Домой я вернулся лишь к девяти. Хотелось просто немного полежать и расслабиться. Проблемы, регулярно возникающие в последнее время, выматывают меня окончательно. Расслабиться не получается. Пытаюсь ни о чем не думать, закрываю глаза, но тут же в голове масса мыслей, сколько еще неоконченных дел. И, что нужно что-то съесть. Не хочется, просто нужно. А потом часа три поработать, разобрать бумаги и отпечатать пару новых договоров. А завтра, в семь утра, надо быть опять на ногах. С ненавистью сжимаю кулаки и гоню прочь мысли о работе. Не помню, когда в последний раз нормально спал. Последнее время злость – мое привычное состояние. Я ненавижу жизнь. Я устал.
И в то же время знаю, что нельзя останавливаться. Только не сейчас. Слишком многое поставлено на карту, я фактически могу потерять все. Если остановлюсь — точно потеряю.
Иногда в голове появляются предательские мысли: «Зачем вообще нужна такая жизнь?»
Ненавижу серые дождливые дни, ненавижу яркое солнце – режет глаза, ненавижу себя.
Терпеть не могу, если никто не звонит, когда же звонят — с ненавистью смотрю на выписавшийся на дисплее контакт и думаю: «Откуда же ты взялся? Что вам всем от меня надо!»
У меня попросту нет сил жить, мной движут еще какие-то непонятные злость и ненависть ко всему.
— Так, хватит! — одёргиваю себя.
Сейчас отгоню все мысли о проблемах, полежу и все же попытаюсь расслабиться. Стараюсь ни о чем не думать, расслабляю кисти рук и слушаю тишину. Некоторое время мне это удаётся, но вскоре опять медленно, по-змеиному, в голову лезут мысли о том, сколько проблем нужно решить. Вновь появляется ненависть ко всему, и главное — к самому себе.
За то, что устал, за то, что не могу разрубить узел моих проблем одним ударом.
Как я сюда попал, что я вообще делаю уже столько лет в этой чужой стране?
Сука-жизнь…
Снова гоню все мысли. Нет, не пытаюсь думать о чем-то хорошем. Я стараюсь не думать ни о чем. Тишина взрывается звонком телефона. Какого черта! На настенных часах без пятнадцати десять. Что ещё кому надо от меня!? Иду за мобильником. На дисплее номер моих родителей.
«Ну что вам надо, родные мои? Только не спрашивайте как у меня дела, не спрашивайте, почему голос злой и усталый. И, пожалуйста, не спрашивайте, когда приеду в гости! Сам знаю, что полтора года не был на родине. Знаю, что уже четыре месяца обещаю приехать «как только с проблемками разберусь. Но не могу! Поймите, не могу я сейчас приехать! Слишком много работы, слишком многое рискую потерять. Не могу!»
— Алло, — знаю, голос у меня недовольный и уставший, но ничего не могу с собой поделать. Ещё недавно притворялся, а сейчас уже не могу, да и не хочу.
— Макс, привет, — голос отца в трубке. Странно, в такое время обычно звонят мама или бабушка, — Как дела у тебя?
Хочется ответить, что плохо. Что ужасно устал и не вижу просвета, но что-то сдерживает. Может, его серьёзный тон. Может, что-то другое.
— Ничего, как у вас?
— Полчаса назад отвезли деда в больницу. Инсульт.
Молчу, осмысливая слова. Не может быть! Дед здоров, как бык. Позавчера же говорили. Он до сих пор пудовую гирю поднимает раз двадцать!
— В каком он состоянии?
— Не знаем. Мы в больнице. Я в коридор вышел, тебе позвонить.
— Я вылетаю!
— Ну чем ты поможешь? Лучше дела свои подтягивай.
— Не знаю, побуду с ним, поговорю…
— Он в себя не приходит. Иногда глаза открывает и что-то мычит. Говорят, он даже не понимает, что происходит вокруг и, похоже, никого не узнаёт.
Молчу в ответ, в голове проносится всё, что я когда-нибудь слышал об инсульте. Немного. Точнее – ничего. И ничем не могу помочь. Самое страшное в жизни — понимать, что бессилен помочь кому-то из близких. А страх всегда порождает злость. Злость и ненависть.
