Серёга

Вечерело. Мы медленно ехали по просёлочной дороге, на которую нас согнали БТРы — ехавшие по большаку. Нас чуть не сбили. Водитель просто виртуозно съехал с дороги между двух деревьев. Впереди была просёлочная дорога, мы выехали на неё и, так как она почти параллельно шла вдоль трассы, автобус двигался по ней. Местами дорога была асфальтирована. Это дало нам повод думать, что это старая дорога и ведёт она в том же направлении что и большак. Водитель остановился и спросил нас — ехать по дороге дальше или всё же дождаться пока на большой дороге всё затихнет. Мы так долго уже едем, что было решено ехать, пока совсем не стемнеет. Автобус тронулся и, медленно покачиваясь, как бы нехотя пополз по дороге. За лесопосадкой проносились грузовики. Некоторые натужно пыхтя, везли технику, оружие, питание, а какие быстро мчали назад, со спешно нарисованными крестами, увозя к спасительному миру тех — кто уже получил свою порцию горя, боли, тоски и печали. Таких было много и их было искренне жалко. Молодые парни — получившие то — чего многие не видели и за сто лет своей жизни.

Последнее что мы разглядели на дороге в сгущающихся сумерках — это два КамАЗа, едущие в одном направлении. Первый с Украинским флагом, второй с флагом Донецкой республики. Мы были беженцы, и нам не хотелось встречаться ни с теми, ни с другими.

Национальную гвардию мы ненавидели, так как они выгнали нас — мирных людей на улицу из своих собственных домов. А ополченцев недолюбливали за то, что они не смогли нас защитить.

Многие говорят, что ополченцы нас грабили и издевались. БРЕХНЯ. Я вам честно скажу. Я для них всё отдавала сама. До тех пор пока был дом, был подвал. Я их подкармливала. Давала закатки, варенье, хлеб и сладости. Кормила борщами тех, кто прятался в лесах от призыва в нац гвардию. Это люди, которые пытаются защитить нас от националистов, фашистов и просто маньяков фанатиков. Я много слышала о том, что творят эти изверги. Но ещё больше ужасов — я увидела пока ехала в этом автобусе.

Хотя и среди нациков видела много горя. Были такие, кто не хотели воевать. Их пугали тем, что убьют их родных и любимых. Их били свои же. Над ними издевались в открытую, доводя их психику до бешенства. И потом эти ребята, с выпученными глазами кидались на всё и на всех.

Я отвлеклась.

Большак от нашей дороги отделяла посадка из трёх — четырёх деревьев. Среди них мелькали какие-то тени — а может и не тени. Темно. Фары включать нельзя. На свет сразу прилетят — нет, не комары и мошки — а пули и снаряды. Водитель даже на панель приборов накидывал тряпку, что бы свет от лампочек не освещал его лицо и грудь. Да и фара у нас осталась всего одна. Остальные разбиты при предыдущем обстреле, как и два окна нашего автобуса. В разбитые окна дует. Детей кутаем и прячем. Из — за сквозняка, все сопливят. Малышам трудней всего. Днём жара и сквозняк. Ночью сырость, утренняя свежесть и сквозняк. При этом весь день в автобусе. Во время последнего обстрела, в ногу, ранили девятилетнего Вову.

Он стоял на ступеньке автобуса и ждал когда отойдёт в сторону бабушка. Которая медленно спускалась впереди. Раздался щелчок и мальчик присел. Широко открытыми глазами, полными ужаса и страха, он смотрел на нас. Я сразу всё поняла. Громко крикнула: — Лежать, — и бросилась, толкая всех на землю, к малышу. Все по падали. Я схватила мальчика и отнесла в кусты. Это потом я думала, как я смогла поднять и нести пацанёнка. А тогда только одна мысль — Жив ли?

Вова жив. Рана в ногу. Чуть выше колена. Вскользь. Крови не много. Даже перетягивать не стали. Обтёрли об юбку пару листов подорожника. Поплевали на них и привязали к ране. Вова молодец. Слёзы текли, но не издал, ни звука. Тут мы просидели больше часа. Боясь, что снайпер где-то рядом и угрожает нам. Только потом поехали дальше. Наши дети сильно повзрослели за время в пути. Вообще этот путь до России люди проезжают за несколько часов. Но проехали мы по этому пути, слишком мало. То солдаты, то налёты. А то известие что посёлок в пути занят нациками и мы едем в объезд или назад.

