Сонечка. Окончание

11

Тем временем, пока Иванов, Антипова и Хвостов делали свои дела, в кабинет к Макову и Дуровой постучали.

– Да, войдите! – крикнула Дурова. Дверь открылась – и в кабинет вошла невысокая, пышнотелая и кудрявая женщина средних лет. Её лицо и глаза были добродушными, а голос мягким.

– Здравствуйте! – сказала она. – Мне бы следователя, который ведёт дело о гибели Софии Цаплиной.

– Следователя пока нет, но вы можете рассказать всё нам, так как мы тоже работаем по данному делу, – предложила Дурова.

– Хорошо! – согласилась посетительница. – Простите, а с кем я разговариваю?

– Старший лейтенант Дурова, Анна Николаевна, – представилась Дурова, показав удостоверение.

– Гуляева, Людмила Игнатьевна, – назвалась женщина. – Вот мой паспорт.

Дурова взяла паспорт, чтобы списать данные, и пригласила Гуляеву к своему столу.

– Итак, что вы хотите нам сообщить? – спросила Дурова.

– Если честно не знаю, с чего начать, – призналась Гуляева. Однако, собравшись с мыслями, начала свой нелёгкий и печальный рассказ. – Начну, пожалуй, с того, что я была для Сони крёстной матерью, любила её и считаю нужным защитить её доброе имя. – начало уже заинтриговало обоих сыщиков.

– И отчего вы хотите защитить имя вашей крестницы? – с интересом спросила Дурова.

– От той мерзости и грязи, в которой изваляли Соню её мать, Елена Цаплина и её любовник, Валерий Гончаров, и по чьей вине Соня погибла. – услышанное слегка удивило Дурову.

– А на основании чего вы обвиняете в гибели Сони мать и её, как вы выразились, любовника? – спросила она.

– Сейчас я вам всё расскажу, – сказала Гуляева и продолжила рассказ. – В начале весны, в середине марта (числа не помню) Сонечка попросилась ко мне в гости. Я всегда была рада её видеть, тем более, были выходные – почему бы не повидаться! Я согласилась. Соня пришла к нам с мужем в субботу, к шести часам вечера. Мы сели ужинать… Однако после ужина Соня попросила меня поговорить с ней наедине. Муж вышел с собакой, а мы остались дома… И вот тогда Соня мне рассказала, как её прошлым летом изнасиловал сожитель её матери, Валерий Гончаров.

– Как вы сказали? Изнасиловал? – спросила Дурова, не поверив ушам.

– Ну да! – уверенно сказала Гуляева. – Во всяком случаи, так мне сказала Соня. А что?

– Ничего страшного, продолжайте, пожалуйста! – ответила Дурова. – При каких обстоятельствах произошло изнасилование?

– Как мне рассказала Соня, всё произошло так: был жаркий день – и Соня дома ходила в шортиках и в топе. Она гладила бельё, смотря при этом телевизор. Валера сидел рядом на диване и бесстыдно рассматривал Соню. Её это стало бесить, и Соня тогда сказала Валере: «может, мне догола раздеться, чтобы тебе было бы интереснее меня разглядывать?». По словам Сони, она так хотела пристыдить Валеру, а вышло иначе – он её раздел и изнасиловал. А когда Соня попыталась пожаловаться матери на это всё, Валера наврал Лене, что это Соня ввела распутно и сама его соблазнила… Ну не бред? Итог – Лена выпорола Соню, и их отношения окончательно расстроились.

– Скажите, Людмила Игнатьевна, – обратился Маков, – а это был единичный случай, когда вашу крестницу изнасиловали?

– Соня мне говорила, что это повторялось всё то время, что они жили вместе, – ответила Гуляева. – В конце разговора Соня передала мне свой дневник, где всё написано более подробно и о том, о чём я только что рассказала, и о многом, чём ещё, и попросила, чтобы передала его в милицию, если что-то с ней случится. – Гуляева достала маленькую синюю тетрадь и передала её Дуровой. – Ещё Соня очень сильно меня попросила, чтобы я сохранила наш разговор в тайне, дабы ей не стало хуже. Я думаю, она боялась повторной порки от матери, и потому я той ничего не рассказала.

– Разрешите полюбопытствовать? – спросил Маков, беря дневник для ознакомления.

– Да, конечно! – ответила Гуляева, и Маков стал читать.

– Скажите, Людмила Игнатьевна, а Соня не могла всё это сочинить? – спросила Дурова.

– Нет! – твёрдо сказала Гуляева. – Соня физически врать не умела: ей было проще сознаться в своих каких-то проделках, чем как-то изворачиваться. Да и зачем?

– Ревность матери к её мужчине или обида на неё за что-то… – предположила Дурова.

