Жарко

Часам к трём мы, наконец, добрались до этого треклятого хутора. Одно хорошо: нужный двор нашёлся быстро. Солнце палило, пыль скрипела на зубах. На небе – ни облачка.

— Там, под солнцем Юга, ширь безбрежная – ээх! – нараспев проговорил мой коллега, которого я по старой привычке называл напарником. Мы вышли из машины, и он добавил:

— Я сейчас больше всего на свете хочу три вещи: домой, в душ и на диван под сплит-систему.

В этом я был с ним полностью солидарен.

У калитки нас встретил пацаненок лет семи. Худой, в линялых шортах и шлёпанцах не по размеру, коричневый от загара. Мы догадались, что это хозяйский сын – кто же ещё? Пацан поздоровался первым. Мы поздоровались в ответ и осторожно спросили, где его родители. Он ответил, что батя час назад пришёл под градусом и завалился дрыхнуть прямо в сеннике. При этом мальчишка махнул рукой куда-то через двор, но мы разглядели там только пустой сарай для сена и какую-то ржавую байду рядом – не то косилку, не то чёрт знает что ещё. А мама, сказал пацанёнок, пошла «до Маринки». И придёт поздно. Мама всегда приходит поздно, когда ходит до Маринки…

Пацан говорил с нами так, словно мы уже давно знакомы. Но калитку, понятное дело, не открывал. Конечно, будь такая нужда – мы бы вошли во двор и не дожидаясь, пока нам откроют. Эти сельские калитки все на один манер. У них три способа закрывания: на задвижку, на вертушку и на крючок. В те счастливые времена, когда люди в нашей стране жили небогато, но при этом более-менее одинаково, всех этих крючочков, задвижек и вертушек вполне хватало, чтобы по ночам спокойно спать. Сегодня же это верный признак того, что во дворе нечего взять. Обычно такой двор бывает ещё обнесен забором, в котором перебитых штакетин едва ли не больше, чем целых. Именно такой забор был и здесь.

Но смысла туда ломиться нам, конечно же, не было. Во-первых, нам нужен хозяин, а хозяин лыка не вяжет. Ёлки-палки – вот и договорились о встрече, называется… Во-вторых, совершенно ни к чему настраивать против себя местных жителей, даже если перед тобой семилетний ребенок. Нет, не так. Особенно, если перед тобой семилетний ребенок! Пойдут такие разговоры, что век потом не отмоешься. На нас и без того косился каждый встречный и поперечный, пока мы сюда добирались.

Почти час мы ехали по городу, потом столько же по трассе, потом еще часа два петляли по полевым грунтовым дорогам, поднимая облака пыли до небес, пока не нашли этот чёртов хутор. Ещё столько же будем возвращаться обратно. Приехали сюда в самое полуденное пекло, и теперь выходит, что всё зря?

— А где живет эта… Маринка? К которой твоя мама пошла? – я решил всё-таки спросить, хотя не особо верил в успех. Даже если мы найдем хозяйку – она не будет с нами говорить без своего мужа. Тот хоть и пьяный вдребезги, а всё-таки хозяин земли он.

Мальчишка объяснил, что Маринка живет на другом хуторе. Но мы её можем и не найти, потому что они вместе с его матерью часто работают на полях у корейцев. Или у армян. Или ещё где-нибудь.

— А больше никого из старших нет? – поинтересовался напарник.

Брат, сказал мальчишка, давно живёт в городе. Сестра с подружками ещё утром куда-то уехала. Наверно, тоже в город. Он в семье самый младший, но сестра ему сказала, что он за старшего.

Мы с напарником переглянулись. Потом мой коллега присел на корточки, чтобы не смотреть на мальчишку сверху вниз.

— Ты в школу ходишь?

— Нет ещё. Осенью пойду.

Мальчишка утёр нос тыльной стороной ладони. Его пальцы были испачканы грязью.

— А ты чем тут один занимаешься?

— Червей копаю.

— В такую жару?

