и подвинула к себе сразу две тарелки. Взяв вилку (первую попавшуюся), порылась в первой тарелке и дала волю эмоциям.
— Фу-у-у-у! – скривилась она, осмотрев двух рыжих лобстеров, лоснящихся от жира и переливающихся в бардовом полумраке. – Какие страшные! На раков похожи. Я раков только на картинке видела. А в природе ни разу.
— Лобстер – тоже рак, правильно. Только морской! Крупнее речного, – заметил Иван Иваны и опять кивнул ей на тарелку. – Да ты хоть попробуй, не едала ж хорошей еды никогда. А? На картошке с хлебом сидела, верно?
— Почему это? – оскорбилась Настя.
— А сытые на такие съёмки не ходят, — хмыкнул дядя и ещё громче зачавкал, дожёвывая какие-то зелёные листья в тарелке.
Насте было стыдно, но любопытно взяло верх, вместе с тем очень хотелось попробовать настоящей ресторанной еды. Не то, чтобы её мучил голод, а не терпелось поесть вкуснятину, которой только богачи питаются, да и заправиться впрок не мешало, ведь неизвестно, как долго её ещё до еды «не допустят».
Она придвинула другую тарелку и с брезгливой гримасой стала внимательно рассматривать.
— А это что ещё за хрень?
— Креветки. Жареные, кстати. Вот соус к ним.
Настя подвинула соус и, осторожно взяв одну креветку, обмакнула её головой в блюдце. Иван Иваныч перестал жевать и уставился на неё. Насте стало неуютно, она даже хотела положить креветку обратно к её жареным сородичам, но потом – была не была! – засунула в рот и стала, морщась, пережёвывать. Иван Иваныч заржал.
— Рыбу ты тоже с чешуёй ешь? Или всё-таки чистишь? – пренебрежительно бросил он.
— С чешуёй! – с вызовом заявила Настя.
— Девочка, — с угрозой в голосе сказал ей Иван Иваныч, — ты мне не дерзи, я этого не люблю.
Настя его уже особо не слушала, она бесцеремонно залезла руками в тарелку и принялась креветки от души потрошить, очищая от «шелухи». Потом обмакнёт в соус и в рот, обмакнёт и в рот.
— Ну, как, вкусно? – довольно поинтересовался дядька.
— О-о-о! – промычала Настя и показалась ему большой палец.
Вскоре она уже занялась лобстером, с увлечением обсасывая все его рыжие непробиваемые части: крупные клешни, и брюшко, и «панцирную» спинку. Как таких чудищ едят, Настя не знала, но, опираясь на сиюминутный опыт с креветками, поняла – следует чистить, однако как не отметить, что приготовленное в ресторане всё вкусно, и чудище, сваренное в бульоне, сдобренным ароматными специями, да ещё политое сверху сливочным маслом с чесноком и соевым соусом, хочется просто облизывать. Настя и давай лобстера со всех сторон языком лизать. И в этот самый животрепещущий момент кулинарной вакханалии, Иван Иваныч вдруг заторопился, бросил салфетку в тарелку, быстро вскочил и, как тётки на рынке, замахал перед Настиным носом толстенькой ручкой:
— Пошли скорей, пошли.
— Сейчас, — капризно пропела Настя и с причмокиванием подцепила лобстера языком, — доем и пойдём. Фотоаппарат не убежит!
Но он её не слушал, рванул за испачканную в соусе руку и поволок на второй этаж.
— Ты чё? – закричала Настя. – Дай руки-то вытру!
— Сейчас придём, руки помоешь, и сама помоешься.
…
Они пришли в роскошный номер, обитый тёмными цветными обоями, с тяжёлой массивной мебелью и огромной кроватью посередине.
Иван Иваныч подбежал и быстро задвинул бархатные шторы. Пока Настя глазела по сторонам, он уже стянул брюки.
— Мы это… Фотографироваться не будем, что ли? – упавшим голосом прошептала она.
— Ладно, ладно, брось прикидываться! – заворчал Иван Иваныч. – Можно подумать, пай-девочка из приличной семьи. Гулёна ты непутёвая! Ума – во!
И он постучал костяшками пальцев по её голове.
Ком в горле застрял у Насти, слёзы сами заструились у неё из глаз. Уж что только ей не пришлось вытерпеть, уж как только её ни обзывали и в школе, и во дворе, и в магазине, и в электричках! Она стряхивала с себя и шла дальше. Ничем не запугаешь, ничем не удивишь. Но теперь…
Боль пронзила её насквозь. Что же это делается на белом свете? В лицо, вот здесь, среди всего этого великолепия: шикарной мебели и шикарной еды, плюнули и – не заметили. Словно, так и надо. Словно, она, Анастасия Витальевна Пастухова, самка, у которой отсутствуют сердечные привязанности и которая не то, что не имеет стыда, а не имеет права на стыд. Не человек она. Половичок, что всегда грязный, о который можно и нужно вытирать грязные ноги.
Ивана Иваныча отнюдь не тронули её слёзы, он отреагировал весьма обыденно: потёр ладони и скороговоркой пробубнил:
— Супружеский долг. Исполняется впервые!
И скинул с себя остальное фирменное тряпьё, оставшись «в чём мать родила».
— Я тебе приплачу, так что обиженной не будешь. Не реви и иди сюда. Побыстрей!
Он насмотрелся на девчонок, которых относят к разряду продажных (за деньги, тем более за большие, сделают, что можно и что нельзя), и не испытывал ни капли сочувствия. Испуг и смущение у них присутствовали исключительно в первые разы их распутной жизни, потом претерпевало деформацию буквально всё: мировоззрение, философия, взгляд на прошлое, настоящее и будущее; девчонки превращались в циничных, извращённых стерв, не знающих стыд.
Сейчас Иван Иваныч стоял голышом и, зевая, почёсывал брюшко, истёртое туго затянутым ремнём.
Настя взглянула на него, маленького, лысенького, плюгавенького, и подумала: «Жалко его». Ну, какая нормальная женщина захочет с таким любовь крутить? Ему для интима лишь кого-то на стороне снимать и за деньги обязательно; он, хуже лобстера, тот хоть страшен, да вкусен, а этот просто до ужаса противен. «Крутой лямур» с ним возможен только под наркозом. Потом глаза её непроизвольно соскользнули вниз. Она тут же вытерла слёзы. Её испорченность, или можно сказать так – полное отсутствие воспитания, в данном случае оказалось как нельзя кстати. (Оказывается, всё нужно в этой жизни, и левое, и правое). Настя, сидевшая на кровати и только что горевавшая о своей разнесчастной судьбе, вдруг встрепенулась и, ткнув пальцев в Ивана Иваныча, то есть в его мужское хозяйство, с детской непосредственностью выдала:
— Как у моего Стасика! Таких же размеров.
И, откинув голову, неприлично громко загоготала.
— Ему и трёх нет!
Что тут началось! Иван Иваныч, как был голышом, так и накинулся с кулаками на Настю. Но она, закалённая в битвах, проворно отскочила в сторону и стала носиться галопом по всему номеру, ловко прыгавая из стороны в сторону; она кидала в него разные предметы: ботинки, настольную лампу, чугунное пресс-папье в виде собаки (в ногу Иван Иванычу попала), подушки (самые безобидные из всех «боевых вещей»), но его такими пустяками не возьмёшь, он целенаправленно стремился взять реванш и, поймав уличную девку, призвать её к ответу, совершив затем справедливое возмездие. Когда он всё-так смог схватить её за руку, Настя привычным движением нагнулась и так остервенело цапнула его зубами – они у неё выросли крепкими – что он издал оглушительный рёв, раскатистый и полный предсмертного ужаса, чем переполошил всё заведение, претендующего на статус элитного. Кто-то подошёл к дверям их номера и стал отчаянно стучать и требовать, чтобы тотчас открыли, угрожая вызвать милицию.
В милицию Настя не хотела (Иван Иваныч, скорей всего тоже). И она крикнула в пространство:
— У нас тут это…эротическая фантазия!
Она хотела ещё что-то добавить, но Иван Иваныч, обезумевший и от боли, и от Настиной наглости, опять поскакал за ней. Может, он её и поймал бы, но дверь с грохотом выбили, и Насте удалось выскочить в коридор. И она, не помня себя, вдохновенно помчалась со всех ног по паркету, потом вниз по лестнице, судорожно оглядываясь на голого Ивана Иваныча, не сдающего позиций, несущегося за ней как есть босиком и не теряющего надежды поймать и наказать свою обидчицу (пятнадцатилетнюю девчонку, во внучки ему годящуюся).
На улице она пронеслась мимо растерянных дядей в костюмах, подбежала к «пятёрке», рядом с которой её провожатый, развязный неопрятный парень, картинно курил длинную толстую сигару. Он видел, как за ней выскочил явно не в себе абсолютно голый клиент, что пользуется услугами их агентства на постоянной основе; ему не дали продолжить «бег с препятствиями» его же охранники, схватив и пытаясь вразумить.
— Чего это вы? – оторопело спросил парень, рассматривая запыхавшуюся Настю, у которой юбка задралась до живота, а один туфель оказался без каблука.