– Нет, это точно не про Соню! – также твёрдо сказала Гуляева. – Я Соню знаю с годовалого возраста и на моей памяти это был всегда разумный и добродушный человечек, с которым не было каких-либо серьёзных проблем. Да, бывало, в детстве она и пошалить могла, и похулиганить, но при этом и меру знала, и где это можно делать, а где нельзя. А чтоб надолго затаить  на кого-то обиду – тоже вряд ли: Соня, конечно, могла и обидеться, и вспылить, но она и быстро отходила от этого… По крайней мере, я не могу вспомнить случая, чтобы Соня на что-то на долго обиделась.

– А вас не насторожили слова Сони «если что-то со мной случится»? – спросила Дурова.

– Насторожили, – ответила Гуляева. – Я спросила её, что она имела ввиду? Она мне сказала: «Я боюсь, или они меня в гроб вгонят, или я туда сама лягу».

– То есть, погибшая ещё тогда говорила о своей смерти? – спросил Маков, прервав чтение. – Да, – с горечью сказала Гуляева и заплакала. Маков дал ей воды. Попив и слегка успокоившись, она продолжила. – Я умоляла Соню, чтоб она не брала греха на душу, а переезжала к нам, раз так всё плохо. Она сказала, что если будет сильно невмоготу, она так и сделает. А я, дура, тем и успокоилась, а нет бы, чтоб самой побежать по опекам, по судам, чтоб они там разобрались, что к чему, и, если нужно, лишили бы Лену родительских прав.

– Даже так? – удивившись, спросила Дурова. – Неужели Елена Цаплина была такой плохой матерью?

– Честно говоря, я и не знаю, что сказать… – замялась Гуляева. – Понимаете, передо мной как два разных человека: одна Лена – та, которую я знала до её романа с Валерием, как хорошую подругу и куму, а также любящую и заботливую мать… По крайней мере, я так думала. А когда Лена сошлась с Валерием, она изменилась до неузнаваемости! У неё Валера был всегда на первом месте в разговоре со мной, а потом уже Соня. Сначала я понимала Лену: нажилась без мужчины и, слава богу, встретила, как я думала, хорошего человека, влюбилась, вот он у неё и на первом месте… Однако, когда я увидела Валерия, придя как-то раз к Елене в гости, то он мне почему-то не понравился: вроде милый и обходительный, но в тоже время какой-то скользкий тип. Помню, я тогда Лене прямо сказала, что он у неё надолго не задержится. Она ответила: «насколько задержится – всё моё». Да, Валерий околдовал, овладел Леной абсолютно! Правда, я не предполагала тогда, чем всё кончится. И только после разговора с Соней, а потом, услышав, как Лена материла её на поминках за то, что Соня погибла, а к ней теперь милиция приходит, как на работу, и, прочитав Сонин дневник, я увидела, что Лена её совсем не любила.

– Большое спасибо вам, Людмила Игнатьевна за показания, – сказала Дурова. – Вы можете быть свободны.

Гуляева с усталым взглядом кивнула, встала и уже собралась выходить, когда в дверь вошли Иванов и Хвостов.
– О! я вижу, у нас гости! – слегка иронично заметил Иванов. – Здравствуйте!

– Здравствуйте! – ответила Гуляева.

– Да, Пал Саныч! – ответил Маков. – Вот, свидетель Гуляева, Людмила Игнатьевна, крёстная Софии Цаплиной, пришла дать показания по нашему делу, даже вещдок предоставила – дневник погибшей. – обратившись к Гуляевой. – Это наш следователь, Павел Александрович Иванов.

– Примите мои соболезнования, – сказал Иванов. Гуляева благодарно кивнула. – Что ж, давайте побеседуем!

– А мы уже, Пал Саныч, побеседовали, – сказала Дурова.

– О, как хорошо! – воскликнул Иванов. – Тогда до свидания, Людмила Игнатьевна.

– Всего доброго! – сказала Гуляева и вышла из кабинета.

 

 

 

 

12

Едва закрылась дверь кабинета, как Дурова в двух словах рассказала Иванову всё то, о чём они говорили с Гуляевой, и даже передала протокол допроса. Иванов, сев за свой стол и зажав левой рукой свой подбородок, стал внимательно читать. Лицо его было спокойным, даже холодным.

– Так! – сухо произнёс Иванов, дойдя до слов об изнасиловании. – Значится, всё-таки девчонку насиловали в семье.

– Если верить словам Гуляевой, выходит так, Пал Саныч, – сказала Дурова. – Честно скажу, нам с Денисом самим было не по себе от такой дичи.

– Кстати, Пал Саныч: об этом же и сама погибшая пишет в дневнике, – заметил Маков. – Знаете, я бегло, правда, но полистал: там что ни запись, то какой-то порно-расссказ.

– Денис, позволь глянуть дневничок! – попросил Иванов, и, получив от Макова тетрадь, приступил тотчас к чтению.

