Даже теперь, когда быть серьёзным и внушительным у Всеволода поводов хоть отбавляй, он с неподдельной и почти блаженной улыбкой вспоминает тот тёплый июньский вечер.
По обыкновению, папа забрал его из детского сада последним. По обыкновению, папа «нижайше извинялся» перед воспитательницей и сторожем, а он отчаянно тянул папу прочь, за ограду, где у ближайшего дома стояла старая-старая машина без заднего колеса. Через квартал они должны были пройти мимо дома с одной колонной. Через два квартала мимо церкви, из которой тянуло запахом сладкого дыма. Потом они пройдут через двор злых мальчишек. Потом будет памятник. Потом дом из красного кирпича, который уже расселили и собирались сносить. Чуть выше первого этажа этот дом, как ремнём, стянула довольно толстая жёлтая труба, одним концом уходившая в землю. Папа называл её газовой. Странно, что нырявший в землю отросток трубы не прижимался к стене, а отстоял от неё на расстояние приоткрытой двери.
Весело допрыгав до этой двери, Сева встал, как вкопанный, — вспомнил про самокат. «Завтра заберёшь, — сказал отец, — не пропадёт». И, видя, что малыш раздавлен страхом остаться без любимого средства передвижения, папа стал отвлекать его новой фантастической выдумкой. Время улыбаться. «Если у меня будет когда-нибудь сын, — мечтает Всеволод теперь, — обязательно сочиню для него что-то подобное или просто повторю выдумку отца».
За все двадцать пять лет своей жизни никогда больше он не принимал столь ответственного и столь рискованного решения, чем тогда. Его безгрешную пятилетнюю душу, истомившуюся от почти ежедневных ссор мамы и папы, наполнила вдруг такая надежда на то, что к ним вернутся былые чувства, и они вспомнят, кто они друг для друга и кто для них он.
Когда отец, грустно посмеявшись, потащил было его домой, Сева пошёл нехотя и скоро сознательно замедлил свои шаги. Отец с недоумением смотрел на него сверху вниз. Сева вовсе остановился. Было видно, что он собирается с духом. Вырвав, наконец, свою ручку из руки папы, он быстро пустился назад. При этом он отдавал себе отчёт, что всё может статься ещё хуже. По словам отца, мир по ту сторону «приоткрытой двери» такой же, как и по эту. Всё точно такое же: и люди, и их язык, и небо, и солнце. Никаких отличий не заметишь. Только будущее другое.
-Лучше?
— Может лучше, может хуже… Никто не знает. А в остальном там всё, как здесь. Такие же люди, с такими же проблемами. Детей так же водят в детский сад, а сами так же ходят на такую же работу, где получают такую же зарплату. Если перебраться в тот мир и забыть об этом, ты никакой разницы не почувствуешь. А будущее, оно ведь не скоро…
Сева был ошарашен.
— А если не забыть? – спросил он у папы.
— Страшно подумать, какая это будет мука, – отвечал отец, — при каждой неудаче думать: «чёрт меня дёрнул сюда перебраться. И почему я не остался в настоящем мире?» Но, к счастью, человек забывает всё, что мешает ему жить. Ведь это такая мелочь, войти в приоткрытую дверь. Поэтому мы обязательно забудем об этом там, в новом будущем. Ну что, пойдём туда или домой?
Неповоротливые, тяжёлые мысли задвигались в маленькой голове. Стало страшно. Надо бы посоветоваться с мамой.
— Пошли домой, — смеясь, сказал папа и взял сына за руку.
Сева не совсем понимал, что такое будущее, но в том, что оно дальше, чем послезавтра, не сомневался. Значит, всего две ночи, и тогда будет видно. С этой стороны ждать всё равно нечего, а там, может быть, жизнь и наладится. Надо попробовать. Если там, в будущем, будет хуже, чем здесь, папа поведёт меня в детский сад, и я смогу пролезть обратно сюда, в этот мир.
— Сева, ты куда? – услышал он голос отца за спиной и зашагал ещё энергичнее. От страха наворачивались слёзы.
— Сева, я с тобой!
Отцу было сложнее протиснуться между жёлтой трубой и красной кирпичной стеною. Оказавшись в другом мире, он подхватил на руки разрыдавшегося Севу и прижал его к себе.
— Да что с тобой, малыш? Я всё выдумал, не бойся, не плачь.
Сева обхватил шею папы и, глотая слёзы, проплакал ему в ухо:
— Вы помиритесь с мамой?
Понимая, какой подвиг только что ради этого совершил его сын, отец поспешил ответить:
— Конечно!
До дома оставалось совсем недалеко, и всю оставшуюся часть пути Сева просидел у отца на руках.
— Чтобы мы не поругались сегодня, мама ни в коем случае не должна заметить, что ты плакал. Зайдём в магазин, купим мороженого.
