2.

2.

 

Я пришла в себя, среди попискивающих приборов, не понимая, где я и что здесь делаю.

Умные приборы, видимо, сказали, что я проснулась, потому что в палату кто-то вошёл.

Остановившись возле моей кровати, человек посмотрел на приборы и спросил:

— Как себя чувствуешь, Валера?

— Хорошо, — подумав, слабым голосом ответила я. – Где я?

— В реанимации, — ответил человек, — ты помнишь, что с тобой произошло?

Я пожала плечами.

— Ну и хорошо! – вздохнул человек, наверное, врач. – Спи спокойно, сейчас ночь.

— Мама? – спросила я.

— Бала мама, папа тоже был. Я их отправил домой, нечего им здесь делать. Судя по всему, завтра можно тебя отправлять в общую палату, тогда пусть приходят, тем более, что опасность миновала, операцию сделали, почистили. Полежишь недельку и поедешь к любящим родителям, — усталым голосом обрадовал меня врач. – Спи, не мешай соседям! – я увидела в полутьме его улыбку и решила поспать, выбросив все вопросы из головы.

На самом деле я легко заснула, не чувствуя ни боли, ни особого волнения, и проснулась только утром, от неприятной боли внизу живота. Видимо, мне давали обезболивающее, до этого.

Утром в реанимацию зашёл врач с обходом, я дождалась, когда ко мне подойдёт группа молодых парней и девчонок в белых халатах, возглавляемая пожилым доктором, хотела было пожаловаться на боль, но доктор приподнял простынь, которая меня прикрывала, и начал рассказывать, чем я больна.

Одно хорошо, простынь закрыла меня о ребят.

— Девочка была изнасилована, — вещал доктор, — но насильников ожидал сюрприз. Внутри оказался гнойный нарыв, который они прорвали. Получается, насильники спасли девочку, иначе могло произойти внутреннее гнойное кровотечение из-за прободения стенки влагалища…

Дальше я не слушала, вспомнив, что со мной произошло. Чувствуя, что вся горю от стыда, а сердце вот-вот выскочит из груди, всё-таки услышала, как доктор рассказал, что меня спас какой-то мальчик, обнаруживший девочку, истекающую кровью.

«Костя!» — вспомнила я, ещё более краснея.

После осмотра, когда группа из врачей и студентов удалилась, ко мне подошёл мой лечащий врач, Михаил Петрович. Он спросил, что меня беспокоит, я пожаловалась.

— Острая боль? – спросил врач.

— Нет, ноет, — ответила я.

— Это нормально, — сказал Михаил Петрович, — знаешь, почему тебе нельзя обезболивающее?

— Наверное, чтобы чувствовала, усилится боль или ослабнет? – спросила я.

— Умница, дочка! – усмехнулся врач. – Ну, держать в реанимации больше тебя незачем, сегодня переведём в общее.

Ближе к обеду от меня отключили все приборы, выдернули капельницу и катетеры, переложили на каталку и перевезли в общую палату, в гинекологическое отделение. Немного полежала, а потом пришла сестра и предложили сначала сесть, а потом и встать. Оказалось, несмотря на слабость и головокружение, я вполне могла стоять и даже ходить, держась за стенку. Так-как меня осматривали по пояс снизу, пижаму не дали, я получила ночную рубашку и халат.

С девочками, лежавшими вместе со мной в палате, я познакомилась не сразу, но они мне помогали освоиться, даже обед в палату принесли.

А к вечеру ко мне пришли мама и папа!

На первый раз маму впустили в палату одну. Мама принесла фруктов и соков, потому что не знала, что мне можно, что нельзя. Мама хлюпала носом.

— Что с тобой случилось? – спросила она. Я могла только пожать плечами:

— Я-то откуда знаю! Сама только вчера очнулась! И где папа?

— Папа внизу, он во всём винит себя, переживает сильно.

— Бедный папа! Я соскучилась. Его не пустили?

— Не пустили. Какие-то строгие правила в этой больнице. Но ты не уходи от вопроса. Что с тобой случилось?

— Мама, я не помню! – соврала я, — А вас полиция опрашивала?

— Опрашивала. Несут какую-то чушь, что нашли тебя за городом, с кровотечением. Ты же в кафе собиралась, в «Льдинку». Как ты там-то оказалась? – я решила сохранить происшедшее в тайне от родителей, потому что мне было мучительно стыдно. Сама села к ребятам в машину, сама…

Не дай Бог, узнают в школе! Только бежать из города! И ещё. Почему-то не хочется, чтобы их нашли. И вовсе не из-за того, что они нечаянно спасли мне жизнь, вовсе по другой причине.