 

Из дневника Софии Цаплиной

«Если честно, я даже не знаю, как начать эти записи. Стыд такой, что не знаешь, куда деться. И больше всего мне стыдно за мою мать, которую я обожала. А дело вот в чём: мама прислала мне в личку фото своего портрета, нарисованного Валерой, где она полностью голая. Нечего сказать, нашла, чем похвалиться! Никогда бы не подумала, что живу с такой бесстыжей тварью. А маме я сказала, что если она дура, то пусть хотя бы не всем этим хвастается. Мама мне за это надавала пощёчин. Нормально? Сама без ума, а дочь виновата! Фотку я удалила, но как с этим теперь жить – я не знаю. Валера также кажется мне каким-то извращенцем, раз рисует такую гадость. Вообще с появлением у нас Валеры у нас с мамой как-то всё пошло шиворот-навыворот: мама просто помешалась на Валере, вплоть до того, что они каждый день занимаются любовью безо всякого стыда и не взирая на то, что я за соседней стеной слышу их охи-вздохи, и мне от этого не по себе… Помню, я как-то попробовала маме сказать, чтобы они хотя бы делали всё это, когда я в гостях у тёти Люси, на что мне было сказано: «ты скоро сама этими делами будешь заниматься. Так что привыкай!».

– В каком смысле? – спросила я.

– Скоро узнаешь! – сказала мама и ушла на работу.

Меня эти её слова очень напрягают. Похоже, она ко мне охладела, как к надоевшей игрушке. А может, я и вправду была игрушкой? И что меня ждёт дальше – я не знаю».

– Ничего себе! – сказал Иванов, прервав чтение. – Вот тебе и любящая мать! Интересно, а у самой Цаплиной-старшей есть фотография, о которой пишет дочь? Ведь она наверняка ей кому-то ещё могла похвастаться.

Не дожидаясь просьбы следователя, Дурова быстренько нашла и страницу Елены Цаплиной, и (о, боже!) фото того самого портрета в стиле ню, о котором писалось в дневнике Соней. Причём, что шокировало сыщиков: фото было не среди остальных фотографий, чтобы его хотя бы не сразу можно было найти, а на странице, мол, любуйтесь на меня во всей  красе! И разве дочка была не правой, называя мать дурой? Как можно было видеть по комментариям, такого же мнения были многие подруги и коллеги Цаплиной-старшей по издательству. Однако, судя по тому, что фото ещё висело, мамаше, очевидно, было глубоко плевать на мнения других.

– А ещё приличная женщина! – невольно сказал Иванов. – Очевидно,  ребятки, мы с вами столкнулись с какой-то сексуально озабоченной семейкой.

– Да уж! – поддержала Дурова. – И, как можно видеть, мамаша одна из наиболее озабоченных, раз выкладывает своё ню на своей странице! Я бы сказала, что она больная. – Что ж, если опереться на ЭТО, да попробовать поверить дневнику погибшей в купе с показаниями Гуляевой, то это ещё одна улика в пользу того, что её довели до ручки именно дома! – сказал Иванов.

– А разве есть ещё какая-то улика? – спросил Маков.

– Возможно, да! – сказал Хвостов. – Мы с Антиповой по дороге в морг посмотрели соцсеть погибшего Гончарова, так нашли там до фига  рисунков и фоток с голенькими девочками, среди которых была и, возможно, фотография погибшей Цаплиной-младшей в постели. Её сейчас Орлова проверяет на подлинность.

– Он что, педофил? – оторопев, спросила Дурова.

– Очевидно, да! – сказал Хвостов. Услышав такое, Маков очень сильно выругался, хотя обычно он матом не пользовался никогда! – Денис, я тебя понимаю, сам бы этому гаду яйца оторвал за такое. Да, кстати: я краем глаза успел заметить, что на странице Гончарова указан детдом №5.

– Думаешь, он оттуда? – спросил Иванов задумчиво. – Ну, попробуйте с Маковым туда проехаться, может, найдёте чего на этого фраера. Чем чёрт не шутит!

– Сделаем! – сказал Хвостов.
– Кира, только дойдём тут недалеко до мамы: я свою машину там оставил, – сообщил Маков.

– Без проблем! – ответил Хвостов, и ребята вышли.

– Ёлки-палки, что же я раньше не подумал? – воскликнул Иванов.

– О чём, Пал Саныч? – спросила Дурова.

– Да надо было от Горыныча проехать в паспортный стол и всё там узнать про нашего Гончарова! – сказал Иванов.
– А если я съезжу? – предложила Дурова.

– Будь другом! – попросил  Иванов.  – Заодно Антипову возьми – ей тоже будет интересно.

