Хризантемы за четыре рубля

Павел Чхартишвили

Рассказ

«Золотая коллекция» Петра Лещенко нравилась Кириллу Созинову больше, чем записи «Битлз»: те пели классно, но не по-русски.
Четверг 1 сентября 1966 года выдался тёплым, погожим. Учащегося 4-го курса Московского техникума электроники и автоматики (МТЭА) прислали на преддипломную практику в НИИ приборной электроники (НИИПЭ). Начальник 15-й лаборатории предложил Кириллу сесть, поинтересовался:
— Что вы кончали?
— Ничего.
Не упоминать же восьмилетку. Созинова зачислили на должность механика-прибориста третьего разряда с окладом 34 рубля с полтиной. В лаборатории взор юноши остановился на молодой шатенке с начёсом и узкими бёдрами. Жёлтый кримпленовый костюм с мини-юбкой, белые босоножки; ногти на руках и ногах покрыты оранжевым лаком. Познакомились. Инженер Милена Афонина была старше Кирилла года на четыре, получала 105 рублей, была замужем за тридцативосьмилетним доктором технических наук, профессором, читавшим информационно-поисковые системы. Милена видела, что понравилась мальчишке, это её развлекло. Спросила:
— Кирюша, ты на танцы ходишь?
— Хожу.
Созинов вспомнил строчку из песни про Марусечку: «Попляшем мы с тобой». С Миленой он бы поплясал.
В обед Афонина отправлялась на близлежащий базар.
В воскресенье техникумовская группа Э-44 съездила на пикник. Играли в волейбол. Валя Комлев не играл, он лежал в вязаной кофте на одеяле с голосящей во всю мощь «Спидолой». Оксана Шеретун подбросила мяч высоко, мяч летел на Созинова. Кирилл погасил, не предполагая, чем это может кончиться. Мяч врезался в антенну Валькиного сокровища и сломал её. Комлев смотрел на совершившееся с ужасом. Взяли в деревне за три рубля лодку на один день; Кирилл выгреб на середину Москвы-реки с целью наполнить вёдра водой, но ничего не получилось: вся речная поверхность была в бензиновых разводах. Когда вернулись в город, было жалко расставаться.
Постепенно холодало, было свежо и ясно. В такие дни помещики ездили на охоту. У молодёжи второй половины двадцатого века было иное развлечение. Созинов и другие оболтусы в рабочее время целый час гоняли в футбол под окнами начальника 15-й лаборатории. Потом Кирилл ушёл в туалет чиститься и мыться. Когда ударник труда наконец уселся у осциллографа, Афонина сказала:
— Кирюша, плохо работаешь…
Созинов взглянул испуганно. Милена с улыбкой закончила фразу:
— …на поле.
Она наблюдала матч из окна. Парню вспомнилось из песни: «Девонька милая, девонька славная, девонька — радость моя».
В начале октября инженерно-технические работники НИИПЭ получили квартальную премию. Механики-прибористы относились не к ИТР, а к рабочему классу, и данная премия им не полагалась. Но Созинов этого не знал. Сказал с обидой:
— А мне и не надо.
Лаборатория скинулась по рублю для практиканта, так что у него тоже образовалась премия, в размере червонца. Начальник полюбопытствовал:
— На что потратишь?
— Отложу на палатку, — ответил турист.
Эта его давняя мечта стоила тридцать рублей.
Дома отдал десятку маме.
Сорокапятилетнего старшего инженера Кондрата Маратовича Брезгунова было невозможно оторвать от работы. Он отвлекался от неё и оживлялся, только если рядом заговаривали о сексе, становился остроумным. Был добр и неглуп во всём, что не касалось политики. Говорил, что надо давить обнаглевших китайцев.
Когда подошло время Кириллу писать дипломный проект, Кондрат Маратович предложил юноше себя в руководители (это оплачивалось), посоветовал в качестве темы взять электронное устройство, разработанное им, Брезгуновым, два года назад, и повёл дипломника в конструкторское бюро. Там парню отвели свободный кульман. Созинов чертил два дня, на третий к нему подошла дама, заглянула в ящик своего письменного стола, который Кирилл ни разу не открывал, и сказала:
— Здесь лежал циркуль.
— Я не брал.
У соседних кульманов прислушались.
— Будьте любезны вернуть.
Кирилл молча вынул свой циркуль из новой готовальни и протянул стерве, глядя ей в глаза. Та спокойно взяла.
Дома пел Пётр Лещенко: «Был день осенний, и листья грустно опадали, в последних астрах печаль хрустальная жила». Ночи стали долгими. СССР запустил спутник Луна-12. Из Советского Союза выслали всех китайских студентов. В Ленинграде состоялся первый концерт вокально-инструментального ансамбля «Поющие гитары». В НИИПЭ, где через проходную было невозможно незаметно для охраны пронести даже паяльник, спёрли рояль: вытащили из актового зала центрального корпуса, погрузили в грузовик и вывезли через главные ворота, об этом в институте говорили с восхищением.
