ПОГОНЯ

СТАНИСЛАВ МАЛОЗЁМОВ

ПОГОНЯ

Рассказ

— Деньги давай. Или прямо тут кончу тебя, сволочь! Ты, падла, мне все нервы сгубил за последние годы. И совесть свою закопал глубоко с краю кладбища. Гони три тысячи, тварь! — Жора Лихолет прижал к забору перед колхозной больницей Сергея Егоркина и с левой врезал ему по печени. В сентябре шестьдесят третьего на десятой минуте восьмого часа вечера было уже смурно, конечно, но свет дневной полностью не загас ещё. И то, что  Серёга скрючился и застонал от удара слышали и видели  человек пять минимально. Жители Владимировки  после уборки обычно расслаблялись и мотались по деревне то в гости к кому, то в кино или по трём сельповским магазинам.

— Георгий, я участковому скажу! — крикнула медсестра больничная Наталья. — Чего ж ты так лупцуешь его? Свой же человек. Только что зуб мы ему запломбировали. Теперь нам что — назад Серёгу забирать? Печень лечить?

— Охолони, Жора! — посоветовал, не приближаясь, моторист МТС Шутов. — Пришибёшь ведь напрочь. Кулаки, мать твою, как арбузы! Башкой шурупь, чего творишь!

Только скотница Блохина прошла  мимо, криво улыбаясь. Одно всего слово тихо сказала сама себе.

— Заработал.

Тут жена Егоркина принеслась, Надежда. Кто-то доложил ей про избиение.

— Ну, Жоржик, ты  своей заднице уже, считай, подарил три года на нарах ёрзать. Это минимально. Пусти Серёгу. Чего надо тебе?

— Ещё вмазать? — прошипел Лихолет, не реагируя на жену Надю, и придавил Егоркина к забору плотнее.

— Ладно, — Серёга с натугой заглотил маленькую порцию воздуха. — Дома деньги.

И вереница односельчан из девяти человек медленно двинулась к избе Егоркиных. Впереди Жорик тащил за шиворот Серёгу, за ними семенила жена Надежда, а дальше гуськом плелись свидетели. Передние шли молча, а наблюдатели перебрасывались разными словами. Смысл был в них один.

— Жорка просто так драться не будет.

Зашли в хату.

— Под кроватью чемоданчик маленький, — показал пальцем Егоркин.

— Большой только не лапай, — прошипела Надежда, жена Серёгина. — Там Веркино приданное. У неё свадьба третьего октября. Маленький слева лежит, разбойник ты гадский. Сядешь всё равно.

И она ушла на улицу с тетрадкой в одной руке и чернильницей, из которой торчала ручка, в другой. За воротами она собрала в кучу пятерых баб и мужиков, наблюдавших драку, на лавочке написала заявление в милицию и все они снизу расписались под словами «Свидетели преступления».

Жора открыл чемоданчик. В нём лежали отдельно трояки, пятёрки, десятки и четвертаки.

— Накопил, мля! — вздохнул Георгий Лихолет. — Сколько тут, чтобы мне зря время не тратить?

— Двенадцать тыщ, — отозвался Егоркин.

Жора отсчитал три тысячи, сунул их под майку, закрыл, толкнул чемоданчик обратно и пошел к двери.

— Рокфеллер, мля! — обозвал он на ходу Серёгу и хлопнул дверью. Домой не пошел. Зарулил к старшему брату Ивану. Выпили они по паре стаканов самогона и Жора всё  брательнику рассказал. Иван подошел к окну, задёрнул занавеску и сел на подоконник.

— Во как, — сказал он себе. — Так, значит. Хреново, братуха. Надька-то  его, Серёгина, дура отпетая. У неё пара извилин, мля, и то не в голове. Она тебя на зону сплавит и не охнет. Ты ж не мужика, ты её оскорбил. Деньги забрал. А у них она этим барахлом заведует и управляет.

— И что мне теперь, застрелиться из твоей «белки»? Сяду, значит сяду. Я же его натурально побил. И деньги — вот они. Отсижу. Мне сорок лет только. Двадцать пять отсидки не дадут. А годика три перекантуюсь и на зоне. Не сахарный.

— Не пойдёт, — строго сказал старший брат.- Ты ещё в СИЗО «тубик» подхватишь или ещё какую дрянь. И подохнешь из-за этого козла. Вот что я думаю. Тебе надо из деревни смыться однозначно. Не в Зарайск, а на Урал, в горы за Каменск-Уральским совхозом. Найдёшь в горах деревеньку глухую и торчи там пару лет. За это время мы с батяней нашим тут всё утрясём. Замнём, короче. Иди домой, бери минимум на прожитьё. Одёжки маленько тёплой прихвати да жратвы на неделю. Всё. Да! Сала килограмма два возьми. На нём одном можно месяц прожить.

И ночью Жора поцеловал жену Валентину, отдал ей деньги, но себе десять рублей оставил, дочку Свету тоже поцеловал, обнял их, подержал возле тела пять минут и, не прощаясь, резко выскочил на улицу. Добрался за час до трассы, поймал попутку и переночевал в каком-то стогу на окраине посёлка. Ночью в горы лезть — глупость несуразная.

