Спасти пасика

Спасти пасика
(роман)
Роман «Спасти пасика» о природе нетерпимости в отношениях между людьми. Книга на примере судеб двух героев даёт нам повод понять тех, кто отличается от нас с вами, от большинства.

«И Мария-Саломея спросила Господа: Учитель, когда кончится царство Смерти? И Иисус ответил: когда вы, женщины, больше не будете рожать детей… Когда вы скинете позорное и постыдное одеяние, когда двое станут одним, когда мужское и женское станут едины, когда не будет более ни мужчины, ни женщины, тогда кончится царство Смерти… И Саломея вновь спросила: значит, я больше не должна рожать детей, Учитель?.. И Иисус ответил: ешь твои плоды, но плода горечи (материнства) больше не ешь».
Далее Иисус ответил Саломее: «Я пришёл уничтожить дело женщины».

(Евангелие от египтян, апокриф)

Часть первая

ГЛАВА 1

— О чем бы я ни думал и что бы ни делал, подспудно я постоянно испытываю болезненное желание иметь близость с новой женщиной. Даже во сне эта будоражащая тяга не покидает меня: доступные толстозадые бабы преследуют меня почти каждую ночь, и я никак не могу после пробуждения вспомнить их лица, потому что никогда их раньше не встречал! Я, образованный и воспитанный в профессорской семье, ничем не отличаюсь от всех других простоватых мужиков. И я, и они, без сомнения, все дела в жизни рассматриваем как промежуточные между любвями. Я все делаю подобно большинству мужчин: ем, сплю, хожу на работу, но успокаиваюсь ненадолго только тогда, когда мои повседневные хлопоты заканчиваются между ног у очередной незнакомки, несмотря на то, что я счастливо женат… По надобности это менее значимо, чем еда, без которой я смогу прожить только несколько недель, а без реальной близости с неведомой женщиной я смогу вытерпеть всю жизнь, но что это будет за жизнь?!. Наперёд знаю, что меня будут одолевать беспрерывные порнографические галлюцинации при красивой жене под боком! Почему я столько же не думаю о том, как бы поесть, без чего жизнь немыслима, а все время моя голова занята тем, без чего возможно прожить до старости и естественной смерти?.. Я понимаю, что нынче нет надобности думать о пропитании. Но случись мне когда-нибудь умирать от голода, то и тогда я буду думать о неизвестной бабёнке, нежели о спасительном куске хлеба или, что менее вероятно, о своих пристрастиях в искусстве, будь то: литература, живопись, музыка… Нет-нет! У меня как у всех кусок хлеба первичен, но стоит мне голодному проглотить этот спасительный кусок, то первым делом я, наверное, тотчас начну искать глазами девицу! Это так потому, что пока мы живы, мы ценим жизнь и цепляемся за неё из-за возможности любить как можно больше разных подружек. Теперь мне лучше понятны мотивы Казановы, который вовсе не гнался именно за количеством любовниц, как я недавно вычитал у Цвейга. Судя по жизнеописанию, Джакомо находил в каждой женщине что-то одному ему новое. Все женщины будто одинаковые, но Казанова был способен найти в каждой особе множество отличий от предыдущей пассии! Только сейчас я понимаю этого венецианца и оцениваю его, как великого парфюмера, различающего множество оттенков запаха лаванды или жасмина. Я тебе больше скажу: если бы каждый мужчина имел достаточно денег покупать интересную женщину всякий раз, когда у него возникает желание, то институт брака никогда бы не смог утвердиться! Зачастую у богатых дяденек жены играют роль прикрытия или партнёра, а трахают эти супчики чуть ли не всех красоток подряд, что попадаются им на глаза! Как я их понимаю! Когда у тебя в кармане десятки, а то и сотни миллионов долларов, ты острее начинаешь ощущать скоротечность жизни. Тебе уже меньше всего хочется думать о том, чтобы накормить всех нищих, которые за редким исключением, став сытыми, превращаются в бесполезные организмы, подобно белым мерзким червям, что кишат летом в человеческом дерьме, в неухоженных и заброшенных общественных сортирах. С миллионами в кармане ты уже каждую секунду на часах воспринимаешь как приближение твоего исчезновения во вселенной навсегда, но твои деньги превышают ресурс твоего тела, и ты мечешься в поисках приложения всего того, что не успеешь потратить! И вообще: каждую женщину старше восемнадцати и моложе сорока лет я воспринимаю только как влагалище и больше никак, какой бы умной и образованной она ни являлась…
— Почему ты здесь об этом заговорил?
— Почему именно здесь?! А разве ты сам не чувствуешь?! Да потому что в барах и в ресторанах все пропитано похотью, где каждый из нас, чуть выпив, начинает замечать в себе потребность любить чужую девку! Чужую не в смысле кому-то конкретно принадлежащую, а в смысле не испробованную тобой… Давай, дружище, познакомимся с какими-нибудь шлюхами и снимем гостиничный номер на ночь, а?! В шлюхах самое сладостное расслабление для женатого мужчины. Завтра, слава богу, суббота и на службу идти не нужно. Посмотри, вон за тем столиком две штучки сидят. Мне кажется, они иногда посматривают в нашу сторону. Они за тем же здесь, зачем и мы: не только пиво попить, — сказал молодой парень с чёрной как смоль волнистой шевелюрой своему компаньону, у которого была неровная переносица, но приятная улыбка с обнажением ровных белых зубов…
— Хотелось бы пока посидеть вдвоём, а там видно будет. Девиц, чтобы за них заплатили в этом пивном баре, всегда можно найти. Сейчас я пошёл в туалет — пиво уже в ушах плещется, — сказал Виталий Печников коллеге по офисной работе Владимиру Зубову и поднялся из-за стола шумного московского пивного заведения «Бавария».
— Не первый раз замечаю, как хорошо у тебя работают почки. После первой кружки ты уже бежишь в уборную! — перекрикивая шум и гам посетителей, заметил улыбаясь Зубов.
— Пока я хожу, закажи, пожалуйста, ещё по одной кружке, — попросил Печников, пропуская мимо ушей сомнительную, на его взгляд, похвалу своему здоровью. Виталию, напротив, казалось, что у него что-то неладное с почками, раз он беспрестанно начинает бегать в туалет от нескольких глотков пива.
— Заявка принята, мой друг! — ответил театрально Зубов, покорно склонив голову и приложив ладонь правой руки к груди. Он заметно повеселел от предстоящей возможности отдохнуть с какими-нибудь незнакомыми девицами. Зубов начал искать глазами по залу пышнотелую и суетную официантку, что их обслуживала. Все работающие в баре девушки, словно оперная Кармен, были одеты в просторные красные юбки и в чёрные с отливом корсеты, притянутые впереди шнурками к талии, из-за чего груди девушек выталкивало наружу из откровенных вырезов в белых блузах. Увидев свою официантку, Зубов поднял руку вверх и поманил двумя пальцами пышущую здоровьем молодуху, которая заулыбалась, давая понять, что видит, куда ей следует подойти.
Между тем, Печников, пройдя через зал к раздевалке, отыскал мужскую туалетную комнату. Неожиданно при заполненном посетителями баре в четырёх кабинках, дверцы которых были распахнуты, не было ни души, и только у настенных писсуаров стоял один мужчина с хвостиком седых волос на затылке. Печников подошёл к стене и, расстегнув спешно от нетерпения ширинку, приготовился справить нужду. Однако переполненный мочевой пузырь никак не хотел опорожняться, так как боковым зрением Виталий видел, что рядом стоящий человек следит за ним, и это мешало расслабиться. Повернувшись к соседу, Печников действительно увидел, что тот смотрит на него и улыбается. Незнакомцу по возрасту было за пятьдесят. Вдруг он подмигнул Печникову, не теряя непонятной улыбки.
— Мы знакомы?! — спросил Виталий раздражённо из-за внимания к себе именно в такой неподходящий момент.
— Дай я тебе помогу, — не отвечая на вопрос, сказал вдруг вкрадчиво и по-свойски чужак. Мужчина подошёл и потянулся рукой к промежности Виталия. По глазам человек казался нетрезвым. Печников не успел быстро отстраниться и что-либо возразить. Никак не ожидая такого поворота событий, Виталий с запозданием подался грудью вперёд, а задницей назад. Странный незнакомец все же успел едва коснуться Виталия рукой. На мизинце и безымянном пальце Виталий заметил у незнакомца несколько колец.
— Дружище, ты чего?! — искренне возмутившись, воскликнул Печников, шокированный чудаковатым поведением человека. Виталий вдруг предположил, что перед ним захмелевший гей.
— Я хочу тебе только помочь, — не переставая глупо улыбаться и нисколько не смутившись, сказал мужчина.
— Помочь?! Я что, по-твоему, инвалид первой группы — без рук и без ног?! — изумлённо громко спросил Виталий, подчёркивая тем самым абсурдность слов гея, и неожиданно для себя добавил: — А может, ты в рыло хочешь?! — Виталий почувствовал несоответствие между словом «рыло» и по-женски гладким лицом представителя сексуального меньшинства. Это несоответствие на секунду смутило Печникова и потому ещё сильнее обозлило. Виталий, поднимая сжатые кулаки до уровня плеч, решительно двинулся на весёлого наглеца. Печникову на мгновение стало жаль ровного носа противника, потому что у самого нос был сломан в давней драке, и Виталий чувствовал иногда по равнодушным женским взглядам ущербность своего лица. Однако гей сам спас положение: он как ни в чем не бывало и нисколько не опасаясь получить удар сзади, повернулся пренебрежительно к Виталию спиной, и направился к выходу. У дверей незнакомец еле слышно и презрительно произнёс:
— Бычьё гомофобское… — Печников, униженный не только словами ушедшего, но и запоздалым сохранением комичной боксёрской позы, которая вовсе не пригодилась и не напугала обидчика, на миг забыл, зачем он пришёл в туалет. Виталий был потрясен и некоторое время будто не знал, что делать. Подобное бесцеремонное приставание мужчины произошло впервые в его жизни, и омерзение от противоестественного желания незнакомца, — одетого в стильный пиджак, c воротом плотно прилегающим к воротничку белой рубашки, как у всех дорогих пиджаков, — пришло незамедлительно, как только Виталий понял, кто перед ним и чего добивается. В юности Виталий слышал от друзей, что пожилые педерасты иногда пристают к молодым людям в общественных туалетах, но сам с этим не сталкивался. Обидным для Печникова было то, что «гомосек» при выходе посмел ещё и оскорбить его. Было бы не так чувствительно для самолюбия, если бы его обозвали только гомофобом, но презрительное слово «бычьё» и отсутствие боязни, а также язвительная насмешка, с каждой секундой наполняли душу Виталия все возрастающей злобой. Печников вновь повернулся к писсуару, руки у него слегка дрожали от внезапной стычки, но на этот раз Виталий легко мощной струёй, как у всех молодых людей, облегчился. В туалет зашли двое пожилых мужчин, громко разговаривающих между собой, и Виталий, помыв тщательно с жидким мылом руки, ушёл в зал к другу. Печников не торопясь продвигался к своему столу и украдкой смотрел по сторонам, отыскивая человека с хвостиком седых волос, но тот как в воду канул. «Я где-то видел подобного типа или очень похожего на него… Но где? — спрашивал себя Печников. — Нет, не вспомню… Как я должен был повести себя, чтобы не получить обидного прозвища? Мне надо было позволить этому затейнику взять мой член в руки и ждать, что будет дальше? Но это мерзко для меня, как… как инцест!» — говорил себе взбешённый Виталий и все ощутимее в нем накапливалось желание отыскать того гея и побить за оскорбление. Хорошие боксёрские способности, которые Печников ежедневно поддерживал на высоком уровне, избивая дома нещадно огромный кожаный мешок, и лёгкое опьянение уже придавали ему достаточной безрассудности.
— Всё-таки немцы знают толк в коммерции! Большие сиськи и пиво дополняют друг друга идеально! У всех официанток национальные немецкие наряды, из которых груди почти вываливаются, а это подталкивает нас все больше и больше пить пива! — поделился Зубов с пришедшим из туалета другом.
— Сейчас в сортире пьяный педик попытался схватить меня за муди! Я обомлел от неожиданности… Воистину справедливо сравнение, когда говорят, что человек бывает наглый, как пидор!
— И где он?! — с искоркой интереса в глазах спросил Зубов.
— Я не вижу его в зале. Может, после туалета он ушёл из бара, — предположил Виталий. — Поразительно, но он ещё посчитал нужным обозвать меня бычьём гомофобским за то, что я полез на него в драку!
— Так вы подрались?! — шире округляя глаза, растерянно спросил Зубов.
— Нет! Я только кулаки успел сжать, но он тут же развернулся и ушёл, — ответил Виталий.
— Ну, не расстраивайся! Надо было расслабиться и получить удовольствие! — громко рассмеявшись сказал Владимир Зубов. — Я должен заметить, что гомики всех нас, кто спит только с бабами, считают бычьём. Геи с показным возмущением говорят, что как можно трахать бабу с её безразмерным влагалищем, где мужской член, как карандаш в стакане, когда имеется тугой задний проход друга. Мол, баб в наше время трахает только дикое мужичье в глухих деревнях!
— Лучше нет влагалища, чем очко товарища?! — хохотнув, спросил Печников и затем серьёзно продолжил. — По-моему, они бравируют. Голубой статус тревожит их и пугает потому, что именно в России, где при Сталине значительная доля населения сидела в лагерях и тюрьмах, а другая, не менее значительная, их сажала и охраняла, и обе эти значительные части народа одинаково презирали гомосексуалистов. Повсеместная гомофобия не даёт нашим гомикам уверенности и покоя. Я так думаю. По этой причине они и хотят предстать в выгодном свете по сравнению с натуралами. Почему мне было неприятно его приставание? Да потому, что для нормального человека это мерзко по ощущениям, а значит, в этом есть что-то противоестественное! Почему я не испытываю враждебных чувств, когда меня иногда домогается пьяная женщина, пусть даже некрасивая?!
— Фрейд считал всех людей бисексуальными, но не все об этом узнают за прожитую жизнь, или не всем представляется случай это испытать. По крайней мере, значительная доля среди творческих людей, — наверное, потому, что жизнь скоротечна, а они это лучше всех понимают, — не гнушается хотя бы однажды испытать, что же такое по ощущению секс между однополыми людьми. А может быть, творческие люди именно потому и талантливы, что у них мозг без ярко выраженных выпуклостей в мужскую или в женскую сторону? Их мозг вобрал в себя в равной мере качества мужчины и женщины. Я где-то вычитал маргинальную точку зрения, что Софья Андреевна иногда ревновала Льва Николаевича к его помощникам и секретарям мужского пола, и из-за этой дикости Толстой был обижен на жену, а вовсе не потому, что она мешала ему раздать все имущество мужикам.
— Как же я могу желать испытать то, что для меня отвратительно? Этот седой гомик в уборной, несмотря на его приличный вид и ухоженность, немедленно вызвал у меня чувство неприязни, которое чем-то напоминает тошнотворность.
— Человека впервые покурившего табак сначала тоже одолевает рвота, но потом он не может избавиться от пагубной привычки до гробовой доски. Гомосексуализм сильнее наркотика, потому что мужчина всегда готов к сексу, не в пример женщине, а двое мужчин, словно сексуальная машина с вечным двигателем. Скажи мне, если бы тебе представилась возможность трахнуть полноватого юношу с телом без мужского волосяного покрова, то чувство мерзости и в этом случае возникло бы у тебя? — спросил Зубов, пристально глядя Печникову в глаза. Виталий на мгновение постарался вообразить голого молодого человека, но как только вспомнил, что у того мужские половые органы, которые никуда не спрячешь, немедленно понял, что не сможет иметь дело с подобным себе существом, несмотря на юный возраст партнёра.
— Но у этого юноши такие же как у меня гениталии, и их никуда не спрячешь, даже если будешь трахать его сзади! — возмутился искренне Виталий. Однако на этот раз Печников поймал себя на том, что чувство тошноты не возникло при этой мысленной картинке, как несколько минут назад в туалете. Об этом ощущении Виталий не стал говорить товарищу: ему не хотелось, чтобы дотошный сослуживец заподозрил что-то подозрительное в его ответах. Печников был уверен, что показавшаяся ему терпимость к юноше связана с плохим представлением реальной ситуации, а не с тем, что юношу он желал бы как женщину.
— Я думаю, что твоя сексуальная нетерпимость к мужчинам заложена в тебя с рождения. Ты, видимо, относишься к вымирающему типу истинных мужчин, которые сейчас не так востребованы, как в пещерные времена, — улыбаясь проговорил Зубов. — Покажи руки. Положи их, пожалуйста, на стол ладонями и сожми пальцы вместе. Учёные полагают, что если у мужчины указательный палец длиннее безымянного, то такой человек склонен к однополой любви. Вот видишь?! У тебя норма: твой указательный палец короче безымянного.
— Что-то я сомневаюсь в подобной закономерности. Уж очень она похожа на хиромантию или шарлатанство, — улыбнувшись произнёс недоверчиво Печников.
— Ещё учёные установили, что мальчик, не получивший в утробе матери достаточного количества мужских гормонов будет склонен к гомосексуализму, — не обратив внимания на скепсис Печникова, продолжил Зубов. — Это может произойти в результате стрессов у беременной женщины.
— Откуда ты все это знаешь? Ты словно диссертацию защищал на тему гомосексуализма, — спросил Печников товарища, меняя в последний миг неприличное по намёку слово «почему» на «откуда». Официантка принесла друзьям ещё две кружки пива с новыми картонными подкладками и улыбнувшись удалилась.
— Друг мой, теперь эта информация легкодоступна в интернете. Ты можешь за час все об этом найти в сети и прочесть, — объяснил Зубов наличие у себя специфических знаний.
— Признаться, несмотря на молодой возраст, я замечаю, что гомиков будто стало больше. Они шумят, борются за свои права, организуют парады, сборы, пикеты, шествия. Согласись, что лет пятнадцать назад об этом в Москве ничего не было слышно. Словно господь взялся уменьшить рождаемость и для этого увеличил количество гомосексуально ориентированных людей, — предположил полушутя Печников, отпивая пиво после каждого съеденного кусочка селёдки в масле, оставляя нетронутыми ломтики вареной картошки, покрытые кольцами репчатого лука. — Если темпы рождаемости на земле сохранятся, то скоро результат будет печальным… Возможно, увеличение гомосексуалистов есть единственный способ избежать перенаселения. Возможно, что скоро традиционно зачатым и рождённым людям не понадобится плодиться по-старому, а весь регулируемый прирост человечества придёт из пробирки, и тогда естественным образом увеличится число гомосексуалистов, рост которых мы сейчас наблюдаем. Из-за колоссального расстояния до ближайших планет, пригодных для проживания, мы с земли никогда не вырвемся, а прирост человечества сейчас большой, а вскоре будет просто страшным. Говорят, что земля способна выдержать население в двести миллиардов человек, но до этого предела с сегодняшними темпами роста относительно не очень долго ждать, поэтому уже наши дети столкнуться с последствиями перенаселения земли. Мы уже сейчас стоим на пороге значительных потрясений и изменений в мире. Мы с тобой ещё много интересного увидим.
— Трудно сказать… По мнению консервативных богословов, ветхозаветные тексты в Библии осуждают мужеложство. По-моему, в Левите говорится о совершении смертного греха теми мужчинами, которые предаются однополой любви. Повествование о жителях древних городов Содоме и Гоморре эти богословы приводят в подтверждение своих доводов. Либеральные богословы, напротив, считают, что это не так и полагают, что Библию умышленно искажают трактовками на основе неверных переводов отдельных слов. Либеральные богословы говорят, что Библия осуждает только мужеложство с насилием. Соглашусь с твоим предположением, что нынешнее возросшее количество «гомосеков» действительно пропорционально росту количества людей на Земле. Гомосексуалисты естественным образом съезжаются в большие города, где им безопасней и комфортней, чем в гомофобской провинции или в сельской местности, и это в наше время создаёт впечатление неимоверного роста числа геев, транссексуалов, лесбиянок и бисексуалов… Гомосексуалисты с ростом их количества добились уже многого в отстаивании своих прав. Очень авторитетные люди интуитивно и в силу природой мудрости, а значит, гуманности, — которые сами не являются гомосексуально ориентированными, — считают гомофобию нарушением прав человека наравне с геноцидом, расизмом, женской дискриминацией, ксенофобией и национализмом, — сказал опять со знанием дела Зубов.
— А может быть, нет никаких либеральных богословов или авторитетных мудрецов, поддерживающих права гомосексуалистов? Все очень просто — скрытые пидоры поддерживают открытых! Такое впечатление, что лет через сто все люди будут в лучшем случае бисексуалами, а в худшем — гомиками, и тогда пагубный прирост населения на земле пойдёт на убыль! Может, мы являемся свидетелями генной мутации у человека, в результате которой люди в скором времени станут бесполыми, потому что нет нужды мужчине быть физически сильным и выносливым охотником, а женщине — содержанкой и сидеть с кучей детей в пещере, — вставил саркастически Печников, чувствуя, что с каждым глотком пива становится все пьянее. «Странно, но почему он сказал обо мне, что я отношусь к редкому типу истинных мужчин, а себя не отнёс к таковым? Может, он тоже, как тот пидор в сортире, но скрывает это? Почему он столько много знает о гомиках? У него тоже ухоженные руки и лицо… Наверное, кольца и серьги у мужчины не могут точно говорить о его гомосексуальных наклонностях, но я предчувствую, что такой мужчина не мог хотя бы однажды не подумать о гомосексуальной связи. Холеный мужик, несомненно, на полпути к чьей-то заднице или, напротив, — готов допустить другого к своей…» — подумал захмелевший Печников. Затем, словно демобилизованный солдат советской армии, вышедший за ворота воинской части с массой армейских значков на груди, Виталий с удовлетворением и гордостью посмотрел на свои руки с набитыми шишками на козонках пальцев. Кулаки у Печникова стали бугристыми и страшными от частых ударов по домашнему боксёрскому мешку без перчаток.
— А вот Христос ничего определённого не сказал об однополой любви и о её греховности. Он освободил верующих от многих религиозных стереотипов Моисея, — сказал Зубов.
— Нет-нет, мой друг! Слова Христа о том, что он пришёл не нарушить закон божий и пророков, а, наоборот, исполнить его. По-моему, это как раз говорит о его традиционном ветхозаветном отношении к роли мужчины и женщины, — возразил Печников. В этот момент девушки за соседним столом опять посмотрели в их сторону. Зубов безо всякой надежды на успех вдруг поманил подруг за свой стол двумя пальцами, как недавно подозвал официантку. Девицы улыбнулись и в свою очередь сами поманили молодых людей. Было не очень понятно, передразнивают они Зубова или действительно хотят, чтобы друзья пересели к ним. — Сейчас такое время, что женщины смотрят в рот любому мужчине и на каждый знак внимания с его стороны готовы откликнуться, — сказал Печников, меняя тему, и пристально посмотрел на подруг. — Мужчина для женщины всегда шанс на дополнительный доход. Я не говорю обо всех женщинах, среди которых есть особы очень красивые и уже давно на содержании. Я говорю о среднестатистической женщине. В середине девяностых, я помню, мы с друзьями после отправки цветного металлолома в Германию часто ходили за дорогими проститутками в ночной клуб «Метелица» на Новом Арбате, — где рядом с нашим столиком на халтуре пели известные эстрадные исполнители, — и за четыреста или пятьсот долларов мы покупали каждый себе молодую женщину на ночь и ехали большой компанией на съёмную квартиру. Уже больше пятнадцати лет я не хожу в ночные клубы. Женитьба и рождение сына отбили у меня охоту тратить по пятьсот долларов за ночь с девицей. Да и те заработки на металлоломе, и сам этот полулегальный бизнес давно в прошлом. Но я хотел сказать вот о чем: в том ночном клубе, ещё с казино на первом этаже, стоило только поманить пальцем любую красавицу, и она тотчас подходила и присаживалась молча к тебе за стол. Ты просил у неё без церемоний назвать сумму, и она называла, а после получения наличных ехала с тобой хоть куда до утра… Одним словом, я уже созрел, мой друг. Иди, поговори с теми куклами. Они к нам или мы к ним, что, впрочем, не имеет большого значения, — заключил Печников и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Зубов, как более смазливый и активный из двоих друзей, поднялся и направился к девушкам.
«Да-да! Это было в Германии, в казино Баден-Бадена… — вдруг вспомнил Печников, где он видел похожего человека на того гомика с хвостиком седых волос, что несколько минут назад приставал к нему в туалете. — Тот тоже был с серьгой в правом ухе, с кольцами на мизинце и с хвостиком седых волос… Даже клубный пиджак у него был похож на пиджак исчезнувшего сейчас гомика. У пидоров словно один dress-cod… Однако я помню, что с тем парнем в казино присутствовала очень красивая дама в длинном зелёном атласном платье с декольте и в перчатках по локоть. Они оба стояли у стола рулетки с повышенными ставками, где допускалось класть до двадцати тысяч марок на число. Парочка украдкой посматривала на чёрное электронное табло с красными светящимися цифрами в два столбика, что уже выпадали прежде. Молодая пара, будто в математическом ожидании, глядела на табло и решала, когда им следует делать ставки. Затем они просили крупье через головы сидящих за столом игроков поставить их квадратные чёрные пятитысячные фишки. Было очевидно, что партнёры мысленно определяли, когда вероятность участия в игре была на их взгляд более продуктивной… Но главное, я помню, что в туалете казино тайком разглядывал того гладкого полумужчину с хвостиком седых волос… Он казался мне тогда странным, потому что совершенно равнодушно смотрел на свою очаровательную спутницу. Мне представлялось невероятным, что так явно можно было пренебрегать женщиной редкой красоты и ухоженности… Несомненно, тот хвостатый парень был тоже пидором… После сегодняшнего казуса мне это стало очевидно…»
— Девчонки, можно мы вас угостим бескорыстно? — Подружки переглянулись и улыбнулись на предложение Зубова. Их позабавило обращение «девчонки», которое свойственно незатейливым мужчинам, но лживое и приятное слово «бескорыстно» — возымело своё действие. Одна из подруг в облегающих джинсах вдруг сказала:
— Бескорыстно не хотим… — Зубов от неожиданности не понял, как следует толковать этот ответ. Этот ответ был сродни разговору на рынке, где покупатель спрашивал у продавца, почём яблоки, а продавец отвечал, что по сто рублей, на что покупатель странно предлагал, что хочет купить эти яблоки не по сто, а по двести рублей. Так и Зубов: от неожиданности он замешкался, но быстро что-то сообразив, радостно воскликнул:
— Ну, это ещё лучше!
— Ваш стол почти в центре стоит, поэтому перебирайтесь к нам. Здесь у стены нас меньше будут тревожить, — предложила спокойно вторая девушка в джинсовой юбке и чёрных колготках.
— Пойдём сюда! — позвал обрадованный Зубов товарища и уселся за стол к новым знакомым. Виталий послушно встал и подошёл.
— Добрый вечер, дамы! Вовка, я пойду прежде рассчитаюсь за наш столик и вернусь. Здесь, наверное, другая официантка, — по-деловому сказал Печников товарищу и пошёл к барной стойке, где стояли официантки, дожидаясь наполнения пивом пустых кружек. Печников удалялся и чувствовал, что новые знакомые смотрят ему в след. Виталий невольно выпрямил спину и расправил плечи. «Как хорошо, что Зубов сел рядом с той, что была в джинсах… Мне обязательно нужна баба в юбке… Юбка и платье самое провокационное изобретение из всех предметов женской одежды… Я всегда мечтаю задрать подол и даже разорвать трусы бабе, чтобы поскорее проникнуть в неё грубо и до предела. Если женщина понимающе позволяет мне это, а ещё лучше сама просит об этом, то я веду себя, как умалишённый, пытаясь потом сохранить с ней отношения как можно дольше… Любопытно узнать, относится ли девица в джинсовой юбке к таким угодницам?» — подумал Виталий и ощутил приятный холодок в груди, предвкушая скорую желанную близость с молодой женщиной. В голове Печникова на долю секунды промелькнуло осознание греховности происходящего из-за предательства жены, но неудержимое стремление иметь связь с новой женщиной подавило у него всякое угрызение совести. «Я постараюсь быстро управиться и приехать домой… Главное — вернуться не утром. Я знаю, что это очень важно для Машки… Тогда она не чувствует себя открыто униженной…» — говорил себе Виталий, но по-настоящему не был уверен, что приедет домой вовремя.
Рассчитавшись за первый столик, Печников вернулся к другу с молодыми женщинами.
— Это, девушки, Виталий, мой товарищ по работе, а это — Наташа, — сказал Зубов Печникову, указывая на соседку, с которой Виталий присел рядом. — А это — ты не поверишь! — Бэла! Ну, просто, как по Лермонтову: такая же черноволосая и с большими глазами красавица! — Подруги заулыбались.
— Ещё бы тебе признаки породы Печорина — светлые волосы, но чёрные брови и усы, — сказал Виталий, по привычке пикируя с другом в женской компании. — Может быть, лучше выпьем какого-нибудь игристого вина? — предложил Печников. Повернувшись к Печникову, Наташа непроизвольно заправила прядь недлинных русых волос за ухо и, округлив нарочито глаза, ответила:
— Если только «Martini»… Обожаю «Asti Martini»!
— Здесь, мне кажется, шумно. Может быть, пойдём в ресторан, где можно потанцевать? Тут недалеко, за углом, есть гостиница небольшая с ресторанчиком, в котором играют танцевальную музыку, — предложил Печников. Виталий рассчитывал, что в случае согласия подруг, их можно будет потом позвать на ночь в гостиничный номер. Девушки переглянулись, и Наташа сказала:
— Мы не против…
— Можно я за вас здесь заплачу? — спросил театрально робко Печников, зная хорошо, что его скромная и ненавязчивая щедрость всегда нравилась девушкам, несмотря на то, что это был пробный подкуп, за который по сценарию неудобно не расплатиться любовью или обещанием любви. Именно показная щедрость Печникова располагала к нему девушек, несмотря на его грубые мужские черты лица, наравне с более симпатичным, но скуповатым Зубовым. По этой же причине Печников объявил Зубову при девушках, что пойдёт и рассчитается за старый столик, где они сидели с Зубовым вдвоём.
— Об этом нас можно не спрашивать, — ответила Наташа и заулыбалась подруге. Им явно понравились молодые люди, что заметно было по частым улыбкам девушек
Расплатившись, обе пары вышли из шумного пивного бара. На улице начало темнеть и, несмотря на лето, казалось прохладно. Отойдя от помещения пивного ресторана на три дома, компания намеревалась свернуть в плохо освещённый переулок, и здесь Печников увидел того гея, который час назад пытался приставать к нему в туалете. Мужчина с хвостиком седых волос на затылке не обращал внимания на проходящих мимо людей и разговаривал еле слышно по мобильному телефону. Поравнявшись с недавним обидчиком, Печников отвернулся, стараясь спрятаться за Зубова и девушек. Повернув направо и пройдя шагов двадцать, Виталий вдруг сказал:
— Пожалуйста, не идите так быстро, мне надо вернуться в бар.
— Опять?! — спросил Зубов и заулыбавшись махнул рукой, затем взял девушек под руки и пошёл дальше. — У него так удивительно работают почки, что он по нескольку раз бегает в туалет от кружки пива! — пояснил захмелевший Зубов подругам причину исчезновения товарища, и те засмеялись.
Печников подошёл к углу и выглянул из-за него. Гей спиной стоял к Виталию в трёх шагах и продолжал разговаривать по телефону. По улице беспрерывным потоком в несколько рядов в обоих направлениях медленно двигались автомобили, а по тротуарам шли немногочисленные пешеходы. Выбрав момент, когда от разговаривающего по телефону человека пешеходы находились на значительном расстоянии, Печников стремительно выскочил из-за угла и, подойдя к ничего не ожидающему человеку, с разворота, и со всего маха ударил того кулаком в голову. Это был не тот резкий и молниеносный боксёрский удар, благодаря которому противник сначала теряет сознание от сотрясения мозга, а потом падает. Это был удар обозлённого портового грузчика. В одно мгновение гея снесло с места. Он сильно ударился затылком о стену рядом стоящего дома и рухнул как подкошенный. Одновременно мобильный телефон вылетел из рук жертвы и упал на тротуар, отскочив несколько раз с шумом от асфальта. Ноги у лежащего человека задёргались в судорогах и затем обмякли.
— Это тебе привет от бычья гомофобского, пидор манерный! — сказал с удовлетворением Печников уже ничего не слышащей жертве и тотчас вернулся за угол, откуда внезапно выскочил. Через минуту Виталий догнал на крыльце гостиницы Зубова с подругами.
— Все нормально теперь?! — спросил улыбаясь Зубов, и вновь все захихикали.
— Теперь да, — ответил запыхавшись от бега Печников, и компания вошла в гостиницу.
— Можем мы отсюда попасть в ваш ресторан или надо входить с улицы? — спросил Зубов у администратора.
— Есть вход с улицы, но вы можете войти и здесь. Вон в ту дверь с табличкой! — указала служащая, и друзья с новыми знакомыми вошли в ресторан. Тихо звучали саксофон и электрическое пианино, и медленно танцевала одинокая пара. Уютный ресторанчик со слабым освещением, толстыми скатертями в крупную коричневую клетку на столах и в цвет им шторами на окнах был заполнен меньше, чем на треть.
Несмотря на опьянение, и отсутствие в связи с этим какой-либо жалости к сокрушённому на улице гею, Печников все же интуитивно ощутил тревогу. Но забеспокоился он не от того, что, возможно, нанёс опасные здоровью повреждения несчастному, а оттого, что его могли видеть случайные свидетели. Сидя за столом и изучая меню, Виталий невольно воспроизвёл в памяти картину того, как ничего не ожидающий человек ударился головой о близко расположенную каменную стену дома и, падая на тротуар, интуитивно не выставил перед собой руки, и сильно ударился лицом об асфальт. «Он, несомненно, лишился рассудка после удара о стену, потому что звук этого удара походил на хруст костей… Он, возможно, пробил себе голову… — с неприятным чувством страха подумал Печников, не понимая текста раскрытого перед собой меню. — Мне последнее время очень хотелось подраться с каким-нибудь чудаком и проверить силу удара… Вот и проверил. Придурок!.. Не дай бог, если кто-то видел меня, или я оказался записанным на какую-нибудь уличную камеру наблюдения… А вдруг этот пидор отдаст богу душу? Что будет с Машкой и Ванькой? Надо ехать домой, но прежде вернуться на то место и с расстояния посмотреть, что же с геем… Как сейчас уйти отсюда? Зубов обидится, а девки скажут, что я ненормальный какой-то». Печников почувствовал, что хмель покинул его голову.
— Что-то лицо у тебя мёртвое. Ты в норме? — вдруг спросил неожиданно Зубов.
— Все нормально, — ответил Печников и, помолчав, добавил: — Давай отойдём. Девушки, посидите, пожалуйста, минуту без нас. — Подруги одобрительно кивнули, и друзья отошли к дверям, через которые вошли в ресторан. — Когда я уходил от вас, то мне позвонила Машка и напомнила, что мы обещали тёще приехать сегодня на дачу — у той завтра день рождения, — соврал Печников и посмотрел озабоченно в сторону от друга.
— Ну как ты поедешь за рулём, если ты столько пива выпил?! Девахи сто процентов наши, а ты уходишь! Завтра выспишься и поедешь к своей родимой тёще, — попытался уговорить компаньона Зубов. — Почему ты мобилу не выключил?! — удивлённо спросил Зубов, но немедленно с сожалением понял, что вопрос его уже не имел смысла, и что переубедить друга, наверное, не удастся.
— За рулём поедет Машка, а я с сыном позади… Телефон по забывчивости не успел выключить. Но теперь ничего не изменишь. Я обещал жене, что в течение часа буду дома.
— Ну что ты за ходок?! Только сняли подружек — и ты тут же домой к жене с тёщей, — укоризненно и раздражённо сказал Зубов и, махнув рукой с обидой на Печникова, раздосадованный пошёл обратно к столу.
— Постой! — окрикнул Виталий товарища. — Я выйду позвонить жене и потом вернусь. — Печникову не хотелось портить отношения с единственным человеком в офисе, с которым он мог поговорить и сходить выпить пива после работы. Но главное, с Зубовым всегда можно было поохотиться на желанных женщин. Вдвоём флирт всегда веселее.
— Давай! Иди и звони, и выключи потом телефон, как я! Мы тебя ждём! — повеселев, почти выкрикнул Зубов.
Печников вышел из ресторана и направился к тому месту, где сбил с ног гея. «Нужно отойти на более дальнее расстояние. Вдруг я выгляну опять из-за угла, а меня тут же тёпленького возьмут. Какой-нибудь сердобольный очевидец скажет: да вон тот парень, который убил несчастного! Почему убил?.. Почему я сказал, что убил? Господи!» — подумал Виталий и пошёл, огибая кругом дом, около которого ударил несчастную жертву. Через несколько минут Печников вышел вновь на широкую улицу. Теперь, примерно, в ста метрах от злополучного места Печников смог разглядеть, что человек, которого он стукнул, продолжал лежать на тротуаре, а около него стояло несколько прохожих. Прохожие о чем-то говорили с милиционерами, что вышли на глазах Виталия из служебной машины. Идущие по тротуару прохожие мешали Печникову хорошо видеть. Отойдя дальше, Виталий по пешеходному переходу вышел на противоположную сторону улицы. Сердце у Виталия стучало с такой силой, что, казалось, мимо идущие люди слышат эти гулкие удары в его груди. Подойдя очень близко, Печников заметил, что подъехала неотложка с проблесковыми маячками, из которой вышли врач с помощником. Врач склонился над лежащим на асфальте человеком, ощупал его в районе головы. Через минуту медики встали во весь рост и заговорили о чем-то с милиционерами. Постояв ещё немного, санитар и шофер вынесли из машины носилки и погрузили пострадавшего в салон. Врач уселся туда же и опять с включёнными маячками, но теперь и со звуковой сиреной, автомобиль быстро умчался. Милиционеры поговорили с толпой, затем тоже уселись в патрульную машину и поехали, но медленнее, чем неотложка. Вслед за служебными машинами разошлись и любопытные прохожие.
Тело Печникова бил озноб, а руки в карманах брюк дрожали. Ссутулившись Виталий зашагал обратно в ресторан, чувствуя в душе неприятное несоответствие между тем, что он натворил и последствия чего он сейчас наблюдал, и тем, что идёт, несмотря ни на что, веселиться с незнакомыми девицами. Это неприятно щемящее чувство сейчас усиливалось ещё и пониманием того, что дома его ждёт любящая жена с маленьким сыном.