Дорога стала по ровней. Наверно асфальт. Но она стала поворачивать левее и левее. Вокруг поднялся лес — автобус остановился. Далеко от большака уезжать нельзя. Автобусу нужно горючее, а его можно купить только на трассе. Кстати на горючее пришлось всем скидываться. Поэтому мы и организовали маленький совет и решаем сообща ехать или не ехать далее. Двигатель заглушили. Стали прислушиваться — тишина. Неслышно ни машин, ни деревенских звуков. Где мы? Неизвестно. Решили до утра не двигаться и спокойно отоспаться. Не заводя автобус, скатились под уклон. Все стали расходиться по своим местам. Вдруг все зашикали. Тише. Тише. Рядом с автобусом шли военные.

Автобус стоял носом в кювете и был похож на разбитый. Наверно поэтому на него не обратили особого внимания. Из обрывков разговоров мы поняли, что солдаты решили сделать привал недалеко от автобуса в лесочке, а сам автобус, если что использовать как блок — пост.

Знать бы кто это? Ополченцы или нацики или еще, какая банда. Сейчас тут много разной швали бегает. Анархия. Солдаты бегут в леса, призывники бегут в леса. Чтоб не воевать.

В лесах создают свои отряды и воюют с фанатами и фашистами. Смешно и горько так думать и говорить. Наши не наши? Все мы Украинцы, соседи по областям. Славяне. Как так вышло, что мы сами себя бьём и гоним и в хвост и в гриву? Маразм! Обидно до слёз. Но слёз уже нет. Как нет и воды в наших бутылках. Думали, ночью найдем, где пополнить запасы воды. Теперь придётся сидеть тихо, прикрывать детям рты и контролировать, чтоб ни дай Бог не заплакали, кто из детей или не чихнул.

Солдаты расположились недалеко от нас. Разговоры их были невнятны, но огоньки от сигарет видны хорошо. Было человек пятьдесят. Возле автобуса залегли двое, с прибором ночного видения и со снайперской винтовкой. Солдаты между собой перешёптывались. Мы поняли, что это ополченцы. Но выдавать себя мы не хотели. Думали, что они перекурят и уйдут. До утра бы дожить, а там быстрей и подальше.

И тут началось.

— Лёха! Слышишь? Там кто — то есть.

— Де?

— Та у тому лесочку.

— Ни чего не чую.

— Да ото там. Да тебе ж медведь ухо отдавил. Он в лесу, напротив большой сосны.

— Та тише ты.

— Сам тише. Я кого-то чую.

Это они переговаривались лёжа у автобуса. Немного затихли, прислушиваясь. И тут всех нас в шок бросил крик одного из них.

— Серёгааааааа, — тишина, — Серёга, Галайдо.

Сдавленный шёпот его товарища — Что ты орёшь.

Но ещё больший шок — это ответ оттуда, из темноты.

— Га?

— Так — то ты или нет? А я лежу та слушаю, кум балакае. Та где ж он взялся? Вин же дома на сели, хозяйство ведет.
Этот парень (по голосу поняла что молодой), поднялся и вышел из-за автобуса. Правда, его пытался удержать второй, но безрезультатно. В свете луны было видно, как он вышел на дорогу и стоял с широко распростёртыми руками.

— Ну и де ты?

В кустах напротив, раздалась возня и шёпот, от туда вышел большой и широкий детина. Он пошёл на встречу, и они прямо на дороге стали обниматься, хлопая друг друга по плечам. Потом обнялись и постояли с полминуты так.

— Ну как ты?

— Да вот воюем.

— А тут, каким ветром?

— Та снова отступаем. Мы вообще, то вперед, то назад, То мы громим, то нас. Вот сейчас нас били, мы отступаем.

— А ты с кем?

— Я с гвардиею! А ты?

— А я нашу с тобой землю защищаю.

Тут небольшая возня и шаги в сторону автобуса.

— Стой Серёга. Ты куда?

— Так твои ж пристрелят.

— Мои? Та кто посмеет в моего наилучшего друга та кума стрелять? Та ни когда.

— Даааа! Знаемо!

— А ты как у гвардии?

