(на основе признания одного из «чёрных риэлторов» середины 90-х)
Кнопка звонка была сорвана и болталась на проводе, поэтому молодой человек постучал в дверь. К его удивлению, она тут же подалась.
Он заглянул вовнутрь:
— Есть кто живой?
Молчание.
Подойдя к кровати, посетитель тронул за плечо лежавшую на ней пожилую женщину. Та вздрогнула и открыла глаза:
— Явились? А я, кажется, задремала…
— Ты что же, бабуля, дверь открытой оставила? – с укоризной заметил молодой человек. – Так ведь могут все из квартиры вынести…
— Да что у меня брать? – всматриваясь в незнакомца, промолвила женщина.
— Не скажи, — молодой человек ухмыльнулся, — сейчас у всех глаза завидущие, руки загребущие, — он оглянулся: — даже вон на старенький комод — и то позарятся… Ну, давай уколимся, а то у меня времени в обрез…
Он достал из саквояжа шприц и, наполнив его лекарством, пустил вверх контрольную струю.
— Как у Вас ловко получается, — похвалила его пациентка. – Поди-ка немало пенсионеров перекололи.
— Не особо, — признался молодой человек, — просто я с детства этим занимаюсь: сначала больного отца лечил, после знакомые стали просить… Ну и пошло-поехало.
Он засучил рукав бабушкиного халата и кусочком ваты, предварительно смоченном в пузырьке со спиртом, принялся натирать ей руку. Сначала быстро и уверенно, затем все медленнее… Наконец, остановился.
— Что-нибудь не так? – спросила больная.
— Какая интересная у тебя, бабуля, родинка, — задумчиво проговорил посетитель.
— Похожа на звездочку, правда? – пристально вглядевшись в молодого человека, заметила старушка.
Тот вздрогнул, в свою очередь всмотрелся в глаза своей пациентки и… шприц выпал из его руки:
— Антонина Сергеевна?
— Видать, плохи мои дела, если даже один из любимых учеников меня не узнал… Сколько же лет прошло? Что-то около двадцати? С того дня, когда вы втроем ввалились ко мне сюда с огромным букетом… Что молчишь, Витенька?
— Да, было дело, — тот как бы очнулся от забытья. – Вы тогда чуть не расплакались, — он попытался улыбнуться.
— Я буквально опешила. Думала, все на выпускном, шампанское пьют. А вы его оттуда, оказывается, »свистнули», и ко мне!
— Это Людка нас тогда с Игорьком зажгла! Мол, у всех праздник, а »литераторша» лежит больная, одна-одинешенька… А когда мы на Ваше житье-бытье глянули: бардак, грязь, все разболтано, развинчено…
— Ну и, как говорится, засучили рукава, — договорила она за него. – Вы были молодцы, все в Божий вид привели… Часы-то помнишь?
— Эти? – Виктор кивнул на стену. – Неужели до сих пор ходят?
— Починили с Игорем на совесть, спасибо… Затем, помнится, я позвонила в поликлинику по поводу того, что долго не идет медсестра. А когда оказалось, что она заболела, а заменить ее некем, ты смело взял из аптечки шприц и сделал мне укол. Прямо возле этой родинки. Тогда же и заметил, что она похожа на звездочку.
Виктор кивнул.
— А какие прекрасные розы вы поставили на стол! – продолжила учительница.
— Что розы. Какой Людка нам пирог испекла! До сих пор помню.
— Ах, да! С вареньем и яблоками.
— И хрустящей корочкой!
— Где только у меня муку нашла?
— А не забыли, как Вас с шампанского развезло? – усмехнулся Виктор.
— Вспомнить стыдно, — Антонина Сергеевна зажмурилась. – Как сейчас принято говорить, »крыша» у меня тогда »поехала». Причем, капитально.
— Зато мы о Вас узнали такое, о чем на трезвую голову Вы бы нам никогда не поведали. И как вы с мамой в голодном сорок седьмом собирали по помойкам картофельные очистки; и что у Вас погиб на границе муж, и Вы чуть руки на себя не наложили…
— Ужас, — она завертела головой. – Но и у вас в тот день язык развязался – будь здоров! Например, кто бы мог подумать, что Игорек в пятом классе плакал над умирающей Марусей из »Детей подземелья» Короленко… Ах, какие он трогательные сочинения писал! О дружбе, преданности. Талантлив был, что и говорить. Я тогда одно из его »творений» в »Комсомолку» отправила, и его там опубликовали.
— А сколько мы вспоминали о наших походах, кострах. Не забыли, как Люда взяла гитару и вот за этим столом запела »Учительница первая моя»?
— И вы дружно подхватили…
— Петь она была мастерица. По-моему даже в конкурсе от нашей школы участвовала…
— На серебро потянула, — подтвердила Антонина Сергеевна. – А как мы прощались, со слезами на глазах!.. Не думала, не гадала, что увижу одного из вас только через двадцать лет. И при каких обстоятельствах, Боже мой!