ГЛАВА 2

— Где ты так долго ходишь?! — спросил с наигранным возмущением Зубов. Несомненно, он был рад тому, что товарищ вернулся в компанию. По его раскрасневшемуся лицу и комично расширенным глазам было видно, что он сошёлся с девицами, и никакое возмущение не могло скрыть его хорошего расположения духа. На столе стояла открытая бутылка «Asti Martini» с наполненными бокалами для игристого вина и широкая тарелка с сыром. Откинувшись на мягкие спинки стульев, девушки курили тонкие сигареты.
— Я что-то продрог на улице и выпил бы лучше коньяка, — сказал Печников, стараясь оправдать озноб от проходящего страха. То, что страх уходил, радостно волновало Виталия и не давало ему вести себя спокойно. Печников потёр ладонь о ладонь и оглянулся, отыскивая официанта. — Я схожу к бару и закажу коньяка. Кто ещё будет пить коньяк?! — спросил он возбужденно, но Зубов и девицы наслаждались вином и отрицательно помотали головами. Подойдя к барной стойке, Виталий попросил сто грамм Hennessy. Ему налили и он за один раз выпил. Тут же он вернулся к столу. Коньяк быстро начал благостно сказываться, и Печников с облегчением стал осознавать, что его неожиданный удар человека, вероятно, остался никем незамеченным. Теперь после коньяка страх Виталия за последствия начал казаться ему забавным. «Если его взяла «скорая» и быстро увезла с сиреной, значит, он жив! Но зачем все же я ударил его?.. Никто не слышал, что он обозвал меня, и я унижен был только в его глазах… Вполне возможно, что я никогда бы не встретил этого стильного пидора. Это все соблазн испытать на более слабом человеке силу натренированного удара… Обида за оскорбление здесь ни при чём. Как всё-таки я глуп в свои тридцать пять лет… Вернусь домой — уберу боксёрский мешок. Какое-то запоздалое мальчишество…» — заключил мысленно Виталий и ободрённый посмотрел на свою партнёршу.
— Мы уж подумали вы не придёте, молодой человек, — улыбнувшись сказала игриво Наталья и отпила глоток прозрачного вина, чуть в стороне двумя пальцами другой руки удерживая дымящуюся сигарету.
— Если не приходить к таким ярким девушкам, как вы, то мужчине не остаётся достойного смысла жить. — Зубов ухмыльнулся на слова Печникова и сказал:
— Мой друг, можешь сахар не сыпать… Девушки на работе. С нас по десять тысяч до утра. Мы можем без церемоний и немедленно идти в номер. — Подруги спокойно смотрели на Печникова, словно речь шла не о них.
— Понял! Меня лишили процесса ухаживания… Со временем мне все больше и больше его стало недоставать. Хотел поостроумничать, но где там… Красивые дурочки в Москве перевелись вовсе, — с наигранным огорчением сказал Виталий, и все заулыбались на его грустную откровенность.
— Тебе, наверное, не процесс нравится, а возможность сэкономить деньги. Бесплатно будешь свою Машу любить. Успокоил её по телефону? — спросил Зубов.
— Да! Опять насочинял с три короба. Бедные жены… — убедительно и сочувственно соврал Печников. — Давайте не будем спешить и хотя бы потанцуем чуточку, раз уж мы здесь, а потом пойдём искать номер в этой гостинице.
— Это можно… — улыбнувшись снисходительно, сказала Наталья, зная из практики, что это больше свойственно мужчинам, которые очень редко пользуются услугами продажных женщин и потому часто хотят показать будто секс их интересует в последнюю очередь.
Два музыканта, как большинство неженатых людей, одетые в помятые рубахи на выпуск и давно нестираные джинсы, заиграли мелодию медленного танца, и Печников с Натальей пошли к пустующему танцевальному пятачку. Зубов с Бэлой остались за столом.
— Я помню, раньше ухоженные молодые женщины работали только в ночных клубах, а прочие — на Тверской стояли рядами, — со знанием дела заметил Печников, чтобы не молчать. — Сейчас оказывается и в пивном баре можно встретить красивых дам. Видимо, жизнь меняется… — сказал Виталий партнёрше в ухо, чувствуя сплошное от коленей до груди прикосновение её упругого тела.
— Точнее сказать, жизнь меняет нас, — ответила Наташа, и Виталий, повернув голову вполоборота, заметил улыбку на ярко-красных губах партнёрши. — Если серьёзно, то мы пришли в этот новый пивной бар не по работе, а из любопытства, но ваш товарищ оказался таким убедительным и настойчивым, что мы не устояли… — Наталья опять улыбнулась.
— Ты так хорошо прижимаешься ко мне, что скоро моё желание станет заметно всем вокруг… Надо идти искать номер, — сказал Печников, переходя к делу и на «ты». Его всегда возбуждал переход на «ты» в обращении к малознакомой женщине. Страстный поцелуй есть начало интимной близости, но для Печникова именно переход на «ты» являлся началом этой самой близости с незнакомой женщиной. Когда Виталий властно переходил с женщиной на «ты», и та робко принимала эту бесцеремонность, то Печников мысленно уже видел, как овладевает этой самой женщиной.
— Пойдём, — безропотно согласилась Наталья. Не ожидая окончания музыки, молодые люди вернулись за стол.
— Мы решили идти в гостиницу и попросить номер, — сказал Печников.
— Виталик, я заплачу за ресторан и возьму с собой ещё две бутылки «Martini», а ты сними двухкомнатный номер на нас всех, — попросил простодушно Зубов.
— Хорошо. Пойдём, Наталья, — сказал Печников. Они ушли, оставив Зубова и Бэлу расплачиваться. «Опять Зубов меня ненароком обхитрил: за номер придётся платить больше, чем за стол. Однако это меня не расстраивает… На Зубова охотно западают интересные девки. За это я готов платить больше… С ним точно окажешься в компании желанных девиц…» — подумал Виталий.
— Нам нужен на сутки двухкомнатный номер, — обратился Печников к девушке за стойкой администратора.
— Двухкомнатный есть только люкс, — тихо сказала служащая.
— Сколько он стоит? — спросил Виталий.
— Шестнадцать тысяч, — ответила меланхолично девушка.
— А на меньшее время, чем сутки, этот номер можно снять?
— Нет, — чуть с запозданием ответила работница, видимо, от себя, как показалось Виталию.
— А может, два одноместный номера есть? — спросил Печников, шокированный высокой стоимостью люкса. «Мне потрахаться обойдётся в двадцать шесть тысяч… Это четверть моей зарплаты!.. Господи, лучше бы Машке с Ванькой что-нибудь купил на эти деньги…» — невольно подумал с сожалением Виталий, но знал, что это «лучше» он не в силах сейчас выбрать из-за острого желания близости с новой женщиной.
— Одноместный номер остался только один, — посмотрев в компьютер, сказала девушка.
— А что в этом люксе особенного, что он стоит шестнадцать тысяч?! — спросил раздражённо Виталий, чувствуя, что придётся потратиться.
— В нем две большие комнаты, редкий интерьер, дорогая мебель, картины, два телевизора, большая кровать в спальне, диван в зале, а также бар с напитками, — перечислила дежурный администратор достоинства номера. — Да! Там ещё большая угловая гидромассажная ванна, — вспомнив, добавила служащая. «Делать нечего — надо брать этот чертов люкс… Не будешь же сейчас при девках считать, кто и сколько потратил денег. Столько много я за Зубова ещё не переплачивал. Сегодняшний день явно не мой… Ещё этот пидор под руку угодил, — с огорчением подумал Печников. — Какая всё-таки дикость, что я ударил этого несчастного. А вдруг бы я попался?.. Представить страшно все последствия для семьи… Какая-то чудовищная непредсказуемость ожидает нас немедленно, как только мы отступаем от праведной семейной жизни…»
— Хорошо. Оформляйте, — вынужден был сказать Виталий.
— Паспорт ваш, — попросила девушка.
— Паспорта нет. Есть водительские права, — с тревогой ответил Печников.
— Может, вы помните данные своего паспорта? — спросила служащая, чуть понизив голос и посмотрев по сторонам.
— Помню, — тотчас солгал Печников. Дежурная протянула ему листок прибытия и ручку.
Заплатив за номер и получив ключ, Печников отошёл от стойки администратора и сел на диван к Наталье, на котором она дожидалась его.
— Виталий, перед тем, как идти в номер, ты должен передать мне деньги, — сказала девица. — Так принято… — добавила она еле слышно, избегая смотреть в глаза после своих слов. Наталья словно с интересом глянула на стеклянные двери в отель, где в это время входили люди с чемоданами. Виталий полез во внутренний карман пиджака и достал портмоне. Вытащив две купюры по пять тысяч рублей, он передал их Наталье.
Через минуту подошли Зубов с Бэлой. Поднимаясь по лестнице на второй этаж гостиницы, Печников случайно оказался позади всей компании. Близко перед его глазами замаячили через обтягивающую одежду крупные и ядрёные ягодицы проституток и почти такие же ягодицы Зубова. Разница была только в том, что у девиц были тонкие талии, а у Зубова талии не было видно из-за складок на пуловере в поясе. «Почему я прежде никогда не замечал, что у Зубова такая большая жопа?.. Наверное, у всех во время подъёма по лестнице увеличивается в размере зад… У кого же из мужчин я видел такой же по-женски большой зад, как у Зубова? По-моему, кинохроника… Гитлер в галифе! Да-да, именно у фюрера. У него и без того был широкий таз, а просторное галифе делало его зад огромным. Маленькое туловище в коричневой гимнастёрке и огромный зад в коричневом галифе… Наверное, поэтому Сальвадор Дали считал его идеалом женственности… Может быть, эротизм Гитлера художник видел и в этом тоже, а не только в чуть полноватой спине прорезанной портупеей?.. А у Натальи «луковица» призывная… За свои кровные двадцать шесть тысяч я сейчас отведу душу на всю сумму до копейки!» — опять со злостью подумал Печников. Его злость усугубляло то обстоятельство, что больше одного полового акта ему не осилить, если он не останется до утра, а остаться он никак не мог из-за неминуемого скандала в семье. Зубов же, напротив, за короткое время мог получить удовольствие несколько раз, что было известно Печникову из прошлого опыта совместных загулов. Виталий понимал, что может допускать бесцеремонность с проститутками, но неизменно вёл себя с ними, как с приличными женщинами. Он давал тем самым понять, что нужда женщины заниматься проституцией имеет уважительную причину, подобно нужде нищих людей рыться в мусорных баках. Виталий часто с пониманием выслушивал проблемы очередной проститутки после акта любви. Ему давно стало казаться, что все житейские трудности у них похожи и одного порядка. Нужда и неустроенность — основная причина, толкающая молодых женщин на панель. По сути, Виталий всех женщин считал проститутками, так как выходящая замуж порядочная женщина тоже продавала на годы своё тело мужчине в обмен на достаток. Видимо, сочувствие и деликатность Виталия к девицам, продающим тело многим мужчинам, читалось в его глазах, и поэтому проститутки шли с ним охотно. Печников знал из рассказов женщин, что иногда они не идут с теми клиентами, которые вызывают у них подозрение. Никакие деньги не могут заставить опытных проституток идти с неуравновешенными или агрессивными мужчинами, хотя и у бывалых девиц случаются промахи в распознавании опасных и психически больных клиентов, и за это девицам иногда приходится дорого расплачиваться.
Печников непроизвольно сравнил задницы Владимира и Натальи, но не мог чётко понять, какая из них явно предпочтительней, если не знать, кому именно каждая принадлежит. «Почему я считаю анальный секс с женщиной допустимым, а от воображаемой связи с мужчиной меня воротит? Значит, это заложено в меня… Но почему сегодня я обратил внимание на то, что задница у Зубова по-женски большая? Наверное, оттого, что в туалете пивного бара ко мне пытался приставать гей, и мы с Зубовым много говорили об этом…»
— Какой шикарный номер! — не удержавшись крикнул по-ребячески Зубов и с разбега прыгнул животом на широкую деревянную кровать, заправленную шелковым тёмно-синим покрывалом. Зубов лежал, раскинув руки в стороны, и опять Виталию показалась, что зад у Зубова неимоверно больших размеров. — Печников, вам с Наташей мы без возражений уступаем спальню. За такой номер самое лучшее место бесспорно ваше! — продолжал громко говорить с восторгом Владимир, с удовольствием осознавая, что Печников, а не он выложил за этот номер, возможно, кучу денег. Это обстоятельство смешило Зубова, и потому его весёлое настроение проявлялось шумно.
— У вас здесь тоже не очень плохо… — ответил Виталий, усаживаясь в зале на кресло рядом с круглым полированным столом из различных сортов дерева, напротив большой картины с неформальной живописью, где были изображены непонятные геометрические предметы.
— Наша комната проходная. Если вы захотите принять душ, то мимо нас вам незаметно не пройти, — на это замечание Зубова девушки улыбнулись, видимо, потому, что любой намёк на любовную тему вызывает естественную улыбку у здорового человека.
— Хочу ещё «Martini», — сказала Бэла. Зубов слез с кровати и засуетился в поиске бокалов. Через минуту была открыта одна бутылка, а вторая — поставлена в холодильник. Молодые люди начали пить вино. Зубов с бокалом в руке ушёл осматривать ванную комнату.
— Вот это да! Здесь огромная гидромассажная ванна! Надо обязательно в ней полежать и расслабиться! — почти кричал Зубов, напоминая мальчишку, нашедшего клад. Владимир до прихода в номер не знал, что в нем имеется гидромассажная ванна.
«Посмотрел бы я, как бы ты радовался, если бы тебе, а не мне пришлось выложить шестнадцать тысяч за этот номер…» — подумал Печников, а сказал:
— Неужели?!
— Ей-богу! — крикнул Зубов, не понимая, что приятель разыгрывает удивление.
— Испытайте с Бэлой этот тазик с форсунками, а потом нам расскажите о своих ощущениях, — сказал Печников и включил набор воды.
— Я купалась в такой не раз, — без восторга сказала Бэла. — Правда это было в гостях, — добавила она, понижая голос и снисходительно глядя на Владимира. Зубов и Печников не сговариваясь подумали об одном: Бэла, наверное, могла купаться в такой ванне у клиентов. — Пока сопла не скроет вода — насосы не включатся, — сказала Бэла, словно пытаясь скорее сменить тему о тех гостях, у которых она купалась в гидромассажной ванне.
— Ладно, пусть вода набирается. Как ванна наполнится, мы с Бэлой пойдём купаться. Бэла, капни туда немного шампуня для пены! — крикнул Зубов своей подруге и вернулся с Печниковым в зал номера. В это время Наталья долила в свой фужер ещё вина.
— Натали, забирай бутылку из холодильника и пойдём в нашу спальню: не будем детям мешать купаться, — сказал Печников и за руку повёл девушку за собой.
— Ой-ой-ой! Какие мы взрослые! — дразня по-детски друга, сказал весёлый Зубов вслед ушедшим. Печникову хотелось поскорее воспользоваться купленной женщиной, надеясь, что до ночи, до ухода домой, он, возможно, опять захочет повторения близости. Чрезмерно потраченные деньги не давали Виталию покоя. Не включая свет в спальне, Печников тихо сказал:
— Не раздевайся — я сам тебя раздену. Наталья остановилась перед кроватью, а Печников сзади прижался к ней. Красный свет от рекламы на здании с противоположной стороны улицы попадал в окно номера. Виталий не только ощущал зад девушки, но и прижимал партнёршу к себе, нежно надавливая ладонями на низ её живота.
— Я забыла сумочку в зале… — вдруг еле слышно сказала Наталья. — Надо сходить за ней — там презервативы. — Печников с сожалением вынужден был отстраниться и выпустить молодую женщину. Через некоторое время Наташа вернулась. — Они уже в ванне, — улыбнувшись сказала она. Присев на кровать, молодая женщина впотьмах стала рыться в сумке. Найдя презерватив, Наталья посмотрела вверх на стоящего перед ней Виталия, как бы спрашивая того, с чего он хочет начать. «Как жаль, что необходимо пользоваться резинкой. Я давно от них отвык…» — подумал Печников и тихо сказал:
— Не спрашивай меня ни о чем… — После нескольких лихорадочных толчков Виталий почувствовал с огорчением быстро наступившую кульминацию. Печникова всегда удивляло то, что ему никогда не удавалось приостановить или блокировать преждевременную разрядку. «Господи, двадцать шесть тысяч за минуту… Самое затратное удовольствие… Наверное, кайф от наркотиков дешевле и продолжительнее по времени… Нет! Не уйду пока ещё раз не воспользуюсь ею…» — подумал Виталий и свалился с Натальи набок. Уже по привычке, как после близости с женой, Печников спустя какое-то время задремал. Прошло полчаса, как Виталий расслабленный провалился в беспамятство. Внезапно очнувшись, Виталий увидел, что Наталья, лежащая рядом, смотрит почти без звука телевизор.
— Проснулся? — спросила девушка улыбнувшись, не ожидая ответа.
— Долго я проспал? — в свою очередь спросил Виталий, пытаясь рассмотреть часы на руке.
— Нет. Я уж подумала, что ты отключился до утра.
— Они уже помылись?
— Давно.
— Не хочешь в ванну?
— Я уже была.
— Тогда я пошёл один, — заключил Печников и подошёл к двери разделяющей две комнаты. Приоткрыв немного дверь, Виталий увидел, что из незакрытой ванной комнаты свет попадает прямо на голый зад Зубова. Молодые люди как-то буднично занимались любовью. Одеяло у них было скомкано в ногах, и полоска света из ванной комнаты позволяла хорошо разглядеть большой белый зад Зубова, который, как огромная постельная подушка, то поднимался, то опускался между смуглых ног Бэлы, раскинутых в стороны. Рядом с кроватью на паркетном полу валялся сморщенный использованный презерватив. «Он уже потрахал её дважды! Они даже мыться не встают. Если в ванне у них был секс, то, значит, это уже третий раз! Господи, он, как кролик…» — подумал с завистью Печников. В данную минуту о потраченных деньгах он сожалел больше, чем до близости с Натальей. Без стука Печников вышел и проследовал в ванную комнату, мимо увлечённых делом партнёров. Опять Виталий ненароком глянул на двигающийся крупный голый зад друга, и как на гостиничной лестнице вновь подумал, что задница все же у Зубова напоминает женскую. На ягодицах у Владимира не было ни единого волоса, а ноги сплошь были покрыты чёрными волосами. «Если не видеть его волосатых ног, то действительно можно принять его широкий зад за бабский… Мне кажется, я не отказался бы от проникновения в такую огромную белую жопу, если бы не знал, что она принадлежит Зубову. Сейчас мне кажется, что совсем неважно, мужская она или женская…» — подумал Виталий и для себя решил, что после ванны займётся с Натальей ещё раз сексом, если получится. Печников открыл краны горячей и холодной воды, и треугольная ванна быстро начала наполняться. Затем Виталий закрыл дверь на щеколду и, пощупав воду, чуть уменьшил подачу холодной воды. Печников выдавил из пакетика с шампунем несколько капель мыльной жидкости, и в мгновение ока на поверхности образовалась высокая шапка пены. Как только сопла ванны оказались под водой, Виталий, сняв с руки часы и раздевшись, медленно опустился в ванну. Закрутив краны, Печников прислушался. Звуков из номера не было слышно, и Виталий в тишине ощутил приятное жжение почти горячей воды. Он подумал: «Если мне показалось, что задница Зубова вызывает влечение, то избиение мной гомика на улице вовсе не находит никакого оправдания… Он не был агрессивен… разве что пьян… Я действительно повёл себя, как бычьё гомофобское… Господи, дай здоровья этому несчастному…»
Виталий нажал горящий фиолетовым светом квадратик сенсорной кнопки на ванне, и включились насосы. Из форсунок в бока, в шею, в пятки ударили струи воды, которые приятно щекотали и массировали тело. Потянувшись рукой за полупустым пакетиком шампуня, Виталию пришлось с положения на спине соскользнуть набок, и здесь он неожиданно ощутил сильную и почти горячую струю воды, которая ударила ему между ягодиц. Приятное щекотание заставило Виталия замереть. Печников почувствовал, что щекотание начало вызывать эрекцию. Забытая связь между очень тёплой струёй воды ударяющей в зад и эрекцией — поразила Виталия. Он знал, что эта связь существует, но реально это ощутил впервые. Возбуждение от щекотания все нарастало и усиливалось. Через несколько минут Печников вылез из воды и обтёрся. Не желая терять возбуждения, он решил немедленно вернуться к Наталье. Минуя опять Зубова и Бэлу, Виталий заметил, что на полу лежат уже два использованных презерватива. Однако, как и в первый раз, проходя мимо молодых людей, Печников видел, что партнёры опять увлечены актом соития, не замечая ничего и никого вокруг. Это ещё больше раззадорило Виталия. Он быстро вошёл в комнату к Наталье и, ничего не объясняя, легко перевернул её на живот.
— Я хочу сюда… — выпалил Печников и без промедления начал вводить свою вновь затвердевшую плоть в девицу.
— Виталик, за такое нужно будет доплатить… — второпях успела прошептать придавленная к матрасу партнёрша, но Печникова уже ничто не могло остановить.
— Хорошо-хорошо… — успел выговорить Виталий, и здесь девица словно открылась ему. Из-за того, что придётся ещё доплачивать, Печников, отбросив всякую деликатность, с остервенением резко начал входить в партнёршу до предела. Наталья тихо стонала. Послышались хлёсткие шлепки голых тел, а через минуту после громкого рычания Печникова, молодые люди замерли, оба глубоко и часто дыша. Проскрипело тихое открывание двери, и голос Зубова робко спросил:
— Эй! Вы живы? Я подумал, что вы убили друг друга, — засмеявшись проговорил голый Владимир, и тут же исчез. Печников продолжал лежать на Наталье, ощущая отчётливо, как семя уходит из него… «Машка не допускает меня до себя, а мне этого всегда так сильно хочется… Я, испытывающий неприятные чувства к гомосексуалистам, минуту назад в ванне хотел продолжения приятного щекотания… Я был уверен, что это позволит мне испытать удовольствие, как от мастурбации или от близости с женщиной… Мы действительно бисексуальны… Это значит, что я (два часа назад чуть не убивший гея на улице) сущий дикарь… Дома нужно поменять простую ванну на гидромассажную… Я должен это ещё раз прочувствовать… А вдруг я привыкну и меня потянет на «нетрадиционность»?.. Какое-то сумасшествие. Надо бежать домой, пока мало времени». Виталий уже начал мысленно выстраивать разговор с женой и непроизвольно напускать на себя серьёзность, чтобы без запинок рассказать, как он был вынужден задержаться на работе по просьбе директора, чтобы его лицо казалось правдивым под пристальным взглядом супруги.
— Нужно идти домой, — сказал Печников и пошёл в ванну обмыться и одеться. Вернувшись он спросил: — Сколько я должен доплатить?
— Ты заскочил на меня так быстро, что я не успела тебе надеть резинку, — сказала Наталья, не отвечая тотчас на вопрос, определяя мысленно, сколько бы можно было попросить максимально, но не очень много. Чуть помолчав, она продолжила: — Если ты уже пошёл, то тысячи хватит… Это за риск, — добавила она улыбаясь, словно стараясь оправдать доплату, несмотря на то, что клиент не остался до утра.
— Возьми! — сказал Печников, протягивая деньги. Проходя мимо Зубова, чтобы уйти, Виталий опять увидел неизменную картину: вновь его товарищ, но теперь под одеялом, возился с Бэлой.
— Ты уже уходишь?! — запыхавшись успел спросить Зубов, не останавливаясь и не оборачиваясь.
— Да. Мне важно вернуться до утра…
— Счастливо добраться! — успел крикнуть Зубов, и послышался его смех с Бэлой. Печников не сомневался, что Зубов позовёт и Наталью к себе в кровать, чтобы устроить маленькую групповую забаву.
Печников вышел из отеля и направился вновь к тому месту, где неотложка подобрала избитого им гея. Меньше стало автомобилей и пешеходов на улице. Часы показывали час ночи, и Виталий включил мобильный телефон, который сообщал, что было семь пропущенных звонков — от жены, от матери и от отца. Не дозвонившись до Виталия, жена от злости начала звонить его родителям, давая понять пожилым людям, что вот какой у них нерадивый сын, тем самым заставляя пожилых людей волноваться. Позвонив матери, Печников первым делом успокоил родителей. Затем он позвонил жене и сказал, что скоро будет дома. Остановившись возле угла, где совсем недавно лежал пострадавший от него человек, Виталий увидел на асфальте тротуара большое пятно крови. «Господи, какая большая лужа!» — опять со страхом подумал Виталий и невольно оглянулся, опасаясь, что кто-то может заметить его интерес к следам крови, которые ещё не высохли и поблескивали в свете фонарей.
Печников остановил такси и через полчаса был дома. Открыв своим ключом дверь в квартиру и стараясь не шуметь, Виталий начал снимать обувь.
— Почему ты так поздно? — спросила тихо жена, неожиданный голос которой в темноте прихожей напугал Виталия. Он вздрогнул, и тут же вспыхнул свет. Все те объяснения, что Виталий приготовил для жены, теперь вмиг показались ему особенно фальшивыми, но все же он сказал то, что наметил загодя:
— Маша, меня директор сегодня задержал, — ответил Виталий и понял, что ему трудно уверенно смотреть жене в глаза. «Не суетись и выдержи её взгляд…» — мысленно наставлял себя Печников, но, как назло, губы у него начали предательски растягиваться в улыбке, когда он увидел новый халат на жене. Этот наряд и аккуратно уложенные в такое позднее время в причёску волосы, несомненно, предназначались ему. Жена стояла, скрестив руки на груди, в каком-то тяжёлом бордового цвета новом халате, из-под которого выступала до самых пят белая ночнушка в голубой горошек. Виталий поджал губы, чтобы подавить улыбку, но это взорвало жену. Мария поняла, что муж сдерживает себя, чтобы не засмеяться.
— Неужели нельзя было позвонить?! — крикнула Маша и прикрыла за собой дверь, чтобы не разбудить сына. — Что за привычка у тебя появилась — отключать телефон?! — уже кричала женщина, чувствуя, что её обманывают. Супруга решительно подошла к мужу и, втянув носом воздух у его лица, со злобой сказала: — От тебя запах спиртного и каких-то приторных бабских духов! — Как бы ни подготавливал себя к разговору с женой Печников, на её крик он не мог ответить тем же, потому что не был приучен к наглому ответному напору, когда лгал. Виталий засомневался и поэтому начал на ходу придумывать новую причину задержки.
— Маша, я не хотел тебе говорить, но мы всем офисом ходили в ресторан по приглашению одного коллеги. Ты его не знаешь. Ему стукнуло пятьдесят. — Теперь Печников смотрел виновато, и это несколько смягчило жену. Она молча ушла из прихожей и скрылась на кухне, где в ожидании мужа читала книгу при свете настольной лампы. Мария была не красавица и любила мужа с первого дня знакомства, а за десять лет совместной жизни её чувства к Виталию только усилились. Первые признаки того, что муж стал остывать к ней, появились пять лет назад, через год после рождения сына. Виталий противился тому, чтобы жена рожала ещё детей, чего, напротив, очень хотелось Марии. Где-то глубоко в душе Виталий не желал ещё детей, потому что предполагал, что всё-таки встретит более интересную женщину, и в случае развода один ребёнок не будет большим препятствием. Являясь дочерью бывшего московского чиновника, Мария перед выходом замуж за Печникова уже имела собственную трёхкомнатную квартиру в Хамовниках, на Фрунзенской набережной, что и сыграло главную роль в решении Печникова жениться на ней. Если до родов Мария вызывала некоторый интерес у Виталия, как женщина, то после она изменилась по ощущению мужа в худшую сторону. У Марии после вскармливания обвисла грудь, а между ног выше коленей появился неприятный ему большой просвет, чего не было до родов. Если таз у женщины после родов расширился, то ягодичные мышцы, напротив, ослабли и теперь не возбуждали Виталия, как прежде. Однако самым раздражительным в Марии было то, что во время полового акта она требовала неглубокого проникновения для получения удовольствия. Виталий же всегда предпочитал грубое и предельно глубокое погружение в женскую плоть. Если до появления ребёнка Виталий терпеливо удовлетворял прежде жену, а потом получал удовольствие сам, то после того, как жена подурнела, Виталия стали раздражать сексуальные особенности жены. Печников чаще стал удовлетворять прежде себя, а о жене забывал. Мария готова была терпеть все, лишь бы муж был доволен ею. Женщина предполагала, что Виталий, возможно, стал изменять ей, но убедиться в этом, и выгнать Виталия для неё было большим злом, да и муж неизменно отрицал свою связь с другими женщинами. Мария, как многие любящие жены, любила в муже все — от запаха его нижнего белья до прикосновений его крупных и сухих ладоней к её телу. Маша тешила себя надеждой, что со временем муж ослабнет, как мужчина, и она неминуемо станет для него единственной и незаменимой. Таким образом, брак между Виталием и Марией теперь сохранялся больше в силу любви жены, расчёта мужа и наличием общего ребёнка.
Перед тем, как пойти спать, Виталий зашёл в ванную комнату, чтобы умыться перед сном. «А если этот человек станет больным на всю жизнь от черепно-мозговой травмы?.. Но ведь всё-таки он спровоцировал меня… он мог не оскорблять меня, а спокойно уйти… Но почему он показался мне мерзким со своим приставанием?.. Нет-нет… Он показался мне не мерзким, а человеком, который, возможно, хотел мной воспользоваться не только как мужчиной, но и, возможно, как женщиной, и именно это взбесило меня и унизило», — подумал Виталий и тут же ненароком глянул на ванну. «Если я уберу эту простую ванну, а взамен установлю угловую, гидромассажную, то здесь будет, несомненно, тесно… А может, мне стоит поискать такую ванну, которая по размеру окажется одинаковой с этой обычной ванной? Да-да, надо походить по магазинам сантехники», — решил Печников. Он помыл руки с мылом и почистил зубы, затем постоял перед зеркалом и, не желая скорее ложиться с женой в постель, разделся и встал под душ, чтобы потянуть время. Необходимо было дождаться, чтобы жена задремала, и у неё не возникло желания близости.

ГЛАВА 3

Прошли сутки как Николая Васильевича Могилевского переместили из операционного блока в отделение нейрореанимации и интенсивной терапии научно-исследовательского института скорой помощи. Могилевский очнулся и не мог вспомнить, что с ним произошло, почему он в больнице, почему у него голова и подбородок в бинтах. Его подташнивало и ему хотелось пить, а в нос бил лекарственный запах. Могилевский не мог открыть глаза полностью, потому что бинты плотно покрывали его брови. Николай Васильевич чуточку приоткрыл глаза и увидел над собой молодую женщину в белом халате, у которой под прозрачной марлевой шапочкой виднелись мелированные волосы.
— Больной, у вас была операция после черепно-мозговой травмы. Пожалуйста, не шевелитесь — вам пока необходимо сохранять неподвижность. Вы можете говорить?
— Да, — с трудом хрипло проговорил Могилевский и почувствовал боль в голове от хрипоты голоса, который не только не узнал, но ему почудилось, что кто-то рядом стоящий ответил за него, настолько сильно поменялся его голос. В этот момент Могилевский краем глаза заметил, что его кровать имеет высокие ограждающие перила. Николаю Васильевичу на миг показалось, что врач на него смотрит словно с палубы огромного железнодорожного парома, на котором Могилевский сорок лет назад переплывал Керченский пролив на пути в Крым.
— Вы помните, что с вами произошло? — тихо спросила врач.
— Нет, — постарался на этот раз шёпотом ответить Николай Васильевич, чтобы хриплость голоса не отдавалось опять болью в голове.
— «Скорая помощь» подобрала вас на улице поздно вечером в бессознательном состоянии с проникающей черепно-мозговой травмой. Полежите, пожалуйста, спокойно. Я поговорю с вами позже, когда вам станет лучше, — сказала врач и отошла к соседней койке. Могилевский закрыл глаза и больше не пытался их открыть. Странное, но уже когда-то знакомое ощущение он вдруг начал испытывать при неподвижности и закрытых глазах, словно что-то раскручивалось с ускорением в его голове. Николаю Васильевичу очень хотелось пить, но он решил дождаться, когда исчезнет это неприятное ощущение чего-то крутящегося в голове. Могилевскому вдруг отчётливо вновь вспомнились события сорокалетней давности. В то время ему было только шестнадцать лет, и у него впервые перед потерей сознания возникло подобное же ощущение чего-то медленно вращающегося в голове, но постепенно это вращение ускорялось и пугало.
Началось все в середине августа 1971 года, через неделю после возвращения из пионерского лагеря домой, в Москву. Коля Могилевский и его одноклассник Паша Редькин по прозвищу Каша (из-за любви к гречневой каше), неожиданно получили телеграммой приглашение от своих новых подружек. Ребята сблизились с сёстрами близнецами в пионерском лагере, с которыми учились в одной школе, но в параллельных классах. Как иногда случается, в школе в старших классах мальчики вдруг начинают замечать «округлости» у девочек. Одним словом, пришло неожиданно время, когда природа вдруг просыпается в учениках и ученицах общеобразовательных школ.
Не успев расстаться, сестры звали парней приехать к ним в Крым на отдых, куда они после пионерского лагеря отправились погостить у одинокой пожилой родственницы, старшей сестры отца. Между молодыми людьми в пионерском лагере возникла не просто невинная влюблённость, а дело дошло до первой в жизни сестёр сексуальной близости с мальчиками. Девочки в таких случаях, как им кажется, влюбляются на всю жизнь и очень скучают без того друга, которому при отсутствии родительского надзора уступили в настойчивых домогательствах, опасаясь потерять приятного избранника. До занятий в школе оставалось две недели, и парни с радостью согласились приехать позагорать на море, где они прежде никогда не бывали. Коля и Паша с насмешкой «опытных соблазнителей» говорили друг другу, что значительнее их интересует возможность оказаться на Чёрном море, чем желание опять видеть податливых сестёр. Оба приятеля жили в ущербных семьях, и потому Колю легко отпустили отец с мачехой, а Пашу — мать одиночка. С большим трудом всегда нуждающиеся в деньгах родители ребят собрали по двадцать пять рублей на дорогу сыновьям, лишь бы те до начала учебного года не болтались без дела по Москве. Два друга перед поездкой выкрасили волосы хной, с надеждой ещё больше понравиться сёстрам. Однако из-за того, что родные волосы у ребят выгорели на солнце в пионерском лагере и были светлыми, ожидаемого каштанового цвета не получилось. Окраска волос сделала шевелюры друзей огненно-рыжими, что превратило товарищей в весьма приметных мальчиков. Стричься наголо перед поездкой было ещё более конфузно, чем предстать перед поклонницами с ярко выкрашенными волосами, и товарищи под хохот друг над другом у зеркала всё-таки решили оставить волосы такими, какими они получились.
Не покупая билеты на поезд, друзья легко уговорили проводницу поезда “Москва — Волгоград” за три рубля с каждого взять их до конечной станции, где они планировали пересесть на другой поезд, идущий до Симферополя. Такой объездной маршрут ребята выбрали случайно, потому что проводница с лёгкостью приняла их шуточное предложение, когда они прогуливались по перрону в ожидании поезда до Симферополя. К концу летнего сезона поезда, идущие на юг страны, имели свободные места, и проводники подсаживали на свой страх и риск пассажиров за меньшие деньги, чем приходилось платить за билеты в железнодорожных кассах. На ночь мальчишки забрались на третий ярус полок, предназначенный для матрасов, одеял и подушек, изнывая под потолком вагона от духоты, но в таком возрасте все неудобства кажутся пустяковыми. Утром следующего дня по предупреждению проводницы друзьям пришлось уходить от контролёров в начало поезда и затем стремительно пробегать обратно в свой вагон, где проверка закончилась. В Волгограде стояла сорокоградусная жара, и юноши пересели по схожей договорённости с проводником в поезд “Свердловск — Симферополь” и таким образом добрались до места назначения. Неожиданно для друзей оказалось, что место, куда они ехали, располагалось вовсе не на берегу моря, а в степной части полуострова Крым. Несмотря на экономию, парни значительно потратились на пропитание в поезде и на станциях, где случались длительные стоянки. Особенно пострадали скромные финансы беспечных путешественников от персиков в Волгограде. Ребята накупили у частников и съели большое количество плодов, которыми, как друзьям представлялось, невозможно было насытиться. Поедая мохнатые немытые персики из больших бумажных кульков, приятели с любопытством разглядывали наверху здания вокзала уже длительное время сохранявшиеся следы удалённых букв прежнего названия города — Сталинград. Историю переименования города друзья узнали не в школе на уроках истории, а из разговоров взрослых пассажиров в поезде, открыто ругавших Хрущева за перемену имени города со всемирно известного — на безликое. На Волге каждый город можно назвать Волгоградом, и это больше всего обижало жителей бывшего Сталинграда, у которых за время советской власти уже дважды перечёркивали историю малой родины. В России после деспотичного и кровавого диктатора всегда наступали перемены, так как приходил менее жестокий и потому, как это ни странно, менее уважаемый правитель, которого все переставали бояться и норовили поносить и обзывать. Так было с Борисом Годуновым после Ивана Грозного, так было с Александром Вторым после Николая Первого и так стало с Никитой Хрущевым после Иосифа Сталина. Российский народ в большинстве своём редко благодарен тем, кто его освобождает или даёт большую свободу, потому что всем вдруг начинает казаться, что новый и неопытный первый человек не заслуживает высокого поста. Каждый вдруг начинает думать, что он лучше бы справился с обязанностями руководителя страны или, по меньшей мере, его суждения о политике достойны внимания. Это неизменные последствия смерти очередного особенно жестокого душегуба в стране. Россия за всю историю не имела ни одного главу государства, который напрямую или косвенно не запачкал бы руки невинной кровью своих подданных и мог бы считаться поборником прав народа, но именно это обстоятельство почему-то уже несколько веков сохраняет страну, как самую большую по территории. Не случайно в России всегда считалось, что власть в самой большой стране мира по площади может быть только от Бога, и насколько невероятным это не кажется, но в любой период истории в России правит именно тот человек, который после нескольких лет всем вдруг начинает казаться жизненно необходимым правителем. На самом верху власти в России не может быть случайного человека, невзирая на то, сильный он или слабый правитель.
На станции «Кавказ» поезд остановился на берегу, дожидаясь специального локомотива для перемещения вагонов на гигантский железнодорожный паром. Два друга, впервые увидевшие море, не удержались и искупались тут же у парома на берегу Керченского пролива. Рыжеволосые друзья были на вершине счастья от незнакомого прежде обжигающего солнца и завораживающих видов на два соседних моря с изумрудной водой.
Несмотря на то, что девочки сестры отправили в Москву мальчикам пригласительную телеграмму, они все же сомневались, что ребята приедут, да к тому же незамедлительно. Когда Коля Могилевский и Паша Редькин оказались после обеда по указанному в телеграмме адресу, перед калиткой в невысоком штакетнике вокруг маленького побелённого дома с небольшим садом, то сестры обомлели от неожиданности. Девочки в купальниках загорали на приусадебном участке родной тёти, и появление любимых парней приятно шокировало их. От радости сестры завизжали, напугав тётку. Полноватая и добродушная пожилая женщина выбежала из дома на крик племянниц и растерянно уставилась на двух симпатичных мальчиков, невесть откуда возникших с огненно-рыжими длинными волосами. После объяснений тётя широко заулыбалась мелкими зубами, оголив здоровые тёмно-красные дёсны, и засуетилась, не зная, чем бы лучше угостить ребят с дороги.
— Милые мои, сейчас сроблю жареное сало с харбузом! Проходите в хату, не робейте, ридные мои, — закудахтала вдруг всполошившаяся крепкая старушка, искренне взволнованная от появления новых гостей. Как только хозяйка скрылась на кухне, друзья переглянулись удивлённо, подумав, что жареное сало непременно для них перемешают с арбузом, но сестры смеясь объяснили, что жареное сало будет подано на сковороде отдельно от нарезанного арбуза. На следующий день Коля и Паша освоились и обжились у сестёр и загорали вместе с ними в саду на старых покрывалах. Время от времени мальчишки срывали с деревьев огромные груши поздно поспевающего сорта, которых было много на деревьях в саду, но, к сожалению, ещё неспелых и потому очень жёстких. Однако возможность поесть бесплатно груш, стоимость которых на рынке в Москве колебалась от трёх до пяти рублей за килограмм, не могла помешать какая-то мнимая незрелость. Любые фрукты ребятам казались спелыми, за которые не нужно было платить деньги.
Простодушная хозяйка на ночь стелила мальчикам и девочкам в разных комнатах, но после того, как уходила на покой в свою спальню, четверо молодых людей разбивались на две любовные пары. Посреди ночи после любви, мальчики опять укладывались спать в свою комнату, а девочки — в свою, и ничего не подозревающая тётя находила всех утром там, где стелила им с вечера. Это забавляло молодых людей, и утром за завтраком в разговорах с хозяйкой парни не могли подавить смешливость от наивности пожилой женщины, которая и помыслить не могла, что её племянницы школьницы ночью имеют интимную близость с приехавшими мальчиками.
Прошла неделя в Крыму, и товарищи вдруг обнаружили, что денег у них почти не осталось. Ехать обратно было не на что. О том, чтобы просить деньги у девочек или у хозяйки пенсионерки не могло быть и речи. Чем меньше оставалось времени до возвращения в Москву, тем тревожнее на душе становилось у друзей. Ребята решили пойти в посёлок, который находился от села на расстоянии полукилометра и в котором жили работники пищевого перерабатывающего комбината. Призрачный шанс найти работу имелся, и под предлогом сходить на железнодорожную станцию за билетами на поезд, парни оставили подруг загорать одних, а сами ушли искать этот призрачный шанс.
Походив по большому посёлку в поисках посильного заработка, друзья на маленьком продовольственном рынке вдоль автотрассы Москва — Симферополь напросились к одной торговке в помощники. Чрезмерно полная женщина наняла ребят за рубль перевезти на тележке, сделанной из старой детской коляски, мешок картошки из дома до торгового места. Оставив вместо себя торговать дочь, женщина пошла с парнями домой. В посёлке стояло, примерно, десять пятиэтажных кирпичных домов, в один из которых торговка и привела ребят. Подойдя к своей квартире на первом этаже, толстушка достала ключ от двери из-под коврика для обуви, что приятно удивило Пашу Редькина, который уже не раз со своими дворовыми друзьями лазил по чужим квартирам в Москве. Квартира была нежилая, а использовалась женщиной, как склад, где не было мебели, а пол в трёх комнатах весь был завален новым урожаем яблок и груш. Всюду стояли стеклянные бутыли с самогоном, мешки с сахаром и с картофелем. Перетащив мешок на тележку, а затем докатив его благополучно до рынка, рыжеволосые работники получили обещанный рубль. Больше работы в этот день молодым людям не подвернулось. Полученный рубль насмешил друзей, так как по их подсчётам на билеты и пропитание в пути требовалось не менее пятидесяти рублей. В конце летнего сезона перед началом учебного года рассчитывать на свободные места в вагонах до Москвы, как при поездке в Крым, ребятам не имело смысла, и они это понимали. По этой причине покупка билетов на поезд за полную стоимость представлялась неизбежной. Можно было добираться на товарных поездах, но это казалось не очень комфортно и непривычно, что товарищи отвергли единогласно. Всю ночь друзья спорили: стоит ли им рисковать и обворовывать квартиру какого-нибудь жителя посёлка, чтобы выбраться из затруднительного положения. В этот момент парни особенно пожалели, что в Москве легкомысленно выкрасили волосы ради девочек. Ходить по небольшому посёлку с длинными рыжими волосами, где молодых людей с таким смелым окрасом никогда не было и быть не могло, являлось наилучшим пренебрежением неприметностью и осторожностью при намерении совершить кражу в незнакомой местности. Если Паша Редькин горел желанием обокрасть все квартиры в посёлке, где будут лежать под ковриками ключи, то Коля Могилевский боялся, что их могут поймать и избить на месте преступления. Коля Могилевский, несмотря на потерю матери после тяжёлой болезни, имел родного отца и все же считался из нормальной семьи, и воровать ему не только никогда не приходилось, но он никогда об этом не помышлял. Паша Редькин, напротив, вообще не знал отца и воспитывался одной матерью, которая работала уборщицей на двух работах, и из-за занятости не могла уделять сыну достаточного внимания. Это обстоятельство способствовало его знакомству и дружбе с такими же неблагополучными ребятами из многоэтажных соседних домов. Коля Могилевский и Паша Редькин учились в одном классе, но вне школы не пересекались, так как жили сравнительно далеко друг от друга. Коля избегал повсеместной дружбы с Пашей потому, что считал его безрассудным, смешным и из ущербной семьи. Таким образом, Коля и Паша вынуждены были дружить только в школе и в пионерском лагере при школе.
К ночи после продолжительных разговоров друзья приняли рискованный план, по которому наметили перед обедом следующего дня проникнуть в одну квартиру, при условии, что найдут ключ под ковриком для обуви. Обокрасть квартиру той торговки, для которой они за рубль перевезли картофель, не имело никакого смысла, так как там кроме фруктов и бутылей с самогоном ничего не было. Коля Могилевский сначала соглашался только стоять на улице и караулить, но Паша Редькин наотрез отказался идти в квартиру один. Сошлись друзья на том, что залезут оба, однако по настоянию Коли квартира должна быть непременно на первом этаже, чтобы имелась возможность выпрыгнуть в окно в случае неожиданного возвращения хозяев домой. Время кражи оправдано наметили на десять часов утра, так как люди в небольших посёлках ходят обедать домой. Как часто случается, планы не могут учесть всех обстоятельств реальной жизни и их приходится менять на ходу. Два наивных московских мальчика не избежали подобной участи.
Придя в посёлок в десять часов, друзья зашли в тот же подъезд, откуда днём ранее помогали женщине увезти картофель на рынок. Подняв на площадке все коврики перед квартирными дверьми, они не нашли ни одного ключа. Выходить из подъезда на улицу и обращать на себя внимание ребята не осмелились. Друзьям пришлось вынужденно подняться на второй этаж. Там под одним ковриком они нашли ключ. Паша Редькин, как опытный в этом деле человек, прежде приложил ухо к дверям соседей. Убедившись, что никого нет в трёх оставшихся на площадке квартирах, он спокойно открыл дверь оставленным ключом. Перед входом Коля Могилевский трусливо заколебался и попросил своего смелого товарища сходить в квартиру без него. Каша махнул на друга рукой и зашёл один. Тут же он закрылся в квартире изнутри. Коля Могилевский от страха выбежал на улицу. Он боялся, что кто-нибудь его поймает у квартиры, где закрылся отчаянный Каша. Колю Могилевского трясло от страха, и он сейчас был готов сутки ехать в товарном вагоне на куче угля или щебня, лишь бы не проникать в чужие квартиры, где могли поймать и избить. Коля спрятался за дом и выглядывал из-за угла, дожидаясь Кашу. Через пятнадцать минут Каша вышел из подъезда и, неприметно озираясь по сторонам, подошёл к товарищу за углом.
— Чё ты убежал?! Трус несчастный! — в сердцах зашипел возмущённый Каша. — Это только мне нужно?! Я там один могу искать деньги очень долго! В этой квартире я ничего не нашёл, хотя там, возможно, были деньги. Я поднялся на третий этаж и там под одним ковриком тоже нашёл ключ. Пойдём сейчас вдвоём. Надо быстрее до двенадцати обшарить все хорошенько и найти деньги.
— Каша, давай поедем лучше на товарном поезде. Это лучше, чем быть пойманными, — взмолился Коля Могилевский.
— Чё ты боишься?! Никто нас не поймает! Ты, как чёрт чумазый, хочешь на куче угля приехать в Москву?! Если есть желание, то поезжай один на товарнике, а я сейчас найду деньги и поеду, как белый человек, на поезде в купе. — Этот аргумент сломил Колю. Коля, конечно, не мог один ехать в товарном вагоне, потому что боялся этого больше, чем быть схваченным во время кражи.
— Ладно, пойдём, — был вынужден согласиться Коля и пошёл за приятелем опять в подъезд. На третьем этаже друзья обшарили квартиру, но денег не нашли, а нашли золотое кольцо, золотую цепочку, и Каша взял из коробки пару новых женских туфель на высоком каблуке с расчётом продать их какой-нибудь проводнице поезда. Друзья поднялись на четвёртый этаж и там тоже нашёлся один ключ под ковриком. Наивные советские колхозники! Лучше бы они оставляли свои квартиры не запертыми вовсе. Тогда московские воришки, возможно, не стали бы входить в незакрытые двери, опасаясь присутствия хозяев.
Друзья зашли в квартиру, и Коля трясущимися руками начал рыться в комоде под телевизором. На глаза ему попались документы хозяев. Открыв паспорт, Коля увидел на фото огромное лицо, которое расплылось на всю фотографию. От страха Могилевский бросил паспорт и крикнул:
— Каша, бежим! Здесь хозяин такой огромный мужик, который нас легко выбросит с четвёртого этажа. — Более хладнокровный Каша подошёл к комоду и открыл паспорт, который только что бросил в страхе Коля. Каша не удержался и засмеялся над другом, затем он повалился на пол и захохотал так заразительно, что это ещё больше напугало Колю.
— Дурак! Это же баба на фотографии! — едва смог выговорить Каша. Он не в силах был подавить свой хохот, вызванный панической трусостью напарника. Теперь смешно стало и Коле Могилевскому. Насмеявшись вдоволь друзья быстро обшарили все шкафы и сервант, но денег опять не нашли. На пятом этаже ключей под ковриками у дверей не оказалось.
— Каша, денег мы в этом посёлке не найдём. Давай попробуем продать проводницам поезда кольцо с цепочкой. На вырученные деньги мы легко доберёмся до Москвы.
— Время ещё одиннадцать. Давай залезем ещё в одну квартиру в соседнем подъезде и если ничего не найдём, то пойдём домой. — Коля, превозмогая огромный страх, был вынужден опять согласиться с Кашей, так как только безрассудный Паша Редькин мог добыть деньги на дорогу до Москвы.
В соседнем подъезде друзья на первом этаже обнаружили, что дверь в одну квартиру приоткрыта. Ребята прислушались. Никаких движений не было слышно. Стало очевидно, что хозяева вышли ненадолго. Быстро заскочив в приоткрытую квартиру, Каша молниеносно обыскал все известные места в мебели и, прихватив золотое кольцо с перстнем из хрустальной вазы на столе, выскочил вон. На лестничной площадке подельники услышали шаги спускающегося с верхних этажей человека. Выбежав из подъезда, товарищи убежали в сторону железнодорожной станции.
На станции ребята изучили расписание поездов и направились домой к подругам. Возвращаясь через посёлок, в котором они час назад обокрали четыре квартиры, друзья вдруг услышали, что их окрикнули из стоящего на обочине автомобиля — из серой «Волги» ГАЗ-21. Одно мгновение товарищи лихорадочно мысленно оценивали, есть ли у них возможность убежать, но поняв, что это маловероятно, подошли к машине. В автомобиле сидело трое взрослых мужчин, двое из которых были усатыми, и Каша интуитивно почувствовал, что это милиционеры в штатском. В советской милиции, как ни в одной другой службе, существовало модное увлечение носить усы.
— Ребятки, вы откуда приехали к нам такие красивые? — спросил улыбаясь вышедший из машины сорокалетний дядька со светлым ёжиком волос на голове. Говоря «красивые», он явно намекал на длинные рыжие патлы мальчиков. В другом случае друзья бы не стали отвечать на вопросы любопытного человека, но в данной ситуации они почувствовали, что перед ними милиционер. Непонятно почему Каша вдруг соврал:
— Из Свердловска.
— Из Свердловска?! — переспросил удивившийся незнакомец. — К кому вы приехали?
— К родне, — продолжал отвечать нерешительно и будто виновато Каша.
— Что это у тебя в карманах пиджака? — наседал дотошный мужик, тыча пальцем в тонкий каблук женской туфельки, что торчала из-под маленькой ладони Каши. Паша Редькин насколько мог пытался вдавить туфли глубже в карманы, но каблуки предательски все равно торчали наружу. Каша с растерянным видом вынул туфли из карманов и робко спросил:
— Это? — и тихо почти неслышно ответил себе под нос: — Туфли…
— Так, ребятки, давайте садитесь быстро в машину и поедем в отдел милиции. Там вы нам подробно и обстоятельно все расскажите о том, где вы взяли женские туфли, и к кому вы здесь приехали в гости, — сказал человек так властно и уверенно, что ослушаться его юношам даже не пришло в голову. В отделе милиции рыжих друзей обыскали. У Каши изъяли украденные ювелирные украшения и затем подельников поместили в разные кабинеты. Долго запираться ребята не смогли. Коварно улыбчивый с ёжиком волос дознаватель, что задержал приятелей, под слова: «Рыжий, да красный — человек опасный», — взял Колю Могилевского за длинные волосы и два раза ударил затылком о стену. Коля заплакал и все рассказал, долго всхлипывая не от боли, а от обиды, потому что никто и никогда прежде с ним так грубо не обходился. В этот момент Коля вспомнил своего мягкого в обращении отца и именно сейчас оценил родного человека по достоинству, и затосковал вдруг по нему особенно сильно. От воспоминаний об отце, который сейчас не может ему помочь, Коля опять заплакал. У дознавателя тоже был сын, но главное — работа по раскрытию преступления было выполнена, а это всегда делает добрее работника милиции. Оперативник после подписи признательного протокола Колей Могилевским сжалился над заплаканным парнем и сказал:
— Не плачь, хлопчик. Не нарушай закон и тогда против тебя его никто не будет нарушать. Суд вам, малолеткам, за это первое преступление в жизни, наверное, даст условный срок. Сто сороковая не тяжкая статья. Правда, до суда всё-таки придётся посидеть в тюрьме. Были бы вы местными, то следователь отпустил бы вас до суда домой к родителям, а так вряд ли… Помни, что тюрьма опасна не тем, что там нет свободы и трудно жить. Человек побывавший в тюрьме перестаёт её бояться — вот в чем её опасность… — После этих наставлений Колю отвели в полуподвальное помещение, где располагались камеры предварительного заключения.
Таким же образом «разговорили» и Пашу Редькина, после чего посадили в другую камеру. Как позже выяснилось, хозяева обворованных квартир пришли домой на обед и обнаружили, что квартиры открыты, кругом беспорядок, и что пропали золотые украшения. Тотчас об этом было заявлено по телефону в поселковый отдел милиции, после чего немедленно на место преступления выехали оперативники, которые и задержали молодых людей с длинными рыжими волосами. Хозяйка последней обворованной квартиры была особенно удивлена. Она вернулась в квартиру с пустым эмалированным тазиком после развешивания мокрого белья на чердаке дома и обнаружила, что украдены её золотое кольцо и перстень с камнем, а также в мебельной стенке вынуты все ящики, а содержимое их рассыпано по полу. В небольшом посёлке квартирных краж не было до этого с послевоенных годов, поэтому милиция срочно выехала на место преступления.
До препровождения в камеру Колю обыскали, забрали ремень из брюк и шнурки из полуботинок. Николай боялся заходить в камеру, но не показывал вида. Громкие засовы металлических дверей ещё больше нагоняли страха и ужаса на молодого человека. Дверь отворилась и в полутемной камере размером четыре на четыре метра зашевелились люди, которые до этого спали на деревянном полу, что располагался чуть выше небольшой площадки при входе в камеру. Арестантов было четверо. При входе из коридора в камеру Коля почувствовал запах, который он запомнил на всю жизнь. Запах неудавшейся жизни всех прошедших через эту камеру людей, казалось, вобрали в себя даже стены, покрытые цементной «шубой». В этом запахе остро ощущались: вонь нестираных носков, пропитанная потом одежда, протухшая моча из неплотно закрытой в углу «параши», особенно резко пахнущий табак потрошёных окурков, что докуривали в газетных самокрутках арестанты, немытые тела и даже отчаяние, которое тоже имеет свой запах, когда оказавшийся в КПЗ человек вдруг начинает понимать, что неизбежно из его жизни будет вычеркнуто несколько лет.
— Курить есть? — первое, что услышал Коля, как только за ним закрылась тяжёлая и шумно лязгнувшая дверь.
— Я не курю… — тихо ответил он.
— Ну что ты будешь делать! — с огорчением выговорил лысый пожилой мужик. — Уже второй некурящий. Что за зэки нынче пошли, — добавил он тихо и опять лёг на спину. Коля робко стоял при входе, не решаясь присесть, или пройти на настил и лечь со всеми.
— За что тебя, паренёк, забрали? — спросил из правого угла черноволосый с помятым небритым лицом молодой заключенный.
— По сто сороковой, — назвал Коля номер своей статьи в украинском уголовном кодексе, словно давая понять, что ему известны составы преступлений по номерам, хотя знал он только номер своей статьи.
— Откуда ты? — вновь подал голос пожилой и лысый мужик. На вид ему было под пятьдесят.
— Из Москвы…
— Из Москвы?! — переспросил удивлённо тот.
— Да… — вновь еле слышно подтвердил Коля.
— То я и вижу, что у нас, вроде, таких рыжих в посёлке нет. — Немного помолчав, он как бы начал размышлять вслух: — Москвичи в основном народ грамотный и ушлый. Они никогда не пропадут. — Тут Коля почувствовал, что первый страх начал оставлять его, а мужик продолжил: — За это их на зонах не очень уважают. Не успеют с этапа подняться, как уже спрашивают, где секция внутреннего порядка, чтобы поскорее записаться в сучью свору и не работать. С повязкой легче устроиться в хозобслугу или на кухню, или на склад спецодежды, или учётчиком, а то и нарядчиком. Короче, москвичи всегда на хлебных местах работают и живут отдельно в сучьем отряде.
— Как будто у нас таких мало, — подал голос третий арестант, который лежал в левом углу на правом боку с головой втянутой в пиджак. Коля почему-то сразу понял, что это место в левом углу камеры лучше всех остальных, так как на этом месте нет надобности лежать лицом к лицу с кем-либо, располагаясь на правом боку, более удобном для сна. Почти в каждой камере встречается такой человек, который говорит немного, а если что-то и скажет, то все воспринимают его суждение разумным и бесспорным.
— Согласен… У нас тоже хватает «москвичей» украинских, но среди москвичей все равно порядочных меньше, чем среди зэков из остального Союза, к примеру, из Сибири или из Питера — продолжил лысый. — Большинство москвичей склонны к сучьей жизни. У нас на зоне мужики иногда «козлов» москвичами называли, чтобы к оперу или ДПНК (дежурный помощник начальника колонии — прим. автора) не потянули за оскорбление какого-нибудь ярого повязочника (красная повязка на рукаве — прим. автора). Иной старательный повязочник (не обязательно из Москвы) не даёт ни чаю заварить своим кипятильником из моек (безопасные лезвия для бритья — прим. автора), ни в тапочках пройтись по жилзоне летом, так как сразу бежит жаловаться цветным ментам (работники администрации — прим. автора). Обозлишься бывало и скажешь такому с ненавистью: земляк, ну ты «москвич» конченный, как я погляжу! А тому и невдомёк, что его козлом обозвали. Он может Москвы и в глаза не видел.
— Ладно, не пугайте парня. Его видно, что он первый раз в КПЗ, не говоря уже о тюрьме или зоне. Как тебя зовут? — спросил разумный и спокойный мужик из левого угла.
— Николай.
— Коля, если к следователю или к адвокату потянут, то постарайся хотя бы закурить у них. Принесёшь нам, если сам не куришь, а то у нас уже уши опухли без курева… Как ты здесь у нас оказался? — Коля рассказал как было дело, и соседи по камере немного посмеялись. Уже к вечеру Коля освоился и чувство страха у него исчезло окончательно. В КПЗ арестантов не делят на взрослых и малолетних, и находиться с опытными заключёнными молодым всегда безопаснее, потому что люди в возрасте редко позволяют себе неподобающее отношение к юным сидельцам. Николай внимательно слушал разговоры и вникал в житейские перипетии сокамерников. Парень впитывал любые подробности из прошлой тюремной жизни новых знакомых, чтобы самому быть готовым к неизбежной встрече с малолетними обитателями тюрьмы, — самой безрассудной и потому очень опасной публикой в заключении.