Утром жена Егоркина поехала в Зарайск и сдала заявление в канцелярию областного управления милиции.

— Смотрите мне! — сказала она дежурному ласково. — Чтобы быстро отловили разбойника. Не поймаете через неделю — в прокуратуру на вас накатаю письмишко. Она же вас, мусоров, не любит.

— За  «мусоров» я тебя саму закрою на пятнадцать суток. Это оскорбление законной власти, — ухмыльнулся дежурный майор. — Катись лучше, тётя. Я позавтракал сегодня отменно, потому добрый. Но, всё равно, хамство слушать — противится моя честь офицера. Иди домой. А мы своё дело знаем. Не убежит далеко.

На следующий лень заявление переправили в отдел уголовного розыска. Подполковник Баранов минут пять чесал затылок. Думал, кого подключить. Дело, простое с одной стороны, усложнялось тем, что подозреваемого сразу, по горячему, не взял участковый, и разбойник Лихолет наверняка успел «сделать ноги». А вот куда его унесло, не каждый оперативник вычислит. Нужен очень хитроумный, да чтобы интуиция у него как часы работала. А это или старлей Малович, или старлей Тихонов. Оба, блин загружены. По три дела тащит каждый. Потом он позвонил дежурному и приказал.

— Маловича ко мне через шесть секунд!

Александр Павлович влетел в кабинет как пуля в десятку мишени. Начальник даже причёску не успел поправить.

— Старший лейтенант Малович прибыл по вашему приказанию!

— Садись, Саша, — подполковник посмотрел на часы. — Придётся тебе заморозить на время кражу с мельничного завода, ранение замдиректора треста строительного. Ну, ограбление мясного павильона на рынке тоже. Подождут. А у меня есть новое дело, которое кроме тебя вряд ли кто поднимет.

И он дал Маловичу заявление, а на словах объяснил, что преступника придётся в прямом смысле слова  искать и отлавливать вдали от колхоза Владимировский.

— Ни фига! Во даёт моя малая родина! — прочёл Александр заявление и усмехнулся. — А я ведь обоих знаю хорошо. Оба — передовики. Комбайнеры. Репутация отличная. А разбойник — мужик с мозгами. Правильный мужик. Как это его скрутило на преступление? Ладно, разберёмся.

На следующий день в десять утра он уже сидел в кабинете председателя колхоза Зацепина. А перед конторой гуляли вокруг милицейского мотоцикла «Урал М-62», мощной машины с тяжелой коляской, два молодых сержанта, приданные  Маловичу в помощь, хотя она ему никогда не была нужна. Александр Павлович был мастером спорта по лёгкой атлетике, но силы у него было столько, будто её в него заливали  как бензин в бак «ЗиЛа». До верху. До упора. Больше уже просто некуда было. Он вместе с колёсами  на спор отрывал за бампер передок «ГаЗ-51» сантиметров на пятнадцать от земли. Мужики под колесо ребром ладонь подставляли. То есть офицер Малович вполне мог обойтись без силовой помощи сержантов. Поэтому он вышел от председателя, имея в голове всю информацию,  плюс готовый план поиска  подозреваемого, и крикнул издали.

— Парни, домой езжайте. Дальше я сам.

Мотоцикл закрылся как дымовой завесой пылью с добротной грейдерной дороги и тарахтение его голосистого двигателя тоже спряталось за ней да стихло скоро. Постоял Александр Павлович перед конторой ещё немного и пошел к брату Жорика Ивану. Сам он из Владимировки уехал три года назад всего. Поэтому помнил всех, а они не забыли его. Тем более, что к отцу с матерью он чуть ли не каждую неделю приезжал.

— Ну, Вань, давай! Ври, что братан твой уехал на автобусе в Зарайск и снял квартиру возле нашей милиции, чтобы мы сроду не подумали, что он под носом у нас осмелится проживать.

— Чего мне с органами шутить? —  грустно сказал Иван. — Жорка ушел в леса за Каменск-Уральский. В горы. Не найдёшь ты его, Саша. Знаешь же те леса. Там если зарубки не ставить на деревьях, то и обратно дорогу хрен найдёшь. Дался он тебе, Малович… Не убил же никого. Подумаешь, печень помял этому жлобу Егоркину. Он того стоит.

— А три тысячи отобрал — это как? Не убил ведь. Какой молодец! Просто ограбил. Может Жорику медаль дать «За отвагу»? — Александр Павлович  нацепил фуражку, поднялся. — Точно в горы через Каменский полез?

— А смысл мне сочинять есть? — Иван проводил его до двери. — Если бы шанс у тебя был  найти его, я бы не сказал, как ты сам понимаешь. А нет ведь шанса. Там глухомань. Лешие, вурдалаки… Пробуй, лови.

Александр Павлович зашел по пути к околице в дом сестры Вали. Поговорил с ней минут пять. Всё в семье у неё было хорошо.

— А Василий где? Подбросил бы меня до  Каменск-Уральского. А то я не подумал и мотоцикл с сержантами в отдел отправил обратно.