— Вы о чем?
Она несколько раз порывалась что-то сказать; однако, видимо, боялась решиться… Наконец, отвернувшись к стене, промолвила:
— Думаешь, люди не догадываются, какие ваша »благотворительная» организация старикам уколы делает? Вера Семеновна из шестого дома, Алексей Владимирович из пятнадцатого »б». Продолжить?.. Никто из них давлением особо не страдал, и вдруг у всех – инсульт! — Она вздохнула, подавляя волнение. – Сколько несчастных попалось вам на крючок! Мол, обеспечим продуктами и лекарствами, только завещайте нам свои квартиры… — Она посмотрела ему в глаза.
Виктор сидел бледный как мел.
Некоторое время оба молчали.
— Откуда это скотство вокруг? – не выдержала учительница. –Что с людьми стряслось?
— А ничего особенного, — он вскочил и заходил из угла в угол. – Хоть сейчас-то, Антонина Сергеевна, прекратите лукавить! Никогда не забуду, как на уроках Вы нам о комсомольцах – героях войны и труда рассказывали. А что по вечерам молодые обкомовцы, собираясь на своих шикарных дачах, лопали икру ложками и, извините, с голыми бабами в бассейне купались, — об этом ни гу-гу! Да все вранье шло именно от вас, интеллигентов! Теперь, представьте, и нам захотелось пожить по-человечески…
— Убивая людей! — Ее затрясло от негодования.
— Ох, какое слово страшное, — Виктор скривил губы в усмешке. – Скажем, »усыпляя»; и, заметьте, не просто людей, а бесконечно и безнадежно страдающих. Как раз напротив: оставляя одинокому старику жизнь, мы обрекаем его на невыносимые муки от голода, болезней и прочего. – Он остановился. – Видал я одного такого – вернее, то, что от него осталось: высохшая мумия! Соседи хватились, когда на лестничной площадке уже понесло тухлятиной…
— »Благодетели», значит. Беззащитных – в ящик, а на полученные от продажи их квартир денежки разъезжаете по Канарам, пьете виски и шляетесь, пардон, по проституткам – как те комсомольские вожаки, коих ты так ненавидишь. Да вы же враги России! — Она приподняла голову.
— Кому?! – Виктор метнулся к ней. – Этим, что вопят на митингах »Долой »кровососов»?! Антонина Сергеевна, Вы наивный человек! Они же не о справедливости пекутся, а злобой исходят, что кусок общего пирога достался не им! – Он опять заходил по комнате взад-вперед. – Я знаю женщину, торгующую на рынке шмотками, которая чуть ли не ежедневно кроет »новых русских» матом, — мол, нахапали по самую макушку… Так вот: как-то гляжу, у одного из покупателей возле нее кошелек выпал из кармана пиджака, когда он оттуда стал носовой платок доставать. Смотрю, та продавщица молчит… А едва мужчина пошел дальше, она его пропажу хвать – и в кучу своего тряпья! Сюжет, да?.. Да все люди по своему нутру – хапуги! Просто не у каждого оказалась возможность взять!.. Нет, Антонина Сергеевна, сейчас у меня на многое глаза открылись. Кстати, заметьте: эти демонстранты с забастовщиками требуют вовсе не воплощения в жизнь идеи Достоевского, а дешевой водки с колбасой!.. У меня дома кот: если ему вовремя не дать сосиски, он начнет орать как резаный! Однако никому же не придет в голову назвать его »борцом за социальную справедливость». Ибо иной цели, кроме как набить собственное брюхо, у него не может быть в принципе! То же самое и у этих »крикунов», только с другой декорацией… Правда, не подумайте, что я их в чем-то обвиняю – это было бы верхом кощунства! Грабанут меня – буду сопротивляться до посинения; однако никогда ни на кого не обижусь! Поскольку прекрасно понимаю, что после ваших »заоблачных» идей люди просто изголодались по обычному земному счастью.
— Животному!
— А что низкого, например, в удовольствии от вкусной еды или в плотских утехах? Не человек себя таким сотворил, а потому его вины в этом нет. Да и если бы дело касалось десятков или даже сотен людей, я бы еще подумал. Однако »скотами», как Вы нас назвали, в одночасье стали практически все! Оглянитесь вокруг: только ленивые сейчас не бросились за деньгами и радостями жизни! Причем, многие – перегрызая друг другу глотки! Следовательно, дело не в навязанной нашему народу, как утверждают иные, чуждой потребительской морали, а исключительно в универсальной, совершенно одинаковой для всех живых существ природе, которая в русском человеке наконец-то взяла свое… Кстати, Люда поет вовсе не на сцене филармонии, а в ночном баре, поскольку там, по ее словам, платят солидные гонорары. А Ваш талантливый Игорек строчит заметки отнюдь не в »Комсомолке», а для известного эротического журнала. Я как-то из любопытства прочел одно из его нынешних »творений», где он смакует подробности интимного характера, — волосы дыбом встали!.. А ведь они оба – тоже Ваши ученики! – Виктор опустился на стул и посмотрел в окно. – Не надо ничего выдумывать. Дарвин доказал: человек – хоть и высокоинтеллектуальная, но горилла! И останется таковой до скончания века – как бы Вы, Антонина Сергеевна, ни пытались ее одухотворить.