— Ну, ты как с женою и с крестником выехал до города, на другой день меня в армию и забрали. И тебе искали. Сказали на десять дней. А я тут уже месяц. Я ж хороший тракторист был, вот меня и впихнули до танка. А ты?

— А что я? В городе мы, у её тётки жили. Всё б ни чего. Так тут обстрелы начались. Мы в подвале прятались. Три дня, то вдень, то всю ночь в нас из Градов стреляли. Много люду полегло. Чего в нас стреляли не ясно? На субботу с утра ни грохота, ни взрывов. Я во дворе крышу починял, то, что осколками побило. Одну шиферину снял, стал другую ставить. Галя с Серёжкой до магазина пошли. Оххххх! Я всё сам видел. Как в кино. Я на крыше. А они идут и мне руками машут, издалека. Тут вой сирен и с неба самолёт. И гул и вой. Долгооооооо долгоооооо. Почти столетие — падает бомба. Я её вижу. Она воет и падает. А они стоят и мне машут. Я ору. А они стоят. Тут Галя встрепенулась, почуяв неладное и видя мой ужас на лице. Я с крыши вниз. Галя Серёжу к себе прижала. Я их вижу. А они стоят. А бомба воет и падает. Из нашего, Украинского самолёта на нас Украинцев. Я к забору.

Бабахххххххх!!!!!!!!!!

Я за ворота. Меня волной обратно. Вскочил. За ворота. Аааааааа их нема.

Я туда. Я сюда. Нема нигде. В голове муть. Кровь на губах. Может, я сплю? Ни как не могу, ни чего понять. Не пойму, были или нет. Как это?

Тут у забора. В тенёчке. Юбка цветастая. Я до неё. То Галя. Она стонет. В животе дыра. Кишки разбросаны. Кровища. Я встал над нею. Ору, реву. Не могу остановиться.

Тут Галюся глаза открыла. Обвела всё взглядом. Меня увидела. И говорит

— Посиди возле меня. Извини меня, что сына не уберегла.

И умерла.

Я её голову на колени положил. Так день и ночь просидел. С мёртвою.

Наутро поднялся. Собрал её всю. Во двор отнёс. И ссссссына часть нашёл. Тоже во двор снёс. Вырыл большую могилу и всех трёх там похоронил. Я пока до Гали бежал, вторая бомба в дом попала. От тётки тоже почти ни чего не осталось. Так вот все останки закопал. Крест поставил. И пошёл к ополченцам, защищать тех детей и женщин, что ещё живые остались. Теперь все женщины и дети что здесь живут — мне родня. И я их защита и опора. А ты что да как?

— Да что кум тебе сказать? Забрали на переподготовку на десять дней — вот уже месяц кантуюсь. Но мне-то хоть легче. Посадили в танк, я и катаюсь. Да мщу. У меня ведь тоже ни кого нет. Помнишь у нас, между сёлами на пригорке поставили вышку связи. Вот оттуда я всё и видел. Я свой танк около вышки в кустах и поставил. Мы окопались. Наёмники по нарыли окопов и ходов. Установили Грады. Приехал тот клятый поляк с английцем. Они долго совещались с нашим командиром.

— А что за поляк?

— Да у нас свой поляк и англиец есть. Они типа советники. А там кто их знает. У поляка в джипе целый чемодан бабского белья. У него длинные светлые волосы. Он и сам как баба. А на нас как на скот орёт. С английцем только на их нем говорит. А на нашем языке плохо понимает. Да ни кого и не слушает — только орёт. У нас пацан есть, так он немного по их нему понимает. Так вот он говорит, что нас называют только быдлом и скотом и ни как иначе. Да и относятся к нам как к рабам или людям третьего сорта.

Так вот они посовещались и после этого долго смотрели в бинокль. Увидели ваш флаг над селищем и приказали бомбить. Из градов по три залпа сделали. Да и танкисты наши неплохо подкинули. В общем, неплохо поддали. Я потом сам видел. Камня на камне не оставили.

— О! Так вот кто стрелял по нам?! А вы правее не смотрели? Там помнишь — ставок есть? Так вот мы в этом ставке до ночи сидели. Все триста голов. Пока мирное население уничтожали, мы по горло в воду залезли. Только каски и автоматы над водой. И ни чем помочь не могли, а у нас ни одного раненого. А вот ночью, мы в село выбрались. Там и хоронить то не кого. Ни чего и ни кого от селища не осталось. Мы от злости в вашу сторону по целому рожку выпустили. Пока командир не прикрикнул. Мы и затихли.