— Хе… — улыбнулась хитро сестра. — Васька мне приволок рацию. Выпросил у председателя. И я могу с ним болтать, сколько влезет. Если он не сильно занят.

Она дала рацию Маловичу, он связался с мужем сестры и всего через час вышел из кабины бензовоза на центральную площадь посёлка. От неё дорога шла в горы, а перед самыми прилавками делилась на пять разных тропинок, по которым ходили грибники, лесорубы и местные влюблённые. Малович зашел в магазин, купил три банки тушенки, хлеб и пару бутылок «катыка» который поядрёнее кефира будет и не испортится даже за неделю на улице.

Он растолкал всё это в авоську, которую специально прихватил из города и подошел к главной дороге.

— Ну! — сказал он далёкому пока дремучему лесу. — Ждёшь? Жди. Иду уже.

И, чуть пригнувшись для облегчения движения вверх, засвистел Александр Павлович мелодию «Амурских волн», да и тронулся неспешно к развилке из пяти натоптанных тропинок. Погоня началась.

Через пару километров дорогу как пилой отпилили. Вот шла она ровно и прямо, поздние цветы по обочинам, засыхающий шалфей и лопух, который до зимы не вянет. Обычная картинка. Такая же и во Владимировке на лужайке перед маленьким берёзовым колком за околицей. Уперлась дорога в подъём. А там уже и травы другие, осины редкие с красно-фиолетовыми отмирающими листьями торчат над низким густым вишарником. Без вишни, ясное дело. Сентябрь. Тринадцатое число. Всё плодово-ягодное уже отжило своё. Был в этом месте Малович раньше не раз. Ничего не изменилось тут. Метров через пятьсот вверху уже темнели иглами сосны и низкие ели. Было их, чем выше, тем больше. И далее пятисот метров уже чёрный провал пугал неизвестностью. В каждом лесу хорошем такой перепуг возникает. Потому не очень-то много любителей шарахаться по непролазной чащобе даже среди деревенских. Стал Александр Павлович искать те пять тропинок, уводящих вглубь леса и к верху горы. Её и горой-то назвать было большим преувеличением. Пригорье это было. Семьсот метров высотой, не больше. А горы  уральские  подальше стоят. После пригорка – ложбина-долина, а там и крутой подъём.

— Вряд ли  Георгий  на гору полезет. Там и скалы, и  подъёмы чуть ли не вертикальные. Без оборудования не вползёшь на такие. Нет. Жорик прятаться будет ближе к селу небольшому. Чтобы можно было еду достать, воду,  а, может, даже и самогон. Чтобы не шибко скучно сиделось в кустах. — Так рассуждал Малович, стараясь поскорее догадаться: по какой двинуться тропинке. Выбрал вторую с правого края. Она была пошире других. Значит могла вести к жилью. Деревеньки здесь маленькие, но стоят, как ему рассказывали, чуть ли не больше века. Через тропу перепрыгнули два почти рыжих толстых зайца и затерялись в шевелящейся от движения жухлой высокой траве. Поднимался Малович не спеша и не уставая. Метров триста прошел и тропинка повернула вправо. Туда, где росли уже совсем близкие сосны вперемежку с осинами и елями. К прогулкам по непролазному лесу он с детства привык и знал, как в нём себя вести и ориентироваться. Километрах в двадцати от Владимировки был «черный лес-колдун» Каракадук. Никто не измерял его вглубь. Вроде бы конца ему не было. На другую сторону Каракадука никто  не добирался. Возвращались. В нём человек с любым запасом храбрости терялся, почему-то переставал верить в себя, в наличие севера, юга, запада и востока, видел миражи и неясные силуэты прозрачных людей да лошадей или слонов. Грибы там не росли, ягод почти не было, и пела только одна птица, имевшая низкий вибрирующий голос, похожий на начало воя сирены. Александр с дружками ходил туда много раз. И каждый поход в Каракадук был жутковатым, что добавляло пацанам  веры в то, что они сильные и смелые.

— Так, где-то через километр должна быть деревня.- прикинул Малович, принюхиваясь. Пахло дымком. Кто-то или баню топил, или на открытом огне в казане варил суп. Но километр при ходьбе растянулся примерно раза в три. И вышел Александр Павлович из чащи на поляну, занятую десятком добротных деревянных домов. Залаяли собаки, закашляли мужики. Показали этим, что почувствовали вместе с собаками появление чужого. Он свернул с тропинки и по траве добрался до крайнего забора частокола. Ворота во двор хозяин сделал из толстых жердей, уложенных крест-накрест на частокол верхними краями.

— Есть кто?! — Александр Павлович сложил ладони рупором и вопрос получился очень громким. — Выйди на пару слов!

Из-за сарая с соломенной крышей  вразвалку выплыл плотный мужичок в тонкой фуфайке, кирзовых сапогах и с ворсистой фуражкой на седой голове.