Мама не заметила, что Сева плакал, и про мороженое сказала, что ей такое нравится. С замиранием сердца Сева ждал, что мама спросит: «где самокат?» Но она и этого не спросила. После ужина папа занялся стиральной машиной, которая странно стала стучать во время работы. Сева надеялся, что папа попросит подать ему ключ или отвёртку, и всё время крутился рядом. Кошка до темноты не отрывала глаз от голубей за окном.
Кутаясь в одеяло, Сева подумал: «кажется, получается». Весь вечер родители разговаривали спокойно. Иногда в голосе мамы Сева даже слышал улыбку. Он боялся вертеться, боялся дышать глубоко, боялся спугнуть наступающее завтра, полное любви и отрады. Но вдруг у мамы пропищал телефон, она ответила и через мгновение уже кричала на папу. Опять? Кутаясь в одеяло с головой, Сева рыдал и думал, это ещё не будущее.
Молчаливым и солнечным утром папа отвёл его в детский сад. В сторону приоткрытой двери ни Сева, ни папа даже не взглянули. Самокат сразу не нашёлся. «Ну конечно, — с горечью сказал себе Сева, — он остался в настоящем мире». И смиренно вздохнул.
К тихому часу появилась воспитательница второй смены. Укладывая Севу спать, она спросила: «Жёлтый самокат — твой?» Когда папа, по обыкновению, последним пришёл его забирать, на лице Севы была улыбка, и руки крепко держались за руль.
Дома вместе с мамой их ждала бабушка. Обслюнявив внука, она отвела его в маленькую комнату, включила на своём планшете забавную игру и попросила не мешать взрослым полчасика. У них серьёзный разговор. После этого бабушка вернулась к маме и папе.
Сева пытался подслушивать. Но ничего обнадёживающего в разговоре не было, только упрёки в сторону папы и его ответные колкости в сторону бабушки. Мама плакала. Рыжий клоун, обманутый обезьяной, неудачно перепрыгнул через пропасть, на одной руке повис над бездной и тоже заплакал. Сева не знал, как избавить его от падения, как заставить шимпанзе дать верный совет. Сева наугад водил указательным пальцем по экрану планшета, зная, что безвыходных положений в компьютерных играх не бывает. Пробовал и так, и этак. Постепенно увлёкся и перестал следить за серьёзным разговором взрослых.
Через какое-то время, больше, чем через полчаса, бабушка вошла в комнату Севы, собрала целую сумку его вещей и объявила, что в ближайшие дни он будет жить на даче с ней и с дедушкой.
— Поехали, мой хороший.
Четыре скучных дня провёл Сева среди грядок с цветами. Если бы не изобилие дождевых червей в их корнях, он вообще не знал бы, чем себя занять. С бабушкой было не интересно, а просыпавшийся время от времени дедушка учил его читать. Учил безжалостно: Ма-ма, Ма-ма, Ма-ма…
«Теперь то будущее точно наступило», — думал Сева, возвращаясь к родителям. Сейчас увидим. Первым добежав до двери отчей квартиры, он решительно обрушил на неё удары своих маленьких кулаков. До звонка он дотянуться сможет нескоро.
— Что решили? – спросила бабушка у мамы.
Вяло улыбаясь, мама пожала плечами. Потом только разжала губы:
— Решили в сентябре съездить отдохнуть в Болгарию.
Бабушка осталась недовольна ответом.
— В кредит?
— В Варну.
Бабушка махнула рукой и громко позвала папу.
— Андрей, это твоя идея? Ребёнку в следующем году в школу. Вот о чём вам надо думать, а не об отдыхе. Поэкономили бы.
— Вот именно, в следующем, — отозвался папа, не выходя из дальней комнаты, — поэтому и поедем. Наберётся эмоций, научится плавать, порезвится на пляже. Будет, что вспомнить за партой.
Сева чувствовал, что назревает конфликт, но слова «Болгария», «плавать», «пляж» так завладели его воображением, что он и не заметил самой острой фазы спора и к реальности вернулся, только когда бабушка хлопнула дверью.
— Зачем ты так с моей мамой?
И мама завелась на весь оставшийся вечер.
Ещё одним угрюмым, бессловесным утром, как водится после размолвок, папа с Севой вышли из подъезда. Самокат не взяли, накрапывало. Сева твёрдо решил вернуться в настоящий мир. Здесь, в не настоящем, ничего хорошего, кроме Болгарии, конечно, не было. Но мама же кричала вчера, что никуда мы не поедем. Ох…
Обогнув магазин и преодолев широкую улицу по подземному переходу, они прошли через двор и оказались на тихой улочке, ведущей к дому из красного кирпича. Сева не мог придумать, как уговорить папу последовать его примеру вернуться в настоящее, и всё время смотрел себе под ноги. Когда же он оторвал глаза от земли, то вздрогнул. Никакого красного дома, никакой жёлтой трубы, никакой приоткрытой двери не было. Был хлипкий забор вокруг этого места, за забором экскаватор, самосвал и десяток смуглых рабочих в касках. Опять Сева стоял, как вкопанный. Папа сразу догадался, что могло привести его в ступор.