Настя, набрав побольше воздуха, как могла, объяснила:
— Не по Хуану сомбреро!
…
Уже когда отъехали на приличное расстояние, Настин провожатый начал выступать и махать перед её носом кулаками. Но её после пережитого уже было ничем не запугать.
— Только тронь – сядешь! Я малолетка, понял? Скажу изнасиловал – и зона завсегда твоя! И батя за меня постоит. А черноглазого у метро Тульская знаешь? Он мой хахаль, тебя семь раз об дверь, один раз – об рельсы. Кишки тебе выпустит, не сомневайся!
— А что я в агентстве скажу? – буркнул парень и немного притих.
— А меня это не плющит, — пренебрежительно бросила она.
Затем вылезла из «пятёрки», вытянулась во фрунт и, козырьком приставив руку к голове, торжественно отчеканила:
— Экипаж прощается с вами! Приятного полёта.
…
На этом знакомство с модельным бизнесом можно было бы считать законченным, однако Настя встретила Димона. И теперь она, честно глядя в глаза, могла сказать: «Я фотомодель!»
…
НАСТЯ В НЬЮ-ЙОРКЕ.
…Здесь, в Нью-Йорке, Насте не удалось не то, что развить начатую в Москве карьеру, а даже элементарно протолкнуть портфолио в американское модельное агентство, коих в штатах немерено. Ни одно из них не пошло навстречу и не предложило сотрудничество. То есть портфолио, конечно, принимали (если присылают!), но в базе данных Насти никогда не было. Она не понимала, почему. Да, маленькая росточком, короткоручка и коротконожка, не подиумная модель, для показов не пригодная (её и в Москве на показы на разного рода шоу с демонстрацией модной коллекции российских кутюрье не приглашали), но она и претендовала в принципе, а уж на участие в показе «pret-a-porte» и «haut-couture» мирового масштаба тем более! На высокую моду не замахивалась, трезво оценивая свои возможности и физические данные. Но как фотомодель, разве она плоха?
Она легко снималась в зимнюю погоду в лёгкой одежде, как того требовала композиция. Без шапки, с распущенными волосами не один час (!) стояла под настоящим снегопадом. И нос замёрзший ей растирали позднее, и руки. Не пикнула! Не заблажила, не закапризничала, и права не стала качать, как это делают другие, мол, платите мне за вредность. Она, Настя Пастухова, такая: сказали – стоять и улыбаться, она и стоит; и пусть хоть снег, хоть дождь, хоть град валит, не шелохнётся. У неё и сила воли есть. И совесть! Она обязана терпеть, раз согласилась на натурные съёмки в рекламе? Вот и будет терпеть. Какие могут быть разговоры? С Пастуховой легко работать. Не требует надбавок, запросто позирует дополнительно, если у фотографа снимки не получились (работает, даже если «вусмерть» устала!). Ночью студия освободилась и надо ехать? Приедет! В пять утра? Запросто! На вокзале ночевать будет, потом такси возьмёт (расплачиваться, правда, фотографа заставит), но приедет, будет, как штык!
И что не менее важно, она очень любила свою работу! Всегда околачивалась возле стилиста, где на зеркальном столике столько разных кисточек для бровей и для губ; рассматривала палитру теней. А губные помады просто обожала! Даже когда наносили макияж другой девушке, подготавливая к съёмкам, Настя была тут как тут, брала со столика помады, открывала их и нюхала. И ни разу ничего не украла! Только брала в руки флакончики и беспричинно вертела. Стилист прикрикнет на неё, она отойдёт, потом опять вернётся и смотрит, и рассматривает, и любуется, и вдыхает этот невероятно сладкий, магический запах косметики, превращающий блёклых «серых мышек» в необыкновенных красавиц «вырви-глаз». А одежда для моделей Насте как нравилась! Сам процесс переодевания, когда по триста три раза следовало «обмундирование». То жакет с мехом, то длинное платье для коктейля в пол, то элегантный чёрный блейзер, как в кино. Столько стильных шмоток – закачаешься!
Настя не замечала интриг, мошенничества (моделям нередко недоплачивали), неуважения и халатности, когда с девушками не считались, и приходилось предварительно часами ждать то стилиста, то дизайнера, то фотографа. А то, бывало, директор агентства как варежку раззявит – душа в пятки, но одна мысль сверлила мозг: «Только бы не выгнали!» В мире моды она чувствовала себя, как рыба в воде. Её стихия. И свято верила, что покорит избалованную Америку одной своей влюблённостью в дело, к которому прикипела всей душой.
Что только Настя ни делала, дабы добиться в Нью-Йорке мало-мальского признания, каких только усилий ни прилагала, чтобы просто заметили! Тщетно. И – закономерно – оказалась на улице, с чем долго не могла смириться. Ведь сколько денег и нервов потрачено для приобретения одной только визы! Временную рабочую ей не удалось оформить, зато получилось оформить туристическую, что тоже было непросто!
Насте тогда казалось, главное – зацепиться, прилететь за океан, а там она уже разберётся, что к чему. Но она не учла собственную дремучую необразованность и, конечно, ментальность другой страны, отличную от привычной. В Америке другие законы, и, не мудрено, что вскоре Настя стала там персоной нон-грата.
На работу с туристической визой не устроиться, снять жильё с таким статусом тоже нельзя (даже самое захудалое койко-место не сдадут) и временные рамки такой визы строго ограничены. Нарушения грозят серьёзными проблемами при выезде из страны. Конечно, нелегалов – выходцев из России в том числе – в Америке полно, и люди живут так годами, но у них с головой получше, поумнее они.
К тому же, она совсем не знала английского языка! Не подготовилась, не взяла ни одного урока, считая, что прилетит в Нью-Йорк, а там, попав в англоговорящую среду, сама научится.
В результате никто с ней дел иметь не хотел, и пришлось Насте Пастуховой бомжевать, спать в коробке прямо на тротуаре и скрываться от полиции, которая безо всяких разговоров сдала бы её в миграционную службу, а там, депортация с серьёзными штрафными санкциями (потому что серьёзные нарушения законов!) или даже тюремным сроком. (Она уже тут успела, нашкодив, засветиться, поэтому депортации боялась, как огня).
Настя, увидев, сколько в Нью-Йорке бездомных, не замызганных, а одетых весьма прилично людей, удивилась. Она успела пожить в трущобах Бронкса, кризисном районе Нью-Йорка, где находят своё пристанище самые бедные американцы и иммигранты, и была потрясена вопиющей нищетой! Они с матерью тоже называли свой барак «трущобами», однако в их бараке можно было жить: и печка была, и электричество, удобства, конечно, на улице, но и туалет сколоченный был, и колонка, откуда они воду набирали, на центральной дворовой улице была.
А в американских трущобах – ничего! Там есть жильё, в буквальном смысле слова не пригодное для жилья. Ни туалета, ни колонки с колодцем поблизости. Есть трущобы даже без электричества! Про отопления, вообще, умолчим.
А стоит проехать в тот же Бруклин или Манхэттен, там роскошь и ухоженность не перестаёт потрясать воображение.
Настя сразу отметила, что Москва, которую она знала, как свои пять пальцев, более спокойный и организованный мегаполис, и население там более ровное. Такие дикие перепады – тут пентхаусы и тут же внизу в коробке человек, потерявший работу спит, – нет, такое, скорее, нонсенс. Бомжи везде есть, но в России это, скорее, крайне опустившиеся люди, в силу разных обстоятельств деградировавшие кардинально; это, как правило, спившиеся, наркоманы. А в Нью-Йорке бомжами могут быть обыкновенные служащие, потерявшие работу, которые не в состоянии оплачивать слишком дорогое жильё.
Ночью, сворачиваясь калачиком в добытой в мебельном магазине большой коробке, служившей ей не один день домиком и кроватью, Настя в свойственной ей манере прокомментировала свои наблюдения: «Не ту страну назвали Гондурасом».
…
НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА.
На своём дне рождения, Алисия испытывала угрызения совести. Не разыскала Настю, а надо было постараться! Сейчас она реально могла бы оказать ей поддержку, как материальную, так и… Да забрала бы её к себе жить! Вдвоём веселее. К тому же Алисия постоянно в разъездах, и квартира пустует; пусть Настя здесь живёт! Алисии постоянно некогда, она же теперь «лицо» самого крутого парфюмерного бренда и много снимается для глянцевых журналов. А ещё Алисия понравилась маститому кутюрье с мировым именем, и он выбрал её для демонстрации своих дизайнерских творений. Теперь график Алисии расписан чуть ли не по минутам и на несколько месяцев вперёд: показы в Париже, в Милане, в Токио. Она на подиуме нередко открывает и закрывает показ. Вот что значит супермодель!
Алисия помнила, как шла по Пятой авеню Манхэттена, и её кто-то окликнул:
— Зингер! Зингер!
Она завертела головой, но никого не увидела. Было очень многолюдно, час-пик вступил в свои права, хотя тут ежечасно час-пик.