– Только такси вызову, – сказала Дурова. Иванов позвонил следователю Антиповой и предложил ей проехаться вместе с Дуровой до паспортного стола за информацией о её погибшем. Та согласилась, и через минуту обе женщины уехали. Иванов же продолжил изучать дневник Цаплиной-младшей и начал с записи, где было написано «Неделю спустя»: «Попыталась помириться с мамой. Лучше бы я этого не делала: я – ей «мамочка, любимая, прости, пожалуйста…», так как понимаю, что и сама была тоже неправа. Я надеялась, что мы обнимемся и поцелуемся… А что же мама? Она посмотрела на меня какими-то чужими, холодными глазами, сказала мне с ухмылкой «ну-ну» и ушла. Я стояла в гостиной, как дура, и не знала, что с этим делать, как понять? После чего убежала к себе, плюхнулась на кровать и заревела с такой горечью, какой у меня не было никогда. Получается, это только мне от ссоры с мамой было плохо, а ей хорошо? Похоже, я была права, когда писала, что мама охладела ко мне, как к надоевшей игрушке… Я ей больше не нужна».

Последние две фразы удивили и огорчили самого Иванова.  И здесь не знаешь, чему удивляться больше: тому, что девочка сама сформулировала свою догадку о своей ненужности, или дрянной матери, променявшей, по сути, родную дочь на пошляка-любовника, и готовой позировать ему с голым задом? То, что мамаша – женщина с пониженной ответственностью, это понятно, как дважды два. Но чем ей дочь мешала? Тем, что та не принимала ни материного любовника, ни новые правила жизни? А может, эта парочка так и хотела свести несчастную в могилу? Если подумать – почему бы и нет? Довели девочку до «ручки» – и порядок! И, возможно, никто бы ничего не узнал, не выйди на свет божий этот дневник.

Читая следующие записи, Иванов ещё сильнее уверялся в том, что всё шло из семьи: «Валера настоящий извращенец! Сегодня днём получаю от него сообщение с фотографией, где я была запечатлена спящей на своей кровати с голой попой, поскольку ночнушка задралась, а одеяло сползло на пол. И, очевидно, спала крепко, раз ничего не услышала! Но дело не в этом, а в том, какую гадость он мне написал: «Какие у тебя красивые, стройные, загорелые ножки, а какая упругая попочка! Я просто-таки любовался этой картиной! Как бы я хотел их погладить, потрогать и поцеловать…». Я его в ответ послала куда подальше, а всю эту мерзость удалила. Да, я ему ещё написала, что пожалуюсь маме, если ещё раз увижу что-то такое. Не знаю – понял ли меня?»

Иванов тотчас вспомнил описываемый погибшей снимок и мысленно согласился с ней в том, что это была мерзость. А вкупе со словами Гончарова – тем более! Но вот вопрос: девочка ссылается на свой крепкий сон. Её ли это природный сон такой или погибшую чем-то опоили? Например, подмешали девочке в чай лошадиную дозу снотворного – вот тебе и крепкий сон! Почему бы нет, хотя бы как версия? Она спит, а ты твори с ней всё, что угодно! Вполне может быть, что и мамаша могла чем-то здесь помочь: скажем, мама у дочки всё заголяет, а любовник снимает… По крайней мере, такого варианта тоже нельзя пока исключать. От такой гадости Иванова невольно передёрнуло. Он прервался, чтоб налить себе из термоса чая и попить, после чего вернулся к дневнику Цаплиной-младшей, где читал уже записи одну за одной. Вот они: «Валера не просто извращенец, а ещё гад и падонок! Он сегодня меня изнасиловал. Дело было так: я в гостиной гладила бельё, одетая, как всегда, в шорты и топик, так как было жарко. Валера сидел на диване и смотрел телевизор. В какой-то момент я заметила, что он разглядывает меня с ног до головы. Меня это взбесило, и я решила его пристыдить, сказав ему: «слушай, может, мне догола раздеться, чтобы тебе интереснее было меня разглядывать?». Однако мои слова возымели обратный эффект: сказав мне «давай попробуем!», этот урод сорвал с меня шорты с трусами и, повалив на диван, изнасиловал.  Даже стыдно писать то, что он мне говорил при этом… Я так и удрала потом голой к себе, сцапав мои вещи. Мне было стыдно, а этот козёл сидел и ржал мне вслед. А после, когда я ему пригрозила, что всё матери скажу, он мне сказал: «Если ты откроешь рот, то очень об этом пожалеешь. Будет лучше, если о нашей шалости никто ничего не узнает. Надеюсь, ты поняла меня». По хлопав меня по щеке, Валера вышел погулять. Я сижу, пишу эти строки и не знаю, что мне делать… А главное, что мне будет, если я расскажу всё маме?». От последующих записей у Иванова сделался шок, и невольно вновь сошло с языка: «Ничего себе любящая мать!».

«Прошло два дня.  Я долго думала – рассказать ли маме о том, что сделал Валера со мной? Решила рассказать… И теперь жалею об этом. Я думала, мама мне поверит и выгонит этого гада, а ещё лучше – заявит в милицию… Увы: Валера ей наврал, что это я сама, раздевшись догола, извивалась перед ним, как змея, и соблазняла его… И  мама поверила ему, а меня отодрала, как собачонку. Про то, какими словами она меня при этом ругала, я и не говорю! Как я ни умоляла маму пощадить меня, ничего не помогала. Мама перестала пороть меня только тогда, когда её силы закончились. После чего она ушла, а я так и лежала голой на постели и плакала от боли и оскорблений. Неужели я предана своей матерью? Но  почему? За что? Не знаю».