Сука-жизнь…
— Не волнуйся, Макс. Здесь делают все возможное, остальное — воля Бога. Я вообще сначала звонить не хотел, у тебя и так проблем хватает. Но это было бы нечестно. Давай, созвонимся.
— Пока.
Кладу мобильный и иду на кухню, заварить чай. В общем-то, я довольно спокоен. Люблю деда, очень люблю. Но ему уже восемьдесят один… Мы люди, и мы не вечны. Ему восемьдесят один, и еще позавчера он говорил со мной, рассказывал, как каждый день делает зарядку, что больше 15 раз от пола не отжимается, себя бережёт. А это уже неплохо, очень даже неплохо. Дай Бог всем так…
Откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Я очень устал. И в то же мгновение нет. Уже нет. Потому что я поднимаю голову, открываю глаза, смотрю вниз и вдруг вижу свои детские ноги в сандаликах. Вскакиваю с лавочки во дворике и бегу навстречу деду. Он радостно улыбается.
— Ну что, казак, скучал без меня? Смотри, я тебе гостинцы принёс.
Гостинцы меня мало интересуют. Меня больше заботит, что он обещал смастерить лук после работы. Мы идём за дом, к сараю, где у него инструменты, и он рассказывает мне из какого дерева лучше его делать. Смотрю, как все спорится у него в руках. Он же вырезает выемки для тетивы и рассказывает про своё босоногое детство.
— Отца забрали у нас тогда, по ошибке. А нас у матери семеро было. Ну, вот и думали, как прокормиться. Я, обычно, драться ходил за пирожки. Ну, понимаешь, Федьку побьют в соседнем селе, он ко мне бежит, жаловаться. А я говорю, чтобы пирожков братьям и сёстрам моим принёс, и иду с обидчиками его разбираться. Ростом-то я не вышел, зато руки — видишь какие! — он показывает мне свою жилистую руку. Припоминаю, что бабушка говорила когда-то, что он гвозди в дерево без молотка забивает:
— Деда, а это правда?
— А ты сходи в сарай. Принеси мне «соточку».
Неужели?! Я думал, это он в молодости забивал. Возвращаюсь с несколькими десятисантиметровыми гвоздями.
— Так, куда бы его? — дед смотрит по сторонам.
— А вон, в яблоню!
— Ты что? Она же живая, нельзя так, — дед качает головой, подходит к деревянной стене сарая, — а вот сюда мы его.
Смотрю, как он ставит гвоздь к стене и одним ударом забивает его почти по самую шляпку. Второй, третий.
— А почему до конца не забьёшь? – лукаво спрашиваю его. Гвозди на сантиметр торчат из доски. Скажет, наверное, что силы не те…
— Стенку гвоздодёром портить не хочу, — подмигивает мне дед, упирается левой рукой в стену, пальцами правой берёт гвоздь за шляпку и выдёргивает его из стены, потом достаёт и другие два.
— Я в молодости кулаком никого не бил, пальцы сломать боялся. Дам вот так вот ладонью по уху наотмашь, с ног слетит человек и больше не лезет.
Молчу в ответ и только гвоздь за спиной пробую пальцами своими детскими. Очень уж хочется вырасти и тоже так научится. Дед подмигивает, возвращается к ветке и продолжает мастерить лук.
Просыпаюсь от свистка чайника. Жаль деда, очень жаль. Но все же ему восемьдесят один. Очень хочу, чтобы выжил, но если что — надо смириться, и так пожил — дай Бог каждому.
Вдруг, неожиданно, представляю, как он лежит в палате, как периодически приходит в себя и испуганно оглядывается по сторонам, пытаясь понять, где он и почему не может двигаться. Я вдруг отчетливо осознаю, что ему сейчас страшно. Я спиной чувствую этот его страх. Мое лицо искажает судорога, сжимаю кулаки.
— Дед, ты только не бойся! Ничего не бойся. Я не хочу, чтобы тебе было страшно. Дед…
Не хочу, но ничем не могу помочь. Меня даже рядом нет…
Сука-жизнь!