Алиса повернулась и собралась продолжить свои марш (часто идя по улицам, она отрабатывала подиумный шаг), но вновь услышала:
— Алиска! Алиска Зингер!
Она остановилась, и к ней кто-то подбежал.
— Стоямба! Чё, не слышишь, что ли? Вот, бежит ноги-в-руки! Куда, прёшь, колхоз?
И тут она узнала в невысоком человечке в джинсах и клетчатой рубашке навыпуск Настю Пастухову, с которой познакомилась в Москве и которую все менеджеры называли за глаза весьма сложным, но очень точным именем «Если хочешь горя, полюби меня».
— Не узнала, что ль? – расплылась Настя в улыбке.
Алисия, потрясённая, стояла на тротуаре, не в силах вымолвить ни слова.
Волосы у Насти были забраны в «конский» хвост, перетянуты резинкой и прикрыты мужской шляпой со смешными маленькими полями, но всё равно не скроешь, что волосы являли собой печальное зрелище, так как на них хорошо проглядывалась осевшая пыль и даже грязь, и хозяйка явно давно не брала в руки шампуня.
Настя протянула Алисии руку, и та с готовностью крепко пожала её. Брезгливостью Алисия не отличалась, кроме того, ей всегда была жалко Настю.
…
СУДЬБОНОСНОЕ ЗНАКОМСТВО С ФРАУ.
Первый раз они увиделись в Москве, когда бабушка Гизела принесла Алисии на работу обед. Алисия работа стендисткой на презентации кофе. В её функции входило, как обычно, стоять в униформе возле стенда с красочными картинками упаковок кофе, рассказывать, отвечать на вопросы и также предлагать попробовать напиток в маленьких одноразовых стаканчиках.
Работа была не пыльная, но муторная. Руководство оплошало и выбрало неподходящий зал торгового центра. Народу немного, кроме того, контингент оставляет желать лучшего. Одни гастарбайтеры. Или поблизости находился какой-то хостел или квартира, где эти гастарбайтеры обитали. Представьте, стенд, образцы и зёрен кофе и упаковки, и кофемолка, и турка на высоком столике – всё цивильно. И вот идёт один с косыми глазами и по-русски ни «бе», ни «ме», то другой такого же типа. Подружка у Алисии постояла часа два и отпросилась на какое-то важное мероприятие. А Алисия прилежно стоит и в пространство выдаёт заученный дома текст.
Тут приходит бабушка Гизела. Она быстро оценила обстановку и коротко распорядилась: «Иди перекуси (принесла тебе в термосе обед), а я за тебя постою». Алисия попробовала было возразить – их же проверяет супервайзер – а потом решила, что ничего страшного не произойдёт, если она и отлучится без спросу минут на десять. Гастарбайтерам без разницы кого слушать, они ж всё равно не понимают.
Алисия ускакала за столик в маленькое кафе, где её знали и разрешили присесть со своим домашним обедом. Даже посуду дали: две тарелки и ложки. Ведь бабушка принесла не бутерброды, а картофельное пюре с котлетой. Пока Алисия расправлялась с едой, высокая худая Гизела в тёмно-коричневом костюме с узкой длинной юбкой из настоящей шерстяной ткани стояла возле столика с кофе и стаканчиками и громко разглагольствовала в пространство:
— Кофе! Походи-налетай. Будешь бодр. Кофе пьём в маленьких чашечках, не в больших, потому что с крепким напитком аккуратно надо, он на сердце влияет.
Мимо проходили гастарбайтеры и поминутно на неё оглядывались.
— Лучше пить кофе, чем водку. Кофе бодрит и голову оставляет ясной. Ясно вам?
Неожиданно в зал вошли супервайзер из агентства, проверяющая работу промо-моделей, а вместе с ней оператор с камерой и Настя Пастухова в качестве фотомодели, которую отобрали для съёмок в «кофейном» видеоролике.
Настя, тёртый калач, увидев у рекламного стенда высокую худую старушку в добротном старомодном костюме, как давай ржать:
— Это что за глюконат?
Супервайзер, деловая дама, с которой лучше не связываться, нахмурилась. И правда, клоунское шоу какое-то получается. «Где модель?» — вопрошал непроницаемый взгляд босса.
Бабушка Гизела вмиг смекнула, что большое начальство пожаловало и Алисии сейчас нагорит, ой, как нагорит, и всё из-за неё, из-за прародительницы. В бабушке Гизеле боролись два подогревающих друг друга чувства: во-первых, она считала безобразием то, что девушек-моделей жестоко эксплуатируют и никогда не дают нормально поесть, что обязательно скажется на их здоровье, а во-вторых, она искренне полагала, что не хуже молодух может справиться с поставленной задачей – рекламой товара. Для чего этот цирк со стаканчиками, да турками и стендом впридачу? Чтобы, зайдя в торговый центр, люди купили именно этот, рекламируемый, сорт кофе (а заодно и конфетки-бараночки, это тоже прибыль). И, если она, дама мудрого возраста, привлекает клиентов, то какая разница, кто стоит у стенда?
Супервайзер считала по-другому. Итак, нарушение дисциплины. Увольнение с последующим занесением в чёрный список моделей во всех агентствах Москвы.
Ни одного слова не было сказано. Что говорить? Кто ж бабушку Гизелу с её внучкой Алисой не знает? Но сейчас они явно перешли границу дозволенного. Директор Влада Константиновна собиралась с ними расстаться, и теперь представился отличный случай.
— Сегодня всемирный день шизофрении! – воскликнула Настя, которая, в отличие от других, бабушку Гизелу видела впервые.
А бабушка в этот критический момент вдруг – поняв, что терять нечего – с выражением зашлась в декламационном экстазе. По-немецки!
— Kaffee kaufen! Kommen Sie nicht vorbei! Trinken Sie Kaffee und Energie tanken! Der beste Kaffee der Welt, der beste Kaffee der Welt. Komm her, Kauf! (Покупайте кофе! Не проходите мимо! Пейте кофе и заряжайтесь энергией! Лучший в мире кофе, лучший в мире кофе. Подходи, покупай!)
Проходящие мимо мужчины и женщины неопределённого возраста и непонятного социального статуса, вдруг остановились и подошли к стенду поближе, с интересом наблюдая за бабушкой Гизелой.
Супервайзер, надев на лицо звериный оскал, развела руками и сквозь зубы процедила:
— Нет цензурных слов, чтобы выразить то, что творится здесь.
— В кофейной тусне! – вставила смеющаяся Настя.
Люди, подошедшие к стенду, заулыбались, так смешно им показалось сказанное Настей.
— Я не против либерализма! – умно продолжила супервайзерша, видя, что публика внимает каждому её слову. – Но всему есть предел.
И тут неожиданно ей зааплодировали. И пусть стояли всего человек пять, но это был однозначно успех!
Настя с оператором заржали, а бабушка Гизела застыла по стойке «смирно» возле стенда. Неожиданно откуда-то из недр магазина вынырнули две фигуры приличного вида и направились в эпицентр кофейного мероприятия.
— Hallo, wo kommen Sie her? (здравствуйте, вы откуда?) – обратилась к Насте одна фигура.
— Sie versteht kein Deutsch, (она не понимает по-немецки) – сказала бабушка Гизела. – Die Deutsche bin ich. (Немка здесь я).
И тут вторая фигура вступила в разговор, и бабушка Гизела коротко заметив, что в России родилась и выросла и немецкий знает так себе, попросила своих дальних соотечественников говорить чуть медленнее, так как не всё понимает а, кроме того, стала умолять поспрашивать её про рекламируемый кофе. И тут же добавила, что она замещает свою внучку-модель, и её (внучку) хотят уволить. Немцы заулыбались, закивали. И понеслось.
Они спрашивают, бабушка Гизела отвечает, спрашивают – отвечает. Люди идут, слышат речь на чужом языке, останавливают и подходят поближе. Всем интересно!
Вернулась из обеденного путешествия и Алисия. Увидев супервайзера, она всё поняла и попрощалась с жизнью. Сейчас ей достанется на орехи… Алисия встала рядом со своей бабушкой и обречённо стала шпрехать по-немецки какие-то известные всем обороты (надо было что-то говорить и надо было как-то справиться с животным страхом). Алисия всё время представляла себе, как выгонят их сегодня, с позором выгонят (может, даже и не заплатят!), и они с вечера начнут собирать вещи. У неё пронеслась мысль: «А новые ботинки я в тумбочку в прихожей поставила. Надо бы не забыть их взять!»
Её мысли прервала сама Влада Константиновна, внезапно появившись в зале с управляющим торговым центром.
— Ну, вот, люди интересуются, нормальное место…
Она замерла, разглядев среди зевак бабушку Гизелу, оживлённо беседующую по-немецки с двумя «немецкими фигурами».
— Эти Зингер в могилу нас решили свести! – поджала губы супервайзер, как бы оправдываясь за номер не сценарию.
— Такого успеха я давно не видела! – громко выкрикнула Настя. – Сколько людей собрала фрау! Вы только посмотрите, как люди интересуются. И иностранцы тоже. Да бабуся – лучшая модель в мире!