ГЛАВА 4

На второй день после ареста Коли Могилевского и Паши Редькина в районную милицию пришли тётушка с племянницами, к которым приезжали московские ребята отдохнуть, а оказались по воле обстоятельств в заключении. Накануне сестры и их тётушка были потрясены и не хотели верить пришедшему к ним в дом участковому милиционеру, чтобы поставить в известность об аресте друзей, что гостили у них. Девочки чувствовали вину на себе за то, что пригласили молодых людей поехать за ними из Москвы, и что тем самым невольно подтолкнули их вдали от дома и родителей совершить вынужденные кражи. Тётушка девочек и вовсе не находила себе места оттого, что «такие хорошие хлопчики» попали в беду у неё на отдыхе. Пожилая женщина по своей доброте даже не брала во внимание то, что гостившие у неё с племянницами весёлые и рыжеволосые мальчики совершили серьёзные преступления, которые нельзя было отнести по уголовному закону к категории лёгких. Как старый набожный человек, тётушка за трудно прожитую жизнь привыкла во всех людских несчастьях винить безбожную советскую власть. Родственницы проплакали всю ночь, а утром пришли в милицию, чтобы просить свидание с Колей и Пашей и передать для них продукты. Продукты у них приняли, а свидание не дали, так как следователя не оказалось на месте. Спустя день сестры уехали от тётушки в Москву, потому что до начала десятого и последнего учебного года оставалось три дня. В Москве сестры сходили к родителям Коли Могилевского и Паши Редькина, которым рассказали все, что случилось в Крыму с их сыновьями. Миссия эта для девочек оказалась не очень простой, но они её выполнили. Родители мальчиков расстроились и были растеряны от известия, но тотчас не бросились в дорогу к беспутным детям, чтобы вызволить их из заключения. Во-первых, это требовало не только значительных денег, которых, как всегда, не хватало от зарплаты до зарплаты. Во-вторых, стыдно на работе просить отпуск без содержания с открытием истинных причин ухода в отпуск. В-третьих, родители понимали, что до суда сыновей вряд ли отпустят. Отец Коли Могилевского и мать Паши Редькина договорились о совместной поездке на суд. Сообщение о дне судебного заседания родители надеялись получить загодя, дабы вовремя приехать в Крым.
Потянулись медленно дни в КПЗ районного отдела милиции. Через месяц Колю и Пашу поздно вечером вызвали на этап в тюрьму. Сидеть в КПЗ без бани и кроватей было тяжело, но тюрьма пугала больше любых неудобств, и Коля Могилевский в душе согласен был до суда находиться в КПЗ, лишь бы не знать вызывающей страх и трепет тюрьмы. Примерно, семьдесят километров до симферопольского следственного изолятора ребята с десятком других взрослых арестантов добирались на автозаке. Два часа езды в медленном и душном автомобиле без окон утомили всех. Коля и Паша ехали в двух тесных «стаканах», в которые помещали по одному человеку сидя. Так при перевозке изолируют подследственных по одному делу, но Коля и Паша соскучились друг по другу после месячной разлуки в КПЗ, поэтому с радостью громко переговаривались всю дорогу, а сопровождающие два милиционера за решетчатой перегородкой не очень мешали им в этом.
В тюрьме новых заключённых временно посадили в специальный отстойник до утра. Коля и Паша, как подельники, оказались опять в разных местах. Наконец к середине следующего дня Колю Могилевского вызвали на обыск. Потом у Коли взяли отпечатки пальцев, проверили тело на наличие шрамов, татуировок и постригли наголо. Во время стрижки Коля с тоской смотрел на падающие вокруг него рыжие длинные волосы и чувствовал, что прощается с беззаботным юношеством, и больше не сможет какой-то период распоряжаться собой и своим временем. Коля вдруг вспомнил школу и с горечью осознал, что уже никогда в неё не вернётся, и не закончит десятый класс. Все школьные товарищи и учителя теперь навсегда для него потеряны. Они будут при встрече сторониться его, как человека познавшего тюрьму. Единственное утешение от насильственной потери длинных и рыжих волос в ту минуту было в том, что эти волосы, как он считал, принесли ему несчастье, и обитатели тюрьмы, к его удовлетворению, не смогут увидеть их. Что-то было женское в огненно-рыжем цвете длинных волос и потому неприемлемым для нормального заключённого, что после КПЗ хорошо начал понимать Коля Могилевский. Затем Николая сфотографировали на тюремное дело, а после прожарки и сдачи на склад одежды, в которой он был арестован, — помыли в бане. В бане Коля мылся один, потому что малолетними заключёнными в этом этапе оказались только он и Паша Редькин. Баня эта была обыкновенной большой душевой, которая облицована пожелтевшей от времени белой плиткой. Всюду у душевых леек, на выступах в стене, лежало нарезанное маленькими кусочками хозяйственное мыло чёрного цвета, дающее скупую пену. Из уродливых ржавых леек под потолком лилась едва тёплая вода. После бани Коле выдали застиранную тюремную одежду, которая имела единственную пуговицу на пиджаке, а у кирзовых ботинок со стоптанными задниками отсутствовали шнурки и идти в них можно было только вперёд (“не шагу назад”, как называли такие ботинки малолетние заключённые). Такую затрапезную одежду и обувь выдавали, видимо, с умыслом. Во-первых, у прибывшего в тюрьму малолетнего арестанта никто в камере не станет отбирать казённую одежду или обменивать её на худшую, так как это не имело смысла. Все малолетние узники были одеты одинаково — плохо и неприглядно. Во-вторых, в случае побега несовершеннолетнего заключённого, его можно будет узнать на расстоянии по тюремной одежде и не применять для его задержания огнестрельное оружие в запретной зоне у тюремных стен. Иногда случалось, что наивные и несмышлёные малолетние осуждённые ребята, работавшие до отправления в колонию в тюремном цехе по производству бутылочной тары, прятались где-нибудь на складе готовой продукции с надеждой ночью вылезти и перемахнуть через неимоверно высокую стену по периметру тюрьмы.
Огромный спальный матрас со сбившейся в один угол ватой, одеяло, подушку, серые от времени две простыни с наволочкой, полотенце, а также алюминиевые кружку с ложкой Коля с трудом нёс по тюремному коридору, не видя перед собой дороги. Колю не покидало ощущение, что вся процедура приёма заключённых в симферопольской тюрьме напоминала ему кадры фильма, где немцы во время второй мировой войны принимали в концентрационных лагерях узников. Такие же непроницаемые лица у симферопольских охранников во время приёма вновь прибывших заключённых при обыске, стрижке, осмотре тел, фотографировании, что и у немцев по фильмам. Коле казалось, что разница была только в том, что немцы принимали и осматривали узников в белых халатах, а в симферопольском следственном изоляторе охранники были одеты в синие сатиновые халаты поверх военной формы. И те, и другие презрительно покрикивали на арестантов, чтобы те поторапливались и все делали быстро. Но что особенно поразило Колю, так это резкая перемена в лицах работников тюрьмы. Стоило обыскивающему тебя охраннику отвлечься на разговор с коллегой, и тут же возникала дружеская улыбка на его лице. Или, наоборот, стоило охраннику переключиться с радушного разговора с коллегой опять на заключённого, то лицо того тотчас зверело. Теперь Коля понял, что заключенный перестаёт признаваться человеком немедленно после попадания в тюрьму. Уже в КПЗ начали появляться первые признаки недоброжелательности и подозрительности к нему со стороны милицейских охранников. «Что это и почему так?» — думал со слезами на глазах и с комом в горле несовершеннолетний Коля Могилевский и не находил объяснения перемене в людях. Николай привык, что в жизни все взрослые тёти и дяди любили его и обращались с ним ласково. Значительно позже Коля понял, что охранники, несмотря на то, кто они по убеждениям, не могут не презирать бесправных и беззащитных заключённых. Охранники — это люди, которые по роду сволочной работы неминуемо сами превращались в сволочных людей, невзирая на национальность, на цвет кожи, на политические взгляды, на образование или на воспитание. Часто охранники объясняют не очень доброе отношение к заключённым тем, что они имеют дело с преступниками, а потому заключённые иного отношения не могут заслуживать. В действительности это в большей мере так потому, что человек, если он не Иисус Христос, не может устоять перед искушением дьявола и не получить удовольствие от издевательских унижений над бесправным человеком, который не может за себя постоять без риска подвергнуться побоям. Желание почувствовать наслаждение от ущемления человеческого достоинства заключённого, даже если это выражается только в обращении к тому на «ты», — независимо от того убийца заключенный, начинающий мелкий воришка или вовсе невинный человек, — не может подавить в себе ни один охранник. Надзиратель, если он добрый человек по характеру, охотнее сострадает и ласково улыбается случайно оказавшейся на территории тюрьмы бездомной кошке, нежели заключённому человеку в этой же самой тюрьме.
Коля Могилевский шёл за пожилым тюремным надзирателем, у которого на худых ягодицах поблескивала тёмно-синяя ткань брюк галифе, что сохранились у него, видимо, от старой формы работника НКВД. Колю внутренне трясло от страха перед встречей с неизвестными сокамерниками. В КПЗ ему много рассказывали о чудачествах малолетних преступников по отношению к новым узникам. На Колю угнетающе действовала и огромная толщина старой кладки стен, которую он определил по большой глубине проёмов для дверей в камеры. Вот наконец коридорный охранник остановился напротив одной двери, глянул на пластиковую табличку в руке, стёр на ней что-то ластиком и написал карандашом вновь. Потом коридорный сдвинул форменную фуражку с красным околышем на затылок, посмотрел в глазок и крикнул кому-то громко в камеру:
— Ну-ка отойди от двери! Кому я сказал?! — Охранник начал открывать дверь. Засовы шумно лязгнули, и после трёх оборотов большого ключа в замке, дверь с трудом распахнулась. — Заходи! — опять громко рявкнул рябой худощавый охранник, видимо, обильно политый утром после бритья тройным одеколоном, и Коля с тяжёлым тюком матраса едва протиснулся внутрь камеры, больно задев при этом спину о железный косяк двери. Манера громко выкрикивать команды больше говорила о скрытом страхе охранника, чем о его смелости перед открытой камерой с арестантами. Узники порой нападают на работников тюрьмы и захватывают их в заложники. Это подтверждалось и в том, что закрыв дверь за Колей, пожилой служитель тюрьмы тут же открыл кормушку и сказал в камеру: — Если ещё раз увижу, что загораживаете глазок — в карцер посажу! — Как только кормушка закрылась, кто-то сказал Коле, кого он не видел из-за матраса в руках:
— Бросай сюда! — Коля повернулся чуть боком, чтобы увидеть, куда именно ему предлагают положить вещи. В узкой камере с цементным полом стояло четыре двухъярусные металлические шконки, по две у противоположных стен. Слева у ближайшей к двери шконки на втором ярусе было не занято. Коля закинул матрас с вещами и огляделся. В тюремной камере из-за большого окна с выгнутыми жалюзи было светлее, чем в полуподвальной КПЗ без окна и с тусклой маленькой лампочкой за плотной сеткой, но табачного дыма в тюремной камере оказалось намного больше. Взрослого арестанта среди малолетних узников, как предсказывали в КПЗ и как показалось Коле, он не обнаружил, и это ещё больше расстроило его. Позже Коля понял, что в камере два взрослых человека. Второго взрослого совершеннолетнего узника посадили к несовершеннолетним подследственным из-за того, что он был побит во взрослой камере и его временно подсадили вторым взрослым к малолеткам.
— С какой стороны этап? Со стороны Ялты или со стороны Джанкоя? — спросил один из взрослых. Это оказался парень с выпученными нагловатыми глазами, с белыми коротко стрижеными волосами, с толстыми красными губами и со щербинкой в передних верхних зубах. На его бледном лице красовались две крупные тёмно-коричневые родинки — на правой щеке и на подбородке. Рядом с блондином внизу с торца кровати сидел второй взрослый узник, который тоже был коротко стрижен, но с чёрными волосами и с прыщавыми пухлыми щеками. Второй взрослый молчаливый парень с каким-то потухшим и неуверенным взглядом не сказал ни слова. Несмотря на то, что оба взрослых арестанта сидели, Коле стало понятно, что они значительно крупнее и выше его.
— Со стороны Джанкоя, — ответил Коля.
— Как тебя зовут? — опять спросил губастый альбинос.
— Николай.
— Коля, встань ненадолго на «волчок». Если «пупкарь» будет смотреть и кричать, то сразу не отходи. Пока я тебе не скажу — не отходи. Понял?! — Коля чуть подумал и молча встал спиной к двери, затылком закрывая «глазок», разумно не желая тотчас ссориться в камере. В КПЗ районного отдела милиции Коля узнал, что охранники всегда очень сильно ругаются, если кто-то из заключённых случайно или намеренно закрывал видимость через глазок. Это могло кончиться вызовом в коридор и побоями, что только что подтвердил тюремный охранник, который привёл Колю в камеру. Коля предположил, что раз губастый и пучеглазый парень просит его сделать то, за что могут побить охранники, то значит, пока его определи, как не очень уважаемого новичка. Коля стоял и гадал со страхом, что же сейчас такое намерен сделать в камере блондин, ради чего его, новенького, попросили закрыть “глазок”. Сколько в тревоге Коля не перебирал возможные варианты предстоящих событий, он никак не ожидал следующего действия. Губастый блондин повернулся к сидящему с ним рядом соседу и негромко потребовал:
— Давай быстро закончим. — Коле стало понятно, что его приход в камеру прервал какое-то запрещённое занятие. Оба высоких парня поднялись с кровати и крупный черноволосый арестант, расстегнув пуговицу на поясе брюк, спустил с себя штаны вместе с трусами. Затем черноволосый встал коленями на цементный пол, а телом лёг с торца кровати на матрас, предоставив свой оголённый белый зад стоящему позади губастому блондину. Блондин в течение нескольких минут насиловал черноволосого парня. Через пять минут все закончилось. Коля стоял, как поражённый молнией. Никогда прежде ему не приходилось видеть сексуальную близость между мужчинами. Несмотря на то, что Коля доучился до десятого класса общеобразовательной школы, до попадания в КПЗ он даже не догадывался, что между мужчинами возможен половой акт, подобно тому, как это происходит между мужчиной и женщиной. За все время соития пассивный участник не издал ни единого звука, будто это было привычное для него дело. Губастый, надевая штаны, повернулся к Коле и спросил улыбаясь:
— Будешь?!
— Нет-нет… — оторопев и замотав испуганно головой, ответил Коля, больше всего желая, чтобы и другой участник поскорее надел штаны и тем самым позволил бы ему отойти от опасного “глазка”. Всё это время остальные пять сокамерников, которые своей скромной комплекцией походили на обычных детей пионерского лагеря, сидели на своих шконках и о чем-то говорили между собой, дымя завёрнутой в газету махоркой, не удивляясь нисколько тому, что только что проделали два совершеннолетних узника, помещённые к ним, к малолеткам, в камеру следить именно за порядком. Коля отошёл от двери и, скрывая тщательно волнение от увиденного, произнёс:
— Какие толстые стены в тюрьме… — Губастый, как старший и главный в камере среди арестантов, заметил со знанием дела:
— Эта тюрьма ещё при Екатерине построена. Своими очертаниями сверху тюрьма напоминает букву «Е». Вернее, первый этаж был построен при Екатерине, а все что выше — при советской власти достроено. Эта тюрьма знаменитая. В этом году здесь снимали художественный фильм «Девушка из камеры №25». Пацаны на этапе рассказывали, что именно в этом корпусе на первом этаже снимался фильм, — сказал губастый сокамерник. Коля постарался вспомнить фильм, потому что где-то встречал это название. Но только ночью после отбоя, когда Николай долго не мог заснуть от шокирующего впечатления, которое произвёл на него половой акт между совершеннолетними губастым блондином и чернявым молчуном, ему вдруг вспомнилось, что в Москве он видел афиши с анонсом фильма «Девушка из камеры №25». На рекламных плакатах была нарисована девушка на фоне тюремной решётки с маленькими фигурками немецких офицеров, а внизу было написано, что скоро в прокат выходит фильм грузинской киностудии.
Коля разговаривал с губастым блондином, стараясь вести себя неподобострастно и не очень вызывающе. Могилевский Коля рассказал, как оказался с другом в Крыму, и за что они угодили в тюрьму. Коля вёл себя уравновешено, помня наставления взрослых арестантов в КПЗ. Губастый блондин старался мысленно определить, что из себя представляет новичок и не последует ли от него угроза его авторитету в камере из-за невыполнения его распоряжений. Губастый парень почувствовал это по тому, как Коля после непродолжительного раздумья встал на “глазок” по его просьбе. Губастый парень поэтому не решился дать право малолеткам устроить Коле «прописку», которая состояла из немыслимых вопросов загадок. Ответить разумному человеку правильно на все вопросы «прописки» было невозможно, а значит, за неверные ответы могли последовать унизительные штрафные санкции, наподобие чистки «толчка» (туалета) зубной щёткой или исполнять роль дежурного по камере целую неделю. Что-то в облике Коли давало губастому блондину повод подумать о нем, как о способном противиться и не подчиняться. Все остальные ребята в камере были тщедушными и поэтому беспрекословно признавали авторитет взрослого и слушались его. Колю мучил вопрос, почему чернявый парень, который был взрослым и единственным по росту под стать губастому блондину, позволил проделывать с собой унизительную для арестанта экзекуцию. Из рассказов взрослых в КПЗ Коля усвоил, что пассивные педерасты являются самыми унижаемыми и бесправными людьми в тюрьме. Это намного позорнее, чем сотрудничать с администрацией тюрьмы или лагеря, и называли почему-то таких — «петухами». Из разговоров в КПЗ Коля знал, что мужеложство уголовно наказуемое деяние для обоих участников полового акта, даже если «любовники» действуют по обоюдному согласию, за исключением случаев насилия. Для Коли Могилевского не было очевидным, что губастый принуждал чернявого парня к сношению. Блондин совершал ещё одно преступление, находясь в тюрьме под следствием уже по одному делу. Эта безрассудность блондина поражала Колю, и он старался найти этому объяснение. Стоило охраннику что-то заметить в “глазок” и вызвать воспитателя, как тот в кабинете заставил бы обоих участников «любви» снять штаны и показать задницы, после чего станет очевидно по красному анусу у одного, что было совершено преступление, и кто какую роль сыграл в сексуальном контакте. Без сомнений чернявый парень признался бы, что его угрозами принудили к половому акту, если он не захочет добавления тюремного срока за мужеложство. Но Коля знал из рассказов в КПЗ и другое. Работники администрации тюрьмы или колонии никогда не спешат возбуждать уголовные дела за мужеложство. Это всегда портит отчётность по показателям работы администрации в местах заключения. Руководители тюрем и лагерей такие дела доводят до суда редко, и если это происходит, то только в тех случаях, когда хотят избавиться от неуправляемых или не идущих на сотрудничество заключённых, чтобы отправить последних после суда на более строгий режим содержания.
Коля по бегающим глазам губастого парня интуитивно почувствовал, что тот труслив и не стал бы без уверенности в безнаказанности рисковать. Коля предположил: или губастый имеет знакомых в администрации тюрьмы, или сотрудничает с воспитателем. Это косвенно подтверждалось и временным присутствием второго взрослого арестанта в камере несовершеннолетних заключённых, куда попал Коля. Коля начал вспоминать рассказы молодого заключённого в КПЗ, который когда-то впервые попал в тюрьму несовершеннолетним. По его словам, в тюрьме никогда и ничего нельзя скрыть от администрации. «Но если губастый блондин не боится тюремного начальства, то почему чернявый великан позволил глумиться над собой?.. Пусть меня убивают, но я, наверное, под страхом смерти никому не позволил бы использовать себя, как женщину, чтобы потом быть опозоренным на всю жизнь… В крайнем случае, можно стучать в дверь и просить охранников о переводе в другую камеру… Это тоже позорно и унизительно, потому что автоматически ты переходишь в категорию «обиженных», а в другой камере об этом неминуемо узнают, но лучше обратиться за помощью к администрации, чем жить потом в лагере с дырявой задницей, как прокажённому… А может быть, чернявому великану нравится быть женщиной?.. — вдруг неожиданно мысленно предположил Коля и почувствовал, что будто сделал открытие. — Может быть, поэтому большой молчун не обратился к охранникам тюрьмы, когда губастый парень впервые стал домогаться его?»
Коля вдруг вновь вспомнил, как молчун спокойно перенёс изнасилование и потом равнодушно ковырял пальцем в носу, как будто он вовсе не жертва, а только играл роль жертвы.
Несовершеннолетние сокамерники обращались к блондину то за спичками, то за махоркой, которыми тот единолично распоряжался, и Коле стало известно, что того зовут Виктором. Чернявого молчуна все называли только по фамилии — Троекур. Чувствовалось, что к нему так обращаются из-за показного презрения, потому что называть его по имени было равно тому, что признавать в нем достойного арестанта, а это опасно, и все малолетки этого боялись. Троекур всегда в камере оставался одиноким и сидел на краю кровати с торца рядом с туалетом, где блондин Виктор несколько минут назад его изнасиловал. Подойти к столу или к окну Троекуру не позволялось. Три четверти камерного пространства для него были запретной территорией.
Виктор подозвал Колю к окну и указал рукой на видимый через жалюзи шпиль какой-то башни.
— Это Симферопольский вокзал. Его пленные немцы построили. Красивое здание и очень хорошо построено. — Коля с ложным восхищением смотрел на шпиль вдалеке, а сам с удовлетворением думал, что губастый Виктор всё-таки неплохо пока к нему относится. «Видимо, так потому, — думал Коля, — что блондин не может для себя решить, что от меня можно ожидать… Скорей бы ночь — и день долой».
— А сколько лет этому парню? — спросил шёпотом Коля, указывая незаметно для всех на Троекура.
— Ему уже 20 лет и его перевели временно из взрослой камеры к нам, потому что во всех других малолетних камерах взрослые заключённые имеются. Возможно, его скоро от нас переведут в другую малолетнюю камеру, где какого-нибудь «взросляка» этапом отправят в лагерь. В этой камере я взрослый, поэтому Троекура скоро уберут.
— Как так получилось, что его «обиженного» перевели из взрослой камеры сюда?
— Очень просто, — выпучив глаза, тихо сказал губастый блондин, — в «обиженных» камерах ещё больший беспредел, чем в нормальных камерах. Среди «обиженных» всегда найдётся самый слабый «обиженный», и он не выдерживает издевательств таких же «обиженных» сокамерников и потом «ломится» из камеры и просит администрацию о переводе в любую другую безопасную камеру.
— Понял… — тихо проговорил Коля, но на самом деле никак не мог взять в толк, как может быть так, что «обиженные», которых в своё время кто-то вынудил просить администрацию о переводе в «обиженную» камеру, сами могут издеваться и унижать более слабого другого «обиженного» и принуждать его проситься у администрации в другую камеру. Это было Коле непонятно, но со временем он осознал, что «обиженные» в своей камере такие же бессердечные по отношению к более слабому. Коле хотелось спросить блондина Виктора о том, почему он считает, что Троекура можно использовать как женщину, но не решился. Интуитивно Коля догадывался, что этот вопрос не понравится блондину.
Начался ужин. Принесли в почерневших от времени алюминиевых мисках пшённую кашу с подсолнечным маслом. Все ели за общим столом, и только Троекур сидел на прежнем месте, у туалета при входе в камеру, и ел принесённую кашу. После ужина все дружно вновь закурили самокрутки с махоркой, и только блондин Виктор курил сигареты с фильтром, у которого наперебой все просили оставить покурить хотя бы «пяточку от цивильной». Через пять минут некурящему Коле стало тяжело дышать и у него заболела голова от дыма. В КПЗ табака было мало и потому там Николай не испытывал удушья, что испытал сейчас в тюрьме. Коля постарался прилечь на чьей-то кровати на нижнем ярусе, но дым присутствовал повсюду — и внизу, и под потолком камеры. У Коли кружилась голова. Перед отбоем на сон табачного дыма стало ещё больше. Процесс курения не прекращался ни на минуту. Если один худенький паренёк заканчивал курить, то другой обязательно начинал делать самокрутку из газеты и закуривал удушающую махорку. Коля почувствовал слабость во всем теле, в глазах у него поплыли круги, он встал с торца стола и, нависая над ним, опёрся руками о края столешницы, наблюдая, как четверо ребят играют в домино. Что-то начало раскручиваться в голове у него с ускорением, и Николай запомнил последнее движение своих рук — они вдруг против его воли разъехались в стороны. Коля потерял сознание и рухнул сначала на стол грудью, а затем соскользнул на пол.

