За месяц земля пропиталась водой, а первый ноябрьский морозец сделал каждую рытвину просёлочной дороги непреодолимой западнёй даже для проверенной временем (им же и убитой) «буханки». Получить вызов из одного конца района в другой было делом обычным. Расстояние в пятьдесят километров считалось средним, бывало и больше.
Но разбитые дороги в этот раз особенно злорадствовали над бригадой, вынуждая врача и фельдшера чаще покидать машину и дружно, в раскачку помогать «буханке» выбираться из очередного сюрприза, состоящего из грязи и воды, залитых в скользкую глинистую яму.
— Так и не успеем когда-нибудь, — фельдшер посмотрел на врача.
— Согласен, — молодой врач запрыгнул в кабину и посмотрел на водителя. — Долго ещё ехать?
— Такими темпами не меньше часа, — водитель закурил. — Если не сломаемся. А если сломаемся — то никогда.
***
Семнадцатилетний юноша уже едва дышал. Выдохнуть распирающий лёгкие воздух становилось всё трудней. Мать колдовала с капельницей, заправляя её последними ампулами с гормонами. Болезнь сына и жизнь в отдалённой от районного центра деревне давно научили её, что и как делать, если приступ астмы не купировался привычной «пшикалкой» или небулайзером.
Она быстро освоила внутривенные инъекции, легко собирала капельницу и всегда имела запас необходимых для таких случаев лекарств. И всегда всё получалось. Приступ заканчивался. Всегда. Но не в этот раз.
Отец вернулся, держа в руках несколько ампул преднизолона.
— Вот. Всю деревню обегал. Дед какой-то дал. Больше у него нет. И ни у кого нет.
— Давай, — мать вскрыла ампулы и тоже зарядила их в банку капельницы. — Когда ж они приедут? Звоню, звоню. Говорят: «Бригада едет». А ему совсем плохо, — мать всхлипнула от бессилия.
Отец угрюмо смотрел на синеющее лицо сына и молчал.
Входная дверь скрипнула, впуская в дом старика, одетого в телогрейку и резиновые сапоги. Поздоровавшись, он вытер сапоги о половик и прошёл к креслу, в котором сидел юноша. Ни у кого ничего не спрашивая, старик повернул сидящего спиной к себе и приник к спине ухом. Затем нащупал на запястье больного пульс, попутно осматривая груду ампул, лежащую в тарелке.
— Умрёт, — вернув больного в исходное положение, старик упёрся взглядом в отца.
— К…как? — женщина оторопела и перестала всхлипывать, выходя из оцепенения.
— Не «как» — когда. Сейчас. Минуты через три, — старик продолжал сверлить взглядом мужчину. — Мешать не будешь? Всё равно уже…
Мужчина махнул рукой и отвернулся. Мать прижалась к мужу и опять начала всхлипывать. Старик вытащил иглу, стоящую в вене больного. Затем каким-то ловким движением, как дзюдоист, выполняющий приём, взвалил юношу себе на загривок, вышел на улицу и плюхнул умирающего в стоящую у сарая старую ванну, доверху заполненную холоднющей дождевой водой. Глаза больного дрогнули… и он закашлял.
Тут же вынутый из ванны, он продолжал кашлять, стоя на коленях и опершись двумя руками о край всё той же ванны. Розовел лицом, выкашливая из лёгких густую стекловидную мокроту и дрожа от холода. А может и от вернувшегося вместе с жизнью страха смерти.
***
— В воду? Ледяную? — молодой врач был в полном восторге от услышанного. — Никогда про такое не знал. Надо запомнить.
— Запомни, — старик вышел вслед за бригадой на улицу. — Только никогда так не делай. Договорились?
— А почему? Вы-то сделали?
— Сделал. Потому что мне бояться нечего. Не то воспитание. Да и возраст не тот, чтоб чего-то бояться. А тебя, если что, затаскают. Даже если всё получится. Не родственники, так начальство. Знаю, как теперь в медицине работается. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. Стандарты нарушил — иди в дворники. Быдлу какому-нибудь на вызове сказал, что он быдло — опять залёт. Приказы, наказы, указы. Клиент всегда прав… И всё, чтобы вас в цепи держать. Чтоб как роботы. Чтоб не дай Бог жалоба от какой-нибудь твари. Так и работаете, зашуганные. И прав никаких у вас нет.
— А у вас были? — фельдшер недоверчиво посмотрел на старика.
— Были. И права были. И почёт был. И уважение. И спасали, если было что спасать. И рисковали, если надо. Знаешь, сколько я врачом на скорой при Советах отработал? Всю жизнь! И никакой чинуша нам не указывал, как лечить, чем лечить, кого лечить. Потому что люди в стране были главным богатством, а не газ. И врачи не обслугой считались. А сейчас? Главное — карту правильно написать. Хрен с ним, с больным. А нас учили спасать. Всеми доступными и недоступными.
Старик попрощался с бригадой, и «буханка», заверещав коробкой скоростей, тронулась с места.
***
— О чём задумался, док? — фельдшер слегка толкнул локтем сидящего рядом врача.
— Да так… — врач отвлёкся от ноябрьского пейзажа за окном. — Больной у меня был. Хотел я его не так полечить, как в алгоритмах предписано. Потом вспомнил, как моего коллегу за подобное лечение начальство вздрючило.
— Ну и?
— Ну и не стал рисковать. Сделал всё, как в рекомендациях прописано. И карту чуть не перед строем зачитывали с придыханием, так я её хорошо написал. А вот теперь сижу и думаю: не испугайся я тогда наказания, может тот больной сейчас бы жив был?
386
Загрузка...