— Милиция? — поразился он и убрал за спину вилы с длинным отшкуренным черенком. — Так у нас порядок повсеместный. Тишь, гладь да божья благодать. Правда, самогон гоним все. Каждые по своему разумению и рецепту. Можете арестовать всю деревню скопом. Боле грехов не имеем мы тут. Но не выпить после баньки — стыд с позором. А водку-то внизу токмо продають. В совхозе. Не набегаешься, язви её в душу. А молодых нет у нас. Старики одни. Вниз не ходим. Тяжко подыматься обратно. Помирать, конечно, нам положено. Но не раньше, чем Господь призовёт. А так — сбегай в совхоз да обратно раза три, тут и каюк тебе. Арестуешь, али пожалеешь? А, милиционер?

— Да хоть купайтесь вы в своём самогоне! — разрешил Малович. — Я по другому вопросу вообще. Товарища потерял. Он раньше пошел. А куда делся — не могу сообразить. Мы вон в ту деревню идём. Как её? Забыл, —  Малович ткнул пальцем вверх и влево. — Он тоже милиционер, только переодетый в гражданское. Идём проверять огнестрельное оружие. Не видали ты его, отец?

— А у нас проверишь? — мужик почему-то обрадовался.

— На обратном пути обязательно. Сейчас сигнал поступил, что в той деревне автомат есть. А не положено. Не даём мы разрешение на автоматы.

— Товарищ твой был у нас. К Федьке Мохову заглянул на минуту. Взял воды баклагу. И пошел туда, куда ты палец направил. Туда и ходи, — седой мужичок достал из-за спины вилы и ещё раз показал ими направление.

— А давно ушел? — как бы без интереса спросил Александр Павлович.

— Да нет. Солнце вон там уже было.

— Значит час назад примерно, — Малович махнул хозяину дома рукой и двинулся влево вверх.

— Ты аккуратнее тут, милиционер! — крикнул ему в спину мужик.- Ливень скоро вдарит. Вон  тучи ужо ёлки скребут. А сами аж чёрные. У нас тут ливни за час из земли манную кашу делают. Так ведь польёт ужо скоро. Ещё до темна.

— Понял, — крикнул Александр Павлович и ускорился. Через час снова пробился из глубины леса запах дыма, который полз почти по земле. Придавливали его сверху тучи. Но дымок жидковат был. Не от бани, не от костра большого. Похоже, жгли сухую траву и листья. Но не в деревне. Она за перевалом. Оттуда дым по ложбине бы пошел в другую сторону.

Стало темнеть. Медленно отчетливые контуры деревьев расплывались, размазывались по душному воздуху, а тучи стали ещё чернее и спустились почти до верхушек высоких сосен.

— Это Жорик, — догадался Малович. —  Греется. Наверху-то прохладненько, блин.

Через километр тропинка распалась на узкие прогалины меж упавших листьев и а потом и вовсе исчезла. Малович пошел точно на источник дымка, продираясь через колючки облепихи и уже облысевшего боярышника. Жора Лихолет расстелил рядом с собой газету и ел с неё резанное ломтями сало, хлеб и лук, запивая это всё водой из трёхлитровой баклаги. Ноги он протянул к костерку. Грел их и отдыхал. Жевал он медленно, задумчиво. Разглядывая мелкие тусклые искры от плохо горящей травы. Лицо его не имело вообще никакого выражения. Просто — было лицо и всё. О чём он думал, и сам, похоже, не понимал.

— Эй, Лихолет! — сказал Малович на подходе к беглому Жорику. — Привет тебе от советской милиции. От которой никуда не денешься, если замарался.

Георгий, может, и удивился, но лицо всё равно этого не отразило.

— Садись, Саша, сала поешь, — сказал он без эмоций. — Хорошее сало. Меня ловишь по заявлению Егоркиной? Ну, считай, поймал. Я ждал. Не тебя конкретно. Но ждал, что найдёте. Да и не надо было бежать. Дурак я.

Малович сел рядом, съел кусок сала с хлебом. Помолчал. Подбросил травы в костерок.

— Я сейчас вниз побегу и хрен ты меня догонишь, — сказал вдруг Жора.

— Проверить хочешь? — Малович улыбнулся.- Беги. А куда? Через Уральские хребты в РСФСР или в Европу сразу? В Париж, в Лондон? Или в нашу с тобой  Владимировку, домой?

— Да арестовывай, ладно, — Лихолет протянул руки. — Цепляй свои железяки.

— Обойдёмся без наручников. Не взял я, — Малович потянулся, хотел что-то добавить, но не успел. Туча лопнула и вылила за минуту на всё, что росло, сидело, стояло или ползало, тонны воды, состоящей из длинных толстых, тонко гудящих струй.

Верхушки леса отражали броски воды из тучи, но частично. Всё равно много попадало её на землю. Листья желтые, синие, оранжевые и багровые подпрыгивали от ударов огромных капель, переворачивались над землёй и влипали в неё хоть и с небольшой высоты, но грузно и уже намертво смыкались с размокшей почвой. Деревья под ветром и ливнем скрипели, ныли как больной зуб, ветки сбрасывали на землю, на головы да плечи Жорика и Александра Маловича не успевшие самостоятельно свалиться листья. Трава, и почва между стволами уже через десять минут стали той самой «манной кашей», о которой говорил милиционеру мужик из деревни. То есть, это уже и не земля была, а скользкое как зимний лёд месиво из травы, хвои, листьев и черной вязкой земли. Укрыться было нечем, спрятаться негде. Кругом только вода сверху, вода и грязь снизу, да стволы, с которых стекали к ногам ручьи, сотворённые ливневой тучей.