— Ну и что? Ну и пусть. И здесь можно жить. Всё наладится, я тебе обещаю.
— По-настоящему?
— Ну конечно.
Когда в Ярославле и Туле по подоконникам забарабанили холодные дожди, Сева первый раз в жизни вошёл в тёплые воды Чёрного моря. Мама не могла сдержать своего восторга, плескалась, ныряла, брызгалась, как маленькая. Папа давно не видел её в таком настроении и изо всех сил подыгрывал ей. Притворялся дельфином и катал её на спине, разрешал садиться себе на шею и бродил с ней у берега по плечи в воде. Сева тоже хотел влезть на папу, но боялся заходить в море так глубоко. Смеялся с берега. Когда после таких игр папа рухнул рядом с ним на горячий песок, Сева обнял его за шею и сказал:
— Хорошо тут!
— Хорошо, что мы не вернулись в настоящее, — ответил папа.
И Севе показалось, что слово «настоящее» проскрипело на зубах отца, как песок. Он на секунду насторожился, но с появлением мамы, вылившей на спину папы пригоршню морской воды, мгновенно об этом забыл. Все трое смеялись.
В следующий раз Сева ступил на этот солнечный берег уже по завершении университета, в одно из редких карантинных окон. Они с друзьями не смогли устоять перед очень дешёвым горящим туром, да и детские воспоминания сподвигли. Само собой, повзрослевший Всеволод давно уже не различал настоящее будущее и то, в котором жил. Улыбался, вспоминая отцовскую выдумку, и немного стыдился своей детской доверчивости. Но иногда, особенно когда мир стала захлёстывать волна за волной пандемия, он искренне говорил сам себе:
— Чёрт меня дёрнул сюда перебраться.
При последней встрече с отцом они решили прогуляться перед комендантским часом, оставив своих женщин дома одних. Невеста Всеволода, которую он привёз показать родителям, заметно нервничала. Мама Всеволода всем своим видом показывала, что бояться её причин нет.
Проходя мимо сквера, разбитого на месте дома из красного кирпича, отец и сын предавались воспоминаниям.
— Всё точно такое же, и люди, и их язык, только будущее другое! – говорил Всеволод и смеялся. — Как тебе такое в голову могло прийти?! Это же сюжет для блокбастера.
— Не мог же я сказать, что там всё точно такое же, только прошлое другое.
Теперь смеялись оба.
— Как твой научный руководитель? – спросил отец.
— Пишет книгу о российско-болгарской дружбе.
— С самого начала? С Шипки и Плевны?
— Со слов Екатерины Михайловны Долгоруковой: «Мы несём ответственность за тех, кого освободили».
Отец загадочно поднял одну бровь и спросил:
— Я не очень ориентируюсь в тех событиях. Долгорукова, это любовница Александра II?
— Ну да. Профессор привёз из Ниццы её недописанные мемуары, раскопал в архивах белой иммиграции. В них она полностью присваивает себе заслугу в том, что фамилия первого после османов болгарского князя стала Романов, а не Баттенберг, как хотела законная супруга царя.
— Как интересно! – в задумчивом восхищении сказал отец.
— Она вообще рулила Александром II, как хотела. А во время балканской кампании особенно. На берлинской конференции, как сказано в тех же мемуарах, она сидела в соседней комнате, и царь каждые полчаса с ней советовался. То, что за болгарами остались Фессалоники и Македония, она тоже целиком приписывает себе.
— Бой–баба.
— Это всё в уже написанной первой части профессорской книги. Во второй будет Первая мировая, осада Константинополя. В третьей наша революция и бесславный поход Тухачевского на Софию, чтобы искоренить попутную ветвь Романовых. Но особенно у профессора чешутся руки по заключительной части. Про Вторую мировую войну, про расстрел партизанами царской семьи и советский период.
— И ты, наверное, помогаешь профессору?
— И я, и Марина. Но только технически. Он сделал нам пропуска во все архивы и в спецхран. Выискиваем материалы и для него, и для себя. А так у нас свои направления.
— Сдаётся мне, Марина его дочь?
— Ну конечно. Я думал, вы давно догадались. Мы с ней в Болгарии познакомились. Профессор, как оказалось, ещё в девяностые на всякий случай вложился в местную недвижимость. Ну и… А в МГУ я ни с Мариной, ни с её отцом почти не пересекался. На первом году обучения только. Он вёл у нас зачётный курс православной истории.
Взглянув на часы, отец сказал, что пора возвращаться, и хотел было срезать путь и пройти через сквер, но Сева обнял его за плечи.
— Пап, я чего-то боюсь, — и смутился, — не хочу обратно в настоящее, мне и здесь неплохо. Давай обойдём этот сквер от греха.
34
Загрузка...
