Павел Чхартишвили
Сбережения, кисель и ложечка
Рассказ
Родители Адриана Сорокина работали в Монгольской Народной Республике, в городе Эрдэнет. Их сыну было шестнадцать, он жил в московском районе Хамовники у папиной мамы Лии Тимуровны Сорокиной. Повесил над кроватью фотографию Владимира Федотова — лучшего бомбардира футбольной команды ЦСКА.
В эту весну Адриан охладел к Наташе Нененко — своей первой любви. Её место в сердце парня заняла Ева Крылова.
Пэтэушники соскучились по футболу. На территории стадиона имени Ленина были широкие газоны. Когда снег сошёл и подсохло, ребята поехали в Лужники, погоняли на газоне мяч. Сорокин устал. Додумался: лёг спиной на траву и полежал минут десять. Через день — температура сорок. Скорая отвезла в больницу. Двухстороннее воспаление лёгких.
Соседей в палате было трое.
Тридцатипятилетний Бушманов, лежащий здесь уже два месяца, рассказывал, что в молодости работал шесть лет в Госархиве техническим сотрудником, одновременно учась на вечернем отделении профильного факультета. Получив диплом, принёс и вручил его заверенную копию начальнику отдела кадров, сказал: «Вам, наверное, нужно?». Тот удивился: «Мне? Это вам нужно». То есть в учреждении, где хранятся миллионы документов, где всё пронизано историей, кадровику было безразлично, какое образование у сотрудника: вечерняя школа рабочей молодёжи или истфак МГУ. Бушманов вывел заключение: здесь делать нечего. Уволился и устроился учителем. В школе увидел: маленькие боятся хулиганить; старшие понимают, как себя следует вести. А средние — шести- и семиклассники, которых администрация спихнула ему, неопытному шкрабу — уже не боятся, но ещё ничего не понимают. На уроках они и не думают слушаться, а на переменах в коридоре творится битва народов под Лейпцигом. Он вернулся в тихий архив. За последовавшие затем десять лет пришёл в себя.
Второй больной — одинокий пенсионер Выжимов — был ветераном Великой Отечественной, артиллеристом. Имел медаль «За освобождение Белграда». Демобилизован он был осенью 1945 года в звании капитана; пришёл домой с целыми руками и ногами, с лёгкой контузией. Сорокин — тоже болельщик ЦСКА — ему пришёлся по душе. Он сказал Адриану, что народ в Югославии хороший, а правители плохие. Интересовался международным положением. Высказал мнение, что во всём мире политики думают одно, говорят другое, делают третье. Обрадовался, что 9 Мая стало нерабочим днём.
Третий — молодой крановщик Айрапетов — рассказывал анекдоты про евреев. Сокрушался, что милка без чехла не пускает.
По вечерам эти трое смотрели в холле телевизор; узнали, что в США запатентованы подгузники «Памперс»; что советский писатель Сергей Сергеевич Смирнов предложил организовать в День Победы шествие фронтовиков от Белорусского вокзала по улице Горького, и чтобы москвичи с тротуаров засыпали спасителей Отечества цветами. Мария Пахоменко исполнила песню «Опять плывут куда-то корабли».
Сорокину докторша не велела ходить в холл: слаб.
Из-за частой рвоты белки в глазах Адриана залила кровь. Он смотрел в зеркало: вдруг это навсегда?
Приехала Лия Тимуровна, ужаснулась красным глазам внука. Спросила:
— Адя! Чего тебе хочется?
— Киселю бы я попил. Бабуль! Дома в шкафу, в моём пиджаке лежит билет за рубль двадцать на футбол, на 2 мая. ЦСКА — Торпедо. Предложи его Герману.
Их сосед по подъезду, официант Герман, болел за автозаводцев.
Сорокина ушла. Адриан достал из оставленного ею пакета баночку дефицитной зернистой лососёвой икры и консервный нож. Отдал банку и нож мужикам, соврав, что не любит икру.
Ему совершенно не хотелось есть. Чего ему хотелось? Чтоб его навестила новая подружка Ева Крылова.
Бушманов описывал, как дежурил в приёмной архива. Посетитель, довольный полученной от дежурного информацией, поставил ему на стол большую бутыль белорусского спирта. На требование архивиста «Уберите» мужик обиделся: «Что мне, домой её везти?». В результате специалист, равнодушный к сивухе, принёс презент в отдел и спросил коллегу: «У тебя бывают гости, которые пьют спирт?». Тот сказал: «Бывают». Бушманов отдал бутыль сослуживцу. Того потом два дня не было на работе: пил дома с женой.