Мне надо закончить только пару важных вещей. Тогда смогу выехать домой. Вроде бы все готово, по крайней мере, с моей стороны. Но опять что-то срывается, один из партнёров тянет время и не подписывает нужные бумаги. Ему не к спеху. У меня появляются новые и новые проблемы. Какой-то заколдованный круг. Звонит телефон, и мне сообщают, что подписание бумаг откладывается ещё на пару дней. Дед по-прежнему в реанимации и, как оправдание тому, что не могу приехать, слова , что все равно к нему никого не пускают. Хотя нет, меня пустили бы. Я точно знаю, что пустили бы, но по-прежнему не могу выехать. И я очень хочу его видеть. Ненавижу все вокруг, ненавижу самого себя. Ещё этот звонок…
Да все вокруг, абсолютно все, за что ни возьмусь, валится из рук. А если не валится — ускользает. А я уже отупел от усталости и постоянной борьбы. От понимания, что партнёры видят моё состояние и думают, что надо немного «дожать», и я сломаюсь. Лишний плюсик к их благосостоянию. Им даже наплевать, что они пытаются забрать у меня последнее. Неужели не понимают, что у меня больше ничего нет? Может им объяснить? Так и сказать прямым текстом. Нет, не для того, чтобы пожалели. Эти не пожалеют, они — бизнесмены. Чтобы поняли — хватит пытаться. Я устал хитрить и бороться за то, что и так по праву моё. И что, если даже вдруг у них и получится, мне нечего больше терять. А если это случится, то им-то уж точно деньги уже не нужны будут. Твари!
Сука-жизнь…
Смотрю по сторонам, вспоминаю, что через дорогу от меня казино. Раньше заходил иногда, от проблем здорово отвлекает. Шагаю туда, не для того, чтобы отвлечься и не для того, чтобы выиграть. А потому что зол. Чтобы проиграть и иметь ещё одну лишнюю причину сказать: «Какой же ты, Макс, мудак!»
Бред какой-то.
Иду к автоматической рулетке, заряжаю пятьсот евро, тупо и зло делаю глупейшие ставки. Проигрыш. Отлично! Ещё раз — опять мимо! Конечно мимо, ставить все на одну цифру, это один к тридцати семи. Зло тыкаю в сенсорный дисплей, даже не смотрю, на что ставлю. Ставки окончены, я поставил сотни полторы на несколько номеров. Опять мимо! Отлично.
Хм, мазохизм какой-то. Играть и хотеть проиграть. Опять беспорядочно ставлю, случайно выигрываю около сорока евро. На секунду появляется мысль отвлечься от проблем и все же попытаться отыграть проигранную сумму. И что потом? — Да ничего.
Гоню эту мысль и продолжаю просаживать деньги. Не успеваю поставить все оставшееся, остаётся пятнадцать евро кредита. Проигрыш. Ставлю остаток на ноль. Ставки окончены. Ну, вот и все, пара секунд и можно идти. Хоть злость как-то выплеснул. Шарик почти беззвучно скользит по колесу и послушно падает где-то в районе маленькой серии. Вот и все. Но нет, он не падает в ложе, он бьется в перегородку, разделяющую тридцать три и шестнадцать, приподнимается и медленно катится против часовой стрелки. Прокатившись треть колеса, шарик послушно ложится в ноль. «Вы выиграли, сумма выигрыша — пятьсот сорок евро», точнее пятьсот двадцать пять плюс ставка — пятнадцать. В другой ситуации я был бы рад, но сейчас, словно рулетка ударила мне пощёчину, вернув то, что я хотел проиграть. Пытаюсь поставить весь выигрыш на ноль, но срабатывает ограничитель максимальной ставки. Максимальная ставка на номер — сто пятьдесят. Нет, торчать я здесь не собираюсь, со злостью нажимаю на кнопку «выплата» и автомат выплёвывает принт с выигрышем. Даже проиграть не могу, злость захлестывает ещё сильнее. Сука-жизнь, ничего не получается.
Ещё несколько дней в работе и беготне. По-прежнему не высыпаюсь. По-прежнему постоянное напряжение. Если это и есть жизнь, стоит ли жить? Если вокруг одни проблемы, стоит ли бороться? Не уверен. Лишь злость, злость и ненависть гонят меня вперёд.
Одна хорошая новость — деда перевели из реанимации. Вторая — плохая, у него отказала левая сторона, он всё ещё не может говорить. Только мычит. И моргает, oдин раз — да, два раза — нет. Ещё одна плохая — по-прежнему не могу выехать. После работы набираю мамин номер — она сегодня дежурит в палате с дедом.