— А? – и Влада Константиновна повнимательнее взглянула на болтающую бабушку Гизелу и её скромную высокую внучку, без конца поддакивающую по-немецки и с виноватой улыбкой пытающуюся даже отвечать на вопросы.
— Интерес есть, — авторитетно констатировал факт оператор.
— А? – Влада Константиновна ещё раз вдумчиво посмотрела на Алису с бабушкой. – Молодцы! Сообразили!
Управляющий торгового центра наконец заулыбался (он никак не мог понять, ажиотаж вокруг стенда и «кофейного» столика – это хорошо или плохо, по-немецки говорят, непонятно говорят; но одобрение со стороны директора агентства внесло необходимую ясность).
Вечером бабушка Гизела и Алисия узнали, что управляющий торговым центром выписал им премию. И бабушка Гизела впервые за эти два московских года решила шикануть и отметить успех в кафе. Она сказала найти девчонку-фотомодель, которая их так поддержала. Алисия нашла Настю, они познакомились, так и началась их дружба.
НАСТЯ И «ПУШКИНЪ».
Бабушка Гизела сразу сказала о Насте: «Бесхозный ребёнок», и при любой возможности всегда старалась угостить её, причём, исключительно домашней едой. Бабушка даже заставила её однажды съесть в перерыве между съёмками тарелку куриного бульона, хотя Настя голосила, что не хочет, так как перед этим срубала пакет чипсов. «Ешь!» — приказывала неумолимая Гизела, и бесшабашная неуправляемая Настя подчинилась.
Она безошибочно чувствовала в старенькой Зингер внутреннюю силу и скрытую правду, вроде той, что лежит на поверхности, да не все могут открыто сказать о ней.
После особенно тяжёлых многочасовых съёмок Настя всегда покупала пива и методично высасывала содержимое, опустошая бутылку за бутылкой. Это расслабляло, Насте становилось легче, она уже никого не задирала и ни над кем не смеялась, становясь тихой и послушной девочкой. И в дальнейшем уже знала, что, если её одолевал особенно изнурительный день, то снять напряжение поможет именно пиво. Безобидное, всего-то две бутылки. Или три? Пол-литровые (это не страшно).
Но бабушка Гизела придерживалась другого мнения и, едва увидев Настю с банкой или с бутылкой в руке, ни слова ни говоря, подходила и со всей силы давала увесистого шлепка по заду или по затылку, если Настя сидела на стуле.
Конечно, кому понравится такое обращение, да тем более при всех? Но Настя не смела бабушке Гизеле даже перечить, признавая её правоту и заслуженный авторитет старого, немало повидавшего на своём веку человека.
…
Но в жизни Насти не всё было так скверно, как это могло показаться. В Москве у неё появились очень приличные подружки, красивые воспитанные девчонки, за которыми она непроизвольно начинала тянуться. В одежде уже профессионально разбиралась, абы что на себя не надевала и ширпотребное барахло с рынка категорично отсортировывала, и свой лексикон умными словами пополнила, и к этикету одним боком прислонилась, приобретя некоторые достойные манеры. Не всё получалось, но уже иногда Настя в разговоре – если того требовала ситуация – могла весьма деликатно прервать собеседника, что вызывало некое почтение со стороны окружающих. Да, Настя преобразилась, это уже была не та безбашенная «оторви и брось», что многие имели честь лицезреть в «начале славных дел». Некоторые задатки леди в ней проскальзывали, в связи с чем, появлялись и новые предложения относительно работы.
Что касается, например, того же эскорта, он как-то опять встрял в её жизнь, но это было самое обыкновенное сопровождение господ в смокингах. Не более. Насте такой ход дела безумно понравился, ещё бы, пришёл в ресторан, поел, похлопал глазами и ушёл. А потом тебе ещё и заплатили! Однако знай кошка своё лукошко.
Как бы её ни одевали, от Насти всё равно веяло улицей за версту. На том приёме она от души позабавила господ свей чрезмерной непосредственностью и неумеренностью в еде. Впоследствии они порекомендовали Настю одному нефтяному магнату, которому надоели длинноногие девицы, претендующие на роль роковых красавиц и мечтающих его заарканить, а ему хотелось разлечься. Снять на ночь смешную девчонку! «Есть ведь среди моделей такие?» — спросил он своих приятелей. Те и позвонили Владе Константиновне и попросили, чтобы «госпожу Пастухову отправили в эскорт».
Настя, помня, что в тот раз с ней ничего плохого не случилось, деловито собралась и в назначенное время пришла в агентство, а оттуда её уже увезли на машине в ресторан.
Настю, разумеется, приодели. Все вещи на ней от и до были брендовые (это Влада Константиновна сама проконтролировала). Она, кстати, сразу поняла, для чего выбрали именно Пастухову, но жалости к Насте не испытывала ни на грош, полагая, что для девчонки из неблагополучной семьи это не самый скверный вариант заработка.
Чтобы не ударить в грязь лицом, Настю вырядили в платье от Дольче&Габбана, обули в туфли от Бальдини, накрасили сочно и броско, как и требуется для вечерних похождений. Потом – в машину куколку и прямиком навстречу судьбе (а вдруг связи в высшем обществе появятся?). Интим с нефтяным магнатом – презент! Расценивать нужно именно так.
Ресторан, в который Настю привезли, был по-настоящему изысканный и очень дорогой. Знаменитый «Пушкин». Когда принесли меню и дали Насте в руки, сидящий рядом с магнатом начальник охраны наклонился к самому его уху и прошептал: «Заказывать начнёт. Приготовьтесь, самый цирк начинается».
Настя заметила лишь то, что господа тихо переговариваются и посматривают на неё.
— На какую сумму заказывать? – просто спросила она, стараясь быть «политкорректной» и не сорить чужими деньгами.
Хохот тут же разрядил воздух. Магнат, аж, лёг грудью на разложенные на столе приборы, так смешно ему стало.
— На миллион, — наконец, выдавил он и опять засмеялся.
— Долларов, — добавил начальник охраны, и вновь послышался новый взрыв хохота.
Настя недоумённо смотрела на них, откровенно не понимая, что происходит.
Подошёл официант с блокнотом, юный мальчик, почти одного с Настей возраста, и Настя стала с серьёзным выражением лица диктовать:
— Салат с камчатским крабом. Две порции. Нет! Три. Осетрина, ростбиф, блинчики с икрой и блинчики с телятиной.
— Также на трёх человек? – неуверенно поинтересовался официант.
— Ага, — сказала Настя и опять засверлила глазами меню. – Телячьи котлеты.
Тут у неё вытянулось лицо:
— А что такое корейка?
— Что? – не понял официант.
— Ну, корейка ягнёнка.
— Мясо такое, — нехотя откликнулся официант; он, видимо, был новенький, к тому же, недавно в ресторанном бизнесе и не знал многих нюансов. – Оно очень мясное!
— Мясное мясо тоже несите! – распорядилась Настя, а магнат со своим главным охранником опять принялись зубы скалить.
Настя проголодалась, её уже мало волновало, какое впечатление она производит, ей не терпелось поесть, в животе у неё урчало, и только лёгкий шум в ресторанном зале-библиотеке не давал прозвучать этому урчанию в полный голос.
— Всё? – подытожил официант.
— Как бы нет так! – проворчала Настя и заказала ещё кучу всяких пирожных, а потом насторожилась: – А «пти пате» – это что такое?
— Пирожки, — вежливо сказал официант. – Здесь русская кухня. А какая русская кухня без пирожков?
С последним Настя согласилась на все сто процентов и потребовала принести пирожков со всеми имеющимися начинками: и с рыбой, и с ягнятиной, и с грибами, и с картошкой.
— Это правильно, — похвалил официант длинный список пирожков, составленный Настей. – О наших «пти пате» вся Москва говорит. Самые деликатесные! У вас хороший вкус.
Настя удовлетворённо зарделась.
— А почему по-нерусски называются? – поинтересовалась она.
— По-французски! – с достоинством ответил мальчик-официант. – Во время Пушкина дворяне в ресторанах по-французски говорили. Вот у нас и оставили названия так, как было принято у русских дворян. «Пти» — по-французски «Пушкин», а «пате» — пирожки.
— А-а-а, — понимающе кивнула Настя. – Получается, «пушкинские пирожки», да?
— Правильно! — гордо подтвердил мальчик и с подчёркнутой непринуждённостью добавил: – Французский я знаю, как русский.
Он уже сложил блокнот и собрался уходить, но его остановили.
— Суп ещё, — давясь от смеха, выдавил главный охранник.
— Ему – суп, — ткнула Настя пальцем в охранника.
— Щи? Окрошку? Уху «императорскую»? – уточнил официант.
— Щец! – злобно выкрикнула Настя, понимая уже отчётливо, что смеются над ней. – С крапивой! И тому, и другому!
— И можно без хлеба… — запищал, повизгивая, магнат.
— И можно без хлеба! – отчеканила Настя, отшвырнув меню, и откинулась на спинку стула, сложив руки на груди.
«Помирать, так музыкой! — подумала она. – Как будет, так будет. Пусть ржут… Зато по-русски отожрусь в «Пушкине». И всем потом расскажу, что в «Пушкине» ужинала. Пусть эти уроды нефтяные потом куда угодно ведут. Лучше переспать, чем недоесть».