ГЛАВА 5

— Мне хотелось бы сменить в квартире обычную ванну на гидромассажную… В ванной комнате у меня имеется ниша в стене, но эта ниша небольшая и потому может вместить не любой размер ванны, а только не более одного метра девяносто пяти сантиметров в длину и восьмидесяти пяти сантиметров в ширину. Могу я у вас здесь найти именно такую прямоугольную ванну? — спросил Виталий Печников продавца консультанта в огромном по площади магазине сантехники.
— Конечно, можете! Вам нужна ванна отечественная или импортная? — в свою очередь спросила девушка, невольно левой рукой заправляя волосы за правое ухо.
— Пока не знаю… — подумав, ответил Виталий.
— Если вас интересует долговечность работы механизмов, то лучше, наверное, взять импортную ванну известной марки, а если вас интересует низкая цена, то можно выбрать сносную китайскую или российскую.
— Меня интересует и то, и другое, — сказал улыбнувшись Печников, всегда испытывая удовольствие от своих необычных, как ему казалось, ответов на вопросы приятных девушек, сознавая, что его улыбка ровными белыми зубами располагает к нему. «Если болезнь маленького сына подтолкнула Кандидо Джакузи, как я сегодня вычитал в сети, изобрести гидромассажную ванну, то что меня толкает проверить наличие забавного свойства у этого изобретения? Тому виной моё любопытство или моя распущенность?.. Под предлогом любопытства я хочу скрыть желание получить удовольствие неизвестным мне прежде способом… Пытаться получить сексуальное удовлетворение от тёплой струи, случайно ударившей мне недавно между ягодиц, могло прийти в голову только мне. Ни один нормальный мужик не пойдёт не только на траты в связи с подобной затеей, но и бесплатно не решится на такой эксперимент… В том-то и дело, что мне никогда не хочется быть нормальным мужиком… По этой причине, видимо, меня задело особенно за живое то оскорбление гея в пивном баре. «Бычьё гомофобское» — брошенное им в сортире и заставило меня потерять рассудок… Это обозлило меня, словно красная тряпка быка. Бычьё — это словечко сродни понятию нормальный мужик или мужлан…» — подумал Виталий, следуя за продавцом и невольно любуясь её фигурой, хорошо очерченной, благодаря узкой чёрной юбке. «Я должен прочувствовать все те ощущения, что принуждают геев домогаться мужчин в сортирах. Может быть, геи действительно не могут сопротивляться желанию иметь регулярно гомосексуальный контакт, за что я из-за своего варварства чуть не прибил одного из них… В конце концов, испытать это мне ничего не стоит… Как по-особенному приятна та новизна ощущений… Не становиться же мне реальным геем, чтобы узнать их мотивы… Если я хоть одному придурку позволю быть в моей заднице, то оставить в секрете этот факт не получится даже в огромной Москве, потому что наш брат намного болтливее баб, а значит, это неминуемо когда-нибудь откроется… А если мне понравится любовь в гидромассажной ванне, то это тоже может затянуть меня в круг геев, и тогда позор среди натуралов неизбежен… Странно, но почему я опасаюсь нехорошей молвы среди этих самых «нормальных мужиков»? Значит, я действительно мужлан и гей назвал меня тем, кем я по сути и являюсь…» — говорил себе Печников, но знал, что не откажется от намеченного плана ни при каких обстоятельствах, и что следующим шагом на пути осуществления его тайной задумки будет его поход в секс-шоп.
Ещё, примерно, час Печников обсуждал с консультантом количество форсунок в ванне, выбирал варианты их расположения, отбирал марку, модель и производителя ванны, а также дотошно измерял маленькой рулеткой размеры предлагаемых ванн. Ещё много времени ушло на согласование даты и времени приезда бригады специалистов для удаления старой и установки новой ванны. В течение разговора с девушкой Виталий не раз ловил себя на том, что никакой мужчина не смог бы ему заменить по остроте ощущений равноценной близости с этой фигуристой молодой женщиной в тесной юбке.
Наконец, все детали были согласованы и после оплаты выбранной ванны и работ по её установке, назначенных на предстоящую субботу, Виталий направился домой. Удивительное дело, что на улице Печников, несмотря на гетеросексуальные предпочтения в любви, почувствовал приятный, словно ментоловый холодок в груди от того, что его план неминуемо приближался к своему завершению, и это вновь напомнило ему именно то необычное сексуальное возбуждение, что он испытал в гостиничной гидромассажной ванне. Виталий ощутил и лёгкий трепет, который походил на тот, что он часто испытывал, добившись от незнакомой желанной женщины согласия на первую с ним сексуальную близость. «Выбрать ванну и купить её — простое дело, — подумал он. — Никому в магазине не могло прийти в голову, что я покупаю ванну не ради обычных купаний с массажем тела. А вот купить мне, мужчине, в секс-шопе «игрушку» будет не так комфортно, как безобидную ванну… Мужчина покупающий искусственный фаллос, выглядит для обычного человека странным субъектом… Неловкости в общении с продавцом интимного магазина не избежать. А куда дома я буду прятать этот чертовый фаллос?! Ещё одна проблема», — заключил Виталий, чувствуя лицом тепло приятного летнего ветерка, перебирая мысленно все те места в квартире, куда не могли бы случайно заглянуть жена или маленький сын. С утешением Печников вдруг вспомнил, что в квартире имеются антресоли, куда может добираться только он, из-за высокого их расположения. Жена всегда обращается к нему, когда ей необходимо что-то достать с антресолей — будь то ёлочные игрушки перед Новым годом или старая обувь для работы летом на даче родителей. Ставя на кухонный стул маленькую табуретку, Виталий медленно и осторожно, чтобы не свалиться, открывал дверцы антресолей под потолком и находил нужные Марии предметы. «Да-да, без меня никто не сможет дотянуться до антресолей и обнаружить там мою штуковину…» — подумал Виталий и спустился в метро.
Зайдя в квартиру, первым, кого он увидел, был сын Ваня.
— Папа! Мы сейчас поедем к бабушке?!
— Да! Поедем, мой хороший, как только я поужинаю, — ответил Виталий сыну и после того, как снял туфли, и надел мягкие тапочки, взял ребёнка на руки, и прошёл в зал. Жена вышла из кухни и как всегда при виде мужа невольно расправила плечи, и, приподняв подбородок, спросила:
— Сегодня пятница и мы едем к маме, а ты где-то задерживаешься уже час с лишним. Заходил куда-то по дороге?
— Я же тебе вчера говорил, что сегодня после работы пойду в магазин и посмотрю гидромассажные ванны.
— А, да! Я и забыла… Выбрал?! — спросила Мария, вытирая влажные руки кухонным полотенцем.
— Выбрал. Завтра в обед приедут рабочие и будут убирать старую ванну и устанавливать новую.
— Уже?! Значит, тебе придётся завтра уезжать от мамы без нас? — спросила недовольно жена.
— Да. Вы с Ваней пока останетесь у них на даче, а вечером в субботу я приеду к вам. Надеюсь, что все работы к вечеру будут закончены.
— Почему тебе захотелось менять ванну — никак не пойму? Нам и с этой неплохо было. Мы ванной пользуемся очень редко, а ты ещё устанавливаешь дорогую. Что-нибудь в ней сломается — и будешь мучиться с ремонтами. Вовсе неоправданные расходы, по-моему, — чуть раздражённо сказала Мария из-за того, что мужу придётся от них завтра уехать на целый день. Жена вернулась на кухню положить Виталию нажаренную форель на приготовленную тарелку с рисом.
— Ты не представляешь, какое удовольствие для ребёнка купаться в гидромассажной ванне! У нас на работе начальник проектного бюро установил большую угловую гидромассажную ванну и рассказывает, что его дети в неописуемом восторге от неё, — произнёс Виталий придуманную историю чуть громче, как ему показалось, чем нужно было, и посмотрел на Ваню. Печников давно решил обосновать перед женой замену ванны, потребностью сына, хотя от этого Виталия внутренне коробило. Сейчас, когда Печников реально солгал жене, относительно основной причины приобретения дорогой ванны, ему стало ещё больше не по себе от того, что он переложил причину затратной покупки на своего мальчика. Ребёнок знал со слов отца, что новая ванна будет с фонтанчиками по бокам и намного интереснее старой, поэтому крикнул в сторону ушедшей на кухню матери:
— Мама, я хочу новую ванну, которая будет бурлить от воздушных шариков! Я хочу! — капризно начал требовать сын, с удовлетворением сознавая, что желая одного с отцом, он делает тому приятно. Ваня посмотрел отцу в глаза, как бы пытаясь найти в них благодарность, затем отвернулся смутившись. Однако от этой сцены Виталию вдруг стало стыдно, потому что ничего не понимающий ребёнок оказался вынужденным прикрывать истинные и немыслимые причины отца купить гидромассажную ванну. «Господи, куда я скатываюсь…» — подумал Виталий и пошёл с сыном на руках следом за женой.
— Да покупайте на здоровье вы свою ванну. Я только знаю, что со временем вы все реже и реже будете в ней купаться, — сказала Мария. — Ты снял на прошлой неделе с потолочного крючка в детской комнате свой боксёрский мешок и положил его в прихожую, а теперь эта красного цвета тяжесть в полумраке, как какое-то притаившееся животное. Куда ни посмотришь, при входе в квартиру, глаза все время останавливаются на этом огромном красном мешке. Я иногда не включу свет и забуду, что именно там лежит, то аж вздрагиваю, наткнувшись на это кожаное чудовище… Убери его куда-нибудь или сегодня увези на дачу к маме с папой.
— Я его на антресоли подниму завтра, — ответил Виталий, вспомнив о том, где он намеревался прятать «игрушку», которую запланировал купить завтра в секс-шопе.
— Гидромассажная ванна вам с Ваней также быстро надоест, как этот боксёрский мешок, — сказала Мария, улыбнувшись сыну, который обхватив одной рукой отца за шею, довольный сидел у того на руках. — Ваня, дай папе поесть, да поедем быстрее на дачу к бабушке с дедушкой. Сейчас ещё протащимся не один час в пробке на выезде из города.
Спустя час вся семья уселась в машину. Последние полгода автомобиль из-за московских дорожных пробок всю неделю простаивал у подъезда, и только в субботу и в воскресение семья использовала его для того, чтобы съездить за город к родителям Марии или к родителям Виталия. Ещё совсем недавно Печников добирался до работы на машине, а заодно завозил Марию с сыном в детский садик. В течение прошедшего полугода транспортные заторы на дорогах Москвы переросли в ежедневные многокилометровые пробки, которые предвещали будущему автомобильного движения в столице незавидную участь. Неизбежный запрет сначала бесплатного въезда внутрь Бульварного кольца, а затем, возможно, и в пределы кольца Садового, теперь виделся не очень далёкой перспективой, потому что богатые жильцы в многомиллионных по стоимости квартирах внутри Садового кольца неминуемо добьются когда-нибудь полного запрета транспорта, отравляющего воздух вредными выхлопами.
Дача родителей Марии находилась на берегу Истры, и Печников с семьёй только после двух часов медленной езды в непрерывном гигантском потоке автомашин оказались за Московской кольцевой на Новорижском шоссе. Родители Марии, предупрежденные по мобильному телефону, встречали на улице дочь с зятем и внуком. Отец Марии — Николай Васильевич уже два года как ушёл с работы в мэрии Москвы на пенсию. Тесть с тёщей жили на даче в охраняемом посёлке. Два раза в месяц родители Марии наведывались в свою московскую квартиру, которую намеревались со временем передать внуку Ивану, когда тот вырастет. Николай Васильевич был во всем человеком разумным и обстоятельным, что положительно сказывалось в прошлом на его карьере. Однако своему успеху на службе и в жизни тесть в большей мере оказался обязан дружбе с непосредственным начальником — заместителем мэра Москвы, с которым вместе учился ещё в одном классе общеобразовательной школы. Ольга Николаевна, тёща Печникова, тоже до пенсии работала в мэрии Москвы у своего двоюродного брата в государственной жилищной инспекции. Как все в прошлом высокопоставленные чиновники, Николай Васильевич и Ольга Николаевна были людьми добродушными и хлебосольными. Отец и мать безумно любили единственную дочь, и эта любовь передалась и зятю, точно по пословице: «Зять по дочке помелеет, а сын по невестке опостылеет».
— Мы уж подумали, что пока вы доберётесь до нас — ночь наступит, — сказала Ольга Николаевна улыбаясь и, присев на корточки перед вышедшим из машины внуком, спросила: — Ванечка, ты уже, наверное, спать хочешь? — Ребёнок утомился в дороге, поэтому, казалось, не в силах был отвечать голосом и на вопрос бабушки только отрицательно помотал головой. Ольга Николаевна неловко поцеловала внука в нос, на что тот поморщился и отвернулся к отцу от всегда навязчивой бабушки. Мальчику вдруг стало неудобно за эту сцену. Если раньше сюсюканье бабушки Ваню не тревожило, то сегодня это было не так. Внук вырастал и менялся каждый приезд, чего не успевала осознать любящая бабушка.
— Он уже парень взрослый и рано спать не ложится, как девчонки! — громко подбодрил внука Николай Васильевич и, взяв за руку ребёнка, повёл того в сторону дома. Пенсионеры имели небольшой кирпичный двухэтажный коттедж площадью двести квадратных метров, не считая примыкающее к дому помещение сауны с маленьким бассейном. Пожилые люди вполне могли бы оплачивать уборщицу и дворника, но не желая в доме иметь посторонних людей, сами справлялись со всеми работами. Летом Николай Васильевич самостоятельно стриг газон и включал вечерами автоматический полив, а зимой с удовольствием убирал большой финской лопатой около дома выпавший снег. Пенсия и накопления родителей Марии позволяли им жить более расточительно, нанимая прислугу, однако Николай Васильевич всегда считал, что лучше не высовываться и не привлекать внимание дурного глаза, несмотря на то, что кругом в посёлке, нисколько не робея, жили в роскошных особняках с многочисленной прислугой знакомые ему государственные чиновники.
— Виталий, я натопил баню и перед ужином предлагаю нам вместе с Ваней попариться! Ваня после бани хорошо будет спать, а мы с тобой сбросим немного лишнего веса и холодного пива попьём с удовольствием! — с молодецким задором в глазах предложил тесть зятю.
— Можно, — согласился Виталий, больше не потому, что любил париться, а потому, что не хотел огорчать тестя. Родители жены жили за городом, как затворники, и ни с кем не встречались из прежних знакомых, как-то было до выхода на пенсию, и поэтому приезд семьи дочери радовал их особенно. Ольга Николаевна с Марией пошли приготовить мужчинам чистое белье и ужин. Попутно женщины по-родственному делились семейными новостями за то время, что не виделись, хотя перезванивались женщины каждый вечер.
— Маша, принеси, пожалуйста, нам в предбанник из холодильника бутылки четыре пива и открывалку не забудь! — Крикнул Николай Васильевич дочери, а сам с зятем и внуком скрылся за дверью банной части дома. В просторном предбаннике по центру стоял круглый стол на шесть человек, а у стены располагался длинный кожаный диван, напротив которого на стене висел телевизор. Здесь же в углу стояла итальянская душевая кабина с генератором влажного пара, чтобы париться по-турецки, но этой парилкой пользовались только женщины. Около душевой кабины стаял старый шифоньер, где вместо одежды на перекладине для плечиков висели сухие берёзовые веники. Пол в помещении был устлан гранитной плиткой, под которой располагался водяной подогрев от газового котла.
Быстро раздевшись, трое мужчин через стеклянную дверь прошли в бассейн, где находилось и небольшое деревянное помещение парилки, обшитое изнутри и снаружи гладкими липовыми досочками. Николай Васильевич велел всем надеть из белого войлока шапочки и проходить в натопленную парилку, чтобы посидеть, и привыкнуть к жаре. Виталий с сыном по привычке, пока не очень жарко, забрались на верхний полок, а Николай Васильевич вернулся в предбанник и в шкафу взял два высушенных берёзовых веника. Набрав здесь же в душевой кабине в тазик воды, он замочил в нем веники, затем взял тазик с вениками и прошёл в парилку к зятю с внуком. Все это время Печников невольно и непонятно почему впервые пристально разглядывал голую полноватую фигуру тестя. Лишний вес у него присутствовал повсюду. Особенно выделялись пояс, спина, грудь, покатые плечи, паховая часть, шея, щеки и даже лоб, что было заметно по глубоким морщинам. Несмотря на все эти отложения жира, только дряблые и обвисшие ягодицы тестя вызывали неприятное чувство. Неразвитые мышцы говорили о длительной сидячей работе человека в течение многих лет чиновничьей карьеры. Казалось, что от долгого сидячего положения у Николая Васильевича задница, словно пластилиновая, сохранила навсегда ту плоскую форму, какая была у неё, когда её хозяин сидел на стуле или в кресле. «Почему я раньше в бане не замечал у него мерзкую на вид задницу?.. Разве может мужчина с такой жопой вызывать сексуальное желание? — спрашивал себя Печников и непроизвольно мысленно сравнивал притягательный зад молодого коллеги по работе Зубова с задом тестя пенсионера. — Как же пожилые геи сохраняют взаимное сексуальное влечение после шестидесяти лет? Или в таком возрасте сексуальная жизнь между ними заканчивается?.. Тёща тоже полноватая по комплекции, но никакого омерзения её фигура не вызывает у меня. Значит, женщины для меня предпочтительнее… Никто и ничто не может меня заставить изменить ориентацию, поэтому задуманный мной эксперимент вовсе не грозит мне перерождением в гея», — успел подумать Печников.
— Ваня, ты спустись на одну ступеньку ниже, чтобы я мог брызнуть кипятка на камни. Сейчас станет очень жарко, мой дорогой! — предупредил Николай Васильевич. Зачерпнув половину маленького ковшика горячей воды из отсека в железной печке, тесть небольшими порциями начал плескать её на раскалённые булыжники, разложенные сверху вокруг трубы. Тотчас под потолком стало нестерпимо жарко от горячего сухого воздуха, и Печников с сыном спустились на одну ступеньку ниже, а Николай Васильевич, наоборот, забрался на верхний полок. — Вот это хорошо! — с удовольствием проговорил Николай Васильевич и сильнее натянул войлочную шапку на голову, пряча уши. — Табак, да кабак, баба, да баня — одна забава! Так раньше говорили! — зажмурившись от нестерпимого жара, улыбаясь прокричал Николай Васильевич, и тут же опомнившись, посмотрел на внука, понимая с запозданием, что эта поговорка не для детских ушей. Маленький Ваня, сидя с отцом на ступеньку ниже, вспотел и стал румяным.
— Ваня, может быть, уйдём? Тебе не очень жарко? — спросил Виталий сына.
— Нет. Мне пока не очень жарко, — мужественно отказался мальчик, чтобы его после этого вновь не отправили мыться с мамой и бабушкой, к чему он больше не хотел возврата.
— Вот молодец, мой хороший! Настоящий мужчина! — сказал Николай Васильевич и, взяв веник, начал легонько хлестать себя по коленям и бёдрам. — Виталик, я сейчас лягу на полок животом, а ты побей меня по спине и ногам! — попросил тесть зятя и передал веник. Печников начал потихоньку бить лежащего тестя по спине, по атрофированным ягодичным мышцам и по ногам. Затем, нисколько не жалея, Виталий начал сильно бить тело пожилого человека веником, но особенно прикладываясь по дряхлому заду, пытаясь убедиться, что действительно ли мертва эта часть тела. Через две минуты Николай Васильевич не выдержал высокой температуры наверху и спешно выбежал из парилки, прыгнув в бассейн. За ним вышли из парилки и Виталий с сыном.
— Бросай Ваню ко мне! — крикнул тесть, стоя по грудь в бассейне. Виталий приподнял сына за руки и передал тестю. Николай Васильевич зажал внуку нос и присел с ним в воду. Вынырнув на поверхность, Николай Васильевич горизонтально положил Ваню на руки и скомандовал: — Плыви, Ваня! Будешь со мной чаще париться в бане — быстро научишься плавать! — Ваня начал грести руками под себя и одновременно шумно и радостно булькать ногами в воде. Через некоторое время Ваня с рук деда самостоятельно по лестнице вылез из бассейна, а Виталий намылил сына шампунем и натёр мочалкой. Обмыв мальчика водой, Печников завернул сына в простыню и передал жене, чтобы та его уложила спать. Виталий вернулся в парилку, облил полок холодной водой и лёг подобно тестю, где тот его тоже отхлестал веником. Больше Печников в парилку не ходил, а намылился и окатился тёплой водой из тазика, чтобы пойти в предбанник и попить пива перед телевизором. Николай Васильевич ещё дважды ходил париться, а после, окончательно напарившись, помылся и пришёл в простыне к зятю за стол. Николай Васильевич не отличался особой словоохотливостью, но после того как немного хмелел от пива в бане или от спиртных напитков за ужином, то красноречие к нему вдруг приходило. В этот момент по телевизору в новостях объявили, что мэрия Москвы в очередной раз запретила марш геев и лесбиянок, и Печников спросил:
— Николай Васильевич, мэр Москвы постоянно запрещает шествие гомосексуалистов в городе. Он что такой ярый противник этих людей?
— Я думаю, что мэр просто нос по ветру держит. Сам-то он, насколько я его знаю, человек мягкий и терпимый, а все его крики и жёсткие высказывания по любому поводу только для окружающих. Когда первые лица в стране презирают гомосексуалистов, а к тому же и церковь считает гомиков нечестью, то мэру приходилось брать на себя роль основного гонителя в Москве всей этой пёстрой публики.
— Может быть, эти запреты необходимы? — спросил Печников, пытаясь выяснить отношение к гомосексуалистам тестя.
— Пока эти запреты, наверное, оправданы, чтобы наши гомофобы не устраивали кровавых стычек с гомиками. Не так давно, по-моему, в 1993 году отменили уголовную ответственность за гомосексуальную связь даже по взаимному желанию партнёров. Представляешь, в какой дикости мы жили совсем недавно! Этот абсурд был сродни привлечению к уголовной ответственности за самоубийство! Я помню, как из уст в уста по Москве передавали шуточное возмущение Фаины Раневской, которая в своей манере заметила: «Ну что это за страна, где человек не может распоряжаться даже собственной жопой». Поэтому, мой дорогой, надо выждать. Я полагаю, что время все расставит по местам. Если гомосексуализм природное явление, а не последствие распущенности или болезни, то запреты будут со временем забыты, да и во всяких маршах отпадёт нужда естественным образом. Откровенно говоря, все запреты, связанные с сексуальной свободой, — непродуктивны. Я об этом много думал. Я даже выскажу крамольную мысль для человека моей закваски. По этой причине в первую очередь, как это не покажется невероятным, прекратил существование Советский Союз. Советский Союз являлся антисексуальным государством по сути и по идеологии, и это со временем год за годом подтачивало его устои, а все остальные причины вторичны, хотя заурядному человеку это кажется не так! Антисексуальные режимы могут какое-то время держаться на силе, но этому в любом случае приходит конец. Мощь человеческой природы, нацеленная на размножение настолько велика, что никакая диктатура не способна её обуздать. Лев Толстой со своей «Крейцеровой сонатой» сегодня вовсе варваром выглядит, несмотря на все его величие в литературе. Он, как Христос, выступал за единобрачие, но Иисус жил две тысячи лет назад и бросать жену с детьми в то тяжёлое время значило погубить их, а сейчас на полтора миллиона браков в год за этот же самый год разводится миллион пар! У каждого времени свои особенности. Вернее сказать, у каждого количества людей на земле свои особенности, но мы отвлеклись от главного — от антисексуальных режимов! По этой причине молодёжь и сметает под лозунгами свободы антисексуальные режимы, потому что именно в молодых людях сидит огромной силы сексуальный потенциал. Это видно и в религии. Те направления в различных церквах, что более терпимо относятся к сексуальной свободе людей, там и более многочисленные паствы. Несомненно, что сексуальное насилие и педофилия — это крайнее проявление сексуальной свободы, и они достойны осуждения, но те политические режимы и те церкви, которые по этому поводу подстрекают к общенациональной истерии и призывают вешать публично сексуальных преступников на столбах, являются менее жизнеспособными и привлекательными. На Западе, где «правильно» не посчитаешь голоса избирателей, последнее время практически нет никаких шансов победить у политических деятелей, ратующих открыто за гомофобию! Это наглядный показатель того, что большинство людей, несмотря на неприятие гомосексуализма, всё-таки голосуют за тех, кто терпимо и с пониманием относится к гомосексуалистам! Нынче, если хочешь быть избранным, то прежде всего не осуждай открыто гомосексуализм!
— Мне, как молодому человеку всё-таки не очень понятно, в чем именно заключалась антисексуальность Советского Союза?
— Во-первых, в наличии длительной воинской повинности, когда молодые люди с полными яйцами служили в армии по три-четыре года, потом, правда, чуть меньше стали служить, но тоже значительно — по два-три года. Во-вторых, очень строгое уголовное законодательство, когда те же молодые люди с полными яйцами подолгу сидели в лагерях за мешок картошки или мешок комбикорма. В-третьих, это общенациональная охота на стиляг, как на врагов советского образа жизни. Потом это проявилось в охоте на длинноволосых молодых людей, а также в запрете на расклёшенные брюки и так далее. Опять и опять советская власть игнорировала эти самые «полные яйца» у молодых людей и настраивала самую бесшабашную силу против себя. В этот список жертв антисексуальной идеологии можно прибавить музыкантов и художников. Все дело в том, что во главе страны стояли старики, как раз те люди, у которых яйца уже опустели. Эти пенсионеры давно забыли, когда они сами были молодыми!
Послышался стук в дверь, и захмелевший Николай Васильевич отозвался:
— Войдите!
— Ну, вы скоро?! — спросила Ольга Николаевна.
— Всё-всё, Олечка, идём! — заторопился Николай Васильевич.
— Ужин уже давно на столе, а вы всё в бане сидите. Прошу громко не разговаривать, потому что Ванечка уснул наверху.
«Вот тебе и тесть с плоской задницей, а ещё многолетний чиновник гомофобской мэрии», — подумал Печников. Для Виталия взгляды тестя на проблему, что его беспокоила последний месяц после избиения гея, — оказались откровением.

ГЛАВА 6

Ранним утром следующего дня по поверхности Истры стелился туман. Он покрывал и воду, и часть берега, но предрассветное небо оставалось чистым, без единого облачка. Печников, выйдя на ухоженный участок при доме родителей жены, пробежал босиком по мягкой газонной траве, несколько раз ускоряясь, а затем сел отдышаться в летней беседке на кресло-качалку. В доме все спали, но Виталий с вечера наметил подняться пораньше, чтобы проехать в Москву до появления автомобильных заторов. После вчерашней бани с парилкой сейчас утром Виталий чувствовал лёгкость во всем теле. Осознание того, что он молод и полон сил, приятно бодрило его, а утренняя тишина, прохлада и чистый воздух только усиливали удовлетворение от жизни. Виталий посмотрел на ещё видимую в утреннем свете на горизонте половину луны и на одинокую едва различимую звёздочку рядом. Безоблачное небо всегда вызывало у Печникова желание подумать о непостижимом. О бесконечности мира атома и о точно такой же бесконечности мира вселенной. Вот и сейчас, наблюдая за маленькой звёздочкой рядом со спутником Земли, Виталий вдруг предположил, что, возможно, наши прародители находились на одной из планет этой исчезающей в утреннем свете звезды. Если люди на земле естественным образом приходят к необходимости изобретения роботов, то когда-нибудь, несомненно, эти роботы станут живыми. «Может быть, мы, люди, на земле являемся воспроизводящими себя роботами… Возможно, мы роботы высокоразвитых инопланетных цивилизаций заброшенные когда-то сюда? Инопланетным изобретателям достаточно было сделать нас живыми и наделить мощной функцией полового влечения, и тем самым предопределить наше поведение, нацеленное, прежде всего, на размножение, словно сегодняшний земной изобретатель примитивных роботов с заданной функцией заранее предопределяет поведение своего детища, будь то робот пылесос, робот слуга или робот сборщик автомобилей на конвейере… Тогда неминуемо и, наверное, при моей жизни наступит такой момент, когда на земле будут на специальных фабриках путём искусственного оплодотворения производить ежемесячно тысячи красивых и здоровых людей без непосредственного участия в этом мужчин и женщин… Тогда станет бессмысленно называть однополые связи между людьми препятствием в росте рождаемости, а заложенная в нас сила размножения без ущерба сможет проявляться и в однополой любви. Человек, не опасаясь ничего, сможет воспользоваться заложенной в него бисексуальностью. Может быть, поэтому сейчас растёт число людей с гомосексуальными наклонностями в любви. Приближается такое время, когда людей в любом количестве будут лепить, как булочки на хлебозаводе. После воспитания и обучения в государственных домах инкубаторах, этих людей будут отправлять в космос на поиски пригодных для жизни планет. Возможно, во вселенной уже давно не осталось в живых тех людей, которые начали производить первыми биороботов, а все мы являемся живыми роботами от роботов. Единственное препятствие в досягаемости других миров — это колоссальные расстояния… Господи, куда меня понесло…» — подумал Виталий и направился в дом принять холодный душ.
— Почему ты так рано встал? — шёпотом спросила Мария, стоя в халате перед входной дверью и поправляя под взглядом Виталия свои спутанные волосы.
— Я хочу проскочить в город, пока мало машин.
— Сегодня суббота и машин должно быть меньше. Ты сможешь за час доехать до Фрунзенской, — возразила Мария, явно не очень довольная, что Виталий оставил её одну в постели.
— Лучше не рисковать, чтобы рабочим не пришлось меня ждать у подъезда, — возразил Виталий.
— Пойдём ещё часок поспим, а то мне холодно одной… — с умоляющими нотками в голосе попросила жена. Её робкий взгляд тронул мужа своей неуверенностью в том, что он её послушается. Виталию вдруг стало жалко Марию за то, что ей приходится унижаться перед ним, упрашивая его вернуться в кровать. Печников тотчас согласился пойти с женой в спальню. Лёжа на правом боку спиной к мужу, Мария, подогнув ноги, прижалась задом к животу Виталия. Чувствуя плотное и тёплое прикосновение большого тела мужа позади себя, жена по привычке, не оборачиваясь, закинула левую руку за Виталия и ещё сильнее пыталась прижать его ближе к себе. В этом желании слиться с любимым человеком в одно целое чувствовалась огромная привязанность к нему и жизненно необходимая зависимость от него. Виталий послушно поддался её руке и ещё сильнее прильнул к Марии. Через несколько минут довольная жена вновь заснула. «Как я мог думать о том, что когда-нибудь оставлю её и уйду к другой, с более красивым лицом и телом женщине? Разве есть гарантия того, что я встречу другую, которая будет нуждаться во мне так же сильно и искренне, как Маша?.. А сын? Если жену можно поменять, то мой ребёнок необратим. Жена чужой мне человек по крови, а у сына кровь моя и бросить его ради другой женщины немыслимо, как немыслимо обратить в нем мои гены в гены другого мужчины, с которым, возможно, захочет связать свою жизнь брошенная мной Маша… Но почему моё тело принуждает меня при каждом удобном случае забывать о жене и сыне и со сладостной дрожью по всему телу ложиться с другой женщиной?.. А сейчас я надумал получить сексуальное удовольствие в гидромассажной ванне и с упорством последовательно делаю все для этого… Почему я забываю о жене и сыне, когда дело касается любовной близости с незнакомой женщиной?.. Несомненно, Зубов прав, когда говорит, что он помешан на «чужой девке». Только большим усилием воли я могу себя заставить не поддаваться на соблазны, а нетрезвый я вообще теряю волю сопротивляться влечению. Моя жена прежде любит меня телом, а потом сердцем, но у меня со временем получилось так, что я люблю её только сердцем, и моя любовь сердцем принуждает меня любить её и телом. Я теперь не люблю её, как женщину… Ей легче любить меня, чем мне её…» — думал Виталий и в этот момент услышал, что кто-то из родителей жены вышел из соседней спальни. Мария уже задремала, что не позволяло Виталию без пробуждения её вылезти из-под одеяла. Полежав ещё какое-то время, Печников все же осторожно, но слез с кровати. Выйдя на цыпочках из спальни, Виталий наткнулся в холле второго этажа на тестя, который уже умылся и выходил из ванной комнаты в чёрном шелковом халате, подвязанном на большом животе тоненьким белым пояском.
— Что-то ты рано поднялся, Виталий? Спал бы ещё на здоровье, — тихо проговорил Николай Васильевич, легонько похлопывая себя ладонями по только что выбритым полным щекам. Под его глазами образовались мешки, знак вчерашнего излишне выпитого пива после бани.
— В обед к нам на Фрунзенскую должны приехать специалисты и поменять старую ванну на новую. Как заменят — я вернусь и высплюсь.
— А что прежняя ванна прохудилась? — спросил тесть и перестал хлопать себя по щекам.
— Мы решили поставить гидромассажную ванну, — ответил Виталий, почувствовав неловкость под взглядом пожилого человека. Сказанное Виталием «мы решили» — являлось неправдой и именно это заставило Виталия отвести глаза.
— Новая ванна — хорошее дело, — ответил Николай Васильевич и подумал, что что-то продолжает ему не нравиться в зяте с первого дня знакомства с ним. Николай Васильевич вспомнил, как неизвестно почему ревновал дочь ещё со школы. Особенно его раздражали ярко одетые «петухастые мальчики», как он про себя их называл, что иногда провожали дочь из школы до дома. Николай Васильевич встречал сердитым взглядом ухаживающих юношей, потому что хорошо видел их плотские помыслы относительно дочери. Виталия отец Маши тоже сначала относил к той же категории мальчиков, но после рождения внука стал терпимо относиться к зятю, но в разговоре с женой любил повторять: «Зять — любит взять!». Николай Васильевич никак не мог забыть, что зять пришёл в квартиру дочери, которую ей подарил он, отец. Тестю казалось, что зять никогда бы не смог обеспечить семью приличным жильём в Москве. Единственным достоинством Виталия были его статность и ладность, как мужчины, что и помутило разум дочери в своё время. Николай Васильевич не слышал от Марии, что Виталий изменяет ей, но что-то такое иной раз он чувствовал по печальным глазам любимой дочери. Тесть ощущал себя несчастливым человеком оттого, что его заурядный зять получил доступ к его дорогой девочке. Николаю Васильевичу иногда казалось, что зять, имея половую связь с Марией, словно проникает и в него, как в женщину. Это невероятное чувство бередило душу отца, поэтому он не мог вести себя с Виталием по-мужски равно и говорить ему о своём критическом отношении к нему и о том, почему у него такое отношение. Николаю Васильевичу казалось, и он боялся этого, что если он осмелится когда-нибудь сказать что-то неодобрительное, но правдивое зятю, что ему часто хотелось сделать, то тот на это презрительно заулыбается и тем самым даст понять, что молчал бы ты тесть и будь доволен тем, что я сплю с твоей дочерью, что я имею её, а через неё и тебя… От этих мыслей пожилой человек иногда очень злился, но ничего не мог поделать с собой. Дочь любила зятя безумно, и отец это чувствовал. Тесть понимал, что таково положение всех отцов взрослых дочерей и постепенно успокаивался. Николай Васильевич полагал, что именно поэтому большинство отцов предпочитают сыновей дочерям. «Чего я с ним вчера в бане разоткровенничался, словно считаю его ровней себе по уму?.. Виной всему пиво…» — спрашивал и отвечал себе мысленно Николай Васильевич, и это опять, как ему казалось, принижало его в глазах зятя. Избегая долго разговаривать, и чтобы жена с дочерью утром не высказали ему претензию за то, что он забыл накормить Виталия, Николай Васильевич предложил:
— Виталий, ты поел бы чего-нибудь перед отъездом-то. Хочешь, я тебе кофе сварю и бутербродов сделаю, пока все спят?
— Спасибо, Николай Васильевич, но я рано утром не ем. Приеду домой в город — позавтракаю, — отговорился зять, словно чувствуя, что тесть утром совсем не тот, что вчера вечером в бане после выпитого пива и сейчас, необъяснимо почему, трудно говорить с ним открыто, глядя в глаза. Печников постоял под прохладными струями воды в душевой кабине, побрился станком, почистил зубы и через пять минут уже выехал на машине из ворот, которые из дома пультом открыл для него тесть. Ни жена, ни тёща не проснулись до отъезда Виталия.
Действительно в субботу утром транспорта на дороге оказалось меньше, и Виталий быстро доехал до дома. Часы показывали начало восьмого и до прихода рабочих сантехников оставалось, примерно, пять часов. Засев за компьютер, Виталий занялся поиском секс-шопов. Отыскав несколько ближайших от дома интимных магазинов, Печников выбрал один, который находился в пяти минутах ходьбы. До открытия предстояло ждать более полутора часов, и Виталий ушёл на кухню позавтракать.
В начале одиннадцатого Печников пошёл на поиски магазина. Быстро дойдя до дома, в котором предположительно находился секс-шоп, Виталий не скоро отыскал вывеску. Магазин находился в подвальном помещении здания, и чтобы зайти в него Печникову пришлось спуститься вниз по лестнице под навесом. Виталий толкнул дверь, за которой находилась ещё одна дверь, но наполовину стеклянная. Приоткрыв и её, Печников услышал перезвон японских трубочек, предупреждающих продавца о том, что кто-то вошёл. Из подсобного помещения магазина к прилавку вышел полноватый парень лет двадцати пяти со сбритыми висками, с одной серьгой в правом ухе и с длинными светлыми волосами на затылке.
— Здравствуйте! — первым успел сказать продавец.
— Здравствуйте! — ответил Печников и подумал, что хорошо, что продавец не девушка и нет никого из покупателей. Магазинчик оказался маленьким, с традиционным прилавком, за которым на стене располагались стеллажи с товаром. Товар лежал и на прилавке под стеклом. Слабое освещение красных китайских фонарей по углам заставило Виталия прищуриться, чтобы что-то разглядеть на стеллажах, заставленных крупными коробками и целлофановыми пакетами. Под стеклом на прилавке имелось дополнительное освещение, и здесь Виталий смог хорошо разглядеть представленный товар.
— Вас что-то конкретное интересует? — поинтересовался заучено (противно для ушей Виталия) парень с серьёзным лицом и, как показалось Виталию, всё-таки с чрезмерно выбритыми висками. На фоне множества разноцветных и различных по размеру фаллосов имитаторов из медицинского силикона, эластомера, латекса, гелия, стекла, позолоченного металла и «киберкожи» серьёзное полноватое лицо продавца с забавно выбритыми висками смешило Виталия, и ему стоило труда, чтобы не рассмеяться.
— Мне хотелось бы близко знакомой женщине сделать подарок в виде фаллоса, о котором она давно мечтает, но никак не решится его приобрести, — выговорил Виталий заготовленную заранее фразу, при этом подобно опытному комику, продолжал сохранять серьёзное лицо в такт продавцу. Это было непросто не потому, что на фоне фаллосов серьёзное лицо молодого человека казалась смешным, а потому, что все связанное в нашей жизни с сексом или с намёком на него невольно вызывает у нас весёлость, или, в крайнем случае, улыбку. И человек со скорбью на лице, словно у священника на отпевании покойника, продающий фаллосы, не мог не забавлять. Виталий перестал чувствовать себя скованным и приготовился послушать рекомендации.
— Интересно знать предпочтения вашей женщины, — начал парень. — Вот последнее поступление — кончающий фаллос. Некоторые женщины хотят не только реалистичности в форме, (рельефность от выступающих вен на члене и натуральный вид головки), но чтобы реалистичность подкреплялась финальной стадией полового акта — выбросом заменителя спермы.
— Нет-нет, к такой игрушке моя знакомая пока не готова, — прервал специалиста Виталий, опасаясь, что кто-то зайдёт, и он не успеет обговорить все, что его интересует.
— Тогда вот самая модная игрушка для женщины — элитный вибратор, который хоть и дорогой, но рассчитан на частое использование, и женщина может носить его с собой в сумочке, не опасаясь, что кто-то может распознать в этой игрушке вибратор. Зарядки аккумулятора хватает на два часа непрерывной работы. Он водонепроницаемый, поэтому им можно пользоваться прямо в наполненной ванне. Подробная инструкция прилагается. А вот стимуляторы клитора и «точки Грэфенберга», — со знанием предмета сказал парень, явно желающий произвести впечатление на покупателя знанием фамилии автора открытия точки G. Виталий невольно вспомнил секс с женой, но купить Марии этот стимулятор, который бы определённо ей понравился, он не мог. Это значило предложить жене дублёра на то действие в кровати, которое обязан делать он, как муж.
— А что это за устройство похожее больше на корягу? — спросил Печников, указывая на предмет под стеклом.
— Это устройство для вашей знакомой будет бесполезным. Это анальный массажёр простаты. Если она предпочитает анальный секс, то ей лучше бы подошли анальные пробки. Они очень эстетично выглядят и не такие габаритные, как фаллос имитатор. — Виталий понял, что анальный массажёр простаты именно то, что ему подошло бы больше всего, но купить сейчас его было нелогично по его первоначальному требованию, и могло зародить у продавца подозрение, что перед ним гей. Впервые Печников испугался, что его заподозрят в склонности к гомосексуализму и реально ощутил первые признаки того, что значит быть геем.
— Давайте посмотрим вот этот фаллос имитатор, который называется у вас — «реалистик». — Продавец приподнял витринное стекло и достал тот экспонат, на который указал Виталий. На ощупь имитатор был приятен и казался удивительно похож на реальный мужской половой член, и его вполне можно было принять за настоящий. — Пожалуй, вот этот «инструмент» я возьму, — улыбнувшись сказал Виталий и полез за портмоне.
— Я советую вам взять к этому имитатору вагинальный лубрикант на водной основе.
— Что это такое? — спросил Виталий.
— Это специальная смазка. При использовании этого фаллоса нельзя пользоваться какими-нибудь не вполне предназначенными для этого кремами.
— Хорошо. Я возьму и смазку на ваш выбор, — сказал Виталий, не чувствуя стыда от своего невежества перед смешным молодым толстячком.
— Может, вы подберёте для своей знакомой и эротическое белье? — спросил продавец, у которого имелось естественное желание сбыть весь товар Печникову.
— Нет-нет, на этот раз достаточно. В следующий приход я возьму что-нибудь ещё.
— Если вы в следующий раз купите что-нибудь, то я вам дам скидку в десять процентов, как постоянному клиенту моего магазина.
— Что-то у вас покупателей не видно, — поинтересовался Виталий.
— Покупатели приходят в большинстве случаев во второй половине дня. До обеда у меня давно не было клиентов, — ответил парень и впервые улыбнулся Печникову, протягивая уложенные в пакет покупки. Продавец положил демонстрационный экземпляр фаллоса имитатора опять на витрину под стекло и после получения денег от Виталия, протянул обратно с чеком и сдачей свою визитку.
— А что это у вас на стеллажах такое габаритное в целлофановой упаковке и в больших коробках? — поинтересовался Виталий, желая узнать побольше, пока никого из покупателей нет.
— Это секс куклы для мужчин. Хотите посмотреть? — охотно предложил парень.
— Нет-нет, не стоит сейчас… — поспешно отказался Виталий. — У меня мало времени. В следующий раз я обязательно ознакомлюсь со всем вашим товаром.
— Хорошо. Звоните и приходите в любое время. На визитке указаны часы работы магазина и телефон. Ниже я приписал от руки номер своего мобильного телефона, по которому я смогу вам дать консультацию и в нерабочее время. — При словах «в нерабочее время» продавец неуверенно посмотрел Виталию в глаза. Печников почувствовал ту робость в полноватом молодом человеке, какую часто с удовлетворением замечал у тех девиц, которым нравился. «Господи, почему я сразу не предположил, что этот паренёк, возможно, голубой…» — подумал Виталий и оглядел продавца. Мешковатые джинсы на нем плохо скрывали его увеличенный зад. Удивительное дело, но никакого тошнотворного чувства Виталий не испытал, а напротив, ему показалось, что этот оробевший вдруг молодой человек вызывал у него желание, подобно женщине.
— Как тебя зовут, — вдруг спросил Печников, уверенно переходя на «ты».
— Женя… — ответил тот, словно почувствовал, что его симпатия к Виталию была замечена.
— Женя, меня зовут Виталий. Я приду к тебе в магазин, возможно, в следующую субботу поговорить о твоих «игрушках» подробно. До свидания, — сказал Печников и посмотрел уверенно на нового знакомого, словно сутенёр на свою очередную завербованную работницу.
Возвращаясь домой, Виталий подумал: «Я тогда словно почувствовал, что этот парень назван своими родителями, каким-нибудь двойным именем, которым часто называют и мальчиков, и девочек… Я почувствовал это вдруг, как раз в тот самый момент, когда он только собрался произнести его вслух… Что это такое?.. А может, все это мне показалось? Может быть, этот малый никакой не «голубец», а нормальный парень, если не брать во внимание выбритые виски, широкую задницу, серьгу в правом ухе и наполовину женское имя? Но его взгляд при расставании, несомненно, похож на взгляд женщины, которая согласна подчиняться…»
Ещё через два часа Печникову позвонили в дверь квартиры. Приехала бригада шумных рабочих по установке новой ванны. В течение пяти часов все хлопоты по демонтажу старой ванны и установке новой были завершены. Оставшись в одиночестве, Виталий занялся очисткой ванной комнаты от мусора и помывкой полов там, где наследили люди в пыльной обуви. Виталий протирал пол, а сам невольно думал только о том, что вот и наступил тот момент, когда он сможет, наконец-то, не торопясь и не опасаясь постороннего глаза, до конца прочувствовать те острые и приятные ощущения, ради которых задумывались все эти затратные изменения в ванной комнате. Управившись с уборкой, Печников включил воду, желая поскорее испробовать ласку гидромассажной ванны на себе. Вода текла из нового хромированного крана и наполняла идеально белую длинную посудину. Чем больше становилось воды, тем она отчётливее приобретала приятный и насыщенный оттенок голубого цвета, и тем сильнее Виталий испытывал нарастающее возбуждение по телу. Печников говорил себе мысленно, что просто проверит, как работает ванна, но на самом деле внутренне готовился испытать её именно на возможность получить в ней необычным способом сексуальное удовольствие. Как Виталий безошибочно предположил, это удовольствие непременно можно получить, но при незначительной помощи фаллоса имитатора. Виталий добавил под струю из крана несколько капель шампуня, и тотчас на поверхности воды образовалась шапка из пены. Вода скрыла форсунки, и Печников включил насос. Благозвучное бурление воды тихо шумело и тревожило. Чем ближе наступал долгожданный момент, тем отчётливее Виталий чувствовал лёгкую дрожь в руках. Печников достал купленный фаллос и положил его на маленькую площадку у изголовья. Раздевшись догола, необъяснимо почему Виталий закрылся в ванной комнате на щеколду. Он осторожно и медленно улёгся в приятно обжигающую воду. Немедленно у него на лбу выступил пот. В бока, в ноги и в шею ему били мощные струи очень тёплой воды, приятно массируя. Ещё ничего не делая для получения сексуального удовольствия, Виталий ощутил эрекцию. Повернувшись на бок, как когда-то в гостинице, Виталий приставил зад к струе, вылетающей из боковой форсунки, и тотчас почувствовал нарастающее удовольствие. Как когда-то, Печников сильно прижался к форсунке, и ещё более усилилось приятное щекотание, которое, как электрический ток, пронизывало все тело. Потеряв терпение, Виталий взял купленный фаллос имитатор и начал вставлять его дрожащей рукой в анальный проход.. Миллиметр за миллиметром «игрушка» преодолела сопротивление и вошла наполовину… Несколько лихорадочных и с каждым разом все более глубоких вводов заставили Виталия почувствовать сладостную разрядку, и, вздрогнув всем телом, Печников ощутил, что семя выстрелило из него. Обессилив и затихнув, Виталий продолжал слышать сильные удары своего сердца в груди. «Всё-таки я добился своего… Это намного ярче по ощущению… Господи, если человек придумывает все больше и больше сексуальных игрушек, которые приносят несравненное удовольствие, то и без гомосексуализма мужчина может иногда отказываться от женщины…» — подумал Виталий. В этот момент послышался звонок мобильного телефона, что лежал в кармане джинсов на полу. Печников встал из воды весь в пене и мокрыми руками стал быстро доставать из штанов поющий мобильный телефон.
— Да! — спросил Виталий, мимоходом заметив, что звонила жена.
— Ну, что?! Закончили устанавливать ванну?!
— Да. Все уже ушли. Сейчас только протру полы после рабочих и поеду к вам, — сказал Виталий. Он сказал, что осталось только протереть полы, но эта работа уже была сделана. Тем самым Печников оставлял себе время на то, чтобы поднять красный боксёрский мешок на антресоли и туда же спрятать коробку с купленной «игрушкой».
— Слава богу! Мы ждём тебя на ужин. Приезжай поскорее. Мы без тебя не сядем за стол.
— Еду! — коротко ответил Виталий и отключил телефон. Печников знал, что последние слова жены о том, что без него не сядут за стол были сказаны намеренно на тот случай, чтобы он нигде не смел задержаться. Обмыв себя под душем от пены, Виталий оделся. С трудом Печников поднял на антресоли тяжёлый мешок и осторожно спустился с двух табуреток за коробкой с искусственным фаллосом. Вновь Виталий начал взбираться по неустойчивым двум табуреткам и, стараясь быстро встать во весь рост, неожиданно рухнул вниз из-за того, что одна табуретка от резкого движения вылетела из-под ног. Ударившись коленом о лежащие табуретки, Виталий громко вскрикнул. Зажмурившись от острой боли, Печников увидел в глазах цветные круги. Такой резкой и сильной боли он не испытывал с детства. Сидя на полу, Виталий задрал трясущимися руками прорванную на колене штанину и увидел глубокую ссадину, из которой шла кровь. Хромая, Печников схватил от злости коробку с «игрушкой» и бросил её в стену. От удара коробка, крышка и фаллос разлетелись в разные стороны. От неимоверной боли на глаза Виталия навернулись слезы. «Господи, какой я всё-таки придурок! Так мне и надо… — подумал Печников и посмотрел со злостью на лежащий в стороне искусственный фаллос, который сейчас при дикой боли, полученной по сути из-за него, хотелось разорвать на мелкие кусочки. — Каким нужно обладать редким безумием, чтобы мне, здравому человеку, купить этот мерзкий кусок резины, и словно ущербная нимфоманка использовать его?!.»
Превозмогая боль от разбитого колена, Виталий хромая пошёл на кухню, чтобы найти йод и бинт. Через несколько минут с перевязанной ногой Виталий вышел из дома. Дойдя до мусорных баков во дворе, Печников с каким-то необъяснимым удовольствием выбросил коробку с фаллосом.
Через час Виталий въехал в ворота загородного дома тестя. Жена с сыном улыбаясь встречали Виталия. Тёща в рукавицах стояла в розарии и срезала секатором крупные розы, чтобы поставить букет на стол в летней беседке, где готовились накрыть стол. Тесть сидел за домом перед лужайкой с газоном и наблюдал, как автоматический полив через множество чёрных форсунок разбрызгивал воду кругами. Виталий хромая вышел из машины, затем подошёл к сыну и взял его на руки.
— Что с тобой?! — с искренним испугом в глазах, будто с мужем случилось что-то непоправимое, спросила Мария. Виталию опять стало стыдно перед женой за все те измены, что он совершил за прожитые годы с ней.
— Поднимал боксёрский мешок на антресоли и упал с табуреток… — сказал Виталий и повернулся к сыну.
— Очень сильно ушибся?! — чуть успокоившись спросила жена.
— До крови… Надо сменить перед сном повязку.
— Ну, ты даёшь! Не мог поосторожней-то? Этот мешок нам ещё напомнит о себе… — успокоившись сказала Мария.
— Папа, ты включал новую ванну уже? — спросил сын.
— Да. Включал. Завтра приедем домой, и ты сразу пойдёшь в ней купаться!
— Ура-а-а! Я первый! Я первый! — закричал Ванечка и, спустившись с рук отца, побежал к деду рассказывать, что завтра он будет купаться в новой ванне с фонтанчиками. Глядя на искреннюю радость сына, чувство неловкости переполняло Печникова за все то, что сегодня в одиночестве проделал он дома в новой ванне, и только то обстоятельство, что он все же выбросил искусственный фаллос, — утешало его.