— Оставаться здесь нельзя, — перекрикивая свистящий шорох воды, напролом пробивающейся через хвою на верхушках сосен и ветки, определил старлей Малович. — Скоро отсюда только на санках можно будет скатиться. А санок, бляха, я с собой не захватил. И лыж две пары забыл взять. Давай спускаться тихо-тихо.

— А как ты нашел-то меня, Саша? — уже с выраженным удивлением крикнул Лихолет. — Тут сто лет никто не ходил. Следов не видел я даже днём. Думал — всё. Сбежал. Хотел год отсидеться в селе за этой горкой. Там долина длинная и село Варваровка. Это мне Фёдор сказал, у которого я воду брал в Змееголовке. Деревня такая. Да ты там был. Мимо неё не пройдёшь.

— Я тебя, Жорик, по запаху выловил. Сало твоё такой дух выдавало по ходу движения, что мне только нос надо было соответственно направлять.- Пошутил Александр Павлович. — А если серьёзно, то  чутьё у меня, как у собаки охотничьей. От природы. Не зря же нас, милиционеров, легавыми зовут. Не зря. Ты-то посчитал, что место здесь глухое, непроходимое и никому в голову не придёт, что беглец пойдет вверх по самой широкой тропинке. Ты ведь должен был, наоборот, рвануть по самой незаметной.

— Вот я  так же подумал, — засмеялся Георгий. — Пойду, думаю, по чуть заметной тропке, так у милиции скорее мысль появится, что я по ней двинул. И нашли бы быстро. Любой, даже начинающий нашел бы. А не то, чтоб такой монстр как ты. Ну а тебе подумалось, что я по большой тропе пойду. Потому, что это с точки зрения беглеца — глупость тупая. А я, ты ж меня давно знаешь, не дурак конченый. Тоже сообразил, что милиция подумает будто я поползу по самой незаметной дорожке. Я же не знал, что тебя пошлют за мной. Другие бы хрена с два меня поймали тут.

— Ну, что теперь уже… — Малович пошел вперёд. — Нам надо к совхозу выйти. А по большой тропе не пройдём. Там травы нет почти. Вообще, видать, каток как  зимой. Прямо вниз сползём, а потом влево к большой дороге. Она  уже конкретно в Каменск-Уральский идёт. Оттуда на трассу выскочим, попутку поймаем до Владимировки. За ночь успеть надо. А утром председатель машину даст и рванём в нашу контору.

— Надолго меня посадят-то? — кисло спросил Жора, цепляясь на ходу за стволы и ветки. Падал, поднимался и снова скользил таким же образом.

— Не знаю, — Малович сказал и врезался грудью в толстый ствол сосны. — Побил ты его не шибко. Можно списать на эксцесс при неприязненных отношениях. Поссорились просто. Не любите друг друга. Но ты ж ещё три тысячи украл у него. В заявлении написано так. Жена писала.

— Я. Александр Павлович, не воровал деньги. При нём и при жене взял из чемоданчика три тысячи. А там их двенадцать было. Они мне сами и сказали, где чемоданчик. А деньги я свои забрал. Остальные так и лежат. Можешь проверить.

— Какие  такие свои? Чего твои деньги в чемодане Егоркина отдыхали? — Малович хотел спросить что-то ещё, но с него слетела мокрая и тяжелая форменная фуражка, он стал шарить рукой вокруг себя, нашел, поднялся, но слишком, видно, быстро. Левая нога его поднялась для  восстановления равновесия, но не получилось.

— Да что ж ты, мать твою так! — успел крикнуть Александр Павлович и улетел вниз. В темноту мокрую, дрожащую от тонких струй стихающего постепенно ливня. Потом Лихолет услышал  глухой удар тела о дерево и услышал стон, смешанный с длинным замысловатым матюгом.

— Саша, ты живой? Ты где? Что там? — Жора поехал по слизи вниз, цепляясь за скользкие сосны и осины.

— Я вроде бы ногу сломал. В дерево коленом вписался, развернуло меня сразу, так я ещё  носком сапога его же задел. Встать попробую. — невидимый Малович  рыча цеплялся за ствол, пытаясь встать. В этот момент Георгий шлёпнулся о соседнее дерево и удержался, не упал.

— Всё. Трындец ноге, — сказал старлей с сожалением. — Ночевать тут придется.

— Не, здесь нельзя. Сыро. Ночью замёрзнем и воспаление лёгких словим. Сырой воздух. Отдохнём,  да я тебя потащу вниз, — Лихолет мокрым рукавом вытер мокрое лицо. — Тут идти осталось пару километров. Давай сядем, передохнем минут десять. А там начнём движение с нагрузкой. Я-то не хилый, ты знаешь. Дойдём!

Они сели, прижавшись спинами к стволам. Ногу Малович руками отложил в сторонку. Ни согнуться, ни выпрямиться сама нога не могла.