Официант поспешно удалился, а господа, видя, что не на шутку рассердили главную клоунессу вечера, поспешно принялись её умасливать.
— Настенька, простите, мы вас обидели, наверное, своим… э-э-э…поведением, — начал было магнат.
— Да уж! – с вызовом выпалила Настя и поставила руки в боки.
— У нас был трудный день, — неестественно вкрадчиво запричитал начальник охраны.
— Бизнес! – развёл руками магнат.
— Пытаемся расслабиться, — пояснил охранник.
— Я вижу… — обиженно пробубнила Настя.
Тут магнат щёлкнул пальцами куда-то в пространство, и другой официант принёс откуда-то из глубины зала – словно из книжного шкафа достал – графин с водкой и поставил его на середину стола.
— Благодарю вас, — церемонно кивнул официанту магнат.
Настя немного успокоилась, а магнат принялся разливать водку.
— Мне не надо! – выкрикнула Настя и закрыла стопку ладонью.
— Будет! – сладко улыбнулся магнат. – И в ужин и в обед все аристократы стопочку опрокидывали. Павда, Михалыч?
Он повернул свою голову к главному охраннику и тот с готовностью закивал.
— Ты первый раз в ресторане, что ли? – с притворным удивлением спросил главный охранник.
— Почему это в первый? – красиво возмутилась Настя, изогнув дугой нарисованную бровь.
— Во второй, — прошептал магнат, и они опять зашлись в хохоте со своим «ресторанным» напарником.
— А, ну вас! – махнула рукой Настя и, выхватив у магната из рук графин, сама налила себе полную, до краёв, стопку.
Те чуть опешили.
— За вас, за нас, и за спецназ! – выдала Настя и, чуть проливая водку на скатерть, подняла стопку, затем, приставив к губам, быстро выпила залпом.
— Вот это по-нашему! – торжествующе воскликнул главный охранник. – И Пушкин, и Кюхельберккер, и Пущин – все принимали в ужин.
— Сейчас принесут…э-э-э, — магнат рукой показал на сервированный столик без еды.
— Зачем? – деланно округлил глаза главный охранник. – Русский человек после первой не закусывает!
— Ты русская? – небрежно поинтересовался магнат.
Настя кивнула. Водка быстро разлилась у неё в животе, и она почувствовала, как жар наполняет её: горят щёки, глаза, как плывёт лицо магната, что сидит напротив и водит по воздуху руками. Она вдруг успокоилась, поставила на стол локоть и, подперев рукой подбородок, внимательно осмотрела дядей.
— Ещё? – участливо спросил главный охранник, приподняв графин. – По маленькой? А?
— А! – махнула рукой Настя. – Сколько водки не бери, всё равно два раза бегать!
Дяди загоготали, и начальник охраны даже пролил трясущейся рукой водку на скатерть. Настя резко встала, и дяди забеспокоились.
— Куда же ты? – заворковал начальник охраны.
— Сидеть! – рявкнул магнат, вспомнив о своём высоком статусе и больших возможностях.
— Ща! – пренебрежительно скривилась Настя. – Мне выйти надо! Пусти.
— Куда? – хором спросили дяди.
— Поссать, — буднично ответила Настя.
Когда она уже вышла из дамской комнаты и вновь направилась в ресторанный зал-библиотеку, без конца твердя себе под нос, что сейчас принесут котлету и «пушкинские» пирожки, о которых вся Москва говорит, её заприметила бабушка Гизела.
Что касается старомодной фрау, тут своя история. Понятно, что оказавшись в столице с грошовой пенсией и крохотными, от случая к случаю, зарплатками внучки, следовало искать подработку. И бабушка Гизела нашла. Долго искала! (Везде отказывали, ссылаясь на её преклонный возраст). И вот удача улыбнулась. В ресторане «Пушкин»! В самом центре Москвы! Посудомойка, с которой они на трамвайной остановке познакомились, замолвила за Гизелу словечко, и менеджер благосклонно разрешил ей подрабатывать по вечерам. В выходные и праздники, когда особенно многолюдно. Много платить Гизеле, естественно, не могли, но даже и та небольшая сумма, которую железно выдавали каждый вечер после работы, была очень кстати.
В тот злополучный день бабушка Гизела из-за большого наплыва гостей закончила работать позже обычного; ещё тем же вечером она отпросилась в магазин за овощами, что крайне не приветствовалось, потому что в конце дня все сумки у персонала проверяли, дабы таким способом предотвратить воровство. Из ресторана ничего выносить нельзя! Но бабушка Гизела всё равно сходила и купила невероятных размеров огурец. Один! Чтобы путаницы не возникло. (Если несколько взять, то и не разберёшь, где твоё добро, а где ресторанное, а один легко запомнить). Этот огурец она показала абсолютно всем: поварам, менеджерам, посудомойкам, официантам, охранникам, которые разозлились, оттого, что овощами перед носом трясут, как будто у них других забот нет. И когда собралась домой, со спокойной душой положила свой огурец в сумку (сверху), подчёркивая тем самым, что ничего не прячет, ничего лишнего не взяла, что чиста перед «Пушкиным» как слеза младенца. Одевшись, она вышла в холл, как вдруг мимо неё прошла Настя, унося за собой явно проспиртованные флюиды. Бабушка Гизела застыла на месте (кстати, на голове у неё красовалась шляпка со смешным зверьком на тулье – парадный головной убор, достойный того, чтобы рассекать в нём в центре столицы). Потом, придя в себя, она, не долго думая, как была, в верхней одежде, решительно направилась за Настей и обнаружила её в зале-библиотеке за столиком, уставленным тарелками, за которым ещё сидели два гогочущих мужика, потягивающие белую жидкость из графина и привередливо копающимися в принесённой официантом снеди.
Старую Гизелу затрясло! Она не могла не то что смотреть, как юная девчонка квасит со взрослыми мужиками, она не могла мысли допустить, что подобное возможно в наше время, когда люди умеют читать и писать, смотрят телевизор, ходят в театр, и нетрудно узнать и запомнить, что такое хорошо и что такое плохо. (Она не учла, что время коварно, и часто происходит подмена ценностей).
Насте налили уже третью стопку, и магнат захотел выпить с ней на брудершафт. Они встали и, вытянув руки, пытались проделать, в принципе, несложную манипуляцию, но столик оказался не узким, поэтому они пыхтели и путались.
Зал наполнял лёгкий полумрак, располагающий к сокровенным мыслям и разговорам. Ничего не предвещало беды.
Тут к столику подходит высокая, худая, как жердь, старуха со зверем на голове, вынимает из сумки длинный и толстый огурец и со всего размаха бьёт им по лбу магната. Тот так и рухнул на венский стул с полукруглой спинкой. Начальник «магнатовой» охраны заерепенился, вскочил, и тут бабушка Гизела и ему припечатала, аккурат между глаз. А Настю цепко за ухо схватила и поволокла к выходу.
— Баб Гизел, да ты чё, баб Гизел! – испугалась Настя. – Больно же, баб Гизел!
Главный «нефтяной» охранник за Гизелой поскакал, за пистолет, что у него в кобуре хватается.
— Кого напугать хочешь? – кричит ему бабушка Гизела, не выпуская из рук Настино ухо. – Меня? Стреляй, я давно одной ногой в могиле! Убивайте, а дитё поить не дам!
— Да она сама-а-а! – орёт из-за своего столика магнат. – Прости тут, прости там, прости господи нам!
Бабушка Гизела Настино ухо из рук выпускает, достаёт огурец и направляется к столику.
— У неё резиновая дубинка! – визжит на весь зал магнат.
Посетители притихли, смотрят на столь необыкновенное зрелище в таком элитарном месте, и никак понять не могут, это костюмированный номер или взаправду. Судя по шляпке, старушка – настоящая артистка, но… Но тут Настя подбегает к столику и быстрыми движениями еду в бабушкину сумку принимается перекладывать. Гизела не ожидала такого поворота событий, стоит с поднятым огурцом, как боец с гранатой. А Настя на секунду остановилась, потом порылась в её сумке, достала ещё парочку больших целлофановых пакетов и принялась сортировать вкуснятину, в один пакет котлеты с корейкой, в другой пирожные и блинчики с пирожками.
— Ворует! – заорал магнатов дружбан, показывая рукой на Настю
— «Пушкинские пирожки», тебе что ли оставить? – язвительно поинтересовалась Настя. – А вот это ты не видел?
И она показала ему здоровенный кукиш.
— Баб Гизел, сейчас пойдём уже!
Настя взяла со стола тарелку с крабовым салатом и со скоростью звука принялась запихивать его в рот прямо руками. Проходившая мимо хорошенькая официантка невозмутимо сделала Насте замечание:
— Тарелку не забудьте оставить! Тарелки с собой не брать и посуду не бить!
— Ага, — промычала Настя и, взглянув на воинственную бабушку Гизелу, быстро скомандовала: — Бежим!