ГЛАВА 7

Сокамерники подняли Колю Могилевского в обморочном состоянии с бетонного пола и уложили на низ двухъярусной шконки. Блондин Виктор, как взрослый в камере, решительно подошёл к железной двери и, повернувшись задом, начал со всей силы бить по ней пяткой в кирзовом ботинке. Несомненно, он где-то видел именно такой решительный вызов охранника, поэтому поведение блондина выглядело уверенным, словно он исходил из того, что на стук рукой в тяжёлую дверь контролёр подолгу не реагирует. От ударов Виктора грохот оглушал всех в камере и гулко отдавался по коридору тюрьмы. Безусловно, уверенные действия блондина были направлены на то, чтобы все в камере видели его смелость и находчивость. Статус старшего и лидера в камере требует подтверждения, даже если в этом нет надобности. Лидер знает, что в сложных ситуациях все в камере смотрят на него и ждут именно от него поступка. Вскоре подошёл охранник и крикнул:
— Чё долбишь?! По голове своей постучи!
— У нас один сознание потерял! Зови врача! — крикнул Виктор, невольно краснея от своей дерзости. Открылась кормушка, все арестанты расступились, предоставляя видимость, и коридорный охранник прищурившись посмотрел на лежащего с закрытыми глазами Колю.
— Сейчас вызову! Ждите! — Через несколько минут открылась дверь и вошла молодая дежурная медсестра в белом халате, а с нею дежурный офицер внутренней службы. Немедленно все малолетние заключённые встали в шеренгу. Охранник остался у двери, а офицер приказал всем сесть на шконку у окна. Все ребята уселись и только Троекуру не позволялось по заведённому негласному порядку присесть рядом со всеми, и тот стоял на ногах перед сидящими сокамерниками, как истукан, не смея нарушить негласную традицию. Дежурный офицер посмотрел на Троекура, но словно что-то понимая, не стал настаивать на том, чтобы тот тоже сел со всеми рядом.
— Фу! Как у вас накурено! Ну-ка немедленно перестаньте курить! — прикрикнула на малолетних арестантов женщина и присела рядом с лежащим Колей. — Что с ним случилась? — спросила она и посмотрела на мальчишек.
— Не знаем! Он стоял у стола и неожиданно повалился сначала на стол, а потом на пол. Мы ничего не поняли, — за всех ответил блондин Виктор. Медсестра взяла Колю за руку, пытаясь нащупать у него пульс, и в это время Коля очнулся. Николай удивлённо посмотрел на медсестру, не понимая, что она пришла именно из-за него.
— Как себя чувствуешь? — спросила сестра.
— Нормально, — ответил Коля, а затем засмущался от пристальных взглядов сокамерников и медработника с дежурным офицером.
— Часто тебе приходилось терять сознание? — спросила молодая женщина, вглядываясь в бледное лицо Коли Могилевского.
— Нет, — робко ответил он и вспомнил, что уже однажды терял сознание, когда ему делали перевязку на руке с гнойным нарывом в пионерском лагере.
— Пойдём со мной. Сможешь идти? — спросила врач.
— Да, — ответил тихо Коля. В коридоре тюрьмы было свежо и прохладно. В кабинете фельдшера, который был сделан из освобождённой камеры, Коле померили давление и дали понюхать ватку с нашатырём. Дежурный офицер поинтересовался, а не притесняют ли его в камере, на что Коля отрицательно помотал головой. С ваткой, смоченной нашатырным спиртом, Коля вернулся в сопровождении коридорного охранника в камеру, а дежурный офицер остался с медсестрой в её кабинете. От внимания Коли не ускользнуло, что офицер комично и нарочито преданно смотрел в глаза женщине в белом халате, пытаясь её рассмешить, добиваясь таким образом от неё улыбки. Эта была жизнь свободных людей, на которых никак не сказывалось их место работы. Жизнь Коли в тюрьме и жизнь медсестры с дежурным офицером соприкасались, но в действительности жизнь вольных людей и жизнь заключённых разделена невидимой стеной, которая прозрачна, но непреодолима. Тюремная медсестра касалась руки Коли и говорила с ним, как медсестра в пионерском лагере, но тогда он без сожаления после перевязки ушёл из санчасти, а сейчас его уводил назад в камеру охранник, и Коля в очередной раз с душевной болью осознавал своё непривычное положение. Ему хотелось подольше побыть в компании медсестры. Колю переполняла тоска и зависть, что эта женщина и дежурный офицер свободны и после рабочего дня пройдут беспрепятственно через проходную тюрьмы и вольются в поток горожан, чего он сделать не сможет. В КПЗ Коле не доводилось наблюдать жизнь свободных людей, и тоски по этой жизни у него не возникало. Потеря сознания в тюрьме и приход в кабинет тюремной дежурной медсестры, где Коля оказался свидетелем, возможно, невинной интрижки между медсестрой и молодым дежурным офицером, заставило Николая ещё раз, как при прибытии в тюрьму, испытать неимоверной силы ущербность своего нового положения — положения заключённого.
— Чё тебе медичка сказала? — спросил блондин Виктор, как только за Колей Могилевским охранник закрыл дверь камеры.
— Ничего не сказала. Померила давление, да вот эту ватку с нашатырным спиртом велела нюхать.
— Лучше бы питьевого спирта дала глотнуть, чем нашатырный спирт нюхать, — улыбаясь пошутил блондин. — Тебе не хватает воздуха здесь, потому ты и потерял сознание, — предположил снисходительно Виктор. У Коли в голове крутилась только одна мысль, что, возможно, теперь его в камере будут считать слабым и нежным, и это плохо скажется на отношении к нему.
Внезапно о железную ручку двери постучал ключом коридорный охранник и крикнул:
— Отбой! Всем ложиться спать! — Ещё, примерно, минуту слышались удары большим ключом по дверным ручкам камер и постепенно ослабевающий возглас контролёра с требованием всем укладываться спать.
Коля не мог уснуть. Сокамерники продолжали разговаривать, лежа на шконках под одеялами. Малолетние арестанты обсуждали амнистию, что была в прошлом году к столетию Ленина, по которой освободили очень много подследственных и осуждённых несовершеннолетних заключённых. Потом все говорили о том, что слышали от старых заключённых в КПЗ, которые рассказывали, что самой большой была амнистия после смерти Сталина, и что некоторые тюрьмы и лагеря даже несколько дней пустовали. Через полчаса извечно любимая тема среди малолетних преступников иссякла, и обитатели камеры затихли, легко и беззаботно уснув с приятной надеждой на возможное освобождение по амнистии. Только Коля Могилевский не мог ещё долго сомкнуть глаз. Ему опять вспомнился отец, которого он очень любил не только за мягкость и внимание, но и как единственного родного человека на свете. Коля вспомнил, как отец впервые привёл в дом мачеху через два месяца после похорон матери, и то, что он сильно ненавидел эту чужую для него женщину и вовсе не напрасно. Через неделю мачеха тайком изрезала все свои старые и дешёвые платья в шифоньере и всю вину за это возложила на Колю. Мачеха убедила отца в том, что это месть Коли за свою мать. Коля, поражённый невероятными обвинениями, говорил отцу, что он этого не делал, но отец промолчал, а на следующий день передал своей новой жене все хорошие и красивые вещи, оставшиеся от умершей матери. Коля понимал, что отец привёл домой женщину редкой наглости и невероятного коварства, но убедить отца в этом никак не мог. Чем чаще Коля говорил отцу о наглости мачехи, тем все меньше и меньше отец доверял его рассказам. Наконец, Коля оставил затею разоблачения мачехи, и все забылось. Только иногда, замечая на мачехе платья матери, Коля, бледнея от ненависти, убегал из дома, чтобы успокоиться в тишине рядом расположенного парка. Принять платья покойной предшественницы — одного этого было достаточно, чтобы презирать мачеху, как человека совершенно без совести, но для Коли было более непостижимым то, что отец не воспринимал этого также, как он, его сын.
Коля смотрел в стену камеры и у него текли слезы из-за того, что он оказался далеко от дома и никому не нужным, оттого, что рано умерла мать, оттого, что его любимый отец брал под сомнение его слова о коварстве мачехи. Обида душила юношу, но он делал все, чтобы его всхлипывания от плача не были слышны. Больше всего Колю тревожили предположения о длительности возможного срока заключения, что им с Кашей могут дать на суде. «Если дадут два года, то это очень много, а если три — то я не выдержу… Может быть, Кашу признают зачинщиком краж и дадут реальный срок, а меня отпустят с условным сроком?.. Но тогда я должен буду на суде заявить об этом, что значит поступить подло по отношению к Каше, а это равнозначно поступку моей мачехи когда-то в отношении меня…» — рассуждал Коля, и вновь у него текли слезы. Поплакав, Коля перевернулся на левый бок и посмотрел на нижний ярус противоположной шконки, отделённый от туалета метровой по высоте каменной стенкой. Троекур тоже не спал. Он смотрел вверх и привычно ковырял указательным пальцем в носу. Невольно Коля подумал, что у Троекура положение более незавидное, чем у него, и это утешало. Коля не решался что-либо спросить у Троекура, так как их могли подслушать и потом обвинить Колю в желании дружить с «петухом». Что-то было неприятное в прыщавом и угристом лице Троекура, но что именно — Коля не мог определить. Никакого переживания во внешнем облике Троекура не наблюдалось. Парень лежал и равнодушно смотрел перед собой, словно его не беспокоило то унижающее отношение к нему сокамерников. Коле казалось, что Троекур нисколько не страдал по поводу того, что ему приходилось испытывать брезгливое пренебрежение к нему ребят, как к прокажённому. Коле почему-то очень хотелось спросить Троекура о том, как он мог допустить, чтобы его насиловали в задний проход. Коле хотелось знать, больно ли это по ощущению, но заикнуться об этом в тюремном окружении было немыслимо. Коля полагал, что Троекуру это не причиняет не только какой-либо физической боли, но и неприятного ощущения. Глядя на Троекура, Коля предположил, что именно такие тихие и неуверенные в себе парни могут уступить в тюрьме насилию наглеца (кем, несомненно, являлся белобрысый Виктор) и согласиться на унизительную роль «тюремной женщины». Однако Коля никак не мог определить, необходима ли для этого склонность самой жертвы к пассивной роли, как Николаю показалось, когда он стоял на «волчке» и закрывал затылком видимость охраннику, а сам неотрывно смотрел на акт мужеложства между губастым блондином и Троекуром. Тогда Коле показалось, что Троекур нисколько не страдал от насилия над ним. Опять отвернувшись к стене, Коля все же заснул.
В половине шестого утра коридорный охранник вновь, как вечером ударил ключом по ручке двери и прокричал:
— Подъём! — В камере малолетние арестанты зашевелились под одеялами, но продолжали оставаться в состоянии дрема, и только дежурный по камере вынужден был подняться со шконки для получения хлеба, масла, сахара, чайника с кипятком, миски с хамсой и мисок с кашей.
Одно преимущество перед всеми сидельцами в камере имел Троекур — он не мог быть дежурным и получать на всех продукты. Прикосновение Троекура не к своим продуктам автоматически делало их непригодными для нормальных арестантов в камере. Троекур мог спокойно спать до самой раздачи каши. Дежурный по камере откладывал пищу Троекуру отдельно от общего обеденного стола — прямо тому на кровать.
Коля слез со спального места и пошёл умываться, пока раковина в туалете оставалась свободной. Почистив зубы порошком «Особый», Коля пополоскал рот и умыл лицо. Через полчаса все продукты принесли, кроме каши. Не дожидаясь каши, все вслед за губастым блондином сели за общий стол завтракать хамсой из общей алюминиевой миски. Коля, глядя на всех, начал робко поедать маленькие жирные рыбёшки. Он съедал спинку у рыбки, а остальное откладывал в сторону на общий клочок газеты. Никогда прежде Коля не ел хамсу, которая была по размеру, как килька в рыбных отделах московских гастрономов по тридцать копеек за килограмм, но намного жирнее и вкуснее, поэтому блондин Виктор показал ему, как лучше поедать хамсу. Он брал рыбку, сгибал её ловко пополам, откусывал тело, а голову и хвост откладывал на газету, затем откусывал хлеб и брал следующую рыбу. Все за столом брали только мелкие рыбки, а крупные негласно оставляли белобрысому Виктору. Коля быстро усвоил урок грамотного употребления хамсы и проворно начал брать из миски самые крупные рыбёшки. Все были голодны и старались есть как можно быстрее. Не успел Коля почувствовать по взгляду блондина, что тот не очень доволен тем, что Коля берет только большие рыбки и делает это чаще его, блондина, как услышал в свой адрес:
— Чё ты не берёшь маленькую хамсу, а только большую?
— Я вижу, что ты тоже не берёшь мелочь, а только самые крупные рыбины выбираешь, — ответил Коля и почувствовал страх от своих слов. Глаза у блондина расширились, а полные бордовые губы, которые блестели от жирной хамсы, дрогнули.
— Я беру все подряд, а не выбираю! — прорычал блондин с запозданием, из-за того, что оказался шокированным встречным обвинением новичка в камере, где никто не осмеливался ему перечить, не говоря уже об обвинениях в не очень порядочном поведении за столом.
— Я тоже не выбираю, — вынужден был ответить Коля, чтобы не показать страха. Все замерли, но, не показывая вида, продолжали равнодушно жевать пищу. Коля в очередной раз потянулся к миске с хамсой, где оставалось уже мало рыбы. В самом центре миски лежала последняя крупная рыбка, а вокруг оставалась только мелкота. Одно мгновение Коля раздумывал, как ему поступить: брать опять крупную рыбку или взять маленькую. Все невольно с замиранием следили за Колиной рукой и, затаив дыхание, ожидали развязки. Коля понимал, что взять сейчас мелкую рыбёшку означало бы признаться в слабости, что в тюрьме опасно. Это говорило бы, что он испугался окрика губастого блондина. Превозмогая чувство трусости, Коля спокойно взял последнюю жирную и крупную рыбку из миски.
— Вот видите! — радостно и зло крикнул блондин, обращаясь ко всем за столом. — Из всех рыб он выбрал опять самую здоровую! Проглот!
— Сам ты проглот! — огрызнулся Коля взрослому блондину и непроизвольно поднялся из-за стола, чтобы быть готовым к возможной драке. Николай помнил со школы, что сидящему за партой ученику на перемене тяжелее сопротивляться в шуточной борьбе со стоящим на ногах однокласснику.
— Сейчас пойдём на прогулку и во дворике поговорим! — угрожающе сказал блондин, затем схватил миску с оставшейся хамсой, подошёл к Троекуру, что сидел на кровати, и выложил тому мелкую рыбу на кусок хлеба. Заходив быстро по камере, блондин закурил сигарету с фильтром. Тотчас два человека попросили его оставить покурить.
— Поговорим, — согласился Коля, а сам в охватившей его вдруг панике желал одного, чтобы блондин дрался с ним один на один, без помощников. Коля понимал, что против всех он долго сопротивляться не сможет, но, к счастью, никто из сокамерников не осуждал Колю открыто за поедание наравне с блондином крупной хамсы. Все в камере подчинялись блондину, но в душе явно не любили его лидерство с привилегиями, что часто происходит и в обычной жизни, не в тюрьме, когда «хлебные» друзья скрыто недолюбливают и тайно желают неудачи более сильному и успешному товарищу.
Принесли овсяную кашу, сваренную на воде, которую ели молча. После каши все из чайника налили себе кипятка в алюминиевые кружки, размешали сахар, затем на белый кусок хлеба с трудом намазали замёрзшее сливочное масло и, громко чавкая, стали запивать тюремный деликатес сладким кипятком с каким-то бромом, как говорили малолетки. Коля с непривычки обжигал губы о край алюминиевой кружки, поэтому начал есть хлеб с маслом всухомятку. Николай не замечал вкуса белого хлеба с маслом из-за того, что мысленно был поглощён разрешением важной для него сейчас задачи: как именно ему драться с губастым великаном на прогулке. «Если я с ним буду махаться на кулаках, то он мне своими длинными руками всю морду прежде разобьёт, пока я до него дотянусь… Нет! Мне нужно броситься к нему в ноги и обхватить их крепко руками, чтобы повалить этого дылду на пол, и тогда я смогу добраться до его губастой рожи…» — с закипающей яростью решил Коля. Ближе к прогулке Колю обуял страх из-за того, что он, возможно, не справится. Ему на миг пришла трусливая мысль о том, чтобы попроситься у охранника в другую камеру при выходе на прогулку. Но в другой камере обязательно узнают, почему он сбежал, так как в тюрьме ничего нельзя скрыть. Через отверстие в отхожем месте, через перестукивание в стены, через «коней», записки по верёвочному сообщению между этажами, через крики в прогулочных двориках, через встречи на этапах — все эти способы обмена тюремной информацией между арестантами делают невозможным скрыть причину перевода любого заключённого из одной камеры в другую. Коля это хорошо запомнил из рассказов в КПЗ, поэтому от добровольного ухода из камеры через обращение к работнику тюрьмы он вынужден был отказаться, как от позорного способа избежать конфликта.
Через два часа после завтрака коридорный охранник ударил ключом о ручку двери камеры и прокричал:
— Всем приготовиться на прогулку! — Сердце у Коли забилось чаще. Он украдкой посмотрел на блондина и заметил, что тот чуточку побледнел и нервно стал надевать на голое тело вольный застиранный пиджак. Блондин пытался шутить с сокамерниками, но по лицу его можно было безошибочно определить, что он нервничает. Один мальчик решил не пойти на прогулку, но блондин со знанием дела сказал:
— Одного тебя не оставят в камере. На прогулку могут не пойти минимально двое. Так принято в тюрьме, чтобы кто-то не решился в одиночестве повеситься.
Звякнул ключ в замке камеры и дверь широко распахнулась.
— Все выходим на прогулку! Не забываем головные уборы! — крикнул охранник. Все ребята вышли в коридор. Старшина, сопровождающий арестантов до прогулочного дворика, пересчитал всех, затем прокричал в радиопереговорное устройство, висящее у него на ремне у левого плеча:
— Восемь человек из двадцать восьмой!
— Восемь человек из двадцать восьмой в одиннадцатый дворик!
Вновь сердце у Коли забилось учащенно. Он шёл в середине строя и видел, что возглавлял колонну блондин Виктор, белобрысая голова которого в мятой кепке торчала выше всех. Замыкал вереницу Троекур. Пройдя за тюремным охранником по коридорам шагов сто, все вдруг оказались перед открытой дверью в другую камеру. У распахнутой двери стоял встречающий охранник. Вновь пересчитанные охранником ребята быстро проследовали внутрь. Толстый сержант за Троекуром захлопнул дверь и закрыл её на замок и на засов. Коля посмотрел вверх и увидел через проволочную сетку небо. Это и было местом прогулки. В прогулочном дворике стены были покрыты цементной «шубой», как в КПЗ. Стены напоминали клочья овечьего полушубка изнутри. Все ребята тотчас бросились искать в неровностях стен спрятанные спички и окурки. В камере спички утром закончились, поэтому поиск спичек первое, чем все занялись немедленно, как только дверь дворика закрылась. Коля ненароком успел подумать, что блондин Виктор, может быть, не захочет драться с ним. Коле этого очень хотелось, но с замиранием он все же ждал опасной развязки. На всякий случай Николай встал в угол дворика и начал смотреть на синее крымское небо, от которого отвык за время, проведённое в полуподвальной КПЗ районного отдела милиции. Из соседних прогулочных двориков послышались шлепки ладоней и смех. За стеной, очевидно, играли в распространённую на прогулке игру — «отгадай, кто ударил». Один человек вставал спиной ко всем и прикладывал правую руку к уху, а левую ладонью выставлял наружу для ударов. Все по очереди сильно хлопали по выставленной руке. Если после удара из толпы человек поворачивался и угадывал, кто его стукнул, то угадавший вставал в толпу, а тот, чей удар был определён, вставал на его место.
— Ты чё сильно блатной?! — спросил блондин Виктор, подходя близко к Коле.
— Не сильнее твоего! — огрызнулся громко Коля, и широко расставив ноги, чуть выше поднял руки на случай драки. Коля стоял в самом углу дворика, и никто не смог бы оказаться позади его незамеченным. Послышался крик из соседнего дворика.
— Колек! Это ты?! — это был голос подельника Каши.
— Я, Каша! — обрадованно ответил Коля.
— Как ты?!
— Нормально! — повеселев, сказал Коля и решил не говорить о том, что у него конфликт с взрослым в камере.
— В какой ты камере?!
— В двадцать восьмой!
— А я в тридцатой! — В это время наверху над прогулочными двориками появился охранник и крикнул вниз:
— Ну-ка, прекращаем разговоры! Ещё раз услышу — верну всех в камеру! — Все затихли, пока охранник стоял наверху около двориков Коли и Каши. Внезапно Виктор блондин переменился и вместо желания подраться с Колей подобрел и заискивающе спросил:
— Это твой подельник?
— Да, — неохотно подтвердил Коля.
— Попроси у него спичек, если у них есть. — Наверху охранник отошёл к другим дворикам, и Коля крикнул Каше:
— Каша, если есть спички, то брось нам!
— Сейчас, Колек, подгоним! Смотрите в углу! У нас здесь есть дыра в сетке! — Через минуту из соседнего дворика крикнули:
— Ловите! — В угол сверху упал свёрток газеты со спичками.
— Дома! Благодарим! — ответил за Колю блондин Виктор и, судя по его лицу, больше не был враждебно настроен к Николаю.

ГЛАВА 8

Не прошло и три полных дня, как Колю Могилевского вызвали из тюремной камеры на этап в районный отдел милиции для ознакомления с делом, которое будет рассматриваться в суде. Николай недоумевал и полагал, что не было никакого смысла везти их с Кашей за семьдесят километров, чтобы через три дня возвращать обратно, но на этот раз на поезде. Вероятно, советская система учёта заключённых требовала, чтобы все люди подлежащие суду с последующим лишением свободы проходили через областные следственные изоляторы, где их регистрировали по всем параметрам и вносили в общую базу судимых граждан страны. Одновременно с Колей из камеры на этап вызвали блондина Виктора и Троекура. Первого из камеры увели Троекура, затем блондина Виктора. Оба сокамерника поехали на суд. Последним позвали Колю. Его повели к выходу из тюремного корпуса. У дверей стояла машина для перевозки заключённых. Как Коля узнал в автозаке из разговоров других арестантов, их должны подвезти к Столыпинскому вагону, который загонялся маневровым тепловозом на территорию тюрьмы. Проехав около двух минут, автозак действительно остановился вплотную к двери вагона и всех по одному переместили внутрь. В вагоне слева по коридору располагались купе, отгороженные от прохода железными решётками, а справа — окна с матовыми стёклами. Коле открыли одну из дверей, и он вошёл, никого не различая в неосвещённом купе.
— Колек! Привет! Садись рядом! — закричал широко улыбаясь Каша. Коле казалось невероятным, что с подельником их не посадили раздельно. Каша обнял за плечи присевшего Николая и радостно потряс.
— Удивительно, как они могли нас посадить вместе? — спросил радуясь другу Коля, понижая голос почти до шёпота. Коля предположил, что конвой что-то напутал.
— Сейчас нас разделять, наверное, нет смысла, потому что мы едем закрывать дело. Возможно, после ознакомления нас оставят в КПЗ до суда.
— Было бы здорово, если бы в тюрьму больше не пришлось возвращаться… — сказал Коля и после дневного света начал постепенно различать лица заключённых, что находились с Кашей рядом. Справа от Каши сидел крупный парень, за этим парнем Коля разглядел Троекура, а напротив, в самом углу, сидел с разбитой губой блондин Виктор. До прихода Коли в купе Троекур встретился со своим подельником и рассказал ему, что в камере его под угрозой побоев изнасиловал сокамерник, и в этот момент завели в купе блондина Виктора. Троекур, естественно, указал на обидчика. Здоровенный верзила и новый друг Каши по камере, оказался подельником Троекура. Этот здоровяк без промедления начал бить блондина. Блондин Виктор попытался кричать и вызвать охрану, но его пинками затолкали в самый угол купе. При этом пригрозили, что если он будет орать, то его забьют до смерти, пока придут на помощь солдаты охранники. За «опущенного по беспределу» сокамерника блондину нигде не скрыться, поэтому приказали помалкивать и сидеть смирно в углу купе.
— Колек, если он «ломанётся» к решке, то мы его должны перехватить, — сказал Каша Николаю с азартом опытного арестанта. Каша за три дня освоился в тюрьме, и Коля почувствовал это по тому, как уверенно и шумно вёл себя его друг по несчастью, и как заметно в его речь проникли слова, которые можно услышать только в тюремной камере. Блондин Виктор смотрел испуганно на Колю и ждал, что он тоже расскажет о конфликте с ним в камере и его опять начнут бить. Но по причине какого-то необъяснимого чувства жалости Коле показалось, что добавлять побоев несчастному блондину, против которого ополчились все, будет нечестно, и Николай промолчал. Блондин с благодарностью смотрел на Колю своими заплаканными и испуганными глазами. Пухлые бордовые губы Виктора кровоточили, и он то и дело их облизывал. Через два часа поезд остановился для высадки арестантов на вокзале районного посёлка, куда везли Колю с Кашей.
Московских друзей с поезда пересадили вновь в автозак и повезли в районный отдел милиции, откуда этапировали в тюрьму три дня назад.
— Каша, а каким образом твой друг по камере теперь будет общаться со своим «опущенным» подельником? Несмотря на то, что Троекура опустили по беспределу это не изменит его тюремного положения, как опущенного. Подельники теперь не могут пить из одной кружки или есть за одним столом, и твой друг не может курить сигареты после Троекура.
— Да… Теперь ничего не поделаешь… — согласился Каша. — Когда мы уходили, то Санек, подельник этого Троекура, сказал мне, что за обиженного подельника он тоже оттрахает белобрысого «губошлепа». Санек сказал, что они с Троекуром заткут тому рот, чтобы он не визжал, снимут с него штаны и опустят по полной… Каждый должен ответить за свой непорядочный поступок… Им ещё долго ехать до Джанкоя, поэтому времени у них хватит, — заключил Каша.
— Ты знаешь, когда я пришёл в камеру, то блондин именно в этот момент трахал Троекура, и Троекур не казался мне насилуемым… Что-то очень легко этот Троекур уступил приставаниям блондина… Мне кажется, что-то есть неприятное и ненормальное в этом Троекуре… Настоящий пацан будет сопротивляться до последнего, если его силой попытаются поиметь… Тогда я не слышал и не видел никаких угроз и насилия со стороны блондина.
— Да… Я бы на месте Троекура, пока был бы жив, не подпустил бы к себе ни одного желающего сделать меня «машкой»! Любому бы глотку перегрыз, пока были бы силы! — заключил Каша со злостью.
— Мне показалось, что когда блондин насиловал Троекура, то Троекур… как бы это сказать… помогал блондину, как это делают девки… Ну, ты понимаешь… Троекур… как бы помогал блондину получить удовольствие и вёл себя не как жертва, которую насилуют, а словно сам желал насытиться этим «насилием»… Мне так показалось… — тихо сказал Коля другу, наклоняясь к его уху, чтобы другие арестанты в автозаке не услышали их разговор. Каша в ответ кивнул головой, давая понять, что несмотря на шум разговоров и урчание двигателя машины, слышит и понимает, что говорит ему Николай.
— Кто их поймёт этих пидоров… — задумчиво произнёс Каша. — Меня сейчас беспокоит другое: приедут ли наши родители на суд. Если опоздают, то придётся нам ехать в колонию… Года по два или три дадут точно, даже к бабке не ходи… Ты только на суде не говори, кто именно из нас предложил обворовать квартиры… Говори, что оба одновременно решили это сделать. У нас не должно быть «паровоза».
— Хорошо, Каша. Будь спокоен… — ответил Коля, и «воронок» остановился.
В ставшей родной «предвариловке» друзей, как и после ареста, по традиции рассадили по разным камерам. Примерно месяц подельники провели опять в КПЗ после ознакомления с делом. На суд их повезли только двоих. В автозаке, кроме двух милиционеров, больше никого не было.
— Чувствует моё сердце, что моя матушка не приехала… — как-то грустно произнёс Каша.
Как оказалось, на суд не приехала не только мать Каши, но и отец Коли. Судья поинтересовался о надлежащем оповещении родителей подсудимых ребят, и секретарь подтвердила, что все заинтересованные лица были оповещены о дне судебного заседания телеграммами загодя. По очереди Коля и Каша рассказали о том, как именно они обворовали квартиры, и что именно их заставило пойти на кражу. Судья пытался добиться от ребят, кто из них двоих предложил пойти на кражу, но товарищи, как и договорились, словно заворожённые, твердили одно и то же, что эта идея им пришла обоим и одновременно. Судья возмущался и говорил, что это немыслимо, но поняв, что добиться от подельников имени зачинщика не удастся, ушёл с заседателями на совещание и через час приговорил Колю и Кашу к одному году общего режима каждого, с отбыванием срока заключения в воспитательно трудовой колонии общего режима. Друзья были рады несказанно маленькому сроку, из которого отбыли до суда уже без малого по три месяца.
Через день вновь в автозаке ребят перевезли в Симферопольскую тюрьму и поместили вместе в одну рабочую камеру осуждённых несовершеннолетних преступников, где они должны были сколачивать ящики для коньячных бутылок до распределения в колонию.
Начались будни рабочей тюремной камеры, где осуждённым ребятам жилось намного комфортнее, чем в следственной камере. Камера с деревянным полом оказалась большой и просторной, а панцирные кровати в ней располагались в один ярус. Кормили обедом ребят прямо в цехе, куда им приносили горячую еду в зелёных военных термосах из тюремной столовой. Коля с Кашей заметили, что в цехе еда намного вкуснее, чем в следственной камере. Каждый день к ребятам в цех наведывался воспитатель в звании лейтенанта с лицом человека неравнодушного к спиртному, но доброго по характеру. Лейтенантское звание не соответствовало сорокалетнему возрасту воспитателя, но это мало того беспокоило. Воспитатель интересовался только планом выполненных работ и часто сам пересчитывал сколоченные винные ящики. Тем мальчишкам, которые не делали запланированное количество ящиков, воспитатель говорил, что если кто не хочет работать, то пусть скажет об этом, и я переведу его в нерабочую «осуждёнку». Однако добровольно никто из пятнадцати ребят не хотел уходить в нерабочую камеру, где возможно только сидеть и ждать отправки в колонию. Рабочая камера своей особенно вкусной едой на свежем воздухе и возможностью ходить по территории тюрьмы из камеры в цех строем всё-таки была более предпочтительней, чем обыкновенная камера осуждённых, где на два часа в сутки выводили на прогулку, а еда казалась отвратительной. Коля с Кашей первые три дня с непривычки поотбивали себе молотками все ногти на пальцах, но потом приловчились и стали легко и быстро вгонять гвозди в дощечки. К концу рабочей недели друзья сколачивали за смену ящиков уже больше всех остальных ребят. Воспитатель их хвалил и ставил в пример тем, кто не справлялся с нормой выработки. Менее способные ребята косились на московских подельников и со злостью перешёптывались, поглядывая в их сторону. Каша уже начал сомневаться в том, что нужно ли так показательно хорошо работать. Тюремная порядочность и солидарность уже начала овладевать сознанием Каши, словно он чувствовал, что этот срок в его жизни не последний.
В один из дней после работы в камеру зашёл воспитатель и забрал всех на лекцию в офицерский актовый зал тюрьмы. Лекция «Об опасных последствиях мужеложства» казалась Коле надуманной. Коля полагал, что не попади он в тюрьму, то и не знал бы такого явления, как секс между мужчинами. Однако перед сном очень часто Николаю вспоминалась незабываемая сцена, как блондин Виктор насиловал Троекура, а после сношения приглашал и его, Колю, тоже «попробовать» Троекура. Во время этих воспоминаний Коля непроизвольно возбуждался и ощущал невольно эрекцию.
На лекции осуждённые ребята хихикали и смеялись над утверждениями лектора о том, что партнёр, который выступает в роли активного участника полового акта между мужчинами, рискует не только угодить под уголовную статью, но когда-нибудь по собственной воле непременно захочет сыграть унизительную роль, по тюремным понятиям, — роль пассивного гомосексуалиста. «Такова практика жизни!» — вещал лектор, и всем казалось, что у лектора главная задача — запугать и тем самым уменьшить количество случаев мужеложства у обитателей тюрьмы, начиная с несовершеннолетних арестантов. Именно для этого, по мнению ребят, лектор придумывает небылицы о неминуемом когда-нибудь переходе активных гомосексуалистов — в пассивные.
На следующий день после лекции всех вывели на работу. Ближе к обеду в тарный цех зашёл с обходом начальник тюрьмы в сопровождении воспитателя и ещё нескольких офицеров внутренней службы. Чрезмерно полный и румяный полковник спросил у воспитателя, кто из ребят работает лучше всех, и лейтенант вдруг указал на Колю с Кашей.
— За что они сидят? — часто дыша, спросил начальник в каракулевой папахе.
— За квартирные кражи. Они из Москвы и подельники, — улыбнувшись сказал заискивающе воспитатель.
— Какие у них срока?
— У обоих по году.
— А сколько уже отбыли? — продолжал снисходительно сыпать вопросами начальник тюрьмы, явно от хорошего настроения с утра, желая публично сделать что-то хорошее.
— Скоро исполнится по четыре месяца отбытого срока, — доложил воспитатель.
— Телеграфируй их родителям — пусть выезжают за своими сыновьями. А ты на этой неделе приготовь их дела на суд для условно-досрочного освобождения по одной третьей. Занесёшь ко мне ходатайство — я подпишу, — дал окончательное распоряжение полковник воспитателю, и вся компания в шинелях покатилась дальше по производственной зоне Симферопольского следственного изолятора.
— Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил негромко воспитатель и ссутулившись засеменил в хвосте сопровождающей свиты. Скрытое пристрастие к спиртному доброго человека всегда делает его виноватым и неуверенным перед начальством, которое безошибочно угадывается у такого подчинённого.
Коля и Каша после услышанного разговора между начальником тюрьмы и воспитателем обнимали друг друга и прыгали от радости.
— Теперь вам требуется до суда работать ещё лучше, чтобы начальство не передумало, — посоветовал взрослый заключенный, закрепленный за рабочей камерой как старший.
Через неделю Колю вызвали на свидание с отцом, который приехал за ним в одном поезде с матерью Каши. Колю провели через несколько решетчатых дверей тюремного корпуса и завели в какое-то маленькое помещение. Здесь Николай вдруг увидел отца, и то как у того тотчас задрожал подбородок, а глаза наполнились слезами… Коля не выдержал и заплакал от жалости к отцу, которого он никогда прежде не видел таким растроганным. Увидев похудевшего сына, отец остро почувствовал на себе вину в том, что устраивая свою семейную жизнь с новой женщиной, невольно упустил из вида сына, который, чтобы не встречаться часто с мачехой, завёл дружбу с одноклассником из неблагополучной семьи. Именно поэтому его единственный сын угодил в тюрьму, считал взволнованный отец.
На суд Колю и Кашу не вызывали, а на третий день утром после приезда родителей вывели из камеры с вещами и переодели в ту одежду, в которой они были арестованы. Коля достал из тюремного мешка свои измятые бежевые летние брюки, — что ему по квитанции выдал тюремный старшина в каптёрке, — и парню опять вспомнился тот момент, когда они с Кашей весёлые и беззаботные появились в солнечный августовский день перед ослепительно белым крымским домиком тётушки своих подружек. Несмотря на освобождение, Коля с грустью мысленно говорил себе, что готов многое отдать, чтобы вернуть то время, когда он не знал суда и тюрьмы.
В кабинете у дежурного по следственному изолятору подельникам выдали новые зелёные паспорта на русском и на украинском языках, затем провели через тюремную проходную и передали родителям.
Ожидая поезда, Коля, как заворожённый, смотрел на шпиль Симферопольского вокзала, что он совсем недавно с тоской разглядывал в щель изогнутых жалюзи камеры и полагал, что никогда не сможет видеть это красивое строение, как свободный человек. Из тюрьмы высоченный тёмно-серый шпиль вокзала почему-то всегда виделся Коле в лёгком тумане дождливой зимней погоды и недостижимым, как пик высокой гималайской горы на почтовой открытке…
В поезде Симферополь — Москва родители Коли и Каши в складчину в ресторане купили бутылку шампанского, которую под горячий борщ распили со своими сыновьями, празднуя освобождение. Почувствовав лёгкое опьянение, Коле вдруг показалось, что нет ничего страшного в тюрьме и больше нет ничего такого в жизни, что могло бы его напугать…