— Ты мне расскажи, с чего весь этот компот между вами заварился. С чего баба Егоркина заяву на тебя нам притащила? — Александр Павлович громко выдохнул и поглядел вверх. От ливня остались одни воспоминания. Между верхушками деревьев в черном небе, как в озере, плескались золотые рыбки-звёзды.

Было темно и Малович лица Георгия не видел. Но слышал, как он откашливается, что-то бормочет под нос и глубоко вздыхает. Решает, наверное, рассказать или не стоит. И подумал всё же, что можно сейчас поделиться давней своей тайной.

— Такое дело, Александр Павлович, не очень, правда, значительное. И началось оно четыре года назад. Можно бы и забыть уже, — Жора Лихолет попытался прикурить папиросу, чтобы сбить волнение и гладко изложить мысль. Но папиросы вымокли. Спички тоже. Поэтому он начал сбивчиво, заикаясь и путаясь в словах. — Мы это… Ну, передовики же. Он, я, Володя Ступин и Миха Лысенко. Убираем и намолачиваем больше всех. Последние четыре года побеждать в соревновании стал Егоркин. Ну, ладно. Только, бляха, не один — сам Егоркин да я знаем, что он вырабатывает меньше меня. Все знают. И  наши механизаторы в курсе, агроном, председатель. Агроном каждый день сверку делает, экономист тоже.  А уж весовщики на току — в первую очередь. Бумажки же есть реальные на весовой. Вот столько зерна из бункера Егоркина привезли шофера, столько от Лихолета. Понимаешь? Получается по накладным, что я и скосил больше и намолотил. По текущим, повторяю, бумагам. А в конце уборки  про текущие накладные в конторе забывают, а составляется общий отчёт. Ничего в нем по полочкам не раскладывается, а пишут экономист, агроном и председатель, что в социалистическом соревновании, начиная от весенних работ и до уборочной с такими-то результатами победили такие-то комбайнеры, водители, трактористы, сеяльщики, снегозадержатели, протравщики и ещё разная публика. Потом называют призёров. Тех. кто на втором месте да на третьем. Четыре года последних в этой бумаге я — на втором всегда. После Егоркина. А раньше он пристраивался то третьим, иногда вторым после меня.

— Лучше работать научился? — спросил Малович.

— Хрена там! — Жора помолчал. — Пять лет назад дядя его родной, главный агроном Семиозерного, сел в кресло заместителя начальника областного управления сельского хозяйства. Ну, наши тузики покумекали у себя  там совместно и допёрли, что если Серёга Егоркин станет вечно первым, то колхозу от этого будет много лучше. Дядя и соляры будет отписывать колхозу побольше, с запчастями проблем не станет и так далее. Но ведь как чётко угадали, мля! Так оно и вышло всё.

— А сам Егоркин что? Он же знал, что натурально-то тебе проигрывает. — хмыкнул Александр Павлович. — Не извинился даже?

— Не, — засмеялся Георгий. — На фига ему высовываться и каяться? Зерно-то от всего колхоза в зачёт идёт. Обкому без разницы кто больше скосил, намолотил и перевёз. Ему главное — общее количество сданных государству центнеров. Колхоз наш передовой на самом деле. Вторые по области мы. А кто в колхозе первый или второй — мелочь. Наше внутреннее дело. Никого больше не интересует.

— А зачем ты его бить стал? —  Малович случайно дёрнул ногой и, сжав губы, коротко простонал. — Из-за денег, которые потерял? За первое место три тысячи дают, а за второе уже полторы почему-то. За третье — семьсот пятьдесят. Это я знаю.

— Нет, не в трёхе дело. Это ж премия. Годовая. А помесячно я нормально зарабатываю. Не в этом дело, — Жора встал и, скользя, подошел к Александру Павловичу. Присел на корточки. — Просто через четыре года закусило что-то мне нервы. Ну, думал я, чего ж ты, падла, не придешь ко мне с бутылкой, да не скажешь, что ты в этом обмане сам не при чем. Чего ж не извинишься за наших начальничков, которые знали заранее, что дядя Серёгин к колхозу подобреет, если племяш станет гордостью местной. Мне не премия главное, не грамоты почётные. Не могу, когда меня дурят. Ходил к председателю. Всё сказал, что думаю про этот подлог. Он меня послал. Работай, говорит, а то комбайн тебе дам списанный. Ремонтируй и накоси хоть малость малую. Да намолоти чуток. С гулькин хрен. На двадцать пятое место переползёшь. Вот через неделю после этого разговора я стакан выпил, поймал Егоркина и сказал: «Ты-то, чего, сука, стыд потерял? Они — начальники. Им давно уж не привыкать дурить всех. Но ты ж, говорю, работяга. А совесть в задницу засунул. Совсем, что ли стыда нет? Все же знают, что тебе приписывают центнеры. И ты знаешь. Почему не отказываешься от  этой нечестной игры?»

— Ну? — заинтересовался Малович.