Или вот ещё: «Утро. Войдя в кухню, чтобы вскипятить себе чайник, я встретила Валеру.

– Доброе утро! – сказал он, улыбаясь. Я хотела ему в эту улыбку плюнуть… Гад бесстыжий!

– Пошёл ты! – резко сказала я и хотела включить  чайник, но была поймана Валерой за руку, затем он припёр меня стене и, держа почти удушающей хваткой за горло, ласково говорил со мной:

– А ведь ты сама виновата! Если бы ты молчала в тряпочку, и я бы маме ничего не сказал. А так – пеняй на себя! Однако есть выход, чтобы всё наладить!

– Какой? – спросила я.

– Очень просто! – весело сказал Валера. – Ты мне даёшь вечерами пошалить с тобой, а я помирю тебя с мамой. Ну, так как?

Стыдно признаться, но я сдалась, поскольку очень хотелось помириться с мамой. В девять  часов вечера, когда я буду ложиться, он придёт. Со стыдом жду сегодняшнего вечера. А в школу я так и ушла голодной, так как после того разговора мне никакого чая уже не хотелось. Поела в столовке».

«Какая же ты скотина, Валера! – думал Иванов, дочитывая эту запись погибшей и перейдя к следующей, где Соня не без стыда описывала всё происходящее вечером того же дня. – Да туда тебе, гадёнышу, и дорога за твои художества!». Даже ему, следователю и взрослому человеку, было не по себе, когда он читал и о том, как Валера целовал и всячески жулькал Соню, и о том, как они легли голышом в постель, где Валера творил с Соней, что хотел, и о том, как этот гад нахваливал её губки и попку, которую затем и «трахал»… А что уж говорить о том, что самой погибшей, по её словам, было гадко это вспоминать?

Однако две последние точки поставили две же последние записи: «Прошло два дня. Валера меня не обманул: помирил нас с мамой. Он уговорил её простить меня, обставив всё произошедшее, как мою нелепую шутку. И мама простила меня… Я понимаю, что это было так, для виду… Но хоть так, чем вообще никак! Я же буду очень стараться простить маме все её побои и оскорбления, нанесённые мне. Однако я никак не ожидала услышать от Валеры следующее: «Если ты хочешь, чтобы твоя любовь с мамой была постоянной, то и ты сама должна постоянно заниматься со мной любовью. – я так и обалдела. – А ты что думала? Бесплатно ничего не делается!». Сказать, что я влипла, – не сказать ничего!».

«Случайно подслушала один разговор мамы и Валеры. Они сидели на кухне и говорили обо мне, а я шла туда – взять себе питья. И что я слышу:

Валера. Знаешь, Лена, боюсь, что Соньку надо будет убирать: или убить, или закрыть в психушке до конца дней. Я пока не решил!

Мама. Я тебе не дам что-либо сделать с моей дочерью!

Валера. Да! Ты вспомнила, что она твоя дочь? А какого дьявола ты её под меня всё это время подкладывала, мамаша ты хренова? А?! – молчание. – Или забыла, чья была идея дочу изнасиловать?

Не дослушав разговор, я тихонько вернулась к себе. На душе так гадко, что самой жить не хочется. Уж лучше сама убьюсь, чем дам себя сгноить в психушке». На этом дневник закончился. Едва Иванов закрыл тетрадь, как ему позвонила криминалист Ольга Орлова: она сообщила ему, что фотография погибшей Софии Цаплиной, где она в стиле ню, настоящая.

– Спасибо, Оля! Сейчас я к тебе подойду, – ответил Иванов. Только он положил трубку и вышел из-за  стола – звонит Горыныч и сообщает, что это Гончаров имел близость с погибшей Цаплиной-младшей. – Горыныч, я твой должник! Я сейчас к Орловой, а потом к тебе.

Из кабинета Иванов вышел с мыслью: «Неужели пазл сложился?»

***

Однако пора бы вернуться к погибшему Гончарову. Надо сказать, что он не соврал Елене, рассказывая ей про детдом. Вопрос о квартире и романе с хозяйкой я бы оставил на совести нашего персонажа, поскольку не могу знать, как оно было на самом деле. И всё же кое-что он приврал: своих родителей, а точнее, свою мать, Надежду Егоровну Гончарову, он знал. Другой вопрос, что её лишили родительских прав, когда Валере было девять лет, за разгульный образ жизни. И лишили по сигналу одной из соседок, которая частенько, когда мамаша пропадала на два-три дня, загуляв у какой-то знакомой собутыльницы, могла и помыть, и покормить мальчика. Какое-то время Валера ждал маму, надеялся, что она его заберёт из детдома… Однако, делаясь старше, он яснее понимал, что мать на него плюнула и забыла, и он тогда её тоже забыл. Эту же историю рассказала сыщикам директор детдома, Варвара Ивановна Лосева, которая до того была воспитателем Гончарова. Весть о его убийстве была для неё настоящей болью.