В палату вошла докторша, осведомилась:
— Сорокин, как самочувствие?
— Ничего.
Пенсионер сообщил ей:
— Он болельщик ЦСКА.
— Наверное, кроме футбола ничем не интересуется, — предположила врач.
Адриан защитил свою репутацию:
— Почему? Я на радиомонтажника учусь.
Бушманова выписали. Благодаря больничному листу остались целенькими его авансы и получки. Он на прощанье сообщил: его жену, работающую в главке, включат в очередь на туркменский ковёр. Ковёр они повесят на стену: будет шикарно, родня будет завидовать, да и звукоизоляция улучшится.
У Айрапетова на работе тоже копились бабки. Он собирался купить у прораба финскую сантехнику.
Сорокин играл с крановщиком в шашки на пустовавшей койке Бушманова. Пришла медсестра с целью сделать Адриану укол в вену, вынула из коробки шприц и увидела, что шприц пустой. Побледнела, ушла. Сорокин избежал гибели.
Ему приснился кошмар. Он, совершенно голый, идёт по многолюдной улице, входит в троллейбус. Чувствует себя ужасно неловко, неудобно; хочется одеться. А народ вокруг не обращает на него ни малейшего внимания. Как же так? Если он хулиган — надо его в милицию, если псих – в клинику. Никто не реагирует.
Настал день посещений. Сорокин смотрел в окно на синее небо, на тополя и надеялся увидеть во дворе идущую к нему Крылову. Приехала бабушка. Он с удовольствием лакал из литровой банки прохладный кисло-сладкий кисель, сознавая, что Лия Тимуровна в семьдесят пять лет ездила за клюквой на рынок. Она спросила:
— Рвота прошла?
— Да, бабуль. Здорово, что изобрели пенициллин. Герман купил билет?
— Купил, да ещё спасибо сказал.
Старика Выжимова никто не навещал. Оставалось много киселя, и Адриан отдал банку ветерану. Того за воротами больницы ожидали две нетронутые пенсии, теперь ему должно было хватить на зимнее пальто с каракулевым воротником.
Бабушка привезла внуку книжку «Монгольские сказки и притчи».
Одна из притч зацепила парня: «Слепило солнце. Одинокий всадник закрыл глаза и обратился к богам с мольбой: поменять яркий золотой свет на серебряный блеск луны и звёзд. Боги исполнили просьбу. Однако только батыр поскакал дальше, как ночные светила исчезли с небосвода, вокруг легла мгла, а кошель всадника наполнился серебряными дирхамами, в одно мгновение человек стал зажиточным. Но тьма была невыносимой. Богач затосковал по ясному дню, захотел его вернуть. Он расстегнул кошель и на скаку сыпал монеты, пытаясь выкупить у богов сияющее солнце. Серебряный поток лился в дорожную пыль и не иссякал. Человек подъехал к озеру, остановил коня и продолжил сыпать дирхамы, теперь уже в чёрную воду. Но опять не пустел кошель, всадник оставался баем, более богатым, чем Великий нойон. А восток не светлел во мраке».
Адриан понял: сказка — про него. Он сам лишил себя солнечного света — Натуси Нененко. Она обязательно навестила бы его, и не раз.
Вылезла из почек и ласкала взор зелёная листва тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Сорокин шёл на поправку. Кровь из глаз ушла, белки побелели.
Второго мая армейцы свели матч с «Торпедо» вничью, по нулям. Федотов не забил, но и вратарь Баужа не пропустил.
После очередного свидания с бабушкой Адриан развернул привезённый ею свёрток. Увидел баночку из-под майонеза, наполненную винегретом, с завинченной крышкой. Рядом с винегретом лежала завёрнутая в белую бумажку чайная ложка — чтоб внуку не пришлось ходить и просить ложку у медсестёр и санитарок. На глаза парня навернулись слёзы.
С той весны прошло пятьдесят шесть лет. Адриан Витальевич давно охладел к футболу, разочаровался в плановой экономике и бесплатной медицине. Вспоминая молодость, сознаёт, что бывал наивен и глуп, но не был подл и низок. Два года назад слетал с супругой Натальей Леонидовной Сорокиной (в девичестве Нененко) в Будапешт.
Бабушкину ложечку помнит.