— Гну, — присвистнул Георгий. — Он мне сказал, что всё по-честному. Что он меня «делает» во все дырки сам лично. Что начальники да дядя его вообще ради него и пальцем не шевельнули. Что не при делах они. Ну, тогда я ему и врезал. И свои три тысячи за последний сезон забрал. Из принципа! Повторяю, Саша, из принципа! Да и ему, Егоркину, в науку. Чтобы сам не врал, сучок, и экономисту с председателем не позволял. Брехня и наглое мошенничество, это что теперь — самое достойное увлечение для настоящего мужика? Вот такое дело всего-навсего, товарищ милиционер. Деньги я через председателя ему отдам. У меня денег хватает на нормальную жизнь. Но когда меня дурят как тупыря безмозглого — извините! Вы не правы. Плакать в подушку не буду. Председатель тоже дождется. Отсижу сейчас — апосля и ему по башке настучу. Снова сяду.

Да…- протянул Александр Павлович. — Лихо тут у вас труд организован. Жаль, ОБХСС к вам не заглядывает. Я им посоветую. Слушай, как-то нам двигаться бы начать. Долго сидим. Попробую сам спускаться. Он поднялся на одной ноге, держась за дерево, сделал шаг вниз и  сразу же упал, сильно ударившись боком о нижний ствол.

— Не получится, — сел рядом Лихолет. — Ногу ты, Саша, или сломал, или вывихнул. Её сейчас напрягать не надо. На лошади поедешь. Сойду я за лошадь?

Он взял Маловича за обе руки, повернулся спиной к нему, присел и потянул тело себе на спину. Поднялся. Получилось.

— Но двигаться вниз в таком виде — дохлое дело, — выдохнул Александр Павлович. — Упираться в деревья тяжело будет. Скорость спуска увеличится. Ты уже в два раза тяжелее будешь.

— За шею меня обними, — Лихолет приготовился, нагнулся немного.- Руки свободные, зацеплюсь, не переживай.

До последнего ствола лесного добрались они тяжело, но без приключений. А вот по пологому травяному спуску Георгий  пойти не смог. Упали оба на бок на первом же шаге.

— Тут вообще кроме грязи и ливнем придавленной травы нет даже кочки, чтобы упереться, — Жора долго стирал мутные брызги с лица рукавом. — Но можно спуститься на четырёх точках.

Стоя на коленях он снова затянул Маловича на спину. Александр его обнял и Лихолет, выбрасывая по одной руке  вперед, пополз на карачках к дороге.

— Ну, ты мощный парень, — тихо удивился милиционер. — Во мне девяносто шесть килограммов. Плюс мундир с сапогами мокрыми. Все сто и набегает. Терпишь пока?

Ладони и колени Жорины продавливали грязь сантиметров на десять. Он выдергивал их поочерёдно из липкой ямки. Жижа при этом чавкала как корова, жующая большой пучок сена. Но движение было. Раза три они заваливались на бок, набирая на мокрую одежду комки слизистой почвы, потом Георгий снова затаскивал Маловича на горб и через полтора часа оба вывалились наконец со склона на ровную, твердую, хоть и побитую  очень большими каплями дорогу-грейдер. Лежали молча с полчаса. Лихолет дышал как ныряльщик, который под водой выпустил весь кислород из легких, вынырнул и хватал ртом  воздух литрами судорожно, громко и  беспорядочно. Александр Павлович тихо стонал. Ушиб, наверное, ногу об твердую укатанную дорогу. Он перевернулся на спину, поглядел в небо и понял, что рассветать начнет уже скоро.

— Здесь останемся, — сказал он Георгию и на локтях поднялся над грязью. — Ты посади меня. Ногу перенеси вправо и посади.

-Это объездная верхняя дорога из санатория «Сосновый», — прерывисто прошептал Жора. — Надо ждать. Скоро оттуда машина пойдёт в город за хлебом и сахаром. Ему до асфальта отсюда километров десять. Не разгонишься. Поэтому поедет раньше, чем всегда.

— Ты же тут пацаном постоянно ошивался с Генкой и Колькой Липатовыми, -вспомнил Малович. — Мы-то в другом месте играли со своей компашкой. А ты, значит, всё тут знаешь и всё помнишь. Это хорошо.

— Да. Здесь мы и зимой с этой горки на лыжах летали, — вздохнул Георгий и улыбнулся.

Еще через час, когда солнце успело выбросить над горизонтом первые короткие и  негреющие лучи, они услышали звук двигателя.

— Во! — обрадовался Лихолет. Малович промолчал. Потом из ложбины на пригорок вывалилась машина с будкой. Хлебовозка. Её колыхало на невидимых ухабах так, будто ураган бешеный хочет снести её с дороги, но оторвать от земли не получается у него. «ГаЗон» дополз до мужиков и остановился. Лихолет побежал на другую сторону. К окну шофера. Через пару минут они вдвоём вытащили из-за сиденья здоровенный тулуп, постелили его в будку между деревянными поддонами для хлеба и аккуратно затащили на мягкую овечью шерсть Александра Павловича.

— Давай! — крикнул Георгий.- Прямо к зарайской центральной больнице. Я с ним в кузове поеду, придерживать буду, чтоб его не кидало на поддоны. И ногу прижму. Зафиксирую.