Часть вторая

ГЛАВА 1

Виталий Печников проснулся от звонка мобильного телефона, что всегда ночью лежал на тумбочке у кровати. Жены рядом не оказалось, так как на электронных часах с будильником уже высвечивались цифры — девять часов и семнадцать минут. Через дверь Виталий услышал, как жена о чем-то тихо говорила с сыном. По интонации голоса Марии он предположил, что она наставляет сына делать что-то именно так, а не иначе. За десять лет совместной жизни Виталий научился определять, о чем, примерно, говорит жена, не различая через дверь её слов. Вспомнив, что нынче суббота и не нужно идти на службу, Виталий с облегчением взял телефон и ответил:
— Да.
— Здравствуй, дружище! Как ты? — спросил сослуживец Зубов.
— Здравствуй! Положительно, регулярно… — ответил неопределённо Печников на неопределённый вопрос.
— Что положительно и регулярно? — как всегда, удивился ответу Зубов.
— А что значит: «как ты»?
— Понял. Виталик, меня однокашник по институту пригласил… в библиотеку. Не хотел бы пойти с нами? Редкие книги почитаем издания двадцатого тире двадцать пятого года, полистаем странички, помнём их, ну и все такое… — спросил иносказательно Зубов на тот случай, если рядом с Виталием вдруг стоит его жена. Иногда слышимость разговора по мобильному телефону настолько хорошая, что близко находящийся человек в состоянии понять не только о чем говорят, но и кто звонит. Печников догадался, что Зубов приглашает его в сауну попариться, попить пиво и купить банных девочек.
— Владимир, ты же знаешь, что суббота и воскресение семейные дни… Вчера ещё можно было сходить, но сегодня и завтра — невозможно найти причину отпроситься, — ответил Печников и покосился на закрытую дверь в спальню.
— Понимаю, друг мой… Жены рядом нет?
— Нет.
— Я тоже в субботу и в воскресение стараюсь быть со своими, но сегодня супруга с дочерью ушли без меня на какой-то детский праздник, и я остался один… Словом, извини. Наше дело предложить, а ваше — подумать! Не можешь составить нам компанию — не беда. Только потом не говори, что я забыл о тебе. Если всё-таки в течение часа вырвешься, то позвони — я объясню, куда подъехать. Счастливо оставаться, дружище! — Зубов отключил телефон, и какое-то щемящее чувство тоски наполнило душу Виталия, словно он намеренно отказался ехать на весёлом поезде, идущем в страну таких наслаждений, которые не знают пресыщения. Виталий живо представил, как в сауне Зубов вызовет через банщика продажных девиц и будет проходить вдоль шеренги, оглядывая придирчиво каждую спереди и сзади, потом остановится перед той, что ему понравится, безотрывно глядя ей в глаза и довольно улыбаясь. Иногда Зубов в сауне подолгу не может выбрать для себя подругу и ему привозят все новых и новых кандидаток для отбора. В конце концов, банщик не выдерживает и говорит, что сейчас позовёт элитных девочек, но те будут стоить от пятнадцати до тридцати тысяч рублей за час. На что Зубов из-за скупости говорит, что красивое и молодое тело без ума, образования и обаяния не может стоить таких денег, а умная и образованная проститутка в сауне на два часа для него, как дорогой автомобиль с лишними опциями для короткой поездки. После чего Зубов быстро выбирает из девушек по своему необычному вкусу «худощавую каланчу» под метр восемьдесят по приемлемой цене, обязательно торгуясь с «мамкой» за каждую сотню рублей, затем позади сторгованной девицы опускается на колени и прижимается щекой к её плоской заднице. Закрыв глаза, Зубов обхватывает девушку за талию и тихо по-театральному с придыханием произносит: «Как же так случилось, моя краса, что я как-то тебя сразу не приминетил?» По своей удивительной влюблённости в каждую незнакомую женщину Зубов действительно не знал себе равных.
Послышался робкий шум у двери. Затем дверь медленно отворилась, но в проёме никто не появился. Виталий приподнялся на локти, глянул на пол у входа и увидел большой игрушечный автомобиль, грузовой самосвал, въезжающий в спальню. Затем показался сын с радиопультом в руках, сосредоточенно управляя своей машиной. Ваня отвлёкся от пульта и посмотрел на отца:
— Папа, мама говорит, что сегодня мы пойдём в какой-то музей, но я не хочу в музей. Я хочу опять в Луна-парк, где мы были в прошлый раз и катались с тобой на электрических машинах, и где я сам рулил?! — При этих словах вошла Мария уже с едва приметным макияжем на лице, и Виталий спросил:
— В какой музей ты собралась?
— Выспался? — спросила жена, по-женски не отвечая на вопрос, невольно показывая себя ухоженную в каком-то незнакомом Виталию облегающем платье. Иногда жены не понимают, что мужья утром, несмотря на вялую, без особой страсти ночную близость, намного сильнее желают их утром, если жена при дневном свете одета так, что её формы подчёркнуты обтягивающей одеждой.
— Выспался, ответил Печников, продолжая смотреть на жену, мысленно поймав себя на том, что вдруг почувствовал к ней редкое влечение. Виталию захотелось сейчас без объяснений взять её в одежде.
— Я хотела бы Ванечке показать музей современного искусства на Петровке, а мы бы с тобой вспомнили тамошние картины.
— Что ему там в пять с половиной лет может понравиться? Ты хочешь опять полюбоваться на истуканов ремесленника, который, как основатель и директор этого музея, наставил их там повсюду и даже на уличной территории? Или ты хочешь вновь попытаться угадать в его скульптурах никем не узнаваемых известных людей? Мало того, что никем не узнаваемы его скульптурные персонажи, но к тому же все они никем не востребованы, — сказал Виталий раздражённо, но не из-за того, что его нервировали работы ваятеля приближенного к накануне уволенному мэру в приблатнённой кепке, а потому, что пришлось отказаться от заманчивого приглашения Зубова и потому, что сейчас немыслимо объяснить жене его не частое, вдруг возникшее острое сексуальное влечение к ней.
— Там выставлены и достойные вещи.
— Мне трудно даже представить, чтобы работы этого… как его? — Печников споткнулся, вспоминая иностранное имя, — ну, этот… швейцарский скульптор с итальянской фамилией, которая звучит, как очередь из немецкого автомата «Шмайсер»?
— Джакометти? — подсказала Мария.
— Да-да, он самый! Господи, что у меня так рано с памятью? Мне даже трудно представить, чтобы работы этого самого Джакометти могли бы быть никому не нужными и беспризорно стоять на улице… — огрызнулся ещё раз Печников намного тише, так как решил, что согласен идти хоть куда, потому что приглашением Зубова все равно невозможно воспользоваться. — Впрочем, если тебе очень хочется, то можно сходить… — примирительно добавил Виталий.
— По-моему, мы там видели большего размера зелёную картину Целкова, там есть русский авангард и какие-то работы Уорхола.
— Я плохо понимаю этих творцов, но чувствую, что они необычны и их необычность не в гигантских размерах творений, что под силу сделать любому подмастерью, а в новизне стиля, который передаёт по-новому какие-то помыслы художника.
— Чтобы определять высокое искусство надобно знать все его проявления. Чем чаще мы с Ваней будем ходить по таким местам, тем легче мы вырастим более образованного сына… Если ты не желаешь идти туда, куда предлагаю я, то предложи свой вариант отдыха на сегодня. Лето закончилось и у родителей на даче сейчас прохладно, да и Ване будет скучно там.
— Все те современные российские художники и скульпторы, которым всесильный чиновник с незатейливым художественным вкусом надавал когда-то помещений около Кремля под их галереи, по-моему, достойны только места на лотках на Арбате. Что в тех картинах Глазунова, где за правило взято рисовать всем страдальческие глаза в пол-лица, отвлекая тем самым зрителя от посредственной работы. Господи, как по Гоголю: какая фамилия — про то и картины! А что в картинах Шилова, где каждый человек изображён с фотографической точностью, но все равно не можешь отделаться от ощущения, что на его портретах мертвецы? Что это за искусство? Я бы ещё молчал, если бы в его портретах отображался какой-то психологизм персонажей, как у Рембрандта, но ведь этого нет! Купи фотоаппарат, да снимай всех подряд, а потом перерисовывай на холст и проси за это с глупого люда тысячи долларов… — продолжал еле слышно ворчать Печников, неосознанно не переставая мысленно представлять веселье Зубова в сауне в данную минуту. К этому примешивалось раздражение и потому, что жене сейчас невозможно объяснить его внезапное мужское желание к ней. «Если я сейчас предложу ей ненадолго закрыться в ванной комнате от сына и послушно отдаться мне, то она вряд ли согласится, так как для этого, по её разумению, существует ночь… Господи, как всё-таки бестолковы бабы, когда вечером тщательно готовятся к тому, чтобы лечь с мужем в постель — моются, мажутся кремами, орошают себя духами и потом голые в темноте ложатся с тобой под одеяло… Ты наблюдаешь её приготовления и постепенно теряешь ту сладостную страсть, которая доводит тебя до дрожи по всему телу… Как она не понимает, что для меня намного желаннее сейчас утром её грубо и похабно взять в ванной комнате, задрав обтягивающий подол, нежели вечером в спальне после того, как она основательно на моих глазах приготовится к ночной любви и ханжески убедится у двери детской комнаты, что сын уснул…» — размышлял Печников.
— Джакометти тоже подглядел вытянутые формы у древних этрусков, а не сам их придумал, хотя, наверное, он талант великий, иначе его работы не стоили бы десятки миллионов долларов. А мне нравится и Церетели, и Глазунов, и Шилов. Художника любой может обидеть, потому что он не может ответить тем же своим хулителям. Твоя оценка злая, поэтому не убеждает… Каждый творец уникален и дар божий нам бесталанным. Я когда вижу растерянное лицо Церетели, то мне просто хочется обнять этого старичка и пожалеть. Сколько на него несчастного вылито помоев за памятник Петру, а он даже ни разу не огрызнулся по матушке… Великое терпение! Истинный интеллигент!
— Он правильно делает, что не огрызается, потому что мысленно всем критикам отвечает: «Не нравится? Тогда иди и попробуй сковырни моего Петра». Я свою критику высказываю только тебе, моей жене, поэтому ты не должна отвечать мне, как на публичном диспуте у забавного Швыдкого на «Культурной революции», где каждая серость перед камерой хочет больше понравиться сама, чем искренне осветить предмет спора.
— Я, по-твоему, защищая Церетели перед тобой, хочу понравиться тебе?!
— Кто тебя поймёт?! Но бросать дома пафосное про Церетели, что он «истинный интеллигент!» — значит, быть сексуально озабоченной или полной дурой!
— С тобой спорить — только ругаться!
— А я хочу кататься на «Автодроме» в Луна-парке! — громко потребовал Ваня, глядя умоляюще на отца, желая больше прервать ссору родителей, чем кататься.
— Приготовь нам поесть, а мы придём на кухню и скажем тебе о своём решении, куда мы сегодня пойдём, — сказал Печников, глядя с любовью на сына, зная, что Ване это по душе.
— Завтрак давно вам готов — осталось только разложить по тарелкам. Умывайся и приходите оба на кухню, — сказала Мария и ушла из спальни, оставив отца с сыном наедине.
— Ваня, сходи и принеси мне из куртки портмоне. Попроси маму — она найдёт. У меня там визитка с телефонами Луна-парка. Надо узнать, а работает ли сегодня «Автодром». — Ваня кивнул отцу и, забыв машину в родительской спальне, резво побежал с пультом к матери. Через несколько минут сын вернулся и протянул отцу чёрный из потёртой кожи портмоне. Виталий достал с десяток разных по размеру визитных карточек и начал искать ту, ради которой послал сына к матери. Перебирая разноцветные картонки, Виталий вдруг наткнулся на визитку, что когда-то ему дал продавец секс-шопа. Тут же Виталий вспомнил женоподобного молодого человека с выбритыми висками. Подогретое женой утреннее сексуальное влечение невольно нарисовало образ продавца с женским задом, взгляд которого говорил, что он готов безропотно подчиниться властному и полному мужских сил Виталию. На минуту Печников забыл о рядом стоящем сыне. «Мне необходимо сегодня ему позвонить и договориться о встрече… Но что я ему скажу?.. Под предлогом ещё раз ознакомиться с товаром его магазина я должен зайти в это невероятно интимное место в подвале… Мне нужно вновь заглянуть в его глаза и найти ту робость и податливость, что я приметил тогда…Несомненно, я хочу его подчинить и посмотреть на него раздетого сзади».
— Папа, ты не можешь найти визитку? — спросил вдруг Ваня, и Виталий очнулся от захватившей его воображение картины.
— Пока не могу, но, кажется, вот она… — произнёс Виталий, вынимая из пачки ту визитку, что искал, а визитку секс-шопа непроизвольно переложил в отдельный кармашек портмоне с кнопкой для хранения монет. «Почему я раньше не позвонил этому пареньку с девичьей робостью? Я даже обещал ему… Видимо, всему своё время».
— Возьми, папа, — произнёс рядом стоящий сын, протягивая отцу его мобильный телефон. Вновь Печников словно очнулся и взял протянутый телефон.
— Так… Сейчас позвоним, — сказал Виталий и набрал номер с визитки. Ему ответили и сказали, что в настоящее время «Автодром» на профилактике и, возможно, это продлиться до весны. Ваня расстроился, и его глаза стали грустными. Виталий не мог переносить огорчение сына и немедленно нашёлся, что именно предложить мальчику взамен «Автодрома».
— Ваня, я придумал, что нам делать. Сейчас мы сходим втроём по любимым для мамы музеям и галереям, а потом мы с тобой без мамы поедем кататься за город на нашей машине, где я тебя посажу за руль у меня на коленях, и ты самостоятельно будешь рулить! Ты согласен? Ваня улыбнулся и довольно кивнул головой. Ещё ни разу Печников не усаживал сына за руль семейного автомобиля, и это легко позволило Ване забыть огорчение от закрытого до весны «Автодрома». — Я сейчас пойду бриться и умываться, а ты беги на кухню к маме и расскажи ей о наших планах на сегодня. — Опять мальчик удовлетворенно кивнул и положил пульт от игрушечной машины в кузов этой самой машины, затем поднял её с пола, чтобы унести в свою комнату.
После завтрака вся семья по предложению Марии пошла в Центральный дом художника на Крымском валу на выставку Левитана. Затем Виталий с сыном поехали вдвоём за город, где отец, как и обещал, увёз сына в лес далеко за Балашиху. Восторгу Вани за рулём автомобиля не было предела. Виталий помогал сыну управлять, если ребёнок не успевал достаточно быстро крутить рулевое колесо на поворотах лесной дороги.

ГЛАВА 2

Возвращаясь с сыном из загородной поездки, Виталий Печников перед домом остановил автомобиль и позвонил по номеру, что был приписан от руки продавцом секс-шопа на визитной карточке магазина. После непродолжительного ожидания послышался тихий ответ:
— Слушаю вас.
— Здравствуйте, Евгений! — сказал Печников.
— Здравствуйте…
— Меня зовут Виталий… Я как-то делал покупки у вас… и вы дали мне номер своего телефона. Возможно, вы меня уже не помните. Я был у вас, примерно, месяц назад.
— Я помню вас, Виталий, — на удивление тотчас признал Печникова продавец. — Вы хотите что-то ещё купить?
— Мне нужен ваш совет, но не по телефону… — сказал Печников, вспомнив, что когда месяц назад расставался с продавцом, то уверенно на прощание обращался к нему на «ты».
— Приходите. Правда, сегодня я работаю только до пятнадцати часов… Если немного задержитесь, то позвоните, чтобы я дождался вас, — сказал Евгений, и к Виталию вновь вернулась та уверенность в общении с молодым человеком, что он ощутил при первой встрече. Евгений словно опасался, что Печников не успеет в магазин до закрытия. Молодой человек своей предупредительностью говорил, что приходите — я рад вам.
Виталий быстро завёл сына домой и крикнул Марии из прихожей:
— Я схожу в магазин. Здесь недалеко, поэтому машина мне не нужна.
— Надолго? — спросила по привычке жена.
— Думаю, что через час вернусь. Мне нужно для машины купить стеклоочистительную жидкость… — вдруг на ходу придумал причину ухода Печников и исчез.
До лестницы в подвальное помещение жилого дома, где располагался секс-шоп, Виталий шёл, не думая ни о чем. Но стоило Печникову опереться о деревянные перила и ступить на первую ступеньку, ведущую вниз к двери магазинчика, как он ощутил холодок в груди и лёгкую дрожь в пальцах обеих рук. «Что это?..» — подумал Виталий, не находя немедленно чёткого объяснения вдруг нахлынувшему волнению перед дверью, где его ожидал женоподобный парень с робостью во взгляде. «Что я ему скажу?.. Зачем я пришёл?.. За каким советом?.. Не скажу же я, что чувствую в нем что-то женское, которое побудило меня прийти… Все это потому, что Машка распалила меня… и я не могу до сих пор забыть утреннее возбуждение… Почему мне в течение дня никогда не удаётся забыть и подавить неудовлетворённое утреннее желание, если оно имело место?.. Это свойственно только мне?.. Надо для начала сказать ему, что я хочу подробнее ознакомиться с новинками его магазина…» — успел подумать Печников прежде, чем открыл первую дверь в подвал. Толкнув от себя вторую наполовину стеклянную дверь, Виталий услышал знакомый с прошлого посещения мелодичный звук японских трубочек, что висели над дверью и не давали ей открыться, не издав приятного для ушей перезвона.
Продавец Евгений стоял за прилавком вполоборота ко входу в подсобку. Его выбритые виски теперь заросли и светлая шевелюра не казалась забавной, как в прошлый раз. В магазине вновь, как в первый приход Печникова, не было покупателей. Какое-то мгновение выражение лица парня казалось серьёзным, но вдруг его пухлые губы едва дрогнули в улыбке и тихо произнесли:
— Здравствуйте, Виталий…
— Здравствуй, Женя! — тоже улыбнувшись ответил легко и естественно на «ты» Печников, как только опять заметил и почувствовал знакомую с прошлого раза во взгляде парня робость — робость, которая словно говорила Печникову, что ему будет дозволено без всяких церемоний воспользоваться знакомством по своему усмотрению. Виталий протянул через прилавок по-мужски крупную руку, на что Евгений тоже поспешно подал свою, и Виталий с удивлением ощутил мягкую и шелковистую кожу молодого человека. Непроизвольно Печников раскрыл ладонь, чтобы рассмотреть кисть продавца с длинными пальцами.
— Какая приятная у тебя рука… — сказал Печников, и Евгений, чуть смутившись, медленно разомкнул затянувшееся рукопожатие.
— Я помню, вы купили у меня имитатор «реалистик». Ваша знакомая осталась довольна? — меняя тему, скороговоркой спросил Евгений и тут же стушевался, оттого что с запозданием осознал чрезмерную смелость своего вопроса для его возраста и для непродолжительного знакомства с Печниковым.
— Вещь, конечно, ей понравилась, — ухватился с удовлетворением за спасительный для себя предмет разговора Печников. — Однако недавно моя знакомая сказала, что было бы лучше, если бы мой подарок оказался чуточку… покрупнее, что ли, — добавил Виталий и улыбнулся.
— К сожалению, мы не обмениваем товар такого деликатного назначения… но выбрать более подходящий я могу вам помочь, — серьёзно, по-своему, поняв замечание Печникова, ответил Евгений.
— Нет-нет, моя подруга вовсе не настаивала на замене, а только дала мне понять, что я выбрал для неё фаллос… щадящего размера и что ей было бы желаннее иметь более габаритный инструмент… — опять с улыбкой сказал Печников и удивился тому, как легко и искренне ему даётся вымысел про подругу. Вновь продавец, словно не понимая, чему здесь можно улыбаться, с серьёзным видом предположил:
— К сожалению, многие женщины, особенно после родов, не могут поддерживать влагалище в дородовых кондициях, и более крупный мужской член для них становится предпочтительнее.
— Опять что-то не очень людно у вас в магазине, — заметил Виталий, стараясь неотрывно глядеть в глаза молодому человеку и одновременно про себя гадать, как же определённо дать понять парню, что приход его не связан с какой-либо претензией на товар, купленный в первый визит.
— С хлебным магазином мы сравниться, конечно, не сможем, — ответил Евгений, и Печников невольно засмеялся.
— Расположение вашего магазина не совсем удачное. Люди, наверное, неохотно приходят в магазины, которые находятся в подвалах или полуподвалах.
— Эта торговая точка преимущественно играет роль склада для интернет магазина. Клиенты заказывают определённый товар онлайн, и мне сюда по телефону приходит заказ из головного офиса. Я формирую посылку и передаю её курьеру или отношу сам на почту, если заказчик из другого города. Параллельно этот склад работает и как розничный магазин.
— Понятно. Много работы?
— У нас таких складов магазинов целая сеть по Москве, поэтому мне много работать не приходится, из-за чего и зарплата не очень высокая. Сегодня, кстати, вечером у нас юбилей в головном офисе — десять лет уже прошло со дня открытия нашей первой торговой точки и интернет магазина. Через два часа мне надобно будет идти на это праздничное мероприятие, хотя с удовольствием не пошёл бы…
— Почему?
— Что хорошего на корпоративах?.. Опять наши женщины напьются. Нет ничего противнее, чем наблюдать за пьяными и похотливыми бабами… У нас основной штат состоит из женщин. — Печникову послышалась в голосе Евгения еле уловимая ревность ко всему женскому роду. «Он, несомненно, «голубок» и видит в женщинах соперниц…» — подумал Виталий и сказал:
— С удовольствием поздравил бы тебя с праздником и выпил бы с тобой бутылку красного вина… Ты не против, если я схожу за вином, и мы выпьем за наше знакомство, и за вашу фирму до твоего ухода на юбилей, а заодно я посмотрю тщательнее товар? — Виталий с бескорыстным и непроницаемым выражением лица смотрел в глаза парню, и тот, как все люди, которые догадываются, что их, возможно, хотят склонить к сексуальной близости, но из-за взаимного желания сделал вид, что не догадывается об этом и потому ответил:
— Конечно, не против. Только ходить никуда не нужно — у меня есть бутылка «Шабли». Я люблю только «Шабли», поэтому имею бутылку для друзей. — «Наверное, геи, как большинство женщин, любят белое и слегка сладковатое вино… Интересно было бы узнать, кто у него в друзьях. У гомиков в друзьях могут быть только любовники…» — подумал Печников и вновь ощутил холодок в груди, который обычно ощущал перед близостью с новой девушкой. Виталий поймал себя на том, что его глаза, как только отворачивался Евгений, тотчас опускались на ту часть его тела, что ниже талии, как это всегда происходит у Печникова при общении с женщиной. «Всё-таки, я прежде всего ищу в нем сходство с женщиной… На мужчину мне не настроиться…» — осознал Виталий и сказал:
— Тогда в следующий раз я приду к тебе в гости со своей бутылкой «Шабли».
— Согласен, — улыбнувшись ответил Евгений и позвал Печникова пройти за ним в подсобное помещение. Виталий проследовал за хозяином, который невольно оказался спиной к гостю. На парне были надеты просторные молочно-кофейного цвета брюки галифе с висящей мотней, и опять Виталий непроизвольно попытался разглядеть очертания таза и ягодиц нового знакомого через его просторные штаны. Невольно сердце у Виталия вновь заколотилось учащенно, как от скорой близости с девицей.
— Вот мой кабинет и склад… Здесь не очень комфортно, но для меня главное, что имеется стол и три стареньких кресла для гостей. Мебель сюда я привёз с дачи родителей. Ещё есть сколоченная из досок кровать на тот случай, если захочется вздремнуть после обеда, — произнёс Евгений и указал на топчан с матрасом в правом дальнем углу, который покрывало разноцветное ватное одеяло. Вдоль стен до самого потолка в подсобке, как в самом магазине, располагались стеллажи, которые были наполнены товаром в мягких упаковках и в картонных коробках. На потолке горела матовая лампочка. Видимо, лампочка никогда не выключалась, так как в помещении не было дневного света из-за отсутствия окна.
«Он предчувствует развязку и желает её, иначе не объяснить его готовность угостить меня вином, возможно, не дешёвым для него. Угостить меня, которого он почти не знает и видит второй раз в жизни, — подумал Печников. — Что-то есть стильное в его просторных штанах, через которые угадывается его округлая задница… Если бы он носил штаны в обтяжку, то такая навязчивость манила бы меня меньше… Продумано и выверено… Он утонченный и, видимо, опытный гей».
— Здесь я и обитаю. Откровенно, я рад своему одиночеству и редким покупателям, — сказал Евгений и убрал раскрытую книгу в тумбу под столешницей. Там же в тумбе парень взял бутылку вина и два гранёных стакана. — Стаканы, к сожалению, не для вина, а больше подходят для водки в компании незатейливых мужичков. Никак не могу принести сюда несколько бокалов, — извинительно добавил хозяин. Что-то было суетное в его приготовлениях. Евгений словно стеснялся чего-то и поскорее хотел выпить с гостем, чтобы отвлечь от себя его пристальный и спокойный взгляд из-за своей неуверенности и потому торопливости в движениях. Молодой человек открыл штопором бутылку и наполнил стаканы на одну треть. Затем Евгений взял оба стакана и один протянул Печникову.
— За знакомство! — выдохнув, с облегчением произнёс продавец, как будто был рад тому, что, наконец-то, спасительное вино налито в стаканы. Печников принял стакан и едва коснулся кромкой о стакан нового товарища и вдруг заметил, что рука у молодого человека еле заметно дрожит. «Он мой…» — подумал Виталий и сделал большой глоток. Евгений же выпил все вино, словно утолил длительную жажду.
— Давно не выпивал, — сказал Евгений в своё оправдание и плюхнулся в кресло. Печников тоже уселся напротив.
— Здесь вполне можно жить, а не только выпивать, — сказал Виталий и оглядел невысокие потолки. Из-за отсутствия опыта Печников не знал, как перейти в разговоре на гомосексуальную тему. «А вдруг этот парень вовсе не гей? — растерянно предположил Виталий. — Вдруг окажется так, что все мои подозрения относительно ориентации этого женоподобного молодца ошибочны?.. Тогда этот парень станет первым, кто будет неоправданно убеждён, что именно я и являюсь геем, если мои приставания к нему не найдут взаимности и получат отпор… Что же делать?..»
Вино начало ударять в голову Виталия, и он, вдруг осмелев, подумал: «Черт возьми! Да чего я боюсь?! Десятки миллионов мужиков в мире в данную минуту «шпиндехорят» друг дружку по-всякому и нисколько не робеют, а, напротив, счастливы… Ну, пусть действительно окажется, что я ошибался на счёт этого Женечки с мотней на штанах, но в чем беда? Уйду — и был таков!»
— Женя, покажи, пожалуйста, ещё раз руку. Никогда не приходилось видеть такую руку… — Печников, словно со стороны услышал, что он только что сам дерзко произнёс и не верил своим ушам. Евгений подал руку, и Печников быстро придвинул кресло поближе к протянутой руке.
— Какую такую? — спросил улыбнувшись Евгений, не глядя в глаза Виталию. Продавец тоже захмелел от выпитого вина. Печников взял протянутую кисть руки Евгения и раскрыл его ладонь, как бы желая разглядеть рисунок на ней, затем провёл средним пальцем по центру.
— Мягкую и нежную… — ответил Печников и почувствовал, как его палец вдруг оказался легонько зажат кистью Евгения. Печников поднял глаза на продавца и с удивлением разглядел, что у того блестящие от влажности розовые губы, как у молодой девушки. — Иди ко мне на колени… — осипшим голосом произнёс ещё более дерзкую просьбу Виталий. Евгений послушно поднялся и уселся на чуть раздвинутые в кресле бедра гостя. Виталий почувствовал, как мгновенно налилась кровью и затвердела его плоть. Он сознавал, что Евгений задом не может не ощущать его влечения через штаны. Это понимание заставило Печникова осмелеть окончательно. Виталий попросил продавца встать и встал сам из глубокого кресла, затем с высоты своего роста, чуть наклонив голову, поцеловал Евгения, едва прикоснувшись к его губам. Через мгновение Печников начал жадно целовать молодого человека в засос.
— Я хочу ласкать вас… — тихо произнёс Евгений и попросил Печникова опять сесть в кресло. Виталий послушно опустился на место. Евгений встал перед Печниковым на колени и начал расстёгивать на его штанах брючный ремень. Печников сверху через спину Евгения просунул тому руку под ремень на штанах, под резинку трусов и начал гладить ягодицы. Печников по привычке, как с женщинами, подталкивал затылок Евгения ближе к себе и через несколько секунд вдруг почувствовал, что вот-вот должна наступить разрядка. Пытаясь воспрепятствовать удивительно быстрому наступлению момента семяизвержения, Виталий отстранил голову Евгения от себя и тихо сказал:
— Подожди. Я хочу быть в тебе… сзади… — Евгений на этот раз ничуть не мешкая, проворно скинул кроссовки с носками, расстегнул брюки и снял их вместе с трусами. Печников молча указал парню на кресло и тот, прежде чем коленями встать в него, взял с полочки на стене полиэтиленовый пузырёк, из которого на ладонь выдавил прозрачную жидкость.
— Пожалуйста, медленнее… — еле слышно попросил Евгений, и Виталий после нескольких неглубоких проникновений, наконец, вошёл в партнёра до предела. Продавец еле слышно простонал, потом только молча и безропотно едва уловимо в такт напирал встречными движениями зада на Виталия. Между ягодиц у Евгения красовалась крупная родинка. Плотность тёплого соприкосновения с партнёром не позволила Виталию продержаться и минуты. Печников дрогнул всем телом после того, как почувствовал, что всё, что скопилось с утра от вида жены в обтягивающем платье, теперь хлынуло из него глубоко внутрь округлого и белого зада молодого человека. Для Виталия это было несомненно новое по остроте ощущение. Очнувшись от минутного забытья, Печников начал осторожно выходить из Евгения. «Всё-таки он природный блондин, а не крашенный…» — подумал Печников, и тут из его мобильного телефона, что лежал в кармане брюк, которые были спущены до пола, послышался звонок. Виталий достал телефон и ответил:
— Да!
— Ну, где ты так долго ходишь?! — спросила жена.
— Уже иду. Через несколько минут буду, — меланхолично ответил Виталий.
— Давай, не задерживайся! На столе уже накрыто, а тебя все нет, — недовольно сказала Мария и отключила телефон.
— Жена уже потеряла. Женечка, прости, но нужно бежать, — извинительно сказал Печников Евгению, который уже успел надеть свои брюки с мотней, пока Виталий говорил с женой. У двери Виталий посмотрел на Евгения и спросил:
— Женя, я так ничего у тебя в магазине опять не успел посмотреть. Когда ещё можно прийти к тебе?
— Магазин не работает только в понедельник, поэтому приходите, Виталий, ближе к закрытию в любой день… — сказал Евгений.
Любовники понимали, что говорили о следующем свидании, а не о просмотре товара в магазине.

ГЛАВА 3

После освобождения из Симферопольского следственного изолятора и возвращения в Москву Коля Могилевский в течение трёх месяцев не выбирался из дома, за исключением тех случаев, когда вечером в компании отца выходил погулять по Москве. Никаких встреч с бывшим подельником Пашей Редькиным Коле больше не позволяли, да и сам он не горел желанием встречаться вновь с товарищем по несчастью. Впервые Николай начал закрываться в своей комнате, которую ему выделили после тюрьмы, и читать по настоянию отца книги, что отец же и приносил сыну из библиотеки. Дружба с Кашей по большей части была вынужденной, так как после пионерского лагеря и перед злополучной поездкой в Крым Коля в школьные каникулы ходил домой к неблагополучному однокласснику, чтобы только не оставаться один на один в квартире с ненавистной ему беременной мачехой.
Василий Аркадьевич чувствовал на себе вину за все то, что пришлось испытать и пережить сыну вдали от дома в милиции, в суде и в тюрьме, за то, что биография Николая навсегда испорчена, за то, что сын узнал жизнь с той стороны, с которой все родители на свете не желают открывать её своим детям. Теперь в нерабочее время отец был занят преимущественно сыном, потому что понимал, что если Николай останется вновь без присмотра и что-нибудь натворит с нерадивым и бесшабашным старым дружком, то опять легко угодит в тюрьму, и в будущем окончательно перейдёт в категорию пропащих людей. Родитель ломал голову, куда бы лучше пристроить сына, чтобы он имел интересное занятие до нового учебного года в уже вечерней школе, так как закончить почти полностью пропущенный десятый класс в дневной школе ученику, побывавшему в тюрьме, запретили, тем более, что Николаю неделю назад отпраздновали восемнадцать лет. Даже коварная и лживая по отношению к Коле мачеха, глядя на переживания Василия Аркадьевича, словно подобрела к пасынку и старалась угодить ему во всем. Однако Колю это коробило и нисколько не радовало, потому что он не верил в искренность чужой ему женщины, которая в начале жизни в новой семье, оклеветала его в том, что именно он, Коля, из чувства мести изрезал бритвой её скудную одежонку в шифоньере. Обновить таким образом свои старые платья, с которыми она пришла в чужой дом, за счёт покойницы, казалось Коле верхом бесстыдства и коварства. Никогда и ничем эта женщина больше не могла оправдаться в глазах Николая, и её показная доброта, по его убеждению, могла быть только фальшивой.
Коля постепенно начал забывать о тюрьме и обо всем, что с нею связано. Если Николаю и приходилось по какому-либо поводу вспоминать тюрьму, то в первую очередь всплывало в памяти ни безвкусная еда и позорная одежда из лохмотьев, ни задымленность камер от табачного дыма и особая тюремная вонь, ни сплошное сквернословие арестантов, ни презрение и ненависть охранников к заключённым, — а поразившая его ещё детское воображение картина с сексуальным насилием между взрослыми заключёнными, которые ненадолго оказались вдвоём в одной камере с малолетними заключёнными. Никогда до этого случая Коля не мог допустить, что между людьми одного пола возможно половое сношение. В Советском Союзе о мужеложстве люди непременно когда-нибудь узнавали, но реже всего в несовершеннолетнем возрасте.
Однажды Василий Аркадьевич вернулся с работы и, не откладывая, прошёл в комнату к сыну. Николай, как стало уже обыденным, лежал на диване и читал книгу.
— Коля, я сегодня случайно повстречал своего старого товарища, с которым ещё в школе занимался фотографией. Он до сих пор связан с фотоделом, но теперь профессионально — отвечает в редакции одной газеты за фотоиллюстрацию ежедневных номеров. Мы разговорились, и он предложил устроить тебя в его студию молодых фотографов при районном комитете комсомола, — отец говорил все это сыну, расширив глаза. Несомненно, родитель очень хотел приобщить Николая к хорошему делу, но судя по его наигранной возбуждённости во взгляде, он, видимо, опасался, что сын с порога отвергнет его предложение. На какое-то мгновение Василий Аркадьевич замолчал, пытаясь с надеждой по лицу сына прочесть его реакцию. Невольно Коле вспомнилось первое его свидание с отцом в Симферопольской тюрьме после принятого судом решения об условно-досрочном освобождении. Колю вызвали из камеры и привели в маленькую комнату, где сидел на стуле одиноко отец, и когда взгляды их встретились, то губы и подбородок у отца вдруг задрожали, и он часто заморгал покрасневшими глазами, сопротивляясь желанию заплакать. Никогда Коля не видел отца таким растроганным. Вот и сейчас Коле показалось, что отец, предлагая сыну заняться фотоделом, выглядит неуверенным и растерянным, как на свидании в тюрьме. Коле стало очень жалко отца, и он не задумываясь ответил с показной заинтересованностью:
— Папа, я согласен! Можно попробовать.
— Тогда давай прямо сейчас сходим в студию?! Если тебе потребуется, то я отдам тебе свой фотоаппарат и фотоувеличитель со всеми приспособлениями, и фотоматериалы! — с радостью предложил отец и начал торопливо рассказывать о крайней востребованности профессии фотографа и высокую оплату труда профессионалов а этом деле, у которых к тому же много побочной работы, а это гарантированный достаток в жизни.
Через час отец с сыном стояли у железной двери с табличкой — Фотостудия «Зоркий глаз». Студия размещалась на первом этаже многоэтажного жилого дома. После нажатия кнопки звонка, дверь через минуту отворилась, и на пороге показался школьный товарищ отца.
— Решились?! Вот и хорошо! Проходите! — прокричал высокий, слегка полноватый и добродушно улыбчивый дядька лет сорока пяти с седеющей в некоторых местах волнистой и чёрной шевелюрой. У него на вороте рубашки красовалась белая бабочка в крупный красный горошек, какие Коле приходилось видеть только в цирке у клоунов, а на сорочку была надета чёрная жилетка. Пройдя за порог, хозяин сделал гостям знак рукой следовать за ним, и здесь Коля разглядел, что жилетка на спине у товарища отца не из той же ткани, что спереди, а из чёрного блестящего атласа с пояском на талии, и этот поясок подчёркивал его широкий таз под просторными брюками. Медленно идущий впереди друг отца, подобно мужчинам танцорам, шагал с высоко поднятой головой и ступал носками врозь. Коле показалось, что товарищ отца прежде наступал на носок, а только потом опирался на пятку, словно кот. Пройдя по коридору, — вдоль которого на полках было навалено множество скрученных крупных фотографий, коробок с химикатами, а на полу у стен стояло несколько больших электроглянцевателей для сушки фотографий, — Коля с отцом оказались в кабинете. Запах от химических реактивов, свойственный тёмным комнатам с красным освещением, где проявляют плёнки и фотографии, — ощущался повсюду. Окна в кабинете были затянуты чёрной тканью, а на потолке светили четыре трубчатые люминесцентные лампы, одна из которых чуть мерцала. На большом столе и на полках вдоль стен тоже, как в коридоре, всюду лежали скрученные в рулоны большие фотографические снимки. Слева у стены располагался потёртый в некоторых местах чёрный кожаный диван. Из мебели в кабинете ещё имелось два книжных шкафа, как раз за столом хозяина кабинета, и несколько мягких стульев у стены напротив дивана.
— Это и есть твой сын, Василий?! Меня зовут Алексей Михайлович! — произнёс хозяин и улыбаясь оглядел Колю с головы до ног, а затем протянул ему руку. Колю начала беспокоить запоздалая мысль: поведал ли отец своему другу историю с тюрьмой? Коле очень хотелось, чтобы его крымская история осталась никому неведомой. Впервые Николай почувствовал ущербность своего нового положения — положения человека судимого. Очевидно, что знакомый отца оказался шумным, весёлым и раскрепощённым дядькой, но чувствовалось, что он почему-то никак не мог настроиться на ту лёгкость в общении с Николаем, которая с другими молодыми людьми в студии ему давалась запросто. Что-то во взгляде Коли после тюрьмы появилось грустное и задумчивое, что взрослые люди невольно подмечали. Алексей Михайлович вновь на секунду глянул Коле в глаза, потом словно осёкся и, открыв дверь в кабинете, спасительно прокричал в коридор:
— Саша! Зайди, пожалуйста, ко мне! — Через минуту в дверь постучали и Алексей Михайлович опять крикнул: — Входи, Сашенька! — На пороге появился белолицый и русоволосый ровесник Коли, но чуть ниже ростом и полнее. Алексей Михайлович, ласково улыбнувшись, поманил вошедшего молодого человека подойти к себе ближе. Саша, густо покраснев щеками, подошёл к Алексею Михайловичу, который тихонько за плечи повернул смутившегося паренька к Коле и сказал: — Дружочек мой, это — Коля. Это сын моего школьного товарища Василия Аркадьевича. Я даю тебе комсомольское поручение приобщить Колю к нашему искусству — искусству фотографии. С завтрашнего дня Николай закреплён за тобой до тех пор, пока он не приобретёт навыки работы в нашем нелёгком деле и пока не научится все делать самостоятельно. — После каждого произнесённого предложения с небольшой паузой Алексей Михайлович, будто с удовольствием и любопытством заглядывал в глаза Саше, словно отыскивая в них приятную ему робость, послушание и преданность. Саша каждый раз почему-то на обращение Алексея Михайловича чуточку вновь краснел и смущался. — Сашенька, ты должен передать Коле все те знания, что получил в нашей студии от старших товарищей и от меня. Хорошо?! — спросил Алексей Михайлович и вновь заглянул в глаза Саше, еле заметно при этом тиская полноватое плечо молодого человека пальцами. Саша кивнул согласием. — Сашенька, пока мы говорим с Василием Аркадьевичем, ты покажи Коле для начала нашу студию и познакомь его с теми ребятами, которые сегодня здесь присутствуют. По-моему, там в главной проявочной комнате наши студенты из мединститута — Дмитрий и Иван. — Саша опять кивнул согласием и посмотрел на Колю.
Интуитивно Коле не понравилось ласковое обращение Алексея Михайловича к Саше, будто он разговаривал не с парнем, а с девицей. Что-то приторно омерзительное показалось Коле в слащавой манере Алексея Михайловича произносить имя Александра. В тюрьме такое обращение восприняли бы оскорбительным для мужского достоинства.
— Пойдём со мной, — тихо сказал Александр Николаю, и ребята пошли к двери из кабинета. До выхода Коля успел услышать, как отец спросил Алексея Михайловича:
— До какого возраста, Леша, ты ещё будешь в комсомоле?
— Я ещё молодой! У нас в бюро районного комитета есть товарищи и постарше меня. Партия доверяет комсомолу большие деньги, а осваивать их должны люди взрослые и опытные, — и, понизив голос, Алексей Михайлович добавил. — Эту студию я оснастил на комсомольские деньги, а студия мне помогает выполнять заказы со стороны. И ребята заняты, и мои заказы выполняются, — последнее, что успел услышать Коля, когда дверь в кабинет за ним с Сашей закрылась.
Пока отец разговаривал с Алексеем Михайловичем, назначенный наставник Саша показал Коле просторную лабораторию по проявке фотографий, где под светом нескольких красных фонарей у ванны с проявителем работали упомянутые Алексеем Михайловичем два молодых человека с голыми торсами и редкими бородками. Молодые люди проявляли, промывали и закрепляли фотографии в огромных почерневших пластмассовых ваннах и обсуждали качество крупных снимков.
— Всё-таки здесь использовался не тот объектив, поэтому глубины резкости не хватает для чёткого отображения лиц стройотрядовцев в конце шеренги.
— Глубины резкости можно добиться чуть большим закрытием диафрагмы, а девятый «Юпитер» или сорок четвёртый «Гелиос» — не так важны, по-моему, — не согласился второй парень с первым.
— Знакомьтесь! Папа нового парня к нам принял в помощники! — сказал Саша молодым людям и указал на Колю. Ребята повернулись, и один из них сказал:
— Помощники нам нужны! Папа завалил работой. Меня Иван зовут, а это — Димка. Здесь в лаборатории работать самое трудное дело, Коля, а самое лёгкое и приятное — ездить снимать на объект. Первое время придётся больше бывать здесь, потому что проявлять приходится очень много фотографий. Александр, как я понял, его дали тебе?
— Да, — ответил Саша как-то протяжно, и потому Коле показалось, что не очень радостно.
— Значит, и ты, Саша, теперь чаще будешь на проявке бывать, а мы с Димкой будем ездить на «натуру» с папой. А то ты, как папин любимчик, забыл дорогу в лабораторию, а здесь, как в угольной шахте, — темно и жарко, и работы по горло.
— Какой я любимчик? — возразил Саша, обидевшись больше из-за того, что это пришлось услышать новичку Коле.
— Ладно, не спорь… — сказал Иван и махнул на Сашу рукой.
— Я не спорю, а говорю, что никакой я не любимчик, — как-то тихо на этот раз возразил Саша и повёл Колю дальше по студии, чтобы не дать ему услышать от ироничного и всегда прямого в суждениях Ивана каких-нибудь явных доказательств того, что он действительно является любимчиком Алексея Михайловича. Когда Коля с Сашей вышли за дверь лаборатории в тамбур, то до ушей Коли долетела плохо различимая фраза, сказанная Иваном Дмитрию:
— Как же не любимчик, если по вечерам каждый раз с папой закрываетесь на замок в малой лаборатории… Ни с кем папа не закрывается там, кроме тебя…
Николай посмотрел на Сашу, но тот сделал вид, что не расслышал последнюю реплику Ивана.
— Вот здесь, Николай, малая лаборатория. Здесь мы проявляем небольшие снимки, поэтому посуда с реактивами не такая габаритная, что в большой лаборатории, где сейчас работают студенты. — Было видно, что Саша немного нервничает из-за слов Ивана сказанных Дмитрию, которые Саша, несомненно, как и Коля, расслышали. От нервозности на лице у Саши челюстные желваки заметно зашевелились. В этот самый момент появился Алексей Михайлович с отцом Николая.
— Ну что, голубчики, успели осмотреть студию?! — спросил громогласный Алексей Михайлович. — Сашенька, назначь на завтра время, к которому Коля должен прийти учиться нашему делу и отпустим его с Василием Аркадьевичем! — Саша при виде Алексея Михайловича опять зарумянился и улыбнулся.
— Завтра приходи к шести вечера — будем проявлять отснятый Алексеем Михайловичем материал, — сказал Саша и преданно посмотрел украдкой на своего ласкового руководителя с необычной бабочкой в красный горошек на белом фоне.
— Хорошо, — ответил Коля.
— Тогда до свидания, друзья, — сказал Алексей Михайлович сыну с отцом и улыбаясь посмотрел на Колю.
— До свидания, — сказал довольный отец Коли.
— До свидания, — сказал вслед за отцом и Коля.
— Вася, заходи почаще — хоть поболтаем, а то совсем не видимся, — произнёс на прощание Алексей Михайлович, но судя по его искренности во взгляде, это были не дежурные слова.
На улице Коля вдруг спросил:
— Папа, ты сказал Алексею Михайловичу, что я был в тюрьме?
— Что ты, сынок! Нет, конечно! Мне было неловко… Ты, пожалуйста, тоже не говори никому об этом. Я думаю, что не следует, кому не надо знать о нашем несчастье, иначе, по-моему, не взяли бы тебя… Относительно школы можешь сказать, что осенью пойдёшь в одиннадцатый класс вечерней школы, потому что из дневной школы, мол, ушёл по неуспеваемости. Я так и сказал Алексею Михайловичу.
У Коли стало веселее на душе. Ему показалось, что очень хорошо, что в этой студии ребята не узнают, какой он уже опытный и бывалый по сравнению с ними, но в отрицательном значении. Если бы в студии стало известно, что Коля побывал в тюрьме, то никто не смог бы с ним дружить, как он полагал. Его персона, несомненно, вызывала бы подозрение и настороженность. Однако то, что его тайна отцом не раскрыта, Коле сейчас доставляло удовольствие, потому что теперь он тайком с любопытством, словно наивный человек, пристально понаблюдает за отношениями между Алексеем Михайловичем и Сашей, которые после тюремного опыта показалась Коле необычными и странными.

