Саня больше всего не любил, когда телефон звонил если его хозяин был в сортире, ел или ехал в транспорте.
Как раз сейчас мобильник зазвонил именно в автобусе.
Ирка. Невеста Димана. Хм, странно — редко звонит.
— Алло, Саш, беда… Саш, Димочка разбился…
— Как!? – От Саниного вопля тетка, стоявшая рядом с ним, вздрогнула и недовольно забормотала какие-то проклятья, окружающие недовольно заоглядывались на парня.
— Что случилось, рассказывай!!!
— Саш, он несся как всегда на байке этом своем поганом, менты говорят, что в поворот на семидесяти начал входить, его понесло, навстречу легковушка… — сбивчиво начала объяснять Ира.
— Где он!? – Прокричал в трубку парень и, услышав номер больницы, сбросил звонок и тут же набрал другой номер.
— Серый, Димка в больницу попал. Разбился. Ты трезвый? Заводи мотор, я через десять минут во дворе буду.
— Ух ё, брат, ну как тебя этак угораздило?.. – болезненно сморщившись, протянул Саня, зайдя в палату к другу.
Тот лежал на больничной кровати, весь перебинтованный, в каких-то трубках, капельницах, вместо лица – один сплошной синяк, ссадины. Голова зачем-то была обрита наголо.
«Расстроится. Блин, за волосы расстроится» — механически подумал Саня, и тут же отогнал от себя глупую, несвоевременную мысль.
— Доктор, на сколько он у вас? – спросил Саня, заглянув в ординаторскую после визита.
— Ну вы же видите, он без сознания, кома. Как я вам скажу насколько? Все серьезно на самом деле, поверьте, уж не ноготь он сломал. Минимум – два месяца. Максимум – не знаю. Парень молодой, крепкий, должен выкарабкаться. Хотя… Какие уж тут гарантии…
Врач снял очки в тонкой металлической оправе, и устало потер так часто видящие смерть глаза.
— Ну здарово, брат. Ну, уже нормально ты смотришься, зажил вроде, скоро опять за руль, — улыбнулся Саня, придя к другу в очередной раз.
— Знаешь, братан, доктор сказал, что ты обязательно выберешься. Крепкий ты, говорит. Ты моргни, если слышишь.
Дима еле заметно дернул закрытыми веками.
— Вот так, брат, я ж говорю: все норм будет скоро! А сегодня какое число знаешь? Тридцать первое декабря, Новый год! Но ты не волнуйся: мы с тобой, как только на ноги станешь, его отпразднуем. Пох – январь, февраль – отпразднуем, отвечаю! Как полагается – елка там, мандарины, оливье, шампусик, вискарь… Я Дед Мороз буду. Серого вот Снегуркой нарядим, че, ха-ха… Отпразднуем, ты только давай поскорей вылазь, выбирайся. Ждем тебя. Все ждем. Ладно, Диман. Давай, брат, бывай.
— И ты представляешь, Михална, — шептала пожилая женщина своей визави, сидя на обшарпанной лавочке на остановке, — домываю я приемный, а тут крики, хохот. Смотрю – март месяц на дворе, а пацаны какие-то в хирургию елку живую тащат, пакеты с бутылками, фрукты там, мандарины. На вот, гляди, – уборщица вытащила из пакета несколько ароматных ярких оранжевых плодов, — сунул в руки мне, лыбится до ушей и орет мне: «С Новым годом, мать!». Во народ, да? А вон и автобус наш, поехали что ли…