Ехали по грейдеру осторожно, а потому долго. Зато на трассе хлебовоз разогнался и к восьми утра санитары на носилках уже несли Маловича в отделение травматологии. Жора шел за ними и уже после того, как Александра Павловича начали «ремонтировать» слегка задремал на стуле в коридоре. И неизвестно сколько прошло времени, но вдруг дверь операционной громко раскрылась и из неё с одним костылём под мышкой вышел старший лейтенант. Нога в гипсе. Форма — серая от грязи, причём левая штанина была скручена и заткнута за пояс брюк. Сапоги как-то удалось нацепить.

— Перелома нет, — улыбнулся Александр Павлович.- Растяжение трёх связок. Сказали, через пару недель нога восстановится. Я позвонил из операционной к нам в отдел. Сейчас за нами приедут. Тебе, Жора, спасибо за всё.

— Да ладно, — смутился Лихолет. — Ерунда. Маленькое приключение. Бывает.

В милиции Малович оформил на Георгия все нужные бумаги и сержант отвел его в «отстойник». В милицейскую камеру для подследственных. В ней «парились» ещё четверо молодых парней. Они, как потом сами рассказали, ждут отправки в суд. Открутили ночью у запасного паровоза в депо шатуны и шесть колес. На грузовик это всё и  в металлолом сдали. Деньги пропили за пару дней. Обходчик их видел, запомнил двоих, но подойти не отважился. Мало ли. Сначала нашли одного. Он в депо и работал слесарем. Потом, естественно, остальных.

— Года по два дадут, не больше, — обрадовал ребят Жора. К вечеру их увезли на суд и обратно они не вернулись. А время шло. Лихолету  сержанты носили еду, а больше никто не приходил. Когда Жора потерялся во времени, он осторожно спросил сержанта, который ужин принёс.

— Я уже сколько тут кукую?

— Завтра неделя будет.- Ответил милиционер, собирая пустые миски и кружку на поднос.

— А меня почему не допрашивают, в суд не везут? — озаботился Георгий.

— Мне почём знать? — откликнулся сержант. — У вас с начальниками свои дела, у меня свои. Я посыльный. Да баланду вот в КПЗ ношу. Не знаю, короче.

С этого  момента прошло еще пять дней. Жора оброс и стал похож на вокзального «бича». Шмотки в задубевшей грязи, правый ботинок расклеился на носке и из него выглядывал  большой палец в сером шерстяном носке. Лицо спряталось за плотной чёрной щетиной, а сверху волос закрыл лоб почти до глаз. Тело чесалось под твёрдым как брезент костюмом, глаза слезились от едкого воздуха, загустевшего в камере от запахов человеческого пота, вони из параши и перегара, занесённого сюда урками и прочими нарушителями закона.

— Бляха, а ведь в тюрьме всё это похлеще будет, — сказал Жора вслух, потому как никого пока к нему не подселили. Видно, не одна камера была в подвале.

Наконец восемнадцатым по счету утром в двери с маленьким оконцем провернулся большой ключ и в камеру зашел незнакомый лейтенант.

— Лихолет, с вещами на выход, — скомандовал он и поправил китель. — Иди за мной.

Вещей у Георгия не было и  он поплёлся за лейтенантом в кабинет на втором этаже с табличкой  «Начальник отдела УГРО подполковник Баранов А.Г.»

В кабинете сидели сам подполковник, Малович и ещё один старший лейтенант с красивым тонким лицом. На ноге Александра Павловича гипса не имелось уже. Костыля Жорик тоже не приметил, а брюки у Александра Павловича были новые, отглаженные. Он встал и поднял вверх указательный палец.

— Глянь, Жора!

И прошелся по кабинету почти строевым шагом. Слегка на левую, правда, прихрамывая.

— Товарищ Лихолет Георгий Иванович. Управление внутренних дел Зарайской области награждает вас почётной грамотой «За добровольное содействие органам советской милиции». Поздравляю! — и подполковник передал Жоре через стол красивый твердый лист красно-синего цвета с гербом Казахской ССР вверху.

— Благодарю, — зарделся Георгий. — Да ничего особенного я и не сделал. Но вам, конечно, виднее.

— Всё. Езжай домой, — похлопал его по плечу Малович.

— А суд? А в тюрьму? — тихо спросил Жора.

— Ну, если сильно хочешь — сам езжай. Дай взятку дежурному рублей пятьдесят. Может, он найдет тебе пустую камеру. Так-то в тюряге переполнено всё. Преступников расплодилось — хоть ещё одну тюрьму строй.

— Ты пока сидел в КПЗ, — объяснил ему красивый старлей, не вставая со стула. —  я с бригадой ОБХСС смотался в ваш колхоз. Пять дней там не без пользы просидели.

— Езжай домой, — повторил Александр Павлович. — Деньги эти, три тысячи возвращать не надо. Разобрались со всем этим. Давай!

— Заявление Егоркина забрала, но ты с ними больше не ссорься. Не надо.- Подполковник Баранов пожал Георгию руку и тоже по плечу похлопал.

— Да ни в жисть! — ударил себя в грудь Лихолет. — Разрешите идти?!

— Да двигай уже, — засмеялся старлей Малович. — А то засажу опять в КПЗ на недельку.

— Не, с меня хватит, — тоже засмеялся  Жора.

И ушел.