2020—2021
Павел Чхартишвили
Сбережения, кисель и ложечка
Рассказ
Родители Адриана Сорокина работали в Монгольской Народной Республике, в городе Эрдэнет. Их сыну было шестнадцать, он жил в московском районе Хамовники у папиной мамы Лии Тимуровны Сорокиной. Повесил над кроватью фотографию Владимира Федотова — лучшего бомбардира футбольной команды ЦСКА.
В эту весну Адриан охладел к Наташе Нененко — своей первой любви. Её место в сердце парня заняла Ева Крылова.
Пэтэушники соскучились по футболу. На территории стадиона имени Ленина были широкие газоны. Когда снег сошёл и подсохло, ребята поехали в Лужники, погоняли на газоне мяч. Сорокин устал. Додумался: лёг спиной на траву и полежал минут десять. Через день — температура сорок. Скорая отвезла в больницу. Двухстороннее воспаление лёгких.
Соседей в палате было трое.
Тридцатипятилетний Бушманов, лежащий здесь уже два месяца, рассказывал, что в молодости работал шесть лет в Госархиве техническим сотрудником, одновременно учась на вечернем отделении профильного факультета. Получив диплом, принёс и вручил его заверенную копию начальнику отдела кадров, сказал: «Вам, наверное, нужно?». Тот удивился: «Мне? Это вам нужно». То есть в учреждении, где хранятся миллионы документов, где всё пронизано историей, кадровику было безразлично, какое образование у сотрудника: вечерняя школа рабочей молодёжи или истфак МГУ. Бушманов вывел заключение: здесь делать нечего. Уволился и устроился учителем. В школе увидел: маленькие боятся хулиганить; старшие понимают, как себя следует вести. А средние — шести- и семиклассники, которых администрация спихнула ему, неопытному шкрабу — уже не боятся, но ещё ничего не понимают. На уроках они и не думают слушаться, а на переменах в коридоре творится битва народов под Лейпцигом. Он вернулся в тихий архив. За последовавшие затем десять лет пришёл в себя.
Второй больной — одинокий пенсионер Выжимов — был ветераном Великой Отечественной, артиллеристом. Имел медаль «За освобождение Белграда». Демобилизован он был осенью 1945 года в звании капитана; пришёл домой с целыми руками и ногами, с лёгкой контузией. Сорокин — тоже болельщик ЦСКА — ему пришёлся по душе. Он сказал Адриану, что народ в Югославии хороший, а правители плохие. Интересовался международным положением. Высказал мнение, что во всём мире политики думают одно, говорят другое, делают третье. Обрадовался, что 9 Мая стало нерабочим днём.
Третий — молодой крановщик Айрапетов — рассказывал анекдоты про евреев. Сокрушался, что милка без чехла не пускает.
По вечерам эти трое смотрели в холле телевизор; узнали, что в США запатентованы подгузники «Памперс»; что советский писатель Сергей Сергеевич Смирнов предложил организовать в День Победы шествие фронтовиков от Белорусского вокзала по улице Горького, и чтобы москвичи с тротуаров засыпали спасителей Отечества цветами. Мария Пахоменко исполнила песню «Опять плывут куда-то корабли».
Сорокину докторша не велела ходить в холл: слаб.
Из-за частой рвоты белки в глазах Адриана залила кровь. Он смотрел в зеркало: вдруг это навсегда?
Приехала Лия Тимуровна, ужаснулась красным глазам внука. Спросила:
— Адя! Чего тебе хочется?
— Киселю бы я попил. Бабуль! Дома в шкафу, в моём пиджаке лежит билет за рубль двадцать на футбол, на 2 мая. ЦСКА — Торпедо. Предложи его Герману.
Их сосед по подъезду, официант Герман, болел за автозаводцев.
Сорокина ушла. Адриан достал из оставленного ею пакета баночку дефицитной зернистой лососёвой икры и консервный нож. Отдал банку и нож мужикам, соврав, что не любит икру.
Ему совершенно не хотелось есть. Чего ему хотелось? Чтоб его навестила новая подружка Ева Крылова.
Бушманов описывал, как дежурил в приёмной архива. Посетитель, довольный полученной от дежурного информацией, поставил ему на стол большую бутыль белорусского спирта. На требование архивиста «Уберите» мужик обиделся: «Что мне, домой её везти?». В результате специалист, равнодушный к сивухе, принёс презент в отдел и спросил коллегу: «У тебя бывают гости, которые пьют спирт?». Тот сказал: «Бывают». Бушманов отдал бутыль сослуживцу. Того потом два дня не было на работе: пил дома с женой.