Накануне двадцати-трёхлетия Афониной сослуживцы дали Созинову четыре рубля на цветы. На рынке две женщины держали каждая по букету разноцветных хризантем. Одна сказала: три рубля, другая: четыре. Букет за три был ничуть не меньше и не хуже букета за четыре. Кирилл подумал: если куплю за три, придётся менять четвёртый рубль на гривенники и раздавать в лаборатории каждому по десять копеек. Вот морока! Он купил за четыре. Тётка с трёхрублёвым букетом вытаращила глаза на покупателя-идиота.
На следующий день во время междусобойчика в честь Милены начальник лаборатории спросил восемнадцатилетнего дипломника:
— Много ей лет?
— Не очень, — ответил Созинов.
Дома снова поставил пластинку. «Карие грезятся глазоньки…».
Кондрат Маратович сказал Афониной:
— Кирюха на тебя глаз положил.
О том, что в неё втрескался юноша, Милена поведала мужу. Его такая новость не заинтересовала, он ничего не ответил и вскоре про неё забыл.
А пластинка крутилась: «Я весь горю, тебя молю: будь моей женой!».
Обычно после работы Созинов, Афонина и Брезгунов шли на выход вместе. Однажды Кирилл заметил:
— Миллиардеру не знакомо удовольствие выйти вечером из проходной.
Поскольку советских миллиардеров не существовало (весьма правдоподобный Александр Иванович Корейко имел лишь несколько миллионов), Созинов имел в виду заграничного.
— У него много других удовольствий, — ответила Милена.
Она села за руль зелёного «Москвича», Брезгунов ушёл к троллейбусной остановке, а Кирилл направился к станции пригородных поездов мимо кинотеатра, у входа в который висела афиша фильма «Берегись автомобиля». Созинов мечтал взять на замечательную картину два билета: себе и Милене. Вместо билетов купил «Вечёрку», чтобы почитать в электричке. Исполнялась четверть века обороны Москвы, в каждом номере газеты помещалась хроника: где и как шли бои в 1941 году. 28, 29, 30 ноября… Поезд катился, горели огни района Перово. Кириллу пришла мысль, что он не мог бы жить вне родины, везде бы тосковал по московскому снегу и по русской речи. На душе было светло оттого, что нет войны, и оттого, что через пятнадцать минут он будет среди домашних.
Кто-то пустил слух, что 6 декабря начнётся война с «кликой Мао». Созинов представил, что Афонина в своём кашемировом пальто с соболиным воротником целует его, он берёт в руки железные поручни вагона, промёрзший перрон плывёт, прощальный удар военного марша, эшелон уходит свозь морозную пыль на край земли — к китайской границе… Прошло 6-е, 7-е, 8-е декабря — война не разразилась.
Брезгунова увлекали две самые скучные вещи на свете: политика и хоккей. А ещё он любил выпить. Кто не любит выпить? Пытался стрельнуть пятёрку, все отказали. Подошёл к Кириллу:
— У тебя нет?
— Я матери отдаю, — сказал дипломник. — Попрошу у неё.
На другой день юноша вручил мужику пятирублёвку. Тот спросил:
— Ты как сказал маме?
— Сказал, что старший инженер просит пять рублей до получки.
Окружающие с интересом слушали. Брезгунов промолвил:
— Кирюха самый богатый.
Дипломный проект продвигался. Брезгунов помогал. Чертежи Созинов почти закончил.
Лаборатория готовилась встретить Новый год. В предпоследний рабочий день перед праздником сотрудники выдали Кириллу деньги: молодой, семью не завёл, забот никаких, может постоять в очередях. По дороге домой юноша, серьёзно отнёсшийся к поручению, истратил собранную сумму, залез и в свой кошелёк. Дома утром 31 декабря уложил в сумку все покупки, кроме шампанского: побоялся, что в проходной тётка в петлицах и с пистолетом не пустит его с вином в номерной «ящик»; что тогда делать? Придумал: засунул обе бутылки поверх майки под рубашку, заправленную в брюки, застегнул рубашку, понадёжнее затянул пояс. Сверху — свитер, пиджак и пальто. Фигура получилась полной, но это не повод не пускать сотрудника в институт.
В вагоне электрички было тесно. Бутылки, простоявшие ночь в холодильнике, жгли живот холодом. Хотелось расстегнуть пальто и достать проклятые ёмкости, но толпа давила со всех сторон, невозможно было пошевелиться, да ещё рука была занята сумкой с угощением. В муках доехал. Подошёл к институту, подождал, когда к проходной приблизилась группа идущих на работу, втиснул ложное пузо в середину толпы и проскочил мимо охраны. В лаборатории наконец отделил стеклотару от заледеневшего живота. Слава Богу, обошлось, ничего себе не отморозил: юный организм крепкий. Праздничное роскошество было вывалено из сумки на стол. Милена заподозрила:
— Кирюша, ты своих добавил?
— У меня своих не было, — солгал наш герой.
С наступающим 1967-м, ребята! Верьте: наша возьмёт! Будем стараться в деле и в домашнем гнезде. Да здравствуют радиоэлектроника, дружба и бесплатный спирт! Бутерброды с варёной колбасой, советское шампанское полусладкое, мандарины, чай с овсяным печеньем и соевыми батончиками. Афонина сказала:
— Спасибо, Кирюша.