— Они под кирпичами. Я кирпичи поднимаю, а черви под ними лазиют. Я их оттуда беру, а кирпичи обратно потом ложу. Туда черви ещё приползают.

— На рыбалку ходишь?

— Ага! У нас щас на речке гибриды ловятся. И голавли. Подлещики бывают. Давно еще сазаны были, щас нету.

— Ишь ты! – напарник подмигнул мне и кивнул на мальчишку: — Рыбак, значит…

Он посмотрел себе под ноги и вздохнул. Ничего не попишешь, нам придётся гнать домой ни с чем. Когда его папаша проспится – чёрт его знает. Да и будет ли с него толк – неизвестно. Напарник вновь поднял глаза на мальчика.

— А у вас тут, значит, и школа есть?

— Ага. Вон там, — пацан указал пальцем в сторону, откуда мы приехали.

— Учиться-то хочешь?

— Не знаю. Брат говорит, надо.

— Правильно брат говорит! Надо. Учись, это обязательно надо!

Потом он встал и пошёл к машине. Я пошёл за ним. Приоткрыв дверцу, мой коллега снова повернулся к мальчишке.

— Ну, пока! Сходили бы с тобой на рыбалку, да времени нет. Родителям скажи – насчёт земли приезжали.

— До свидания, — ответил паренек.

Мы сели в машину. Оттуда мы видели, как мальчик снова вернулся к своему занятию – приподнимал куски кирпичей, которыми была выложена площадка возле колодца, выковыривал оттуда червяков и складывал в стеклянную банку.

Дом, в котором жила его семья, был небольшой, выложенный из ракушечника, с шиферной крышей, покрытой от времени пятнами мха. За домом виднелись какие-то постройки – наверно, там было что-то вроде загонов и сараев для скота. Или для птицы… Сейчас уже не важно – скорее всего, там пусто. А в дальнем углу двора можно было увидеть сарай для сена, тот самый, в котором спал сейчас пьяный хозяин. Перед домом довольно густо росли плодовые деревья – абрикосы, яблони, вишни… Когда-то, наверно, это был сад. Теперь всё заросло бурьяном, молодой порослью и каким-то кустарником. Никто не обрезал засохшие ветки, никто не приводил сад в порядок.

Всё выглядело крайне неухоженным – везде читался след губительного пристрастия хозяина к алкоголю. Да и жена, скорее всего, ему под стать. Неизвестно, что там за Маринка такая, у которой она пропадает допоздна…

— Ну, вот и прокатились. – в сердцах выдохнул напарник.

— Да уж. Заводи, поехали. – ответил я. – Прокатились в холостую. Погнали сразу домой? Чёрт, я даже представить себе не могу, что будет завтра…