Мама ещё долго ворковала, пока не пришла медсестра. Мама переключилась на неё, а я задумалась.

Думала, что делать дальше. Мама сказала, что звонила Машка, с которой я собиралась провести каникулы. Мы даже не договорились, где. Наверняка припрётся завтра! Что же ей сказать? Что ничего не помню? Нет, надо придумать что-нибудь правдоподобное. Почему я в гинекологии лежу? Блин, обязательно надо Михал Петровича потрясти, чтобы узнать про свой диагноз!

— Валера! – окликнула меня мама. – Мне пора. Лена говорит, завтра ты уже сможешь ходить, мы с папой придём, я пирогов напеку, ещё что-нибудь соберу, а то исхудала вся, глаза одни! Ну, до завтра, милая! – она обняла меня, поцеловала и удалилась. А я осталась скучать. Сумочка моя вместе с телефоном осталась в машине у этих, теперь ни поболтать, ни поиграть. Разозлилась почему-то на Игната: «я тоже хочу!». Писька тараканья! От горшка два вершка, а туда же! Блин, встречу, яйца откручу! Если найду… Костя, милый, где ты?

С такой мыслью я задремала. Разбудила меня подруга по несчастью Света. Она лежала здесь по уважительной причине, у неё было воспаление яичника. Модничала, зимой ходила в короткой куртке, с голой ж… хм, поясницей. Брр, никогда так делать не буду. Света забеременела, больно стало, в консультации признали внематочную беременность, а оказалось вон что. Так что, пришлось прервать беременность, и лечиться. А потом придётся снова трудиться, ребёночка делать. В тот раз с трудом понесла.

Я-то раньше думала, стоит только сунуть, и всё, готова. Когда в меня засунули, думала, всё, залетела, как жить буду? Да ещё если Игнатик поучаствовал бы! Это я уже потом подумала. Вот номер был бы! Папа, блин! А, оказывается, не всё так просто!

На ужин давали гречневую кашу с подливкой и стакан чая. Хорошо хоть, фрукты у меня были.

Когда шла по коридору, меня окликнули:

— Малышева, к тебе посетитель!

Я обрадовалась. Наверное, Машка пришла! Поспешила в палату, и там обнаружила парня, сидевшего на моей кровати. Увидела ещё, что на моей тумбочке стояла бутылка с водой, а из бутылки торчала красная роза!

Парень обернулся.

— Костя! – воскликнула я и поковыляла к нему. Костя подхватил моё хрупкое тельце, осторожно обнял и прижал к себе. Я слышала, как бьётся его сердце. Часто-часто!

— Ле! – прошептал он, — Живая!

Я спрятала лицо у него на груди, с удовольствием вдыхая его мальчишечий запах.

— Ле! – повторял он, гладя меня по голове. Потом поднял моё лицо и осторожно поцеловал в глаза, в нос и губы.

Какие сладкие у него губы! Мне так хотелось обнять его за шею и не отпускать!

Но мы стояли в палате с девчонками, пришлось отпустить мальчика. С большой неохотой.

Костя ушёл, потому что уже наступал вечер.

Я уснула со счастливой улыбкой на устах, которые ещё хранили вкус его губ…

С этого дня всё стало для меня светлым и радостным. Живот почти не беспокоил, видимо, процесс заживления шёл удачно. Ко мне заходили родители, я обрадовала папу, что нисколько не сержусь на него, обнималась и даже сидела у него на коленях.

Честно говоря, я боялась, что буду испытывать неприязнь, и даже отвращение к мужчинам, но этого не произошло, наверное, из-за Кости.

Прибегала Машка, почти каждый день, трещала, как ненормальная, рассказала, как прошла встреча одноклассников, что мною сильно интересовался Лёша Симаков. Ради которого я спешила на встречу, если честно. Теперь он меня слабо интересовал.

— Знаешь, Машка, я потеряла к нему интерес…

— Так я его заберу себе? – подпрыгнула подружка. Я махнула рукой:

— Забирай, конечно.

— Слушай, Лерка! – наконец вспомнила обо мне Машка, — А как ты в больнице оказалась?