ГЛАВА 4

Никак Коля не ожидал, что здесь, не в тюрьме, а среди вольных людей в советской стране, где за десять лет в школе он ничего о гомосексуализме не слышал, возможны сексуальные отношения между мужчинами. Об этом Коля догадался, услышав случайно слова студента Ивана в студии, что только с Сашей Алексей Михайлович вечерами закрывается в лаборатории. Саша не потому любимчик Алексея Михайловича, что последний проявляет к нему невинную симпатию за какие-то успехи в фотографическом деле или за трудолюбие, а потому, что Алексей Михайлович закрывается по вечерам с Сашей в лаборатории, чтобы случайно никто из учеников студии не смог зайти и увидеть то, что скрывают в своих отношениях взрослый руководитель студии и восемнадцатилетний его ученик. В обеих проявочных лабораториях студии (в большой и малой), как заметил Коля, имелись специальные тамбуры, которые препятствуют проникновению дневного света внутрь, что вполне позволяет избежать засветки фотоматериалов. Закрываться изнутри в лаборатории не имелось никакой нужды, тем более, что с другими ребятами Алексей Михайлович, видимо, никогда не запирался на ключ. Если бы Коля не попал в крымскую тюрьму и не увидел, что проделывал с Троекуром губастый блондин Виктор, то ни за что бы не смог предположить, по случайно услышанным словам Ивана, что закрываются в лаборатории Саша и Алексей Михайлович, возможно, ради сексуальной близости. Иван и Дмитрий учились в медицинском институте и потому, видимо, уже имели представление о гомосексуализме и могли определять безошибочно его признаки по «особенно дружеским» отношениям между мужчинами.
Вспоминая дома перед сном внешность «Сашеньки» (как называл его Алексей Михайлович), Коля пытался найти в нем сходство с Троекуром из тюрьмы, у которого была угревая сыпь на лице и мерзкая привычка ковырять пальцем в носу. В тюремной бане Троекур часто забывал обстригать ногти, потому что всегда замыкал очередь к привязанным на железную цепочку ножницам, и поэтому под ногтями у него вечно скапливалась грязь. Троекур выглядел так, что если вообразить его девицей, то и тогда такая неприятная особа могла бы без сомнения остаться старой девой, а в мужском обличии позариться на него, как на сексуальный объект могли только в тюрьме молодые люди с огромной потенцией. Коле казалось, что все мужчины, позволяющие другим собратьям использовать себя в качестве женщины, должны иметь что-то общее или во внешности, или в характере, или в поведении. Саша по сравнению с Троекуром выглядел, напротив, ухоженным и чистым и в этом смысле привлекательным. Значит, по внешности не определить мужчину склонного играть роль женщины, заключил Коля. Прежде Коле казалось, что сношение между мужчинами возможно только в тюрьме и непременно вследствие насилия или угрозы насилия. У Коли не умещалось в голове, как можно на свободе преодолеть естественное отвращение и вступить в половую связь с мужчиной, когда кругом множество желанных и доступных девиц, к которым тянет естественным образом. В тюрьме из-за отсутствия женщин у молодых людей возникает большой силы сексуальное влечение и это, по разумению Коли, помогает преодолеть или уменьшить природное отвращение и допустить интимную близость с существом одного с тобой пола. Но главным неприятием именно для Коли в возможном сношении с мальчиком являлось всё-таки то, что вводить детородный орган следовало в задний проход, через который человек избавляется от отвратительных и до тошноты скверно воняющих экскрементов. Этого отвращения Коля никак бы не смог подавить в себе, как ему казалось, если бы представился случай любить мужчину.
Отцу Коля не рассказывал, что ему пришлось воочию наблюдать в тюрьме акт мужеложства. Коля справедливо полагал, что его добрый, никогда не сквернословящий и интеллигентный отец очень далёк от тюремной действительности, поэтому избегал посвящать его в тюремные будни, которые, несомненно, огорчили бы отца тем, что Коле пришлось все это узнать из-за того, что именно он, отец, не смог уберечь от «мерзкой правды жизни» своего единственного сына.
Весь день перед походом вечером в студию «Зоркий глаз» Коля читал, затем поел в желанном одиночестве (без присутствия мачехи, которая ушла к генекологу), а затем пошёл прогуляться. В конце мая было уже тепло, как летом, и, шагая по Садовому кольцу, Коля остановился на тротуаре понаблюдать за шумным потоком машин, что ему нравилось, среди которых преобладали изношенные такси марки «Волга» Газ-21, но все чаще и чаще в массе этих старых и гремящих автомобилей пролетали радующие глаз новые и стремительные «Волги» Газ-24. Каждую такую модель машины Коля долго провожал взглядом, любуясь необычной формой её кузова. Всё-таки Колю особенно тянуло к автомобилям, нежели к чему-либо ещё. Отец же почему-то всегда пренебрежительно относился к профессии водителя и говорил сыну, что «шоферня» — это простые извозчики и их труд профессией считать нельзя, так как каждый мужчина должен иметь хорошие навыки водителя, наравне с навыками плотника или электрика, чтобы дома что-то смастерить или починить.
В половине шестого вечера Коля направился в студию. Подойдя к двери, он минуту колебался, затем вспомнив радость отца, все же нажал на звонок и стал с волнением ожидать, когда его запустят внутрь. Дверь скоро открылась, и показался назначенный ему в наставники светловолосый Саша. Саша улыбнулся и сказал:
— Проходи! Не передумал заняться фотографией серьёзно? Пойдём в кабинет к Алексею Михайловичу. В это время он обычно проводит вечернюю планёрку и раздаёт задания на вечер тем, кто приходит, как ты и я, к шести вечера, а на утро тем, кто должен выехать с ним или без него на объект для съёмок в городе.
Зайдя за Сашей в кабинет, Коля увидел, что Алексей Михайлович сидит за столом, но теперь с чёрной бабочкой на вороте голубой рубашки (видимо, это был его любимый аксессуар в наряде), а на кожаном диване сидели четыре студийца, двух из которых Коля уже знал по вчерашнему знакомству. Ещё трое молодых людей сидели на стульях вдоль противоположной стены и тоже внимали Алексею Михайловичу.
— Ребята, знакомьтесь! Это наш новый ученик, Николай. Он пока будет закреплён за Сашей. Прошу не отказывать ему в советах и делиться опытом в нашем деле, если вдруг у него возникнут какие-то вопросы по съёмке или по проявке, — объявил Алексей Михайлович, и все с любопытством уставились на Колю. — Сашенька, сегодня до девяти вечера с Колей напечатайте фотографии вот с этой проявленной плёнки, — Алексей Михайлович протянул Саше кассету. — Сколько человек в кадре, столько и должно быть фотографий на каждый кадр. Не мельчите. Ребята, запомните все, что чем крупнее лица на фото, тем больше шансов, что ваша фотография будет успешной. Сашенька, размер всех снимков должен быть 30 на 45. Как отглянцуете, то разложите фотографии по конвертам. Конверты оставите здесь у меня на столе. Не забудьте отключить электричество на общем щитке, когда пойдёте домой. Вот вам ключи. Хорошо закройте двери — на оба внутренних замка и обязательно на два оборота. В помещении много аппаратуры и специального оборудования, поэтому закрывать двери нужно надёжно — на все замки и основательно. Эти ключи, Сашенька, занесёшь вечером ко мне домой. Сейчас можете идти в маленькую лабораторию. — От взгляда Коли не ускользнуло, что Иван, вчерашний знакомый, иронично улыбнулся своему другу Дмитрию на требование Алексея Михайловича для Саши занести ключи от студии вечером после окончания работы к нему домой.
Саша с Колей ушли в проявочную комнату, а Алексей Михайлович остался с остальными ребятами объяснять задание на следующий день по съёмкам в городе.
Колю немного огорчило, что среди студийцев не оказалось ни единой девушки, но все равно здесь ему казалось интереснее, чем дома на диване за толстыми отцовскими книгами, от которых вечно хотелось спать. К тому же дома, где-то рядом в соседних комнатах, всегда ходила с большим животом на сносях ненавистная мачеха.
В лаборатории Саша ловко привычным движением вставил плёнку в фотоувеличитель и начал настраивать резкость на снимках, положив прежде один лист бумаги на стол под объективом фотоувеличителя.
— Видел ли ты когда-нибудь, как проявляют фотографии? — спросил Саша у Коли.
— Да… С отцом иногда вместе на кухне зашторивали вечером окна и занимались печатаньем. Прежде отец проявлял плёнку и после того, как она высыхала, он нарезал её на кусочки по пять кадров и складывал между страниц в книгу, чтобы уберечь негативы от царапин и пыли. На следующий день эти кусочки отец по очереди вставлял в фотоувеличитель и печатал фотографии.
— Ну, тогда ты человек подготовленный, — сказал улыбнувшись Саша и раскрыл новую габаритную пачку фотобумаги и положил её на чистый и сухой столик рядом с ванночками, не вынимая из упаковки. — Кем работает твой отец?
— По-моему, экономистом. Сидит в конторе одной строительной организации, — ответил Коля и в свою очередь тоже спросил:
— А твой?
— Мой — скрипач в оркестре театра оперетты. Он тоже знаком с Алексеем Михайловичем и потому я здесь. Правда, отец с нами уже не живёт… Он живёт один. Я остался с матерью. Мне нравится фотографировать. Иногда я с интересом спешу поскорее проявить свои фотки, чтобы убедиться, что мои выдержка и диафрагма оказались точными. К огорчению моих родителей музыкантов — музыка для меня совсем не то, что для них… Отец, когда жил с нами, пытался сделать из меня музыканта, но уроки сольфеджио в музыкальной школе меня раздражали и сводили с ума. Я чуть из дома не убежал, чтобы только не слышать этой муторной сольмизации. В конце концов, отец развёлся с мамой и от меня отстали… А ты уже закончил школу?
— Нет… За неуспеваемость оставлен на второй год и переведён в вечернюю школу, — легко соврал Коля, как научил отец. Правдоподобно получилось соврать потому, что сам Коля этого не придумывал. — Теперь осенью пойду в одиннадцатый класс вечерней школы — там оказывается одиннадцатилетка. Сначала меня хотели в десятый перевести, чтоб я ещё два года проучился, но отец пообещал директору вечерней школы, что я буду успевать по всем предметам в одиннадцатом классе и успешно сдам выпускные экзамены.
— А мне надо поступать в институт этим летом… Алексей Михайлович пообещал протолкнуть меня во ВГИК на кинооператорский, на заочное отделение. У него там в приёмной комиссии какой-то родственник. «Зоркий глаз» даёт хорошую возможность представить свои работы по фотографии, что требуют во ВГИКе при поступлении, — сказал Александр и придвинул ближе к ванночке с проявителем красный фонарь.
— А почему на заочное?
— Алексей Михайлович даёт мне здесь «левую» работу, которую он же и оплачивает, и это позволяет мне быть независимым от родителей… Если я буду учиться на дневном, то денег мне не заработать, так как Алексей Михайлович будет вынужден мою работу отдавать другим.
— А у меня нет матери — умерла… Мачеха теперь… Отец мне и за отца, и за мать…
— То, что моя мать с отцом музыканты, как раз и помешало им ужиться… На тему музыки начинались все их разговоры на повышенных тонах, — заключил Саша как-то по-взрослому.
— Мать тоже на скрипке играет? — спросил Коля.
— Нет. Так и хочется сказать: на виолончлене! — проговорил Саша и улыбнулся. — На виолончели она играет в том же оркестре, что и отец… Как нужно женщине любить виолончель, чтобы избрать этот инструмент на всю жизнь, который трудно не только таскать, но и играть на нем. То, что дамы крепко-накрепко зажимают между ног во время игры этот огромный фанерный ящик, заставляет меня называть его так, как и мой отец: виолончлен. Я когда вижу по телевизору с выключенным звуком, как женщина с приложением не малых сил пилит смычком по виолончели, то мне действительно начинает казаться, что она с остервенением хочет отпилить гриф у инструмента, чтобы засунуть его себе между ног… Отец все время подшучивал над матерью, когда она играла дома.
— Алексей Михайлович не очень строгий? — спросил Коля, желая послушать, что скажет Саша о своём покровителе.
— Нет. Он мужик мировой… Правда, во всем немного необычный… какой-то он внешне несоветский дядька. Заметил? Денег он всегда даёт заработать и ничуть не жадный… Благодаря ему, я могу позволить себе покупать модные тряпки на толкучке, а иногда он сам мне покупает импортную обувь через знакомых в ГУМе. Он, кстати, не женат и детей у него нет… Мои родители давно не тратятся на меня. Театральные музыканты народ не очень богатый. Я всегда удивляюсь родителям, вернее, их желанию сидеть за копейки в оркестровой яме…
— Мой отец тоже больших денег не зарабатывает… Сейчас ещё мачеха должна родить… Но ведь трудности не только у нас… Если отцу будет очень тяжело нас тянуть, то я пойду к нему на стройку — учеником электрика, хотя с удовольствием пошёл бы шоферить на такси, но пока прав нет, да и отец против профессии водителя — открыл Коля свою сокровенную мечту.
— У Алексея Михайловича своя двадцать первая «Волга». Он её хочет заменить на двадцать четвертую. Денег у него — куры не клюют. У него столько много заказов по Москве от детских садов и школ до предприятий и ВУЗов, что он вынужден очень многим отказывать. Он берётся только за хорошо оплачиваемые заказы. Мы здесь потому и завалены работой по горло. Посмотри, Коля! Вот если чуть передержишь фотографию в проявителе, то общий фон её темнеет, а если недодержишь — нет контрастности и насыщенности у снимка.
— Понял, — сказал Коля, глядя на чуть передержанную Сашей фотографию в проявителе. — Что теперь с ней делать?
— Выбросим, — сказал Саша и, достав из промывочной ванночки снимок металлическими щипцами, бросил его в мусорную корзину. — Здесь с фотоматериалами проблем нет. Так что за брак строго не спрашивают.
— Это хорошо, — сказал Коля, — а иначе научиться печатать качественно было бы труднее. Такие большие листы фотобумаги не дешёвые, как я знаю.
— Да, — согласился Саша. — Что-то жарко. На улице уже тепло по-летнему, а здесь ещё батареи горячие. Надо снять рубашку. Снимай и ты свой пуловер с рубахой.
— Не заругают нас? — поинтересовался Коля.
— За что? За то, что разденемся? Нет! Ты же видел вчера, что Ванька с Димкой чуть ли не в одних трусах работали. — Саша с Колей разделись, оголив тела по пояс. В этот момент в тамбуре послышалось открывание двери, и в проявочную комнату вошёл Алексей Михайлович.
— Ну, как?! Сработались, голубчики? Жарко вам? — спросил улыбаясь Алексей Михайлович и подошёл к ванне, где лежали уже готовые промытые фотографии. Посмотрев снимки в воде, он похвалил ребят: — Неплохо. Главное, Сашенька, следи за резкостью, то при красном свете вроде все получается чётко, а при дневном свете снимки просматриваешь — находишь иногда отсутствие резкости. Засвети один лист бумаги и настраивай на нем резкость каждого кадра, без красного фильтра. Давайте, мои дорогие, продолжайте в том же духе! — заключил Алексей Михайлович и легонько хлопнул ладошкой Сашу по заднице. — Не забудь вечером занести мне ключи домой, а то мы утром не попадём сюда с ребятами, — при этих словах Алексей Михайлович посмотрел на Колю и спросил: — Как тебе, Коля, здесь? Не трудно?
— Нет. Все хорошо, — скромно ответил Коля.
— Ну, тогда продолжайте! А я пошёл. Сашенька, пойди и закройся за мной на засов.
Саша вышел из лаборатории за Алексеем Михайловичем, и Коля остался один. Прислушавшись, Коле показалось, что у главного входа какая-то возня. Через минуту все стихло и раздался шум захлопнутой главной двери и лязг засова. Александр вернулся, чуть чаще дыша, и со спутанными волосами.
— Ты не пробовал сам напечатать снимок без меня?
— Нет.
— Попробуй сам, как это делал я, — сказал Саша, и Коля заметил, несмотря на плохую видимость в красном свете, что вокруг губ у Саши потемнение. Это было покраснение, но из-за красного освещения покраснение казалось потемнением, словно на губы у Саши была только что надета кислородная маска. Коля сделал вид, что ничего необычного не заметил и начал готовиться к печати снимка самостоятельно. Сделав все, как Саша, но значительно медленнее, Коля поинтересовался:
— Нормально получилось?
— Дай я подойду ближе к фонарям и гляну, — сказал Саша, и Коля отошёл от стола с ванночками, а Саша встал на его место. Невольно Коля увидел на оголённой спине Саши покраснения, словно кто-то держал его крепко руками за плечи и опирался на его спину. Пояс на брюках был ослаблен и сполз немного на оголённые ягодицы, чего Коля не замечал у Саши до момента проводов Алексея Михайловича.
— Получилось неплохо, но медленно. Чтобы быстро закончить — я сам остальное допечатаю. Иначе мы не успеем все сделать к девяти.
Саша в течение двух часов напечатал все фотографии, а Коля параллельно вынимал их из промывочной ванночки и помещал в три электроглянцевателя. К началу девяти вечера ребята все сделали и разложили снимки по конвертам, которые положили в кабинет Алексею Михайловичу на стол.
— Плохо, что у вас здесь нет девчонок, — сказал Коля.
— Алексей Михайлович не принимает их — они бестолковые, по его мнению, — ответил Саша, сидя в кресле за столом Алексея Михайловича. — У нас здесь есть девушки! Хочешь покажу? — спросил Саша, — хитро улыбаясь.
— Покажи, — удивлённо согласился Коля, и Саша полез в книжный шкаф позади себя. Достав толстую пачку крупных снимков, Саша протянул их Коле. Это оказались черно-белые большие порнографические снимки половых актов мужчин с женщинами.
— Никому только не говори, что видел здесь. Это — порнография. Если бы милиция узнала об этом, то Алексею Михайловичу пришлось бы туго. За эти снимки могут посадить в тюрягу, — сказал Саша, но Коля его уже не слышал, а чувствовал, как кровь наполняет его вены в такт пульсу. Коля заёрзал на диване и чуточку вспотел, невольно реально представляя себя на месте мужчины, что занимался любовью с фигуристой женщиной. Коля возвращал Саше просмотренные снимки по одному, и тот тоже начал возбуждаться, хотя, наверное, видал эти фотографии не раз. — Хочешь подрочить прямо здесь на диване? — вдруг услышал Коля невероятное предложение от Саши.
— Нет, — скромно ответил Коля, смущённо улыбаясь, весь красный лицом от возбуждения.
— Да не стесняйся… Я иногда здесь мастурбирую вечерами, если никого нет, — сказал Саша. Коля смотрел на Сашу удивлённо, оттого что тот на второй день знакомства оказался таким откровенным. — Давай друг другу подрочим, — не унимался Саша.
— Нет-нет! Что ты!? Как можно? — возразил чуть громче Коля.
— Ну, давай я тебе подрочу, если ты стесняешься! — наседал Саша. Коля молчал, но ничего отвратительного и неприятного от предложения русоволосого Саши, к своему удивлению, не почувствовал. Саша решительно вышел из-за стола Алексея Михайловича и сел рядом с Колей на кожаный диван, затем расстегнул Коле ширинку на брюках и вынул уже затвердевшую плоть наружу. Коля был поражён смелости Саши, но почему-то не мешал ему трогать себя за причинное место. Обхватив голову Александра двумя руками, Коля прижал её ближе к себе. Саша попробовал освободиться от рук Коли, но тот держал русую голову наставника крепко. В последний момент Саша все же успел высвободить голову из рук Николая. Впервые в жизни Коля был потрясен своей лёгкой способности получить удовольствие от ласк Саши, от мужчины. Это, несомненно, был половой акт именно с мужчиной. Никакого препятствия и отвращения Коля не испытал, как он предполагал прежде, а, напротив, удовлетворение пришло даже раньше и по приятности ощущение оказалось более острым, чем ожидалось. Теперь Коля смотрел на Сашу всё-таки, как на девушку, как в тюрьме смотрел на Троекура блондин Виктор, как на человека доставлявшего сексуальное удовлетворение, которого можно принуждать к половому акту, как девицу. Всё-таки тюремный опыт Коли порождал презрение к мужчине, играющему роль женщины. Это чувство невольно теперь возникло у Коли и к Саше. Про себя Коля решил прятать до поры своё истинное пренебрежительное отношение к Саше, чтобы не спугнуть его презрением.
— Нужно уже идти в сторону дома, — сказал Коля и, встав с дивана, начал застёгивать ширинку на брюках.
— Завтра придёшь к шести? — непонятно почему спросил Саша, вглядываясь в лицо Коли, как бы пытаясь понять, насколько изменилось к нему отношение Коли, и не ухудшилось ли оно.
— Приду, — сказал Коля, чуточку свысока и равнодушно глядя на Сашу, словно красивый и сильный мальчик на девушку дурнушку, которая вдруг потеряла свой главный козырь после сексуальной близости, а именно: недоступность. Теперь Коля чувствовал свою силу над Сашей и непременно в следующий приход повторит с ним оральный секс, а возможно решится и на большее, несмотря на то, что Саша был его наставником.
Закрыв студию, как того требовал Алексей Михайлович, ребята направились в разные стороны: Коля — домой, а Саша — к Алексею Михайловичу, передать ключи, но верней всего не только из-за ключей. Перед тем как разойтись окончательно, новые друзья пожали друг другу руки и, улыбнувшись, разошлись.
Коля шёл в сторону дома опять по шумному от автомобилей Садовому кольцу и думал, что нет всё-таки той брезгливости, которую он ожидал при близости с мужчиной. Николай был уверен, что если завтра вечером встретится в студии с Сашей, то дело непременно дойдёт до анального секса, где он, как и сегодня, будет, без всякого сомнения, играть лидирующую роль — роль мужчины, который уверенно и с удовольствием по праву сильного будет доминировать, как мужчина над женщиной на порнографических снимках в студии. Теперь сношение с проникновением не казалось Коле отвратительным. «Всё-таки после того, как всё случилось, — он стал мне чуточку неприятен… Неприятен больше, чем девушка в подобном случае… Почему так?.. Неужели только в этом различие между половым актом с мужчиной и с женщиной?.. Несмотря на то, что мне было с ним более волнительно, чем с девушкой, он тотчас после всего случившегося показался мне едва ощутимо мерзким, чего я не ощущал никогда по отношению к девушке, потому что девушка, видимо, создана для этого… А когда парень добровольно согласен быть девицей, то это настолько же острее и приятнее до получения удовольствия, насколько мерзко и отвратительнее сразу после», — думал Коля, подходя к дому и подводя итог первой в жизни гомосексуальной близости.

ГЛАВА 5

Прошло немного времени с тех пор, как Виталий Печников посетил своего нового знакомого Евгения в магазине на рабочем месте. Все это время Виталий не хотел повторной встречи с геем, потому что решил, что теперь нет нужды в этом знакомстве, так как сейчас у него имеется реальное представление о гомосексуальной связи с её особенными ощущениями, ради чего он и пошёл на этот контакт, и что единственной встречи вполне достаточно. Главное, из-за чего ему не хотелось возобновлять отношения с геем, заключалось в том, что отношения эти невозможно было поддерживать скрытно от друзей и знакомых. Виталий опасался, что если продолжить «дружбу» с женоподобным Евгением, то это все равно не останется незамеченным, как бы сильно он этого не желал. Печников понимал, что несмотря на особую остроту от незнакомой прежде сексуальной близости с мужчиной, связь эта ему казалась эстетически ущербной по сравнению с любовью к женщине. В смысле красоты и гармонии пара мужчина-мужчина все же казалась ему уродливым любовным союзом, нежели пара мужчина-женщина, тем более, что никаких внутренних позывов к гомосексуальным отношениям Виталий в себе не чувствовал. Однако, как часто случается, мужчины свои сексуальные связи с нежеланными партнёрами возобновляют (будь то женщина или мужчина), если они находятся в нетрезвом состоянии и под боком в нужный момент нет желанной или новой подружки. Что-то подобное произошло и с Виталием.
Утром в субботу Печников повздорил с женой из-за того, что не захотел в очередной раз ехать за город к её родителям, а предпочёл в пику Марии навестить своих мать с отцом, у которых не бывал с лета. Когда жена рано утром начала его полусонного тормошить и звать в поездку, то из-за недосыпа Виталий взбесился и отказался ехать, сказав назло, что сегодня поедет навестить своих близких людей. Мария не стала спорить, но не составила мужу компанию, против чего Печников не возражал, так как знал, что супруге всегда казалось, что свекровь со свёкром не очень благосклонны к ней с первого дня, как бы они этого не скрывали.
Посадив сына в автомобиль, Мария уехала к маме с папой, а Виталий остался дома досыпать. Мария не беспокоилась, что Виталий может не поехать к своим родителям и провести время где-то ещё, потому что никогда прежде такого не случалось.
Выспавшись основательно, Виталий поднялся с кровати и пошёл в ванную комнату, где долго и тщательно чистил зубы, вспоминая в течение этой процедуры пришедшие ночью сны, затем он принял душ и побрился. В кухне Виталий открыл холодильник и ему на глаза попались ровные ряды куриных яиц на дверной полке, и он неожиданно захотел сделать глазунью, и разрушить эту идиллию ровных рядов белых яиц, как бы продолжая все делать назло жене. Перед тем как выйти из дома и направится в метро, Печников позвонил матери и сказал, что в течение часа приедет к ним на Варшавку проведать, но без сына. Мать поинтересовалась, все ли в порядке у него в семье и, получив утвердительный ответ, сказала, что с отцом будут ждать его с нетерпением, и что к его приезду она напечет его любимых блинов с мясным фаршем и рисом, а если он захочет подождать, то и беляшей нажарит в масле.
Анна Ивановна и Александр Николаевич Печниковы родили и вырастили за совместную сорокалетнюю жизнь одного ребёнка, рождения которого ожидали после женитьбы в течение четырёх лет. Больше Анне Ивановне забеременеть в браке не удалось, поэтому семья оказалась не очень многодетной, и вся любовь родителей досталась единственному сыну — Виталию. Александр Николаевич был человеком военным, а Анна Ивановна всегда устраивалась на работу в тех воинских частях, где приходилось служить мужу. Ближе к пенсионному возрасту Александра Николаевича перевели по знакомству в Москву, где дождавшись получения квартиры, он после выслуги лет уволился из армии, заработав неплохую пенсию по сравнению с людьми гражданскими.
Перейдя в метро с кольцевой линии на серую ветку, Виталий Печников уселся в вагоне, который по-субботнему оказался не очень многолюдным. «Всё-таки на нашей красной ветке больше молодых и красивых жителей, глядящих в экраны своих смартфонов, — подумал Виталий, пристально осматривая пассажиров, как ему показалось, без явно выраженных сексуальных признаков в одежде. — Как так случается, что каждое утро и вечер все эти с серьёзными лицами пассажиры, включая когда-то и моих родителей, слышат этот однообразный стук вагонных колес и не сойдут с ума?.. Кажется, что для этих серых людей, как в насмешку, создана серая ветка метро и на смертном одре эти люди будут слышать этот никогда не умолкающий у них ушах стук вагонных колес… Большая часть москвичей живёт в метро и уже не замечает этого. За что они готовы терпеть эту подземно-вагонную жизнь? Почему получилось так, что основная часть россиян живёт скученно здесь, а на красивейшей земле мира — востоке России — безлюдно на тысячи километров? Не ломай голову… Живи сегодняшним днём. Пришествие Юго-Восточной Азии неизбежно — она-то и изменит все, но тебя уже, возможно, не будет на белом свете…»
Проходя мимо застеклённой комнаты консьержки в многоэтажном доме родителей, Виталию как-то виновато улыбнулась в окошечке узбечка, которая в этой же комнатушке и жила за фанерной перегородкой. «Восток уже давно здесь… Осталось только дождаться прорыва Великой Китайской стены — прихода бесчисленных китайцев, и тогда равномерно по всей России будет многолюдно, как в Китае. Может быть, это и лучше?.. Может быть, это решит многие проблемы с перенаселением Юго-Восточной Азии? Может быть, обязательное знание русского языка даст право юго-восточным народам Азии постепенно заселить восток России и сделать значительную часть мира православной и русскоговорящей?.. Они нас хотят поглотить своей экономикой, а мы их своей территорией, и ещё определённо не совсем ясно: на английском, на китайском или на русском будет говорить большая часть землян…»
— Привет! — как-то стеснительно произнёс отец, улыбаясь и оглядываясь по сторонам в прихожей, словно давно не видел своей прихожей.
— Здравствуй, папа! — ответил Виталий и пожал отцу руку. «Что у него с зубами? — с испугом подумал Виталий. — Уголки двух передних резцов, будто закруглились. Неужели выкрошились?.. Чем реже бываю — тем отчётливее замечаю, что родители стареют и уже отдаляются от меня…»
— Здравствуй, сынок! — радостно, но спокойно сказала мать, выходя из-за спины отца и глядя блестящими глазами на сына. Мать поцеловала Виталия в щеку, всматриваясь по привычке пристально в его лицо.
— Блины или беляши уже готовы? — спросил улыбаясь и умышленно с интересом Виталий, обоняя аппетитный запах выпечки, идущий из кухни, наперёд зная, что мать получает удовлетворение, когда кормит его. Быть хоть чем-нибудь полезной сыну — истинный смысл её жизни, что Виталий чувствовал всегда. Отец занял бы второе место по силе любви со стороны Анны Ивановны, если бы стороннего наблюдателя спросили: кого, на первый взгляд, из двух мужчин одаривает наибольшим вниманием эта женщина?
— Виталик, ты как позвонил — я сразу и начала печь блины. Беляши не могу сделать, потому что требуется кислое тесто, за которым далеко бежать. Если подождёшь, то отец сходит?
— Не стоит, мама. Мне и блинов достаточно.
— Если бы с вечера позвонил и сказал, что приедешь в гости, то я бы сама замесила тесто. Правда, давно не покупала сырых дрожжей. На глаза все попадаются сухие в пакетиках. Они, наверное, и тесто-то не поднимут хорошенько… Сейчас почти никто сам не печёт из дрожжевого теста — все норовят купить готовую выпечку, — как бы оправдываясь, говорила мать сыну с искренним сожалением, что не смогла нажарить для него беляшей в кипящем масле.
— Мама, не беспокойся — я ведь проведать вас только прихожу.
— Как Ванечка? Растёт парень? Не болеет? — спросила мать.
— Все нормально с ним.
— Давно его не видели, хоть бы привёз… Маша к нам, наверное, ехать не хочет, — предположила Анна Ивановна. — Мы для неё чужие и с нами ей не очень интересно…
— Да просто она пообещала приехать к своим, поэтому и уехала с Ванькой туда.
— Ну и ладно! — закончил разговор о снохе и внуке Александр Николаевич. — Будет время — приедут.
Виталий помыл руки в ванной комнате и вернулся на кухню. Отец достал из холодильника бутылку водки и три стопки, зная, что сейчас жена скажет, что она не будет пить водку.
— Саша, одна рюмка лишняя. Мне не наливай. Ты же знаешь, что я её не люблю, — сказала Анна Ивановна, тряся головой и вздрогнув плечами, от воспоминания отвратительной для неё горечи водки.
— С сыном-то, как не выпьешь? — выложил Александр Николаевич главный довод, оглядываясь удивлённо на супругу.
— Ну, если только половинку стопки, — сдалась тотчас Анна Ивановна.
— Надо позвонить Марии и сказать, что вы здоровы и ждёте её с Ваней в гости в любое время. А то только к её маме с папой и ездим, — сказал Виталий, оправдываясь перед своими родителями за редкие визиты. Но родители Печникова понимали и потому не роптали, что благодаря родителям снохи их сын не озабочен поиском жилья для своей семьи и не нуждается в деньгах, поэтому соглашались с тем, что родители Марии на полном основании должны пользоваться преимущественным правом на внимание со стороны дочери и зятя, и что видеть внука в первую очередь и чаще имеют право именно они.
Ещё не обдумывая никаких планов, куда поехать после застолья у родителей, Виталий осознавал, что, к счастью, на дачу к родителям жены сегодня приехать не сможет, так как машина у Марии. Но «отметиться» звонком жене посчитал необходимым делом, чтобы она меньше его беспокоила проверочными звонками, потому что предполагал, что если сейчас с отцом выпьет водки, то пути его неисповедимы.
Выбрав по мобильному телефону номер жены, Виталий стал ждать ответа.
— Да! — сказала в трубку Мария.
— Тебе с Ваней и твоим родителям привет от мамы с папой. Они спрашивают, когда мы с Ваней приедем к ним в гости?
— Передай от нас всех им тоже привет. Скажи, что в следующую субботу, наверное, навестим их.
— Хорошо! Передай тестю и тёще мои поцелуи и скажи, что я их люблю, — сказал Виталий.
— Ты в гостях долго пробудешь? — спросила Мария.
— Не знаю. Была бы машина — приехал бы к вам, — ответил Виталий и ответил так только потому, чтобы скрыть своё истинное желание — желание пожить хоть одну ночь без жены.
— Приезжай на такси.
— Нет, на такси не поеду. До вечера посижу здесь, а потом, может быть, поеду домой.
— Почему «может быть»?
— А может, останусь ночевать у отца с матерью — не знаю пока точно. А вы когда домой?
— В воскресение после обеда приедем, — ответила Мария и подумала, что в воскресение в сторону Москвы будут автомобильные заторы, поэтому надо выехать как можно позднее, но говорить об этом Виталию не стала, чтобы он ожидал её пораньше и не пошёл куда-нибудь без неё.
— Ладно, целую вас всех ещё раз, — сказал Виталий и отключил телефон.
— Как Ольга Николаевна и Николай Васильевич себя чувствуют ты не спросил… — укоризненно сказала Анна Ивановна сыну.
— Не спросил. А что с ними будет?! Сидят на Новой Риге и никуда не высовываются. Сейчас работы по саду у них закончились. Теперь скоро понадобится только снег убирать.
— Все равно, сынок, надо спрашивать их самочувствие — они люди пожилые… То подумают, что зять бесчувственный какой-то: позвонил, а здоровьем не поинтересовался. Сколько много они сделали для вас с Машей. И квартира в центре у вас благодаря Николаю Васильевичу и денег, наверное, вам передали прорву… Не то, что мы с отцом: от пенсии до пенсии самим на проживание денег в обрез. Продукты и коммуналка все время дорожают больше, чем ежегодные надбавки к пенсии.
— Русский человек редко скажет, что жизнь хороша, хотя в Москве пенсионерам действительно чуточку получше за счёт мэрии, а точнее сказать, за счёт государства, чем в остальной России, — сказал Александр Николаевич, разливая водку по стопкам.
— Саша, ты был всегда военным и потому пенсия у тебя нормальная, а гражданским людям на пенсии труднее, будь то в Москве или у черта на куличках, — сказала Анна Ивановна.
— Очень много таких гражданских, у которых такая огромная пенсия, что нам военным и не снилась. Чиновники! Их тьма тьмущая! Самая обеспеченная каста пенсионеров! Это хорошо, что нам с тобой не пришлось ни в Афганистане, ни в Чечне за мою службу побывать. А так, мы за свою чуть большую пенсию должны были без колебаний положить голову, если бы потребовалось. До пенсии многие военные не доживают. Дай бог здоровья Путину, а то бы бедствовали, как при Ельцине… хотя, наверное, Ельцин тоже был нужен в то время, чтобы дикого коммунизма поубавить…
— Папа, но ведь Россия всегда была страной военных и чиновников с первых дней, потому она и самая большая, — влез в дискуссию родителей Виталий.
— Это верно. Все правители России, за редким исключением, прежде думали об армии именно потому, что иначе страну разорвут на куски и сожрут англо-германо-французские хищники, не поперхнувшись. Почему Россия как империя до сих пор жива? Потому что она отказывалась от территорий за морями, не в пример Англии, а присоединяла только территории с общими сухопутными границами, и потому, что армию народ кормил всегда в ущерб своему благополучию. Народ нутром чувствует, что лучше недоедать, чем жить под иноземным правителем. Признаться, народ русский халяву любит, но сразу от неё откажется, как только почувствует, что за это с него попросят поделиться землями или допуском к управлению чужаков. Может быть, это когда-нибудь изменится, но пока обиженные народишки вокруг России не дают повода так думать.
— Папа, мой тесть говорит, что из-за огромной армии Советский Союз и рухнул. Вернее, он говорит, что Советский Союз был антисексуальным государством — оттого и сгинул. Мол, огромная армия — это скопище молодых мужиков, которые отбывали длительную воинскую повинность без женщин, вместо того, чтобы создавать семьи и плодиться. Мол, в Советском Союзе имела место не только бескормица из-за надуманной экономической системы, но и строгая мораль для молодых людей, которые и разнесли все к чертовой матери.
— Давайте сначала выпьем, — сказал Александр Николаевич, уставший в ожидании держать полную стопку в руке.
— Давайте выпьем за ваше здоровье, — согласился Виталий и чокнулся с отцом и матерью своим стаканчиком.
Проглотив водку, мужчины насадили на вилки солёные огурцы, а Анна Ивановна отпив маленький глоточек, зажмурила глаза и сказала:
— Какая всё-таки она горькая! Зараза! Никогда не привыкну к ней…
После солёных огурцов все начали руками есть горячие блины с мясом, откусывая с удовольствием завёрнутый в блин фарш.
— Твой тесть мужик толковый и, возможно, в его суждениях есть что-то, и действительно правителям нашим надо помнить, что в распределении денег между бедными слоями народа и армией должно быть точное соотношение необходимого и возможного. А то, что много молодых мужиков в армии губительно для страны — не соглашусь. Есть, конечно, ущерб для развития страны и роста населения, но не большой, по-моему. А сами мужики и в армии не умирают без женщин и всегда находят способ сбросить дурь…
При этих словах Александр Николаевич улыбнулся и посмотрел на жену, но та была занята поеданием блина и не вникала теперь в разговор отца с сыном.
— Что ты имеешь в виду, папа?
— Что? А то, что онанизм и мужеложство в армии — обыденное дело. Я очень часто с этими случаями разбирался. Иной раз бойцы найдут одного слабенького паренька и не слазят с него, пока он не взбрыкнёт, и не сбежит из части. Приходилось наказывать некоторых сильно активных, вплоть до штрафного батальона. Петр Первый за мужеложство в армии десять лет карал смертью, но потом смертную казнь заменил каторгой. Есть, конечно, проблема, но не думаю, что только она развалила большую страну. Советская идеология была терпима для основной массы народа, но природа так устроена, что талантливые и предприимчивые люди не могут жить по правилам уравниловки. Они все равно находили способ хорошо жить и при советской власти. Но было только два способа: один легальный — стать чиновником, другой нелегальный — предпринимать что-то. Однако тюрьмы при этом почти никто не избежал. Люди готовые предпринимать и творить какое-нибудь дело очень редкая категория. И русский народ, от царей до простого люда, всегда их считал жуликами и часто заслуженно. Цари терпели Строгановых и Демидовых потому, что те приносили в казну очень много денег, а воровали, может быть, не меньше… Россию невозможно разворовать, потому цари и терпели очень богатых купцов. Вот и сейчас толковый правитель должен соблюдать выверенный баланс. Это искусство… России нужны именно российские предприниматели, для которых прежде всего Россия на уме, а потом свой карман за границей, потому что без сильной России все будем рабами и без Родины…
Александр Николаевич налил сыну и себе ещё по стопке, теперь его было не остановить в разговоре о политике, и Виталий знал, что отец любит поговорить, когда выпьет.
— Саша, это по последней, а то пока всю не выпьете — не успокоитесь, — сказала Анна Ивановна мужу.
— Да что тут пить-то, Аня? — улыбнувшись возразил Александр Николаевич, взяв в руки бутылку с водкой, разглядывая этикетку.
— Нет-нет, Саша, я тебя знаю. Ты-то дома, а Витася ещё куда-нибудь пойдёт. Хватит, мой дорогой, а то завтра опять у тебя подскочит давление, и голова заболит, — сказала Анна Ивановна, но больше опасалась не давления у мужа, а то, что Виталик без присмотра жены может попасть в компанию друзей, где о жёнах и семье вспоминать не принято.
— Ну и забирай, — улыбнувшись согласился тотчас Александр Николаевич и, отвернувшись, посмотрел в окно, как бы пряча от сына свою беспомощность перед его матерью, хотя знал, что жена ему для аппетита по стопке перед обедом и выпоит всю оставшуюся водку.
Отец с сыном выпили по второй стопке, и Анна Ивановна унесла недопитую бутылку в комнату. Поговорив ещё, примерно, час, Виталий выждал ещё некоторое время перед уходом, чтобы не обидеть родителей недолгим посещением.
— Поеду домой, — сказал Виталий, скрытно поглядывая на реакцию родителей.
— Посидел бы ещё, а то опять исчезнешь на несколько месяцев, — сказала мать.
— Нет-нет. Ты же слышала, что Маша пообещала в следующие выходные приехать с Ваней к вам в гости, поэтому прощаюсь с вами на короткое время, — оправдался Виталий и пошёл одеваться в прихожую.
Распрощавшись с отцом и матерью и поцеловав их, Виталий вышел в подъезд, где достал телефон и позвонил сослуживцу Зубову, как наметил после первой рюмки водки с отцом. Телефон долго не отвечал, но, наконец-то, через некоторое время послышался голос Зубова:
— Слушаю тебя, Виталик.
— Привет! Есть предложение попить пива, дружище. Как ты на это смотришь?! — спросил Печников, предчувствуя, что приятель вряд ли поддержит его из-за того, что в выходные дни они встречались очень редко, так как семейная жизнь обязывала товарищей хоть два дня в неделю посвящать своим родным и близким людям.
— Привет, Виталик! Я на это всегда смотрю положительно, потому что жизнь в расцвете сил скоротечна, как любит говорить мой папа. Однако, к сожалению, никак не могу сегодня — собираемся всей семьёй на день рождения дедушки и тестя в одном лице. Сам понимаешь, что без тестя и тёщи — никуда! С их именами на устах ложимся спать и с их именами в уме просыпаемся. Что это ты в субботу сподобился попить пива?! Где твоя семья?
— Моя суженная с утра с сыном к родителям без меня уехала, а я пошёл к своим предкам. С отцом выпили по сто пятьдесят грамм, и вот сейчас я освободился. Думаю, как бы весело провести время до тех пор, пока жена с сыном завтра вернутся домой.
— Как тебе хорошо! С удовольствием бы составил тебе компанию, но, к большому сожалению, не могу… Сходи в какой-нибудь бар — посиди в одиночестве, глядишь, какая-нибудь угодница привяжется к тебе и предложит дружбу. Не упускай такой редкий день без охраны. Помни о смерти, как говорили в Риме!
— Хорошо тебе посидеть у тестя и тёщи, Вовка!
— Удачи! — ответил Зубов с ноткой еле уловимой грусти в голосе.
Печников заглянул в перечень контактов мобильного телефона и первая запись, что ему попала на глаза — Евгений (Женя). Пояснение в скобках напомнило, кто такой Евгений. «Может сходить к этому Женечке ещё раз?» — спросил себя Печников и, подумав две секунды, нажал на вызов номера продавца секс-шопа.
— Да… — ответил Женя робко, как в первый раз.
— Здравствуй, Женя! Это Виталий.
— Здравствуйте, Виталий! Что-то вы надолго пропали…
— Женя, прости, но никак не мог выкроить время — работа и… семья, — добавил Виталий с паузой
— Понимаю вас, — опять тихо проговорил Женя.
— Женя, не уверен, что ты хотел бы меня видеть, но в моей голове созрело предложение: я сейчас зайду в ГУМ и куплю твоё любимое «Шабли» и приду к тебе в гости. Ты не возражаешь? — спросил Виталий, но не был уверен, что его предложение будет поддержано, и что сам он уж очень сильно хочет этой встречи. Как часто случается, когда вы не очень чего-то желаете, то именно это и происходит.
— Я всегда вам рад, Виталий. Конечно, приходите. У меня здесь только нет никакой закуски.
— Понял. Я что-нибудь возьму. До встречи!
Печников доехал в метро до «Боровицкой», огибая Кремль, неспешно дошёл до ГУМа и на первом этаже зашёл в гастроном, где раньше видел «Шабли» всех сортов и многих урожайных годов. Виталий купил четырёхлетнюю бутылку Premier Kru, курицу гриль и белый хлеб с хрустящей корочкой в бумажном пакете.