Тут уже она сама схватила бабушку за руку и поволокла из зала-библиотеки. Начальник магнатовой охраны ещё что-то кричал им вслед. А Настя обернулась и выдала:
— У вас там щи на столе. Как заказывали. Зелёные. По-русски! Жрите быстрее, пока не остыли.
Бабушка с Настей выскочили на улицу и быстро скрылись за поворотом. Они не слышали, как магнат со своим вассалом трясут персонал ресторана.
— Сумасшедшая старуха! В дурку её! С гулящей девахой вместе.
Магнат сам хотел догнать беглецов, но ему неожиданно путь преградил охранник ресторана.
— Это что ещё такое? – опешил магнат. – Фамилия?
— Пушкин, — спокойно произнёс охранник. – Александр Сергеевич.
Магнат застрясся, побежал искать менеджера. Оказалось, что их тут несколько. Тогда он подбежал к самому большому парню и стал трясти его за грудки:
— Вы за это ответите! За оскорбление! За бардак! За старуху чёртову!
— Ага, — спокойно ответил менеджер, не меняясь в лице.
— Что-о-о-о? – зарычал магнат. – Фамилия?
— Пушкин, — так же невозмутимо откликнулся менеджер. – Александр Сергеевич.
У магната вытянулось лицо. Он завертел головой, пытаясь найти поддержку у других посетителей. Мимо проходила с подносом хорошенькая официантка и, увидев бурную сцену, остановилась.
— Пушкина! – представилась официантка и присела в реверансе. – Наталья Николаевна!
— Вы все, все будете уволены… — прошептал магнат. – И ресторану вашему конец!
Но, видимо, не столь могущественным оказался нефтяной магнат. Не смог справиться с Пушкиным Александром Сергеевичем.
НАСТЯ И АЛИСА.
Удивительно, но всё как-то обходилось благополучно. Настя подружилась с бабушкой Гизелой и Алисией, хотя дружбой это назвать было сложно. Душевных бесед они никогда не вели, не делились тайнами.
Настя имела обыкновение надираться пива, тогда – пиши: «Пропало!» — ей так от Гизелы влетало, лучше уж совсем на глаза не попадаться. А на ясную голову разглагольствовать о жизни не хотелось.
Как-то ночью Настя приехала в Кунцево, нашла дом, где снимали угол Зингер, встала под окнами и стала голосить:
— Зингер! Алиска Зингер! Зингер!
Было понятно, что Настя уходить не собирается. Алисия выскочила на улицу в ночной рубашке, накинув на плечи куртку.
— Чего орёшь?
— Алиска, вынеси чего-нибудь пожрать, живот сводит!
Деваться некуда, Алису сделала бутерброды с кусками варёной куриной грудки и вынесла Насте. А наутро получила выговор от всего подъезда.
Однажды Настя попросила Алису съездить вместе с ней в её родной посёлок под Тверью, помочь перевезти сумки с тряпьём, которое она привезла из командировки в Китай.
В Китай на работу Настю отправило модельное агентство Влады Константиновны, но ни один кастинг там Настя не прошла, зато накупила (не украла!) за копейки дешёвого тряпья, которое теперь следовало выгодно перепродать. Она уже договорилась на Чергизовском рынке с одним торгашом, и он готов был приобрести весь товар оптом по сходной цене.
Алиса согласилась помочь, хотя трястись на электричке ей совсем не хотелось, потому что буквально перед этим были натурные съёмки в Подмосковье, где она изрядно вымоталась.
Первые числа июля выдались на редкость жаркими, и девочки надели коротенькие сарафаны на бретельках, подставив солнцу точёные плечи, тонкие руки и бледные ноги. Но бледность бледности рознь. Настина была как кефир, а Алисина бледность оказалась сродни цвету слоновой кости и, играя, переливалась на солнце, а если девушка попадала в тень, то бледность становилась позолоченной, вскоре приобретая оттенок корицы.
— Алис, ты в солярий ходишь? – вдруг спросила Настя, обратив внимание на её тёмную, матовую кожу.
— Нет.
— А чего, как негра?
— Не знаю.
Алису часто спрашивали, в кого она такая смуглая, и она всегда терялась. Такая шоколадная в семье была она одна. Тёмная матовость очень ей шла, была её козырем. В школе девчонки завидовали, что в лёгком сарафанчике идёт в жару с голыми ногами, а как в колготках, ноги гладкие, матовые с тёмным отливом. все смотрят и любуются. И на съёмках фотографам эта её особенность нравилось. Фотки получались великолепные, ничего не требовалось ретушировать.
Сейчас в электричке Алиса сидела на скамье в вагоне, заложив ногу на ногу, и видела, что люди идут мимо и косят на её явно не тронутые загаром, но с шоколадным отливом ноги. Её это забавляло, а Настю злило.
Они приехали в посёлок часа через два, вспотевшие, с румянцем во всё лицо. Только вышли из вагона, как местные парни сразу стали их кадрить, таких зазывно ярких и чувственных. Если Алиса смущённо улыбалась, Настя за словом в карман не лезла и давала прикурить.
— Пастухова, откуда это ты? — заигрывая, вопрошали парни.
— А вам какое дело? – как можно небрежнее отвечала она.
— Ты, я смотрю, подругу в Москве нашла?
— А как же! У меня самые лучшие подруги. Это Алиска Зингер, фотомодель. Тоже в рекламе снимается.
Парням нравился такой поворот событий. Фотомодель – в их понимании – почти киноактриса, звезда, обязательно симпатичная и фигуристая. Это та девушка, красота которой получила всеобщее признание. Она неизменной вызывает восхищение, плавно переходящее в благоговение, у любого представителя сильной половины человечества. В фотомоделей влюбляются, даже не видя их. Иметь такую подругу – повысить свой статус в глазах окружающих. (Не случайно у многих видных деятелей жёны и любовницы – модели, пусть и бывшие). Конечно, неплохо, если при отменных внешних данных у красотки ещё и мозги с покладистым характером будут, но даже если этого нет, всё равно славно, что твой жизненный путь почтила такая милашка, и – право – весьма приятно сказать в компании когда-нибудь много лет спустя: «Я был влюблён в одну девчонку, кстати, фотомодель…»
Местные парни прекрасно знали Настину профессию, видели Настю по телеку (пусть и не по центральному каналу), и рекламные буклеты видели, и шляпные каталоги, украшенные её чарующей улыбкой. Настя привлекала к себе внимание, хотя сказать, что она пользуется успехом у парней, было затруднительно. Ею скорее интересовались.
Увидев рядом с ней длинноногую девушку с золотистой атласной кожей, тонкую, как тростинка, и нежную, как ландыш, парни заинтересовались ещё больше.
— Девчонки, — вдруг сказал один из них, явно самый борзый, что быстро щёлкал семечки и ловко сплёвывал через плечо шелуху. – А пошли сегодня на дискотеку!
— Чего-о-о? – вскинулась Настя. – Там билеты под миллион, денег не хватит.
— Так даром же! – заверил парень.
— Даром – за амбаром! – отрезала Настя и, взяв Алисию под руку, зашагала с ней к своему бараку.
Пусть знают бичи деревенские, они не такие доступные, как некоторые, они лучшие в мире, самые красивые. Фотомодели!
…
— Вот моя деревня, вот мой дом родной! Прошу! – Настя распахнула перекосившуюся калитку.
Первое, что выхватил Алисин глаз, когда они вошли во двор, густая картофельная ботва метра полтора длиной. Она виднелась на крохотном, с сотку, участке, огороженным таким же ветхим, корявым, как калитка, заборчиком.
— Мамка-а-а! – закричала Настя. – Мамка-а-а!
Скрипнула дверь, и на улицу вышел маленький мальчик в серенькой маечке и чёрных ситцевых плавочках.
— Натя! – радостно закричал он. – Мама, Натя пиехала!
На улице показалась маленькая очень моложавая женщина в затёртом светлом сарафане в крупную ромашку. В руке она держала сигарету, с наслаждением затягивалась, потом столь же картинно выдыхала дым, поднимая подбородок кверху. Женщину можно было назвать симпатичной, или, может, даже красивой, но вялая, жалкая улыбка всё портила. Загнанная женщина. С потухшими глазами, с растрёпанными белыми длинными волосами, убранными сзади заколкой, с маленькими детскими пальчиками с неухоженными ногтями, давно нестрижеными, не обработанными пилочкой, однако покрытым каким-то розовым дешёвым лаком. У женщины давно была подавлена воля, что отчётливо проявлялось в её дурацкой улыбке. И, видимо, именно травмированная психика подтолкнула женщину в пропасть, откуда выбраться она уже не чаяла, так как ещё не понимала, что в яме. О безысходности создавшегося положения красноречиво говорила высоченная ботва за заборчиком. «Ещё первые числа июля, а картошка «изросла» — урожая не будет», — подумала Алиса и ещё раз внимательно оглядела двор: участочек под боком, но никто за ним не смотрит.
Да, вот так, потому что у безвольного человека глаза смотрят и не видят, губы улыбаются, а весёлости нет.
— Стасик, что я тебе принесла! – закричала Настя.