— Воспаление придатков! – от тарабанила я. – Ходила зимой с голой ж…, вот и заработала. Когда ехала в кафе, случился приступ…

— Лерка! – раскрыла рот Машка, — Очень было больно? – я вспомнила ту жуть и меня передёрнуло:

— Ненавижу!

— Кого?

— Всех!.. – я чуть не ляпнула «мужиков». Машка странно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Приходил следователь, расспрашивал меня о насильниках.

— Насильники?! – удивилась я. — Какие насильники?

— Ну и ладно, — легко согласился следователь, закрывая свою папку с документами. – Всё равно они несовершеннолетние, неподсудны.

— Что значит, «неподсудны»?! – возмутилась я, чуть не подавившись собственной слюной, — Они что, безнаказанно могут насиловать девчонок, и им ничего не будет?!

— Примерно так, — поднялся следователь, — тем более, что вы не даёте показания, то есть, покрываете их. Так что, не жалуйтесь! Всего хорошего!

— Погодите, — я тоже поднялась, — а вы знаете, что меня затравят, взрослые и дети, если всё это вылезет наружу?

— Знаю, — согласился следователь, — но знаю и то, что из-за вашего попустительства в этот момент эти ребята кого-то насилуют, издеваются над девочкой.

Что мне оставалось делать? Я только плямкала губами. Почему? Боялась за своего Костика. А вдруг тоже привлекут?

— Подумай, девочка, — на прощанье сказал следователь, — трудно, конечно, но надо же что-то делать. Иначе отцы начнут их убивать. И нас, тоже. И правильно сделают! – следователь ушёл, а я долго не могла прийти в себя. По телевизору всегда показывали, что следователи все продажные, поэтому насильники и бандиты свободно гуляют на свободе. Но вот, коснулось меня, и я не хочу влезать в эту грязь. Во-первых, я буду во всём виновата, однозначно, во-вторых, этим ребятам всё равно ничего не будет, разве что поставят на учёт, а если не остановятся, посадят, когда восемнадцать исполнится.

Приходил Костик. Он принёс мне мою сумочку со всем содержимым. Я поделилась с ним своими раздумьями, между поцелуями.

— Я обещал, что ты не сдашь их, — сказал он, — Вася же мой брат…

— Брат?! – я была в шоке.

— Сводный. Но всё равно, он заботился всегда о мне, защищал от пацанов.

— А Игнат?

— Игнат мой друг.

— Друг? – я второй раз в шоке. – Передай ему, чтобы берёг свои яички! – сурово сказала я.

Костя прыснул, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

— Не смешно! – обиделась я. — И вообще! Твою любимую насиловали, а ты стоял и смотрел!

Костя вздрогнул, посмотрел на меня взглядом побитой собаки и ушёл. Навсегда.

«Костя! – кричала я вслед, — Прости меня, дуру!»

Но кричала молча, а плакала в голос.

— Ненавижу! – била я кулаком в стену. Всех ненавижу, весь этот грёбаный мир!

 

На следующий день наступило время моей выписки. Настроение на нуле, морда, опухшая от слёз, ещё и Михаил Павлович хмуро разглядывает рентгеновские снимки.

— Так, Малышева. Выписывать тебя рано, но и делать у нас нечего… — я подняла на него заплаканные глаза.

— Опухоль у тебя в районе шейки матки. Надо обследоваться. Не могу сказать, доброкачественная опухоль, или злокачественная. А посему выписал тебе направление в онкодиспансер. Дальнейшее лечение будешь проходить там.

Вот и получилось, что, вместо дома меня повезли в онкодиспансер.

Обстановка здесь резко отличалась от нашей больницы. Сам воздух был пропитан какой-то безнадёгой, стоял ужасный запах, напомнивший мой собственный, когда из меня тёк гной.

Лысые дети, как тени бродившие или сидевшие в рекреации, все в медицинских масках, с огромными глазами на исхудавших лицах.

Мне стало плохо.

— Папа! – взмолилась я, — Забери меня отсюда!

— Что ты, Лерочка! – успокаивал меня папа, — Тебе же только на обследование!

— Папа! – я уже плакала, — Не отдавай меня! Я не выйду отсюда!

— Лерочка! – папа тоже чуть не плакал, оглядываясь вокруг, наверное, решаясь на побег. Но тут пришёл врач с моими документами, и забрал меня. Я пошла, сгорбившись. А по дороге совсем плохо стало, меня вырвало.

 

Конец первой главы