Сфотографировались. На карточке Кирилл, к его удовольствию, выглядел немножко старше своих лет; рядом улыбалась его неразделённая, безнадёжная любовь.
В этот день пустили Ждановскую линию метро. В десяти минутах ходьбы от дома открылась станция Рязанский проспект, от которой можно было за четверть часа доехать до Таганки. В новогоднюю ночь во дворе под крики и треск шла огненная забава. Кирилл смотрел на фейерверк и слушал Лещенко. «На сердце ты одна… в душе отрада, душа поёт и тает…». Представил, что «родимая, желанная и нежная» бросила своего пожилого профессора, трёхкомнатную кооперативную квартиру, гараж с зелёным «москвичом», дачу в Ильинском, пришла к нему, и он обнимает чужую жену, как пьяный есенинский герой —берёзку.
Рассвело. Микрорайон белел брежневскими панельными пятиэтажками. Кирилл пошёл с родителями в Кусковский парк. Всё, как в песне: «Утром проснусь, не успею опомниться — первая мысль о тебе». Умеренный морозец, западающая в сердце небесная синева, скрипящий под ногами снег, лыжники, покрытый льдом пруд, выкопанный крепостными графа Шереметьева. Шагалось легко, дышала грудь, билось сердце. Как хорошо любить! Почаще бы улыбалась жизнь — ещё не познанная, она представлялась прекрасною, со сладкой тайной. Чей-то щенок, впервые встретивший Новый год, визжал и хватал Кирилла за ноги.
В техникуме администрация усадила выпускников у шкафа с дипломными проектами прошлых лет, чтобы учащиеся перекатали оттуда трудную главу о производстве компонентов «спроектированных» ими устройств, особенно химический раздел. Правда, годом ранее преподаватель химии Николай Петрович Херасков что-то такое объяснял… (У Хераскова на занятиях была привычка схимичить у себя за столом и носить созданную гадость по аудитории, давая всем понюхать; в такие моменты Созинов наклонялся к пробирке, делая вид, что вдыхает, но сам выдыхал). Теория, мои друзья, суха, но зеленеет жизни древо. Зелёная поросль советской электроники и автоматики добросовестно переписала мудрёные формулы и выкладки из чужих дипломные проектов в свои.
Брезгунов прочитал составленное дипломником описание устройства и сказал Афониной:
— Всё детским языком.
— Тебе нужно наукообразие? — возразила Милена.
Начальник лаборатории устроил для юноши репетицию защиты. Созинов развесил свои чертежи. Сослуживцы расположились полукругом, Афонина села рядом с Кириллом, забросила ногу на ногу, ноги были хороши. Глядела парню в глаза, его душе было неспокойно. Он уложил свой доклад в одну минуту. Шеф улыбнулся:
— Конечно, краткость — сестра таланта. Но это уж слишком. Потренируйся дома.
Вечером дипломник посадил перед собой папину маму, кончившую за шестьдесят лет перед этим три класса. Изложил ей материал. Поскольку ног Афониной вблизи не наблюдалось, мыслилось спокойно, речь получилась двадцатиминутной и понравилась бабушке.
Кондрат Маратович и Милена хотели присутствовать на защите. Но Кирилл отговорил их:
— Не надо. Вдруг провалюсь, будет неудобно. А если нормально — и так хорошо.
Афонина сказала «ни пуха».
Комиссия, в отличие от Кирилловой бабушки, задавала вопросы. Созинов ответил на все, его проект признали хорошим. Оксана Шеретун удостоилась отличной оценки. Комлев схватил четвёрку и был разочарован. Впрочем, у него было утешение: он ещё летом, самый умный из старшекурсников, разыскал экстернат, сдал экзамены за среднюю школу, получил аттестат зрелости, отнёс его в Московский энергетический институт, после чего туда поступил. Директриса техникума тогда сказала:
— Валентин Комлев уже учится в институте. Честь ему и слава!
Теперь Вальке не грозил призыв в армию.
Накануне старого Нового года директриса в торжественной обстановке вручала дипломы и синие пятиугольные значки с позолоченной аббревиатурой «МТЭА». В дипломах значилась специальность: производство аппаратуры автоматического регулирования. Дома Кирилл предъявил долгожданную корочку маме, папе и бабушке; у них был праздник: мальчик встаёт на ноги. Из НИИ приборной электроники звонил начальник 15-й лаборатории, звал Созинова вернуться и работать — уже не практикантом, не дипломником, а полноправным техником-электриком. Правда, мог предложить только 70 рублей в месяц. Зато Кирилл опять сидел бы целыми днями около Милены, любовался бы ею, слышал её голос, она бы снова звала его Кирюшей.
Увы, увы, увы… В НИИ вычислительной автоматики свежеиспечённому специалисту положили 90. Созинов устроился туда.
А дома звучали песни: «Нет печали моей конца… прощай, ты, радость светлая… девочка родная, мы будем вместе вновь…».
Кириллу казалось, что он потерял часть сердца.