Она достала из своей хорошенькой дамской сумки маленький квадратный кубик и, повертев ключиком в отверстии, застыла в радостном ожидании. Кубик запел. Это была музыкальная шкатулка, небольшая, но интересная, расписанная по бокам яркими картинками с балеринами в разных позах. Крышка кубика легко открывалась, и туда можно было класть разную дребедень. Стасик захлопал в ладоши.
— И вот ещё! – Настя протянула ему коробку с «рафаэлками» и целлофановый пакетик с черешней. – А ягоды мыть!
Стасик ещё больше развеселился, схватил подарки и утащил в свою комнату в бараке.
— Изжарилися? – всё с той же жалкой улыбкой спросила мать Насти. – Иди, Настёна, чайник ставь. Только сахара нет.
— Сейчас куплю, — живо откликнулась Настя и тут же показала рукой на Алисию. – А это Алиска Зингер, моя подруга. Фотомодель!
— Привет! – поздоровалась Настина мать, оглядев Алисию с ног до головы, и заулыбалась уже по-настоящему, очень довольная, что у её дочки такие хорошие подруги.
— Здравствуйте! – чинно откликнулась Алиса.
И вновь огляделась. Она стояла посреди странного двора. Это был барак, рассчитанный на четыре квартиры (она насчитала четыре входные двери). Четыре крыльца и четыре маленьких земельных участка напротив. Но только одна дверь из всех была добротная и с обновлённым крыльцом, и участок земли напротив этого крыльца также радовал глаз своей ухоженностью: сквозь крепенький заборчик чернели небольшие луковые грядки, между которыми были положены доски. «Начисто выполотые, — удовлетворённо подумала Алиса.- Хороший у них лук, жирный. С вечера на ночь поливают. Молодцы! Земля успевает напиться». И именно эта квартира (с крепкой дверью и крыльцом) с внешней стороны была обшита «вагонкой».
Настя не пригласила домой, сказав, что засиживаться они не будут. Она в фаянсовой белой кружке вынесла чаю, а к нему – ввиду отсутствия сахара – положила на крылечке несколько карамелек.
— Чаёвничай! А я в магазин! За сахаром и за хлебом, – сказала Настя и убежала.
Когда она вернулась, то застала Алису резво орудующей тяпкой на их огороде.
— Салют обществу «Трудовые резервы»! – засмеялась Настя. – Лис, а ты чё полешь-то прямо с маникюром? Ногти же испортишь! Брось! Нечего с нашей картошкой возиться, её всё равно хватает на месяц.
Но Алиса не слушала. Едва Настя скрылась за поворотом, Алиса решительно зашла за жиденький дребезжащий заборчик и оглядела участок. Жирный осот выпирал отовсюду, какие-то васильки, мокрица. А сами картофельные грядки, жалко присыпанные сухими бугорками земли, видимо, считались окученными.
Алиса бросила взгляд на облезлый навес, под которым валялся разный хлам: тазик с пластмассовыми игрушками и прищепки для белья, засохшие огрызки яблок, гвозди, общипанный веник. Она решительно выгребла мусор и вынесла его на дворовую свалку, устроенную в бочке в конце улицы, потом, стряхнув пыль с игрушек,, сложила поаккуратнее, затем собрала все гвозди в отдельную кучку. К ней пришёл Стасик, жующий сладкие «рафаэлки» и стал помогать, но вскоре устал – жарко! – и опять скрылся за обшарпанной дверью барака.
Мотыги Алиса не нашла, но не растерялась, постучала к соседям (у которых квартирка как игрушечка и грядки на участке как в научно-исследовательском институте) и попросила инвентарь на пару часов. Те удивились, но охотно дали.
Алиса кинулась в знакомую ей с детства работу вдохновенно. Она просто не могла смотреть и соглашаться с жутким запустением. Руки её «чесались». Полола она и с ожесточением, и с наслаждением, как арию поёт оперная певица, любуясь обертонами своего сильного красивого голоса.
Соседи выходили, смотрели, что-то спрашивали. Но Алиса не отвечала, потому что времени в обрез. Нужно успеть на вечернюю электричку в Москву.
Когда она взяла мотыгу и сделала первую попытку разрыхлить землю, то сначала чуть не взвыла. Земля просохла насквозь (как ещё ботва такая высокая выросла?), мотыга отскакивала от земли как мячик. Тут Алису взял сначала азарт, потому злость. «Одолею! Быть по-моему! — мысленно твердила она. – Я, Зингер, да сотку земли не ухайдакаю? Какую-то разнесчастную сотку?»
Настя спросила, нужна ли помощь, но Алиса открытым текстом заявила, что они, Пастуховы, не умеют с землёй обращаться, и она им не доверяет.
— Ну, ладно, — ухмыльнулась Настя и ушла.
Сорняки Алиса скинула в одну большую кучу возле ботвы, а потом, прямо прислоняя к своему отнюдь не рабочему сарафанчику, унесла и скинула в бочку с мусором.
У них в Сосновке перед домом тоже было огород. Никогда они не допускали сорняковых зарослей. Да никто из их соседей не допускал! Свой урожай погубить – это полбеды, а чужой? Ведь семена сорняков летят на чужой участок и засоряют его. Поэтому, если ты не полешь у себя, ты вредишь и соседу.
И Алиса, скинув охапку осота с мокрицей в бочку, испытала невероятное облегчение. Её не беспокоил запачканный землёй сарафанчик, может, даже и испорченный, потому как зазеленился местами. Она от врагов землю очистила! Хорошее дело сделала.
Окучивание далось её много тяжелее. Сухая земля, не удобрявшаяся, пожалуй, с незапамятных времён, не поддавалась. Но Алиса начинала углом своей тяпки рыхлить, всё больше и больше, а потом уже подгребать землю к ботве. И так грядку, за грядкой.
Настя ругается, зовёт её бросать всё и бежать на станцию, а она от картошки оторваться не может. Как же бросить её? Замызганную, несчастную?..
Только закончила последнюю гряду, быстро обвела глазами участок – совсем другое дело! Чисто как! И картошка, вроде, повеселела, когда прорыхлили её.
— Алиска, прибью! – крикнула Настя.
Алиса в один шаг оказалась у добротной двери, приставила к косяку мотыгу и громко постучала. «Спасибо!» — выкрикнула. И ещё только одна нога хозяина оказалась на крыльце, а они уже с Настей, подхватив тяжёлые сумки с тряпьём, неслись со всех ног на станцию, где электричка, пыхтя, уже «причалила» к перрону.
В вагоне, когда, взмыленная, Алиса сидела и пила газировку, припасённую для неё Настей, она подумала, что теперь точно знает, что такое счастье. Это удивительное удовлетворение от жизни, когда ты делаешь то, что должен, и у тебя получается, и понимаешь, что не зря живёшь.
… Сидя в Алисиной Нью-Йоркской квартире, нельзя было не вспомнить о Насте, такой смешной, грубоватой, но искренней.
НАСТЯ И РАЯ.
Рая часто рассказывала со смехом, как они познакомились. В Москве, готовясь к фотосессии, Рая вдруг увидела в раздевалке девчонку, примостившуюся на стульчике и согнувшуюся в три погибели. Девчонка, причмокивая, что-то доставала из целлофанового мешка и обсасывала. Присмотревшись. Рая обомлела: девчонка ест раков! Вот здесь, среди вешалок, заваленных дорогими платьями! Так и пятен наставить на одежду недолго.
— Девочка! – строго обратилась Рая к юной пацанке. – Ты…
Она хотела сделать одно замечание, но вдруг сделала другое, более существенное.
— Ты что делаешь?! – всплеснула руками Рая.
— Глаза разуй. Не шурупишь, что ли? – огрызнулась Настя и, взяв в рот клешню рыжего рака, стала её обсасывать.
— Ты же отравишься! – ужаснулась Рая.
— Вот дерёвня! – хохотнула Настя. – Кроме картошки с хлебом ничего не видела, верно?
Рая решительным шагом направилась к девчонке и выхватила у неё из жирных рук мешок с раками.
— По шее получишь! – угрожающе предупредила Настя.
Но Рая тут же достала двумя пальцами одного рака и сунула Насте прямо под нос.
— Посмотри! Видишь, какой у него хвост?
— Рыжий. Они все, сваренные, рыжие, — сказала Настя.
— Распрямлённый! – возмутилась Рая. – Это значит рак мёртвый.
Настя захохотала и выхватила у неё из рук мешок.
— Само-собой, — пробубнила она и достала другого рака, внимательно на него посмотрев. – Тебя в кипящую воду положи, и ты помрёшь.
— Девочка! – опять строго сказала Рая. – Раков варят живыми. Только живыми! Мёртвых раков варить нельзя. У них выделяется… как это… трупный яд.
И тут Рая, вновь выхватив у Насти из рук мешок с раками, стала ей наглядно показывать, как отличать живого рака от мёртвого.
— Это просто, — говорила Рая. – Если живого в кипящую воду положили – у него хвостик загибается внутрь, его можно есть. А если мёртвого – хвост прямой. Смотри, у тебя все раки мёртвые! Тебе срочно в больницу надо! Ты уже вон сколько съела.