– Он мне был, как родной сын, – сказала она, вытирая слёзы. – После выпуска Валера сначала чаще ко мне приходил, потом пореже, но всё равно не забывал меня, слава богу.

– Скажите, пожалуйста, Варвара Ивановна, а каким погибший был человеком? – спросил Маков. – Был ли он общительным или наоборот, замкнутым и так далее?

–  Я вам скажу так, – подумав, начала Лосева. – Валера был вроде бы и общительный, но общался и играл только с теми ребятами, с кем сам хотел общаться и играть; в учёбе он был небестолковый, но и нельзя сказать, что он был прямо всезнайка: спросят – ответит, нет – и вылезать не будет. Но в целом же Валера был хорошим мальчиком.

– Спасибо, Варвара Ивановна. Примите наши соболезнования! – сказал Маков.

– Простите, а когда я могла бы забрать Валерочку для похорон? – спросила Лосева.

– Как только с телом погибшего будут проведены все необходимые для следствия мероприятия, вам его выдадут, – ответил Маков.

– Тогда возьмите, пожалуйста, мой номер телефона, чтобы связаться со мной! – попросила Лосева. Она скоренько написала свой номер на листке из блокнота и отдала его Макову. – Всего хорошего.

– Спасибо, до свидания, – ответил Маков, и сыщики ушли. Уже в машине Кирилл спросил Дениса:

– Слушай, а что ж ты не спросил эту Лосеву о том – проявлял ли её воспитанник когда-либо нездоровый интерес к голеньким девочкам?

– Во-первых, Кира, – начал Маков, – ты сам слышал, как она о нём говорила: «Он мне был, как родной сын». И мне надо было спрашивать её о такой мерзости? Пусть хоть у неё останется светлая память об этом гадёныше. – Хвостов согласился. – Во-вторых, даже если бы она что-то такое знала – не факт, что она бы этим с радостью поделилась добровольно, поскольку тоже не дура, чтобы это всё выкладывать без оглядки.

– Да, Денис, тут ты прав! – вновь согласился Хвостов. – А потом, чёрт его знает: может, он с этой Лосевой был хорошим мальчиком, а без неё вот таким падонком.

– Вот! – поддержал Маков. – Так что потерпи: не сегодня – завтра мы дожмём Цаплину-старшую и постепенно докопаемся до подноготной её полюбовника.

Хвостов кивнул головой и дальше они поехали молча. Тем временем Дурова и Антипова, наведя справки в паспортном столе, выяснили, что погибший Валерий Гончаров до изъятия его из семьи жил по адресу – Первомайская, 9, квартира 8, и жил он там с матерью, Надеждой Егоровной. Однако, прибыв в адрес, они узнали, что квартира давным-давно продана, а хозяйка уехала куда-то и с тех пор о ней ни слуху, ни духу. Несолоно хлебавши сыщицы вернулись в отдел, где поделились данной информацией с остальными. Маков и Хвостов также поделились добытыми сведениями из детдома.

– Кстати, Марина, директриса просила позвонить ей, когда можно будет забрать убитого для похорон, – сказал Маков, протягивая Антиповой бумажку с номером.

– Лосева, Варвара Ивановна? – спросила Марина, читая данные. – Хорошо, я позвоню, спасибо. Да, Кирилл! Я тут кое-что вспомнила: когда мы приехали, я пошарилась по странице Гончарова и нашла там ссылку на один его блог.

– И что? – спросил Хвостов.

– А то, что среди постов я нашла и те, в которых он пишет и про вашу погибшую Софию Цаплину, – ответила Антипова и показала  блог Гончарова, все прильнули к смартфону.

– Вот скотина! – сказал Маков. – Мало того, что девчонку насиловал, да ещё и пиарился на этом. Марина, можно я сношу всё это Орловой, чтобы распечатать для дела? – Да, конечно! – ответила Антипова, и Маков, взяв смартфон, убежал к Орловой.

– Что ж, – произнёс Иванов, подводя предварительный итог. – Пожалуй, настало время поговорить с мамашей нашей погибшей более конкретно! Тем более, что и поводов для этого вполне достаточно.

 

 

13

Слава богу, Елена немного пришла в себя. Голова ещё болела, но тошнота успокоилась. Найдя свой розовый халат и набросив его, она тихонько поползла на кухню, чтоб попить.

– Ленка идёт! – сказала Наталья Анастасии, та оглянулась, встала, помогла сестре дойти до своего же стула и сесть. – Как ты, Ленуля?

– Средней паршивости, – хмуро ответила Елена. – Дайте что-нибудь попить!