— Привет, как вы?
— Лучше, Максимка, намного лучше. Он уже нас узнаёт, врачи говорят, что выздоровеет.
— Он спит?
— Нет, я ему как раз книгу читаю.
— Можешь подержать телефон, я с ним поговорю.
— Он же не говорит, мы же рассказывали…
— Так и не надо, я буду говорить, пусть просто слушает. Спроси, он не против?
Слышу, как спрашивает деда, помнит ли он меня? Похоже, дед моргнул один раз. Затем спрашивает, может ли он меня послушать — мычание в ответ.
— Да, Максим, даю ему трубку! Держу, точнее. – поправляется мама. — Говори.
— Привет! — как-то непривычно говорить в одностороннем режиме, когда тебе не могут ответить.
— М-мм, — в ответ.
— Ты не говори, не напрягайся, — спешу сказать ему я, — я просто буду говорить, а ты слушай. Ты, главное, не бойся ничего, дед. Врачи сказали, что скоро выпишут. Ходить будешь. Ты сейчас набирайся сил, не напрягайся и не нервничай, просто отдыхай. Ты же сильный, и ты мне обещал, помнишь как ты мне обещал, что еще правнуков нянчить будешь? Помнишь?
— Мммм…
— Не надо говорить, дедушка, не надо. Просто слушай. Я скоро приеду, слышишь, приеду, и ты вообще на ноги встанешь. Я знаю. Я много думал, всё вспоминал, как ты меня рисовать учил. Помнишь, на чердаке дома? Я там полигон устраивал, халабуды строил, а ты поднимался по лестнице и про жизнь свою рассказывал. Как ты меня рисовать учил помнишь? Лошадей сначала, они у меня похожие на ослов получались. А потом ты смеялся ещё, потому что я постоянно портрет девушки перерисовывал. Я до сих пор иногда рисую, когда настроение есть. И как на коляске меня катал помню. И как сабли мне делал деревянные… А как гуляли и я телёнка испугался помнишь? Потому что он замычал в мою сторону. Ты мне сказал, чтобы я не плакал. А я не успокаивался, пока ты не пошёл и не начал его авоськой по бокам шлёпать. Помнишь? Я смеялся еще. Ну все, дед, выздоравливай, родной. Просто выздоравливай.
— Алло, Максим? Ну что, поговорили? — мамин голос в телефоне.
— Да, мама. Держитесь там. Я скоро приеду, очень скоро.
Собираюсь дать отбой.
— Эй, Максим, подожди!
— Что? Что такое?
— Подожди, по-моему, дед хочет ещё тебя послушать, — затем вопрос деду, — дать еще телефон? — опять мне, — Да, он здоровой рукой бить по постели начал, нервничает что-то, даю ему трубку.
Конечно давай! Если ему это приятно, я готов хоть до утра байки травить, лишь бы на пользу.
— Что, родной мой? Я тебе ещё расскажу сейчас…
— М-м-м…
— Ты только не нервничай, давай я буду говорить, а ты…
— Мммаксим, — он называет меня по имени, голос звучит так, будто ему приходится говорить с полным ртом. Я слегка напуган, боюсь, чтобы он не перенапрягся и, в то же время, я рад. Он заговорил.
— Я ддддолжен тебе сказать, — продолжает он, я не решаюсь его перебить, — я наслаждаюсь тем, что я жив. Жизнь прекрасна, Ммммаксим. Ты ддддолжен это знать, жизнь прекрасна…
— Дед, я знаю. Спасибо тебе. Она прекрасна, несмотря ни на что! Я теперь это точно знаю.
Мама опять взяла трубку, мы попрощались, и я сидел ещё какое-то время не двигаясь. И смотрел, как за окном идёт тёплый майский дождь. Мобильник только чересчур крепко сжал в руке. Завтра новый купить придётся. Но я не со злости. Стыдно немного стало.
И за злость мою, и за то, что весна на исходе, а я со своими проблемами, её чуть не пропустил.
И за то, что совсем забыл, позволил себе забыть, что жизнь прекрасна.
Прекрасна и удивительна.
216
Загрузка...