— Завтра? А я прекрасно представляю, что будет завтра. Завтра папаша вот этого пацана пропьёт остатки мозгов и продаст, наконец, свой земельный пай. Тот самый пай, из-за которого мы сегодня приезжали. Продаст, если не нам – так другой шарашкиной конторе. А деньги просрёт. И всё просрёт, что до сих пор не просрал. Я не знаю, почему он нажрался, если знал, что мы приедем. Я не знаю, почему вообще он бухает и что его к этому привело – может, жена заела в край, может, в жизни не везет, а может, он просто мудак. Да мало ли что! Мне жалко вот этого парня. Вот того, который в школу должен идти осенью. Его больше всех жалко! Я ему говорю – учиться надо. А что ещё я могу ему сказать? Говорю, а сам понимаю, что не получит он нормального образования. Потому, что не дадут ему нормального образования! Хорошо, если девять классов в местной школе и в городе какое-нибудь ПТУ – или как они, эти шараги, сейчас называются? Его, этого парня, лучшее, что в жизни ждёт – работа где-нибудь на стройке, вместе с братом, с тем, который в городе живет… Или в армию пойдет, контрабасом, а потом в ментовку… И это, к слову, если повезет. Потому, что сегодня всё за деньги! А у его папаши денег нет. И не будет, даже если он и пить бросит. Потому, что на селе денег нет, и села в нашей стране нет. Именно поэтому мы с тобой ездим и договора заключаем с теми, кто хочет свои паи земельные продать. Именно поэтому – я больше, чем уверен – брат этого мальчишки в город и смотался. И домой, я готов поспорить, он не торопится. А люди ведь как-то живут, как-то выживают… Как? Я ума не приложу! Это только в рекламе – хорошо, когда есть домик в деревне. А в жизни? Или жить натуральным хозяйством – до хрена ты так наживешь… Или в фермеры податься. А чтобы серьезно заниматься землей, чтобы обрабатывать землю, которая, допустим, у тебя в собственности имеется, надо сначала вложиться. Капитально вложиться! В технику, в строительство… Один работать не сможешь – надо кого-то нанимать. А деньги – только в банке, в кредит под залог имущества. А когда ты увидишь результат своего труда, и увидишь ли ты его вообще… Что ты там произведёшь, на своей земле? Зерно? И куда ты его денешь? Скупщики возьмут у тебя всё по самой низкой цене. И будешь ты год за годом выходить хорошо если в ноль, а то чаще всего в минус. А ну, как год неурожайный? В этой долбаной зоне рискованного земледелия… Или, может, мясо выращивать? Так его тоже надо сдавать, или живым весом, или… И сдавать таким же барыгам! Против крупных производителей, всяких там холдингов, в одного не попрёшь, они тебя просто задушат. Или поедешь со своим мясом в город: на колхозном рынке торговать, среди таких же бедолаг… Будешь там городским впаривать своё мясо, пока оно не испортилось… А я городской, я на рынок не пойду – пойду в супермаркет. Он ближе и дешевле… А если приду к тебе на рынок – буду морду воротить. Вот и крутись, как хочешь. С такой жизнью, как у них, не то, что водку пить – там спать некогда! А мы всё ноем, как нам в городах хреново. Это с чем ещё сравнить! А пацан этот… Может, его папаша не всегда таким был? Может, он оттого и забухал, что потыкался-потыкался, а ни хрена у него не вышло? Или он, как мой сосед: месяц впахивает на вахте, а потом приезжает домой настолько охреневший, что мать родную узнать не в состоянии! Мы ж ни черта не знаем о нём. Мы знаем, что у него есть земля, и мы сегодня приезжали составлять на эту землю договор, а он нажрался пьяный и в сарае валяется – вот, что мы о нём знаем. А чего, почему?.. Кого волнует чужое горе, когда своих проблем за гланды…

Напарника словно прорвало. Я ничего ему не отвечал, только молча смотрел в окно. Мы ехали очень медленно. Служебный автомобиль, любезно предоставленный нашим руководством, то и дело подпрыгивал на ухабах и кочках. В салоне было невыносимо жарко, машина разогрелась на солнце, казалось, докрасна. Вентилятор работал, но справлялся плохо. Окна мы не открывали – на дороге лежал слой пыли, толщиной, наверно, по обод колеса.

— Жалко мне этого пацана, вот хоть режь меня. Тридцать пять лет мне, дураку, своих дома двое… Жалко мне вот таких, а ничего сделать не могу. Господи, сколько их, вот таких, по всей нашей стране? Сколько я их уже видел, вот таких? Со счёта сбился… А сколько их ещё, которых я не видел – аж волосы дыбом, как подумаю… Куда мы все идём? Всем на всех насрать. Уволюсь я завтра к чёртовой матери. Напишу по собственному, и гори оно всё синим пламенем. Пускай другой кто-нибудь ездит по хуторам, пускай договора заключает на эти земельные паи… Я больше не могу – на хер! Вот, что будет завтра.

И он замолчал. Наконец, дорога пошла более-менее ровно, напарник добавил газу, машина побежала заметно бодрее.

— Давай кондей включим, а? – спросил я. – Хоть минут на десять. Невыносимо, блин…

Не дожидаясь ответа, я запустил кондиционер. До конца дороги мы не сказали друг другу ни слова.