И Рая показала на лежащий рядом мешок, полный клешней и панцирных осколков.
Настя, чертыхнувшись, поджала губы:
— Обманули, суки! Фуфел мне подсунули. Но ты не боись, мне ничего не будет! А ты откуда про раков столько знаешь?
— На Дону все раков едят. Я же донская казачка! – гордо сказала Рая.
— Ты? – закатилась в хохоте Настя. – Во дела! И среди казаков недоделки попадаются. Но ты чисто по-русски говоришь! Чё ты гонишь про донских всяких, я ж знаю, какой у них говор.
Тут Рая понимающе улыбнулась.
— В детстве у бабушки в Ярославле жили. А потом уже к папе – в Ростов. Помнишь, без зарплаты сидели месяцами? Так вот. Папа ездил с соседом дядей Мишей раков ловить. У нас всё лето раки не переводились. В ванне не помыться, туда их положат в воду, и они там ползают.
— Классная житуха у тебя была! – восхитилась Настя. – Это каждый день рака варёного трескать? Ресторан, да и только!
Рая вновь улыбнулась.
— Почти. Папа ещё щук и окуней привозил, мы их и жарили, и парили, и солили. С тех пор я совсем почти рыбы не ем. Сёмгу или форель разве что. И раков ещё! Но мёртвых – запомни – ни-ни! Нельзя!
И Рая погрозила Насте своим длинным красивым пальцем. Та улыбнулась во все свои тридцать две белоснежных зуба, выстроенных в ровную шеренгу.
— Мне и не такое жрать приходилось, — прохрипела она и вновь потянулась к своему мешку.
Но испорченных раков Рая есть ей так и не дала, за что выслушала в свой адрес – мягко говоря – немало нелестных слов, самым приличным из которых было слово «лохушка». Однако как такового конфликта между ними не произошло. Настя не могла не проникнуться к Рае заслуженным уважением. А когда узнала, что Рая с Димоном дружбу водит, так вообще стала её за свою почитать и искать любого подходящего случая, чтобы поболтать о том о сём, порасспрашивать о разном (у Раи – голова «дом советов»).
«БОЛЬШАЯ ТРОЙКА».
Настя как увидит «большую тройку» (Раю, Димона и Алисию), обязательно за ними увяжется. Когда в Царицыно открыли музей-заповедник, они ездили туда под мудрым Раиным руководством все вместе. Впервые в жизни Настя Пастухова прошлась по настоящим музейным залам, где скульптуры разные, а ещё изящные отлитые из серебра фигурки людей и зверей. И рассказывают про них весьма не скучно, но Настя, модель-стендистка со стажем, тут же подумала: «Да я лучше расскажу!» И заронила мысль в своей душе о профессии экскурсовода («Только узнать надо, сколько платят за такую работу и где учат», — решила она). Потом они пошли гулять по заповеднику, и с Настей вновь казус! Едва осмотревшись, она тут же влюбилась в чудесный царицынский парк с башнями, арками, старинными небольшими дворцами, рядом с которыми в заводях плавали живые белые, как снег, лебеди!
Благородные величественные птицы её потрясли! Хотелось им всячески угодить, и Настя сбегала по-молодецки в магазин и, вопреки своим правилам на пустяки не тратиться, купила аж два батона, а потом давай от души крошить в воду. Лебеди, как моторные лодки, мгновенно приплыли к месту кормёжки и наперегонки принялись жадно хватать хлебные мякиши. Алисии так понравилось представление, что она стала жалобно просить Настю дать ей хоть кусочек, чтобы тоже таких красавцев покормить. Но госпожа Пастухова была непреклонна! Лебеди – только её! Она даже решила модернизировать организованную ею «столовую». Не у самого берега крошить – не очень птицы к берегу подплывают – а закинуть хлебца подальше. Для этого заскочила на видневшийся из-под воды выступ, но не удержалась и плюхнулась в воду. Что тут началось! Люди ещё не успели среагировать, а лебеди прямиком к Насте. С разбегу, махая крыльями, они набросились на неё, а один (самец, видать) стал со знанием дела клевать её, куда ни попадя.
— Заклюют насмерть! – закричала испуганно Алисия.
Димон, как был в одежде, так и забежал в воду. Размахивая руками, он отогнал птиц, а шипящему самцу-лебедю вразумительно по макушке заехал ладонью – тот намёк понял и послушно отплыл подальше. Димон Настю за шиворот на берег вытащил, и уже потом, усевшись на траву, глубоко вздохнул.
— Козлы! – закричала Настя и, расплакавшись, погрозила кулаком лебедям.
— А с виду такие интеллигентные, — только и обронила Настя.
— Это их территория! Поэтому они и напали, — проговорил Димон и, сняв кроссовки, вылил из них воду.
— Это лебедь-шипун, — вспомнила Рая название вида.
— Ага! – закивала головой Настя. – Как шипят, уж как шипят! Подальше от них держаться надо…
Отогревались они в студии Димона. Проголодались, и Алисия вызвалась сварить щей, собралась уже в магазин за капустой, но Настя, лежавшая на диване под пледом, вдруг приподнялась и запротестовала:
— Не надо щей!
— Супа черепахового желаете? – язвительно поинтересовался Димон, который безо всякого смущения ходил по студии в одних плавках.
— Раков!
Этого никто не ожидал. Но Настя так проникновенно сказала: «Раков», что никто не посмел возразить. И даже посмеяться.
Настя кашляла. Но как всегда была в своём репертуаре! Даже если болела, то все свои простуды переносила на ногах, и сейчас в этот прохладный сентябрьский вечер, искупавшись в холодной воде, она хандрила, что угадывалось по её мутным глазам.
У Димона, который всегда жил не по средствам, денег было в обрез. Но Рая тут же добавила недостающую сумму и тут же сама заказала раков, позвонив в специализированный магазин.
— Курьер раков привезёт! – объявила Рая. – Живых! Я их сама сварю. Обед будет у нас – пальчики оближешь!
Настя улыбнулась, а потом, уткнувшись носом в подушку, тихонько всхлипнула.
Курьер прибыл вовремя. Он привёз ни много ни мало шестнадцать штук среднего размера (на четверых – вполне достаточно). Рая придирчиво осмотрела каждого рака.
— Семечки! – иронично прокомментировал Димон.
— Сам ты семечки! – со знанием дела сказала Рая. – Самое то. Если крупных варить, то где такую большую кастрюлю возьмёшь? Бак надо.
Курьер также привёз несколько пучков укропа, также чеснок и сливочное масло.
Рая собрав все необходимые причиндалы (раков со всеми специями), развила на кухне бурную деятельность, вытаскивая на свет Божий все кастрюли, которые имелись. В две средние она налила воду и поставила на плиту, а в маленькой принялась готовить соус.
Возле неё всё время топталась Настя, закутавшись в плед. Она совала свой нос во все кастрюли, дивясь «страшности» раков, нюхала зелень. А Димон с Алисией о чём-то говорили и без конца смеялись, вальяжно, на диване. Рая, слышав это, раздражённо принималась греметь посудой с удвоенной силой.
А Настя схватила самого большого рака, без конца перебирающего маленькими лапками и угрожающе потрясающими своими клешнями, и, подбежав к дивану, положила его прямо перед Алисией. Та, истерично взвизгнув, вскочила и убежала к входной двери. А Настя, довольная, захохотала своим неприличным уличным смехом, чем рассмешила всех, и опять убежала на огороженную стойкой кухню смотреть на вожделенный процесс приготовления деликатесов.
Однако когда Рая стала бесцеремонно опускать раков в кипящую воду, Настя не могла вынести такого садизма и отвернулась к окну.
— Надо в кипящую воду и головой вниз, — спокойно объясняла Рая. – Тогда рак сразу – фьють! Мгновенная смерть.
— Как на гильотине, — заметил Димон, дефилирующий всё так же нагишом, в тех же в плавках и не собирающийся, по всей видимости, одеваться.
Он заглянул в кастрюлю с раками и стал тыкать в них пальцами.
— Это Людовик шестнадцатый, это Мария Антуанетта, это Робеспьер.
Рая не удержалась и рассмеялась, а Настя, обронив плед, подскочила к плите и, закрывая грудь руками, затараторила, глядя в кастрюлю:
— Где Мария Антуанетта?
Рая ещё больше развеселилась и засмеялась уже во весь голос.
— Это не смешно. Это плачевно, — крикнула Алисия из прихожей, имея в виду адское варево на плите.
— Человеческое бытие есть человеческое бытие, — пояснила Рая и стала проверять бульон на вкус, потом занялась соусом, размяв в малюсенькой кастрюльке сливочное масло с щедро настроганным чесноком.
Когда раки чуть настоялись, пропитавшись солью и ароматным укропным душком, вся компания, чинно усевшись за журнальным столиком перед диваном, с удовольствием их трескала, уже не обращая внимания на не очень приличные причмокивания и запачканные жиром пальцы, которые все, как один, дружно облизывали без малейшего стеснения.

352

Загрузка...

Понравилось? Поделись с друзьями!