– Чай будешь? – спросила Анастасия. – Давай с мёдом, для поднятия сил!

– Давай! – тем же тоном ответила Елена. Анастасия сделала сестре чай, подала мёд, Елена попила немного – ей полегчало… И вдруг она спросил сестёр: – Девочки, а где Валера?

Обе сестры сникли, понимая, что им придётся сообщить Елене ещё одну горестную новость… Однако деваться некуда, тем более, что Елена повторила вопрос.  Первой слово взяла Анастасия.

– Лена. Тут утром приходили из уголовного розыска… Валеру убили.

– Когда убили? – в шоке спросила Елена.

– Он вчера  вечером вышел прогуляться, а потом его нашли убитым, – пояснила Анастасия.

– Господи! За что мне это всё? – произнесла Елена, начиная рыдать. – За что, господи? За что?!

Она припала к Анастасии и стала сильно-сильно рыдать. Наталья подсела рядом и стала гладить сестру по спине,  желая хоть немного снять боль, нахлынувшую на неё с новой силой и ставшей, кажется, нестерпимой. На рыданья выбежал из гостиной муж Анастасии, чтобы справиться, что случилось, но та его жестом услала назад, давая понять, мол, всё под контролем.

– А кто приходил из розыска – мужчина или женщина? – спросила Цаплина, придя в себя.

– И мужики были, и женщина была, – ответила Анастасия. – Вот, она тут тебе телефон свой записала.

– Антипова, Марина Александровна? – спросила Цаплина.

– Да! – ответила Анастасия. – Они хотели изъять паспорт и вещи Валеры, но я не дала, так как квартира не моя, и потом объясняй тебе, кто тут был и что брал… Слава богу, другой следователь оказался мужчина понятливый, и предложил вариант, что они через пару дней зайдут.

– Хорошо, я сейчас умоюсь и перезвоню, – сказала Цаплина. – Ах, Валера-Валера! Какой чёрт тебя понёс гулять?!

– Ты на чёрта всё не вали! – отозвалась Наталья. – Никто не знает, где и как наши жизни оборвутся, вот и оставь нечистого в покое! А лучше – помолись за упокой души убитого! Ничего, всё понемногу пройдёт.

Наталья поцеловала Елену, та вяло улыбнулась, встала и пошла сперва в ванную, а затем к себе в спальню.

– Знаешь, Ася, я бы с Леной побыла ещё немного, благо, и я, и Юра в отпуске – можем позволить чуть-чуть задержаться, – сказала Наталья. – Просто боязно её оставить вот так…

– Согласна с тобой, Наташа! – поддержала Анастасия. – Ленку так оставлять нельзя! Ничего себе: сначала дочь потеряла, а следом и мужика – это какая психика выдержит? Знаешь, я и сама попробую попросить на работе несколько дней за свой счёт, и Гришу попрошу об этом же. Да – хорошо, поможем вам немного, нет – не взыщи. – Наталья согласно кивнула.

– Пойду – гляну, как она там. – Наталья пошла в спальню Елены. Не прошло и полминуты, как оттуда донёся вопль. – Ася, помоги!

Анастасия влетела в спальню, как шаровая молния, следом влетели и мужья обеих сестёр. А случилось следующее: Елена попыталась повеситься на поясе от своего халата, привязав его к люстре. И лишь своевременный приход Натальи и её крик о помощи помешал сделаться роковому делу до конца. Анастасия мигом слетала в кухню за ножом, а Юрий, как самый высокий из мужчин, встал на лежавший на полу стул и обрезал удавку. Слава богу, несостоявшуюся самоубийцу спасли и привели в чувство. Мужчины, услышав, что их помощь больше не нужна, вернулись в гостиную.

– Ты что хотела сделать, идиотка?! – выругалась Наталья. – А если б дети случайно вошли и увидели всё это… Ты подумала, что бы с ними было?!

– Девочки, я жить не хочу! – жалуется Елена. – Вы понимаете, что мне тяжело?!

– Тяжело ей! – повторила, передразнив сестру, Анастасия. – А нам будет легко и весело сперва Соньку схоронить, а затем тебя! Или, может, нам легко и весело без папы с мамой жить?

– А мы живём! – поддержала Наталья. – Для детей, для мужей, друг для дружки, для тебя, дурёхи… Вот подумай об этом хотя бы! – обращается к Анастасии. – Ася, делаем так, как мы с тобой говорили: остаёмся ещё на неделю. Хватит нам одной самоубийцы!

Та, молча, кивнула, после чего обе сестры вышли, а Елена повалилась на постель и долго рыдала… Скорее, от жалости к себе. Об Антиповой же она в тот день так и не вспомнила.

***

Прошло два дня. Как и было обещано ранее, Иванов, Антипова и опергруппа с понятыми пожаловали вновь на квартиру Цаплиной-старшей. Та встречала сотрудников розыска в добром здравии и спокойном настроении. Её волосы были заколоты в беличий хвост, на лице был лёгкий макияж, а одета она была в голубое трико и белую футболку с пальмами.