Он уставился в пол.
Опять воцарилась тишина. Слышны были только ход настенных часов да жужжание мухи на окне…
Наконец, учительница положила руку на лоб и, морщась, словно от боли, проговорила:
— Наверное, мы это заслужили: недомолвки рождают гораздо большую подозрительность, чем откровенная ложь. Да, наше поколение молчало о лагерях на Колыме, заградительных отрядах НКВД и прочих »прелестях» социализма. Но то, что Зоя Космодемьянская, стоя у виселицы, говорила о счастье умереть за свой народ, — правда! Как правда и то, что мы, юноши и девушки военных лет, собирая на собственные скудные средства посылки для голодных детишек блокадного Ленинграда, испытывали при этом неизреченную радость, которую не променяли бы ни на итальянские виллы, ни на шестисотые »мерседесы»!.. Впрочем, тебе этого не понять, — она вытерла платком капли пота с лица. – Одно жаль: за наши грехи мы заплатим слишком дорого: очевидно, для России потеряно целое поколение… И все же достоинство человека в том и состоит, чтобы даже в роковых для него обстоятельствах суметь признать свои ошибки и попытаться до последнего служить людям, стране, если хочешь – Богу, Которого у нас, бывших пионеров и комсомольцев, тоже отняли… А потому я все равно благодарна вам – моим ученикам. За дарованное мне счастье нести вам добро, за ваши слезы по умирающей Марусе… За возможность понять главное: никакие вы, ребятушки, не шпана и не изверги, а самые что ни на есть несчастные, оставленные всеми, заброшенные наши детишки. И если нам не удалось главного – научить вас испытывать счастье, бесконечно выше желудочного, то простите нас, — ее голос дрогнул, и она отвернулась к стене.
Он заметил это и подошел к окну, кусая ногти. Немного помолчав, сказал:
— Вот что, Антонина Сергеевна. Я сейчас уйду, а Вы вызовете по телефону нотариуса и составите новое завещание. Отпишите квартиру какому-нибудь своему родственнику… или хоть соседу. Мне, конечно, от своих достанется: мол, упустил шанс, не »запудрил», как следует, мозги и тому подобное. Но я постараюсь отмазаться… А после скоплю денег – и за кардон, к чертовой бабушке из этой вонючей дыры под названием Россия. Может, и получится пожить по-человечески…
— Ты, Витюша, глупый, — она подавила в горле ком. – Я хоть и не Зоя Космодемьянская, однако, что такое долг – мне объяснять не надо. Если я не смогла уберечь твою душу, то уж неприятности из-за меня я тебе иметь не позволю. Так что все сделаешь как положено… Получишь за мою квартиру солидную сумму; наешься, как твой кот, телячьих сосисок, будешь лежать на мягком диване, поглаживая пузо, и вспоминать глупого педагога, упустившего в жизни свое счастье…
Она подобрала с пола шприц и обтерла кончик иглы.
— Я не смогу… — прошептал он, опустившись на стул.
— Ого, — ее глаза блеснули, — уж это с твоей философией никак не вяжется… — Она помолчала. – Если тебе не трудно, принеси мне воды, в горле пересохло…
Как нашкодивший ученик, потупив взгляд, он медленно поднялся и побрел на кухню. Нашел в шкафу стакан и, сполоснув его из-под крана кипятком, налил в него из чайника воды… Войдя же в комнату, увидел, что учительница глотала ртом воздух, а по полу катился опорожненный шприц.
У Виктора потемнело в глазах…
А когда все было кончено, он положил шприц с ватой в саквояж и вышел на улицу.
Ярко светило солнце, по небу плыли кудрявые белые облака.
»Как тогда, во время выпускного», — мелькнуло у него в голове. И он вспомнил.
Они стояли внизу, а »литераторша» провожала их взглядом с балкона третьего этажа.
— Ребята, спасибо вам за вечер!
— Это Вам спасибо, Антонина Сергеевна, – крикнула Люда. – За сердце Ваше; за то, что терпели нас все эти годы, и вообще…
— Счастливого вам жизненного пути! – Учительница смахнула со щеки слезу. – Не забывайте школу!
— Мы еще Вас навестим, Антонина Сергеевна, – пообещал Виктор.
— Если сломаются часы, звоните, — добавил, улыбаясь, Игорек.
Она кивнула.
Они помахали ей руками и направились в сторону троллейбусной остановки…
76
Загрузка...