В палату вошла докторша, осведомилась:
— Сорокин, как самочувствие?
— Ничего.
Пенсионер сообщил ей:
— Он болельщик ЦСКА.
— Наверное, кроме футбола ничем не интересуется, — предположила врач.
Адриан защитил свою репутацию:
— Почему? Я на радиомонтажника учусь.
Бушманова выписали. Благодаря больничному листу остались целенькими его авансы и получки. Он на прощанье сообщил: его жену, работающую в главке, включат в очередь на туркменский ковёр. Ковёр они повесят на стену: будет шикарно, родня будет завидовать, да и звукоизоляция улучшится.
У Айрапетова на работе тоже копились бабки. Он собирался купить у прораба финскую сантехнику.
Сорокин играл с крановщиком в шашки на пустовавшей койке Бушманова. Пришла медсестра с целью сделать Адриану укол в вену, вынула из коробки шприц и увидела, что шприц пустой. Побледнела, ушла. Сорокин избежал гибели.
Ему приснился кошмар. Он, совершенно голый, идёт по многолюдной улице, входит в троллейбус. Чувствует себя ужасно неловко, неудобно; хочется одеться. А народ вокруг не обращает на него ни малейшего внимания. Как же так? Если он хулиган — надо его в милицию, если псих – в клинику. Никто не реагирует.
Настал день посещений. Сорокин смотрел в окно на синее небо, на тополя и надеялся увидеть во дворе идущую к нему Крылову. Приехала бабушка. Он с удовольствием лакал из литровой банки прохладный кисло-сладкий кисель, сознавая, что Лия Тимуровна в семьдесят пять лет ездила за клюквой на рынок. Она спросила:
— Рвота прошла?
— Да, бабуль. Здорово, что изобрели пенициллин. Герман купил билет?
— Купил, да ещё спасибо сказал.
Старика Выжимова никто не навещал. Оставалось много киселя, и Адриан отдал банку ветерану. Того за воротами больницы ожидали две нетронутые пенсии, теперь ему должно было хватить на зимнее пальто с каракулевым воротником.
Бабушка привезла внуку книжку «Монгольские сказки и притчи».
Одна из притч зацепила парня: «Слепило солнце. Одинокий всадник закрыл глаза и обратился к богам с мольбой: поменять яркий золотой свет на серебряный блеск луны и звёзд. Боги исполнили просьбу. Однако только батыр поскакал дальше, как ночные светила исчезли с небосвода, вокруг легла мгла, а кошель всадника наполнился серебряными дирхамами, в одно мгновение человек стал зажиточным. Но тьма была невыносимой. Богач затосковал по ясному дню, захотел его вернуть. Он расстегнул кошель и на скаку сыпал монеты, пытаясь выкупить у богов сияющее солнце. Серебряный поток лился в дорожную пыль и не иссякал. Человек подъехал к озеру, остановил коня и продолжил сыпать дирхамы, теперь уже в чёрную воду. Но опять не пустел кошель, всадник оставался баем, более богатым, чем Великий нойон. А восток не светлел во мраке».
Адриан понял: сказка — про него. Он сам лишил себя солнечного света — Натуси Нененко. Она обязательно навестила бы его, и не раз.
Вылезла из почек и ласкала взор зелёная листва тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Сорокин шёл на поправку. Кровь из глаз ушла, белки побелели.
Второго мая армейцы свели матч с «Торпедо» вничью, по нулям. Федотов не забил, но и вратарь Баужа не пропустил.
После очередного свидания с бабушкой Адриан развернул привезённый ею свёрток. Увидел баночку из-под майонеза, наполненную винегретом, с завинченной крышкой. Рядом с винегретом лежала завёрнутая в белую бумажку чайная ложка — чтоб внуку не пришлось ходить и просить ложку у медсестёр и санитарок. На глаза парня навернулись слёзы.
С той весны прошло пятьдесят шесть лет. Адриан Витальевич давно охладел к футболу, разочаровался в плановой экономике и бесплатной медицине. Вспоминая молодость, сознаёт, что бывал наивен и глуп, но не был подл и низок. Два года назад слетал с супругой Натальей Леонидовной Сорокиной (в девичестве Нененко) в Будапешт.
Бабушкину ложечку помнит.
2020—2021
74
Загрузка...