– Мне сестра сказала, что вы хотели взять вещи и паспорт Валеры? – спросила она Антипову.

– Да, Елена Юрьевна! – ответила Антипова. – Пожалуйста, примите наши соболезнования и покажите, где погибший хранил свой паспорт и свои вещи!

– Да, конечно! – ответила Елена и проводила следователя, оперативников и понятых в свою спальню, где погибший хранил свои вещи. Туда же, возможно, для поддержки сестры, отправились Наталья и Анастасия.

Паспорт погибшего был найден быстро: он лежал на верней полке шкафа между стенкой и стопкой одежды. В том же шкафу, но внизу, был найден ноутбук Гончарова. Однако открыть его не представлялось возможным, так как он имел пароль, а его знал только погибший.

– Ладно, братишку попрошу – пусть он попробует открыть, – сказала Антипова. Помимо ноутбука Антипова увидела на прикроватной тумбочке альбом и лежащую поверх него тыльной стороной обложки к верху недочитанную книгу, в которой закладка была вложена на том месте, где до конца оставалось страниц пятьдесят.

–  Скажите, Елена Юрьевна, а это тоже вещи погибшего? – спросила Антипова.

– Да, это Валера читал и рисовал, – ответила Цаплина.

– Я взгляну? – спросила Антипова.

– Да, конечно! – ответила хозяйка.

Антипова подошла к тумбочке и стала рассматривать лежавшие там вещи. Книга, которую читал погибший, был роман Владимира Набокова «Лолита», рисунки в альбоме изображали в основном девочек в стиле ню… Словом, всё было понятно с интересами покойного.

– Я могу это забрать? – спросила Антипова, показывая на альбом.

– Пожалуйста! – равнодушно ответила Елена. Антипова вложила альбом в свою сумку и затем приступила к допросу Цаплиной.

– Елена Юрьевна, скажите, каким погибший был человеком?

– Валера был добрым человеком, нежным и ласковым… – сказала Цаплина, слегка всплакнув. – Ума не приложу, за что его убили?

– Я обещаю вам, что мы это непременно выясним! – сказала Антипова. – Скажите, а у погибшего не было недоброжелателей? Может, ему кто-либо угрожал по телефону или ещё как-то?

– Нет! – твёрдо ответила Цаплина. – На моей памяти ничего такого не было. Мы жили дружно и спокойно, Валера любил меня и дочку…

– Вот здесь я даже спорить не буду с вами, Елена Юрьевна! – ядовито заметил Иванов. – Марина Александровна, простите, что вмешиваюсь, но, думаю, и вам будет небезынтересно узнать кое-что и о данной женщине, и о её сожителе, и о её дочери.

Антипова кивнула головой.

– Что вы хотите сказать, Павел Александрович? – нервно спросила Цаплина.

– Да то, что Валера ваш так любил вашу дочь, что довёл её до суицида, – сказал Иванов. – А, вернее, вы её довели оба до этого!

– Бред какой-то! – возмутилась Цаплина.

– А вот и нет! – улыбаясь, ответил Иванов. – У меня есть сюрприз для вас. – он вынул из папки маленькую синюю тетрадь, развернул её и, держа в руках, показал Цаплиной. – Это дневник вашей дочери, который нам предоставила ваша подруга и кума, Людмила Гуляева. Думаю, вы узнаёте почерк Сони? – Цаплина вгляделась.

– Да, это Сонин почерк. И что? – также твёрдо спросила она.

– А вы не догадываетесь, о чём она пишет? – спросил Иванов. Молчание. – Хорошо, я вам вкратце расскажу: она пишет о том, как вы её голую снимали, и о том, как ваш дружок Валера насиловал её с вашего ведома… Ну как, продолжать дальше? И я ещё молчу о «мемуарах» нашего погибшего, которые тоже приобщены к делу.

Поняв, что проиграла, Цаплина сникла. У её сестёр сделался шок.

– Лена, ты что, с извращенцем водилась? – спросила Наталья, едва  веря ушам.

– Девочки, милые, простите меня, пожалуйста! – рыдая на коленях, молила Цаплина.

– Будь ты проклята, гадина! – гневно сказала Анастасия. – Ты нам больше не сестра! Чтоб тебе сдохнуть за то, что ты с дочерью сделала!

Елену Цаплину осудили на восемь лет колонии строгого режима. Какова её дальнейшая судьба – неизвестно; равно, как неизвестно – вспоминала ли она в заключении о Соне. Сёстры Елену так и не простили и даже не приезжали на свидание. Зато на могилу Сони приходят все те, кому она по-настоящему была дорога, приносят свежие цветы… А через год Людмила Гуляева с мужем и дяди с тётями там поставили памятник.

24-го апреля 2024г.