— Да уж, затихли, а кто из градов стрелял? Сначала, были автоматы, а потом пошли Грады. Один залп по нам, но не попали. Метров триста в сторону от нас, а потом как начали по нашему селу палить. Я до утра зарево наблюдал. Нам поляк сказал, что вы там специальные бомбы и снаряды использовали. Какие — то заражённые, поэтому мы в село только через два дня попали.

— Какие у нас Грады? Какие заряды — снаряды? Ты что не понимаешь что мы ополченцы. До того как мы ваш обоз ни захватили, у нас и автоматов то не было. У половины двустволки и охотничьи ружья. Нас эти сёла кормили и снабжали одеждой и водой. Это когда ваши два КамАЗа взяли — мы часть продуктов отдали сельчанам. Часть себе оставили и в лесу закопали. Я когда твоим принёс мешок с продуктами, она же тебе звонила.

— Да звонила пару раз. Сказала, что какие — то Робин Гуды им помогают.

— Во-во. То ж мы и были. Я твоих, часто навещал. После обстрела я у них был с утра. Видел могилку во дворе? То я твоих, так же как и своих похоронил.

— Брешешь!!!!!! Не может этого быть!!!! Мы не могли сами село бомбить.

— А где ваши Грады были?

— Поляк их куда-то гонял после обстрела селища. Вроде за боекомплектом. Правда утром он приехал, а к вечеру и Грады вернулись.

— Вот они то и обстреляли наше село.

— Брешешь! Мы поймали местного. Его поляк допрашивал. Так вот он нам сказал, что это вы село разбомбили.

— Серёга! Чем разбомбили? Ты сам слышал, что тот местный говорил? Нет? А ты говорил, что поляк по-нашему плохо понимает. Как же он допрашивал. Дурак ты Серёга. Водит вас за нос ваш поляк.

— Всё равно брешешь! Поляк сказал, что это наши, ходили вечером сельских погибших хоронить. А не какие не вы.

— Сейчас темно. Но вот посмотри у меня на шее, на верёвочке два кольца. Вот возьми одно. Откуда оно у меня? А вот в кармане я зайку ношу. На. Узнаёшь? Эта кровь твоего сына. А кольцо твоей жены. Или ты скажешь, что я могилы раскопал, чтоб это достать? Я мщу нацистам, — которые уничтожили наши семьи. А ты? Вот ты видел в селе лежат не разорвавшиеся снаряды? С какой стороны они прилетели? Пока ты в танке прятался, пока они залп рядом с вами положили. Они через вашу голову всё наше село, как и селище рядом — Уничтожили. А ты уши развесил. Брехняяяяяяя! Веришь пшеку, а на своих плюёшь.

— Постой Серёга! Ты куда? Ты что – обиделся? Да постой ты. Ну и иди дурак. Иди и думай. Хоть бы обернулся. Всю ночь с ним проговорил, а он тут обиделся. Дуралей.

Над лесом разгоралась заря. Светало. Но вокруг стояла такая тишина — что страшно было дышать. Чтоб нас не услышали. Солдат присел у лежащего с винтовкой снайпера.

Тут в тишине. Крик.

— Прости меня Лёха, и вы люди добрые простите. Не знал я ………….

Страшный взрыв, грохот. Столб огня. Взлетающая вверх башня танка. Жар огня. И ещё взрывы.

Парень вскочил на ноги.

— Серёгааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!

Автоматная очередь сразила его наповал. В нашем автобусе посыпались стёкла.

Поднялась стрельба. Грохот взрывов.

Стрельба и взрывы переместились вглубь леса. Где, видимо была большая концентрация войск. Из горевшего танка ещё слышались звуки от разрываемых патронов.

Потом всё стихло. Наши женщины ходили перевязывать раненых, которые лежали по обе стороны от дороги. Потом ополченцы пригнали КамАЗ. Погрузили туда раненых и пленных. Там один из солдат передал письмо матери. Я его дальше приведу. Отправить его так у нас и не получилось.

Автобус мы развернули и вернулись на большак. У дороги на роднике набрали воды. И в четыре часа тронулись в путь. К России. К свободе. К Миру.