— А ты знаешь, как усмиряют диких бешеных быков?
— Нет.
— Ну, так слушай: страшен дикий бешеный бык в любую погоду! При ярком солнце и ночью в тумане! Страшен, огромен и отважен. Все боятся его и опасаются: даже ядрёный слон, встречая такого на своем боевом пути, благоразумно сопит, и с трепетом скрывается в густых травах, чтобы переминаться там с ноги на ногу пока всё кругом не стихнет! Даже нагло-нелепые бабуины, кидают себе на произвол свои барабаны и, цапко забравшись на верхушки деревьев, не шляндрают там, и не кажут бананы и еловые шишки по направлению лоснящейся от чёрного бычьего пота спине! Даже рожки они оттуда ей не корчат: помнят, как с корнем выворачиваются их насесты, предвидят, как гибнут втоптанные жестокими копытами в жаркий краснозём отборные обезьяньи сотни! И бабуины молчат, и гамадрилы молчат, закрывая бледные морды дрожащими волосяными лапами! Так все страшатся дикого бешеного быка! Так все опасаются!
Только одна маленькая собачка с мёртвой злой хваткой совсем его не трепещет. Вызывают её, поэтому, из большого далёкого города, чтобы справилась она с быком, усмирила бы проворного. Долго летит собачка над круглым земным шаром; мчит по бескрайним саваннам, заросшим сверху донизу ржавой травой, (такой высокой, что и поезда в ней не видно, и лишь дым да труба показывают, где льётся в бесконечность его блестящая колея); плывёт маленькая собачка по великим безвыходным рекам, то извилистым и зелёным от спрятанных в них крокодильих спин солёных от крокодиловых слёз; то сияющих восторженным червонным золотом, где дружно обжираются платиновыми медузами стаи золотых рыбок «и». Почти вся наша несчастная жизнь требуется маленькой собачке со стальной хваткой, чтобы добраться до бешеного быка. Потому отправляется она в путешествие щенком, а достигает своей цели уже взрослой, отпетою маленькою собачкою. Но сколько бы не длился путь, и под капитанской тумбочкой тонущего парохода, и на слаломе падающего самолёта, и в агонии гибнущего поезда, везде стремительно точит она свои острые зубы и массирует передними лапами свои мощные челюсти: так готовится к бою со противником, так тренируется, чтобы челюсти её один раз сомкнувшиеся, не разжала бы уже никакая сила.
И вот, на туманном, рассеянном по всему тропическому лесу рассвете, на огромной, чёрной как плоская сковорода ночи поляне, находит, наконец, маленькая собачка того, кого искала всю жизнь! И прекращает она тогда точать свои зубы и массировать челюсти, и тогда подходит она к дикому бешеному быку и целует его прямо в нежный розовый носик.
Удивляется дикий бешеный бык, останавливает свой стремительный бег, и задумывается тому необычному, что с ним произошло: никогда до этого не видел он таких маленьких собачек и чтобы в носик они целовали его. А собачка, тем временем, кусает его в тот самый розовый носик, который до этого вкусно поцеловала. И изо всех сил сжимает носик этот в объятиях своих непоколебимых челюстей! Понимает, наконец, дикий бешеный бык, как она его обманула, воет громко и протяжно, начинает по земле кататься, бить её копытами по мягкой морде, мотать шеей ветра, трясти головой высоких пальм: пытается сбить собачку, оторвать её от своего нежного: но не поздно ли, глупенький?: всё это терпит она, упрямая, а своими черными с кровавыми зазубринами рогами, своим самым страшным орудием, достать дикий бешеный бык до неё никак не может. Ну, никак! И другое, следующее по силе своё оружие — зубы, как не пытается, применить не получается. Увы, бедному быку! Выходит у него из дырок вся его чёрная кровь, бледнеет на глазах он, и не на глазах он бледнеет, некогда чёрный дикий бешеный бык! Так, господа, состоялось его умиротворение!
…..
А маленькую смелую собачку убивают. А знаешь почему?
— Нет!
— А дело в том, что:
Ведь действительно ничто уже не может разжать её хватку!
Можно было бы подождать несколько времени, и умерла бы собачка сама, от голода жажды. А потом бы висела на прокушенном бычьем носу и медленно сохла под лучами бы жаркого солнца, становясь ся всё меньше и легче. Пока однажды во время своей пахоты не качнул бы бык, отгоняясь от мух, своё грустно — понурое туловище, и не рассыпалось бы тогда во прах совсем засохшее её тельце той, которая так и не смогла прервать своего поцелуя (как бабочкино тельце, уснувшее между оконных стёкол, рассыпается через несколько лет, если прикоснуться грубым большим пальцем к её засохшей и отцветшей груди, сколь некогда аппетитной и нетривиальной, вот так бы рассыпалась!). Или даже отнесли бы её мумию похоронить в треугольной башне с фараонами рядом? Но кто будет столько ждать ради? Хихикают хамоватые гиены и трутся друг о друга, обмениваясь гнилыми боками и цветными гнойными пятнами, громко кричат и, размахиваясь, швыряют банановидными ялдовыми шишками, подбегают, и плюют потом в маленькую собачку, как бы навсегда приклеенную и называют её отныне глупой мёртвой пепельницей! Помирает собачоночка, потому то, оказывается, и называли её хватку «мёртвой»! А она и не знала!
И когда придётся тебе, маленькая деточка, встретить доброго бледнолицего, совсем ручного полумёртвого быка, знай, что была и у него в жизни маленькая собачка с мертвой злой хваткой. Знай, и делай с ним всё, что захочешь. Только ни за что не трогай руками его нежный, нежный розовый носик! Никогда!
139
Загрузка...