ГЛАВА 6

Через полчаса после посещения ГУМа Виталий уже спускался по бетонным ступенькам в подвал секс-шопа. Ступеньки в начале спуска слегка занесло ранним и редким октябрьским снежком. «Все так происходит, что я по чьему-то приказу опять встречаюсь с этим геем… Что я про него знаю? Кто его родители? Где он живёт? Здоров ли он или, может быть, он ВИЧ-инфицирован?.. У геев эта болезнь чаще встречается, как я наслышан… Почему я только сейчас об этом забеспокоился? У него должны быть или были любовники, среди которых, возможно, попадались типы с венерическими болезнями. Почему, где и когда он стал геем? Почему я так опрометчиво пошёл с ним на связь, напрочь забыв об опасности для жены и сына?.. Мне о нем вовсе ничего не известно, но цепь случайностей сегодняшнего дня упорно ведёт меня сюда: сначала поссорился утром с женой, потом побывал у родителей, где выпил водки, наконец, Зубов не смог составить мне компанию, чтобы посидеть в баре, к тому же жена вернётся только завтра — все шаг за шагом предопределяет эту повторную встречу… Не паникуй… Если бы он действительно оказался болен, то ты бы уже что-нибудь почувствовал… Хотя вряд ли серьёзную болезнь можно почувствовать через два месяца. Почему я тот человек, который совсем недавно чуть не лишил жизни другого гея, начинаю привязываться к сообществу этих людей… Ещё совсем недавно они вызывали у меня презрение и даже ненависть?.. Необъяснимо… Я словно чуточку хочу поиграть с судьбой… Почему тогда, в первый раз, звонок от жены приходит на мой телефон точно после соития?..» — подумал Виталий и открыл первую дверь в магазин, а после открытия второй — вновь звонко над головой пропели уже знакомые японские трубочки, которые почему-то сегодня тревожной мелодией отозвались у Печникова в душе. Эта тревога походит на ту, что человек испытывает, когда осторожно идёт на ощупь в темноте и боится провалиться в какую-нибудь глубокую и смертельную яму.
Продавец Евгений после сигнала на входе в магазин вышел из подсобного помещения. Первое мгновение Виталий и Евгений как-то неуверенно улыбались друг другу и стояли неподвижно, стараясь что-то понять по глазам друг друга, затем Евгений несмело вышел из-за прилавка к Печникову, и любовники непроизвольно крепко обнялись, словно родные люди, встретившиеся на вокзале после долгой разлуки. Евгений уткнулся лицом в грудь Виталию и замер. Через секунду Печников ощутил вздрагивания и всхлипывания молодого человека. Не веря, что Евгений плачет, Виталий за плечи отстранил того от себя и посмотрел ему в лицо. Глаза Евгения были в слезах.
— Почему ты плачешь, Женечка?! — очень удивился Печников растроганности любовника.
— Не знаю… — улыбнувшись тихо произнёс Евгений, пытаясь не смотреть на Виталия.
Печников был ошарашен подобной чувственностью…
— Что ты, Женя? Не стоит так переживать, — сказал удивленный Печников и вновь прижал к груди молодого человека.
— Нам, пасикам, редко везёт… — вдруг произнёс Евгений, опять уткнувшись Виталию в грудь. — Мне очень трудно найти любимого человека, который бы проявлял взаимность и… не презирал меня, — как-то грустно от безысходности сказал паренёк.
— Не понял… Кто такие «пасики»? — поинтересовался Печников.
— Разве вы не знаете? — отстранившись от непосвящённого Виталия, удивлённо спросил Женя, глядя полными слёз покрасневшими глазами.
— Нет.
— Пассивные геи… Это сленг… У нас в институте так называли подобных мне… Я уж подумал, что не понравился вам после первого раза… и больше вас не увижу… — сказал Женя.
Печников, чтобы разубедить Евгения, прижал его одной рукой к себе за спину, а другой ладонью за ягодицы, затем поцеловал его в губы.
— Ты мне нравишься, и я очень хочу тебя… — еле слышно прошептал Виталий, удивляясь своим словам и желанию опять целовать Евгения, совершенно не чувствуя отторжения, что целует, по сути, мужчину. Как в забытьи и в лихорадке любовники прошли в подсобку и молча начали раздеваться, перемежая освобождение от одежды жадными и беспорядочными поцелуями. Опять Виталий смотрел на бурую родинку между ягодиц Евгения и с удовольствием до дрожи в теле входил в любовника, прикасаясь своими бёдрами к его гладкому телу. Евгений от боли иногда пытался обернуться, но потом закрывал глаза и смиренно опускал голову. Как в первый раз через минуту Печников почувствовал ничем неудержимую разрядку и вынужденно захрипел от удовольствия, сильно прижимая руками за живот Евгения к себе, словно опасаясь, что тот может вырваться, и наслаждение будет омрачено в этот сладостный и умопомрачительный момент…
Спустя несколько минут любовники успокоились и голые уселись распивать вино, закусывая его торопливо курицей гриль. Любовники поедали курицу с таким аппетитом, что не замечали никаких оттенков недешевого вина и пили его как воду, чтобы только не подавиться от проглатывания больших кусков белого мяса. Что-то было дикое и пещерное в этой картине, словно две тысячи лет назад в лесах на севере ещё варварской Европы, где-то за пределами Римской империи.
— Я совсем забыл закрыться, — опомнился Евгений и убежал голый к дверям. Через минуту он вернулся.
— Кто был твоим первым… соблазнителем?.. — подбирая нужное слово, спросил Печников, стараясь пристально смотреть в глаза партнёра. Немного помолчав, — дожёвывая кусок мяса, который из-за жирной куриной шкурки сделал губы Евгения ярко-розовыми, словно у девочки, что впервые перед зеркалом тайком накрасила губы блестящей помадой матери, — Евгений ответил:
— Учитель физкультуры в школе… Он вёл у нас секцию гимнастики после уроков… Для мальчиков он преподавал спортивную гимнастику, а для девочек — художественную. Тренировались мы в одно время с девочками в спортзале… Мне всегда хотелось заниматься художественной гимнастикой вместе с девочками под музыку… Правда, у мальчиков, мне нравился резкий запах пота, идущий от их вспотевших тел… У меня было такое ощущение, что я, как девочка невидимка, оказался в мужской бане… Мы жили с физруком рядом и после занятий вместе последними уходили из спортзала. Однажды я ему признался, что хотел бы заниматься вместе с девочками художественной гимнастикой, и что с мальчиками мне не очень интересно… Он верно оценил внутренний позыв моего тела, о котором я сам ещё не догадывался… Не знаю почему, но мне всегда хотелось быть девочкой… Однажды он пригласил меня к себе домой под предлогом показать видеозаписи выступлений девочек на соревнованиях по художественной гимнастике. Мне в то время исполнилось только четырнадцать лет… Все случилось как-то само собой — сначала случайные прикосновения, а потом осознанные поглаживания… Он просил меня повторить те же растяжки, что делали на видеозаписи девочки, касаясь в эти моменты своими сильными руками моих частей тела… Потом мы пошли вместе в душ, а там я был, как под гипнозом… Он очень боялся, что я проговорюсь родителям… Но я и помыслить об этом не мог, потому что это была моя самая трепетно сокровенная тайна, и я готов был дорожить ею, как самой дорогой святыней… Я был влюблён в него до помешательства. Мне казалось, что красивее и мужественнее нет мужчины на белом свете… Я думал, что если он меня бросит, то я или утоплюсь, или спрыгну с крыши нашей многоэтажки… Через год его перевели в другую школу, и я каждый день после занятий ходил к нему на новое место работы. Мы уже не уединялись у него дома, а совокуплялись, где придётся — за какими-нибудь железными гаражами, в туалетах кафе, на стройках, в парках и даже вечером на территории детского садика в бутафорских домиках. В конце концов, он нашёл себе другого мальчика в новой школе, и я остался один. Я не мог спать, а если засыпал, то бредил во сне… Мать мне рассказывала, что я заболел непонятно какой хворью и часто во сне звал кого-то, умоляя вернуться. Мне казалось, что теперь я никогда не смогу найти себе такого доброго, неутомимого и красивого любовника, как он… Покончить с собой я так и не решился… — сказал Евгений и отошёл к умывальнику помыть руки.
— А как ты сейчас находишь любовников?
— По-разному, — ответил улыбнувшись Евгений. — Хожу по «нашим» ночным клубам… Но там мне знакомая и часто грубая публика, которая убивает во мне одухотворённое желание… Удовлетворить только телесную страсть для меня всегда было недостаточным. Иногда я захожу на сайт знакомств, но там тоже большого выбора нет. Последнее время я отслеживаю на сайте знакомств нормальных мужчин, натуралов, которые ищут женщин. Я изучаю их записанные в анкетах сексуальные предпочтения и если нахожу желание заниматься анальным сексом с женщиной, то наудачу посылаю такому соискателю весточку, и, если моё предложение принимается, — иду на контакт. Большинство мужчин бисексуальны, но некоторые не догадываются об этом. Однажды я нарвался на групповое изнасилование. Меня «ненароком» подпоили в одной компании геев, хотя я осознано напился, чувствуя, что мне этого самому хочется… Я находился в полном беспамятстве от выпитого вина. Примерно, месяц я не выходил из дома… А однажды меня крепко побили «нацики», они сломали мне два ребра и ключицу.
— Я заметил, что ты даже не пытаешься предохраняться со мной. Ты со всеми любовниками так рискуешь? — спросил Виталий.
— Хоть и говорят, что геи самая рискованная категория в плане подцепить СПИД, но это не вполне верно. Главное — не водить дружбу с «нариками». Про себя могу сказать, что я определяю здоровье партнёра интуитивно и это действительно опасно… Пока, слава богу, судьба меня бережёт. После того случая, когда меня изнасиловали несколько геев, я, отрезвев на утро, очень перепугался. Почти все пасики проходят стадию группового изнасилования, потому что, не осознавая последствий, сами идут на это. Через два дня я пошёл в платную клинику и сдал анализы. До следующего дня я не находил себе места. Наконец, я узнал, что результаты анализа крови из вены на СПИД, на сифилис, на гепатит у меня — отрицательные. Я пошёл и напился от радости…
— А твои родители знают о твоей ориентации?
— Я им не открывался, но предполагаю, что мама догадывается. Видимо, после той болезни, когда у меня был жар, и во сне я бредил и звал своего первого любовника. А может, и отец догадывается тоже, хотя на этот счёт у меня сомнения, потому что он до сих пор никак не возьмёт в толк, почему меня не взяли в армию, раз я окончил институт без военной кафедры…
Печников смотрел на белые руки Евгения, на его короткие и чистые ногти, на судорожные и слегка полные пальцы, конусообразно зауженные к ногтям, как у женщины, и гадал: почему природа в утробе матери не доделала до конца из этой девицы парня, а оставила это создание «полуфабрикатом» — мужчиной по оболочке, но женщиной по сути. Какую цель ставила природа, если в ней нет ничего случайного?
— Кто по профессии твои родители? — спросил Виталий.
— Мама — преподаёт танцы, а папа — работает в филармонии администратором, хотя по профессии он — хормейстер… Отец изменял маме очень часто с молодыми певичками из своего хора, поэтому они давно разошлись и живут раздельно. У папы молодая жена, а мама встречается с одним старым другом, который когда-то начинал дружить ещё с отцом. Мама теперь меня меньше опекает, но после ухода отца, — она на меня дышала, как на хрупкое сокровище. Сейчас этого нет и наша квартира поделена на две территории — на бабушкину (мамина мама) и на мою. Мать почти переехала к своему другу и приходит к нам только что-то постирать и сварить, так как бабуля очень старая.
— Как ты представляешь свою жизнь в будущем? Ведь ты ещё молод. Я так понимаю, что вступать в традиционный брак с женщиной ты не намерен?
— Это точно… Пока буду жить один и встречаться с желанными для меня мужчинами. Может быть, в России настанет когда-нибудь такое время, когда однополые браки разрешат. Я иной раз очень хочу уехать в Америку. Там хоть нет нашей дикости по отношению к геям… Было бы достаточно денег и профессия какая-нибудь «айтишная», то улетел бы давно. Я по профессии филолог. Совершенно бесполезная стезя для Америки, так как Америка не видит будущего у вымирающей России.
— А чем тебе хуже в России, если не брать во внимание гомофобию?
— Не брать во внимание мою ориентацию, значит, жить без главного. Скрывать вечно свою природу — для меня мучительно больно почти физически. Сюда на работу меня устроил один пожилой гей. Он хозяин этой сети секс-шопов. Я его не люблю и вынужден был сюда устроиться, чтобы хоть где-то работать. Здесь меня все устраивает, но главное — отсутствуют рядом мужчины и женщины ненавистники. Я работал в нескольких местах с большим количеством сослуживцев, однако со временем работа становилась невыносимой. Я не вписываюсь в «ментальный контекст» людей с традиционной ориентацией: они меня утомляют своей обыденностью, которую сами естественным образом не замечают.
— Но ведь я такой же, как они, как большинство, — сказал Виталий, пытаясь определить, чем именно он интересен Евгению.
— Вы — другое дело… Вы находите любовь с геем нормальным явлением. Я это сразу почувствовал, — сказал Евгений и опустил глаза.
— Почему ты мне говоришь «вы»? Ты можешь мне говорить «ты», как обычно происходит между людьми после близости.
— Мне почему-то хочется оставаться с вами на «вы»… Я воспринимаю вас, как… как восточная женщина воспринимает мужчину — покорно и подобострастно… Для меня очень приятно подчиняться вам и любить вас, словно доброго хозяина. В ваших объятиях мне хорошо и спокойно, и не хочется, чтобы вы меня выпускали. Вам тоже моё обращение должно нравиться, потому что вы мужчина сильный и властный, по моим ощущениям…
— Это, наверное, так… Я люблю беспрекословное подчинение партнёра или партнёрши. Иногда у меня может вырваться грубость или даже неосознанное оскорбление любовницы во время любви. Ты видел, как спариваются львы? Лев садиться на львицу и, рыча, грубо хватает её пастью за шиворот и держит, чтобы она не дёргалась. Львица покорна и почти не трепыхается, пока лев не удовлетворится окончательно. Это и меня очень заводит во время любви, но после оргазма — я сама нежность и мне хочется поскорее как-то сгладить свою грубость во время любовной страсти… — признался Печников.
— Вот видите! Я правильно вас почувствовал сразу! — повеселев от своей прозорливости, проговорил Евгений.
После того, как Евгений признался, что готов подчиняться беспрекословно и с пониманием переносить грубость от него во время секса, Печников вновь почувствовал острое желание, но теперь с допустимой бесцеремонностью по отношению к покорному партнёру, несмотря на то, что не прошло и часа после близости.
— Пойди сюда! Я опять хочу тебя… — потребовал Печников, и Евгений послушно подчинился. Положив раздетого Женю на топчане на живот, Печников с остервенением начал уже знакомое дело. Теперь Виталий с силой и злостью погружал свою плоть в Евгения и оглушительные шлепки от соприкосновения тел быстро приблизили развязку. Опять Печников захрипел, а затем затих. Очнувшись, Виталий слез с любовника и начал благодарственно целовать его спину. Что-то было приятное в белой и полноватой спине Евгения, и Виталий невольно вспомнил про жену: «Теперь я знаю, что женщина не единственный возможный объект моей страсти… Я теперь знаю женоподобного мужчину, секс с которым такой же сладостный, а сейчас мне кажется и более приятным, хотя, возможно, это из-за новизны…»
— Виталий, давайте сходим в любимый мой ночной клуб?
— Ты хочешь, чтобы я тебя сопровождал?
— Да. Вам там понравится! Там клёво!
— Если ты хочешь сходить в ночной клуб, то я могу составить тебе компанию. Моя жена приедет только завтра, поэтому я не возражаю, — ответил Виталий и подумал: «Может быть, это лишнее?.. Вдруг меня кто-нибудь из знакомых там случайно повстречает? Но как я могу отказаться? Нет, не буду его разочаровывать. Мой отказ только заставит его предположить, что я, как все кругом, — «бычье гомофобское». Я испытал истинное наслаждение сегодня с ним. Он мне нужен…»
— Тогда я сейчас здесь все приберу и пойдём. Нам не очень далеко отсюда идти до клуба пешочком, — сказал Евгений. Его глаза светились, словно совсем недавно они вовсе не плакали. Такое преображение своего первого любовника радовало Виталия, и он, снисходительно улыбаясь, наблюдал за его суетой.

ГЛАВА 7

У Николая Васильевича Могилевского на больничной кровати вновь закружилась голова, и он потерял нить воспоминаний. Полежав какое-то время, ни о чем не думая, Николай Васильевич почувствовал, что в голове мало-помалу стало исчезать неприятное ощущение, и ему опять увиделся в подробностях, — несмотря на сорокалетнюю давность, — второй день его работы в фотостудии «Зоркий глаз».
Он вспомнил, как опять вечером позвонил в высокую железную дверь и ему, как накануне, открыл назначенный наставник Александр, который улыбнулся услужливо, запуская Колю внутрь.
— Сегодня нет вечерней планёрки, и мы с тобой одни… — произнёс Саша и посмотрел на Колю, не моргая и не отводя глаза чуть дольше, чем вчера при встрече. События вчерашнего дня с сексуальной близостью между молодыми людьми теперь читались на лице Саши какой-то доверительной теплотой. — Все ушли в пять часов. Алексей Михайлович озадачил нас новой работой… Он уехал на балет в Большой. Там сегодня Никсон с Брежневым смотрят «Лебединое озеро». Алексею Михайловичу через комитет комсомола выделили пропуск, и он с двумя фотоаппаратами уехал. Говорят, что простым смертным сегодня туда не проскочить. Одним словом, людей с улицы там не будет. Я тебе это сообщаю потому, что это говорит о высоком статусе нашего шефа.
— Много ли нам сегодня печатать фотографий? — поинтересовался Коля, оглядывая с лёгкой завистью ослепительно белую водолазку на Саше.
— Ерунда! Меньше, чем вчера. Пойдём в кабинет к шефу, посидим немного. Сегодня у нас свободного времени побольше, — улыбаясь сказал Саша и направился в кабинет Алексея Михайловича. Коля молча пошёл следом.
— Во сколько ты сюда приходишь? Уже второй раз именно ты открываешь мне дверь, — поинтересовался Коля.
— Я прихожу в обед, работаю с ребятами из первой смены и получаю задание на вечер… Никто меня не заставляет здесь присутствовать весь день напролёт. Я по собственному желанию много работаю. Вчера, когда заносил ключи от студии Алексею Михайловичу домой, то получил от него заработанные деньги. Вот эту водолазку сегодня купил в ЦУМе. А ещё: я купил нам с тобой бутылку армянского коньяка, чтобы выпить за дружбу, — при последних словах Саша улыбнулся.
— Мне ещё не приходилось пить крепкие напитки, — сказал откровенно Коля, чувствуя необъяснимую власть над новым товарищем.
— А мы выпьем немного, — успокоил Саша и достал из стола Алексея Михайловича запечатанную бутылку коньяка и две хрустальные рюмки. Было очевидно, что сегодняшний вечер был продуман Сашей основательно. — У шефа здесь есть открытая коробка шоколадных конфет, — сказал Саша и положил разноцветную плоскую коробку тоже на стол. — Мы возьмём несколько штук на закуску.
— Неудобно как-то… Может, они посчитаны? — предположил Коля.
— Что ты?! Эти конфеты уже месяц здесь лежат. Я думаю, что Алексей Михайлович давно о них забыл, не говоря уже о том, чтобы пересчитывать их, — сказал Саша и открыл бутылку коньяка. Налив полные рюмки, Саша одну протянул Коле, а другую — взял себе. Что-то было суетное и торопливое во всех его движениях, словно перед ним стояла задача, как можно скорее выпить по первой рюмке.
Друзья выпили коньяк и закусили конфетами. Через минуту Коля почувствовал лёгкое опьянение. Саша развалился в кресле Алексея Михайловича, а Коля, раскинув руки, навалился на спинку дивана.
— Какой он крепкий, — сказал Коля, чувствуя, что его лицо начало гореть.
— Все говорят, что армянский коньяк пахнет клопами, но я что-то этого не чувствую, — сказал Саша, у которого лицо, как у Коли, тоже раскраснелось от крепкого алкоголя.
— В пионерском лагере я однажды в траве нашёл большого зелёного клопа, и мои руки весь день отвратительно воняли, — сказал Коля. Встав с дивана, он взял со стола пробку от бутылки и поднёс её к носу. — Что-то очень отдалённо и слабо напоминает того вонючего клопа.
— Давай ещё по одной? — предложил Саша. Чуть подумав, Коля кивнул согласием. После второй рюмки Николай почувствовал большее опьянение и неожиданно для себя вдруг сказал:
— Мне очень понравилось, как ты вчера…
— Хочешь ещё? — спросил тотчас Саша.
— Можно… — согласился Коля улыбаясь и ощутил, что в штанах всё моментально затвердело.
Саша вышел из-за стола и проворно через голову снял с себя водолазку, бросив её небрежно на кресло. Затем он вдруг убежал в туалет и скоро вернулся с полотенцем в руках, но почему-то с мокрым лицом. Сняв с себя ещё и майку, Саша оказался голым по пояс. Опустившись на колени перед сидящим на диване Колей, он решительно расстегнул ремень на брюках у нового друга и стянул их вместе с трусами до коленей. По глазам Саша казался уже пьян, и с его лица не сходила замёрзшая улыбка. Вновь он смело распоряжался… Нетрезвый Саша казался решительнее, чем вчера, определил про себя Коля. Алкоголь делал Александра изобретательным и неуёмным. Опасаясь, что торопливость напарника может спровоцировать наступление преждевременной кульминации, Коля остановил руками снующую вверх и вниз голову товарища и сказал:
— Я хочу… туда… — Саша словно ждал этих слов. В одно мгновение он скинул с себя брюки и трусы. Коля поднялся и указал рукой на освобождённый диван. Немедленно на память Коле пришла картина в тюрьме, когда блондин Виктор насиловал Троекура, который стоял на коленях с торца шконки, а телом лежал на матрасе. — Я хочу, чтобы ты коленями опустился на пол, а грудью лёг на диван, — спокойно потребовал Коля. Часто дыша, Саша принял требуемую позу.
— Так? — спросил он.
— Да, — подтвердил Коля. Всё походило на позу Троекура в тюрьме при близости с блондином Виктором. Еле слышно Саша простонал, а после нескольких толчков умолк. Теперь Коля все сильнее и чаще проникал в наставника и через минуту почувствовал, что наступает развязка. Когда все кончилось, Коля замер от наступившего удовольствия.
«Он совсем не походит на Троекура… Суетный какой-то… — удивлялся мысленно Коля, сидя на Саше с закрытыми глазами и ощущая в полной мере растекающееся блаженство по каждой клеточке тела. — Невероятно, что такой активный непоседа может оказаться в одном ряду „петухов“ с молчаливым и неопрятным увальнем, как Троекур…»
«Кто будет активным гомосексуалистом — тот обязательно когда-нибудь станет и пассивным!» — вспомнились вдруг Коле громко произнесённые слова лектора в офицерском актовом зале Симферопольского следственного изолятора.
— Давай ещё по стопке коньяка махнём? — услышал вдруг Коля под собой голос беспокойного Саши.
Через минуту ребята выпили ещё коньяка, которого в бутылке осталось на две рюмки, и, забыв о задании Алексея Михайловича, принялись, как все захмелевшие люди, вести откровенный разговор.
— Ты помнишь, когда отец привёл меня сюда к вам в студию, и мы пошли с тобой все осматривать, то в большой лаборатории студент Иван сказал, что ты любимчик Алексея Михайловича?
— Помню… — ответил Саша, откусывая от шоколадной конфеты половину. Он с серьёзным лицом пристально рассматривал начинку в половине конфеты, что осталась у него в руке, и это ложно говорило о том, что вопрос Коли ему будто ни о чем не говорит без разъяснений.
— Скажи мне: с Алексеем Михайловичем у тебя такие же отношения… как со мной? — спросил Коля, о чем бы никогда не решился спросить трезвым. Какое-то мгновение Саша продолжал жевать конфету и одновременно думать, стоит ли ему открыться новому ученику студии, которого он не знает, как надёжного человека, умеющего хранить тайну. Однако выпитый коньяк сделал своё дело.
— Я надеюсь, что ты человек не болтливый и нигде не проговоришься о том, что я тебе сейчас скажу… Мы с Алексеем Михайловичем уже три года в самых близких отношениях… с тех самых пор… как я пришёл сюда к нему работать. Он очень любит меня… Он первый мужчина в моей жизни. Я не хочу об этом говорить. Пойми меня правильно…
— Если ты не хочешь говорить, то и не нужно, — с пониманием ответил Коля.
— Давай остатки допьём! — оживившись предложил Саша, указывая на недопитый коньяк в бутылке.
— Я уже очень пьян и если выпью ещё, то не дойду до дома, — сказал Коля.
— А мы можем здесь остаться на ночь под тем предлогом, что очень много работы. Позвони вот с этого телефона домой и скажи, что в фотостудии задержишься до утра, — предложил находчивый Саша. Коля не хотел показаться отцу нетрезвым, поэтому, немного подумав, согласился.
— Папа, мы с ребятами здесь в студии задержимся допоздна… Возможно, что будем работать до утра. Надо выполнить один заказ. Очень много предстоит напечатать фотографий, — сказал Коля, пытаясь говорить членораздельно, чётко и ясно, чтобы отец не понял, что он нетрезвый.
— Коля, есть у вас там еда?
— Да.
— Ну, ладно, Коля, оставайся, — сказал отец, и Коля тут же положил трубку.
— А где мы здесь будем спать? — поинтересовался Коля?
— Вот на этом диване, где ты сидишь, — сказал Саша, — а накроемся брезентовыми дождевиками. Здесь у Алексея Михайловича несколько дождевиков для фотосъёмок в дождливую погоду.
— Александр, я предлагаю сделать ту работу, что нам оставили, а то опьянеем настолько, что испортим все фотографии.
— Ты прав, — согласился Саша и с трудом поднялся из кресла. Покачиваясь он пошёл в малую лабораторию, и Коля последовал за ним. Коле хотелось прилечь, потому что голова кружилась и в животе без еды неприятно урчало. Временами его подташнивало, но он терпел и молчал.
Друзья много испортили фотобумаги, но, в конце концов, всю небольшую работу выполнили.
— Рано утром нам нужно отсюда уйти и выкинуть в мусор всю испорченную фотобумагу, — сказал Саша. — Теперь можно идти спать.
— Пойдём, — согласился Коля.
Через несколько минут ребята уже лежали голыми на диване под новыми брезентовыми дождевиками. Им было очень тепло.
— Ты хочешь ещё меня… — тихо спросил Саша.
— Нет. Не сегодня… — ответил засыпающий Коля. Саша лежал позади Коли с края дивана и прижимался к нему. Коля чувствовал, что плоть у Саши тверда.
— Давай я тебе введу неглубоко?..
— Нет-нет, — говорил засыпающий Коля, но неожиданно осознал, что позволить Саше проникновение не одно и то же, что позволить это сделать кому-то в тюрьме. — А ты отдался Алексею Михайловичу с желанием или по другой причине?
— Когда я понял, чего он от меня хочет, то нисколько не колебался. Что с того мне плохого, если я уступлю ему? Никакого ущерба для меня и моего здоровья не будет от этого, рассудил я тогда, но это позволит мне пользоваться его кошельком при моей нужде, — сказал Саша и засмеялся. Коля, несмотря на желание спать, тоже невольно захихикал на ту лёгкость, с какой Саша принял решение уступить домогательствам богатого и щедрого Алексея Михайловича. — У меня есть очень красивая невеста, но после того, как я познал взрослого мужчину… то несколько остыл к ней, хотя продолжаю с ней иногда встречаться. Быть любимым для мужчины и любить параллельно женщину — редкое ощущение, поверь мне. Женщина, по-моему, уступает…
Коля не мог открыться Саше и рассказать о незавидной участи пассивных гомосексуалистов в тюрьме, но вдруг почувствовал, что дикое и бесчеловечное отношение к пассивным гомосексуалистам в тюрьме не может сравниться нисколько с отношением к ним здесь, на свободе. Тюрьма — это другой мир и другая планета и всё там вынужденно по-другому. Тюрьма — это случайное недоразумение в его жизни, а попадает в неё малая часть людей, у которых из-за неблагополучных родителей было неблагополучное детство. Основная масса людей живёт в нормальных условиях, потому у них нет нужды жить в замкнутом пространстве с неприятными и отвратительными людьми и по воспитанию, и по характеру. Достаточно не встречаться с плохими людьми — и у тебя будет другого качества жизнь… В тюрьме это невозможно сделать. Тюремную камеру так просто не сменишь, да и нет смысла в этом, потому что в других камерах те же самые неприятные и отвратительные люди. «Я не зарекаюсь от тюрьмы и сумы, но почему я должен придерживаться нравов тюрьмы, если ни при каких обстоятельствах больше не намерен нарушать закон? — спрашивал себя Коля. — Почему я не могу относиться ко всему в жизни также легко и разумно, как Саша? Как я мог ещё вчера по-тюремному презирать его за навязчивость?.. А почему я презирал в тюрьме Троекура?.. Потому что находился в тюрьме. Ещё час назад я походил на заключённого и только сейчас в один миг переродился…»
— Тебе не мешает моё возбуждение?.. — прошептал Саша, беззвучно хохоча, сотрясаясь при этом всем телом позади. Коля молчал. В голове у него шумело и отрезвление приносило неприятные ощущения во рту и в животе. — Можно я чуть-чуть сильнее прижмусь к тебе? — Коля продолжал молчать, не в силах говорить от навалившегося желания поскорее заснуть, но больше всего оттого, что не хотел мешать новому другу сделать все, что он захочет.
Через секунду Коля почувствовал проникновение чего-то твёрдого, гладкого и тёплого со стороны Саши. Коля почувствовал, что его плоть обхватила мягкая ладонь Саши…

Николай Васильевич Могилевский на больничной кровати внезапно почувствовал в голове сильную тупую боль и тотчас потерял сознание. Через десять минут над его бездыханным телом врач с мелированными волосами в окружении трёх медицинских сестёр буднично произнесла:
— Всё-таки он не справился…

ГЛАВА 8

Виталий Печников из-за встречного ветра порой поворачивался спиной в ту сторону, куда они шли. Евгений, опуская подбородок, прятал половину лица в шарф на груди и старался прятаться за большой и плечистой фигурой Виталия. На Женю была надета короткая куртка по пояс, которая казалась меньшего размера, чем требовалось для его полноватого тела.
— Далеко нам ещё идти? Может, на метро или на такси? — спросил Виталий.
— Нет, я метро не люблю, а в такси ехать на короткое расстояние всегда дорого. Давайте прогуляемся! Любая погода, даже плохая, если ты тепло одет, по-своему хороша. Нам идти в сторону Чистых прудов.
— Ты часто ходишь в этот ночной клуб?
— Не часто, но мне там нравится атмосфера и публика. Правда и там есть люди циничные и грубые, которых интересует только простое «перепихнуться». Когда видишь большую массу весёлого хмельного народа в гейском ночном клубе, то начинаешь чувствовать себя чуточку увереннее… Начинаешь понимать, что таких как ты очень много, и сразу плохие мысли кажутся преждевременными…
— О каких плохих мыслях ты говоришь? — спросил Печников.
— О сведении счетов… — Евгений замолчал. Ему показалось, что об этом, наверное, нельзя так просто с кем-либо делиться, чтобы не показаться болтуном.
— Ты думаешь о самоубийстве?!
— Не часто, но иногда мне кажется, что в стране никогда не наступит время терпимости… В лучшем случае, по-моему, геи не будут подвергаться дискриминации только после смены нескольких поколений, а это меня вгоняет в беспросветную тоску… В стране огорчает гомофобия не правителей. Мы с правителями не пересекаемся, и их гомофобия часто предвыборная, для большого количества избирателей с отравленным сознанием, которое перешло к сегодняшним людям от советских предков. Самая обидная гомофобия — это гомофобия бытовая… На работе, если ты открытый гей или об этом догадываются, то все, глядя на тебя, «безобидно» хихикают и шепчутся. Они шепчут тебе вслед мерзости. Но стоит делу дойти до повышения в должности, как эти «безобидные» гомофобы превращаются в зверей, и здесь хихиканье переходит в крик на весь белый свет. Они не стесняясь спрашивают громогласно у руководителя, почему пидорам, а не им, натуралам, предлагают высокие должности. Ответ их не интересует. Им важно бросить тень на руководителя, будто он потворствует геям, потому что сам из таких же. А если руководитель пытается оправдать своё решения более высоким профессионализмом гея, то ему, конечно, никто не верит… Я с этим сталкивался не раз. А посмотрите на российских артистов! Они публично по телевизору открыто подтрунивают и плоско подшучивают над своими собратьями. Смотреть на это горестно и невыносимо… Почему надо обязательно улыбаться при виде гея? Люди словно видят не человека, а макаку с красной задницей в зоопарке, на которую им невозможно смотреть без смеха! «Все эти люди будут относиться к дикарям, пока не перестанут пренебрежительно смотреть на геев. Эти люди обязательно будут иметь в жизни соразмерные неприятности, как преступники», — сказал мне как-то один древний гей, которому уже за восемьдесят…
Про себя Печников подумал, что и ему всегда при виде геев почему-то смешно. «Это так потому, что людям естественно кажется смешным, когда они при виде гея мысленно представляют, как этого мужика регулярно, по его собственному желанию, трахают в задницу». Вслух же Печников сказал:
— Женя, не будем о грустном. Я думаю, что время все изменит. Когда-то за гомосексуализм сжигали на костре, но сейчас, слава богу, этого нет, и так же неизбежно исчезнет всякая дискриминация.
— Жаль только, что «нам не выпало счастья жить в такой стране». Я где-то слышал подобное выражение… Вот мы почти и пришли, — сказал Евгений и повеселел. — Кассы там, а вход здесь. Я пойду куплю билеты.
— Женя, можно я куплю билеты? Я хочу сделать тебе что-нибудь приятное!
— Вы и без того сделали сегодня мне много приятного, а ещё согласились пойти сюда… Но если очень хотите, то купите билеты. Лучше взять полностью столик на четверых. Это даст нам возможность приглашать к себе в компанию, кого мы пожелаем. Около танцпола столик брать не следует. Лучше оплатить стол на втором этаже, чтобы можно было сверху хорошо видеть всех танцующих. Эта картина завораживает… Я вам много смогу рассказать о здешних завсегдатаях.
— Понял, — сказал Печников и ушёл в кассы. У освещённого рекламой главного входа стоял фейсконтроль из трёх человек и небольшая толпа желающих пройти внутрь. Музыка из клуба слышалась и на улице.
Ожидая в короткой очереди, Виталий через стеклянные двери касс неожиданно заметил, что к главному входу ночного клуба с ярко горящими фарами подъехали три чёрных микроавтобуса, из которых стремительно высыпала толпа высоких и крепких молодых людей, одетых во все чёрное с чёрными повязками на лицах. Всех их было около двадцати человек, и некоторые из них держали в руках бейсбольные биты. От плохого предчувствия Виталия охватила тревога. Он увидел, как люди перед входом быстро разбежалась в разные стороны и открылась удручающая картина: Евгений, который не успел убежать со всеми вместе, уже лежал на асфальте, и его пинали ногами два молодчика. Остальные, с масками на половину лица, сметая с пути группу фейсконтроля при входе, вломились в помещение клуба и оттуда послышались крики, визг и грохот падающей мебели. Одно мгновение Виталий оценивал ситуацию и, поняв, что от двух молодчиков вполне сможет освободить Евгения, вышел из кассы, и быстро подбежал к обидчикам любовника. Непонятно почему Печников вдруг прокричал:
— Ребята, милиция в штатском! Прошу прекратить! — Только что пинавшие Евгения молодые люди на какое-то время от неожиданности отступили и, часто дыша, встали чуть поодаль. Виталий поднял с асфальта согнувшегося в калачик Евгения и тихо ему сказал: — Беги скорее за то здание и жди меня где-нибудь там подальше.
Евгений весь испачканный в грязи асфальта, хромая от боли, засеменил прочь.
— Это же пидор! Я уже второй раз его здесь ловлю! Эту нечисть давно надо прибить! — кричал один из двух Печникову, будто тот должен понять это и не мешать им.
— Ребята, успокойтесь! — произнёс Виталий, поднимая руки выше плеч, чтобы быть готовым перехватить возможный и неожиданный удар кулаком. В это время из клуба вышли несколько человек в масках.
— Колек! — крикнул один из двух, что бил Евгения, обращаясь к кому-то из той группы, что вышла из клуба. Печников понял, что сейчас выйдут из клуба ещё сообщники тех, кому он помешал избивать Евгения. Это могло кончиться его разоблачением. Виталий ничего не говоря, развернулся и быстрым шагом пошёл в ту же сторону, куда недавно убежал и Евгений. За спиной Печникова слышались громкие разговоры налётчиков в масках, но он, не оборачиваясь, продолжал удаляться от опасных людей. Вдруг Виталий услышал, что агрессивные налётчики на ночной клуб начали громко кричать ему вслед:
— Эй, мент фуфлыжный, постой! — Виталий побежал. Тотчас он услышал топот ног людей, бросившихся за ним вдогонку.
— Это тоже пидор!
— Он заступился за своего маленького пидорка и бежит теперь к нему в ту же сторону!
— Надо догнать его обязательно! — наперебой кричали бегущие за Печниковым молодчики, срывая на ходу маски с лица, чтобы легче дышалось на бегу. Виталий стал понимать, что ему не удастся оторваться от преследователей или добежать до широкой многолюдной улицы, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Задыхаясь от длительного бега в темноте переулка, Виталий лихорадочно искал по сторонам какой-нибудь увесистый камень, но его глаза ничего не находили. Вдруг Печников почувствовал, что какой-то проворный паренёк из толпы преследователей отчаянно бросился ему в ноги и обхватил их крепко руками. Виталий чуть не упал на землю, но удержался, благодаря тому, что одна нога высвободилась от обхвата. Печников склонился над отчаянным пареньком, сжимающим его ногу, и со всей силы кулаком ударил того по темени. Парень от боли тотчас ослабил хватку, и Виталий высвободил ногу, но тут уже подбежали остальные преследователи, и со всех сторон на голову Печникова посыпались удары. Виталий поднятыми руками пытался отбивать летящие кулаки, но неожиданно почувствовал удар по затылку чем-то твёрдым и тотчас потерял сознание. Тот паренёк, что обхватывал ноги убегающего Печникова, пришёл в себя от сильного удара кулаком по голове. Он спокойно достал нож из бокового кармана чёрных форменных штанов и с оголенным лезвием протиснулся между сообщниками. Виталий Печников лежал на земле неподвижно лицом вниз. Паренёк с ножом хладнокровно начал безостановочно тыкать с левой стороны в широкую спину Виталия ножом, погружая с каждым разом лезвие до конца и поворачивая его по-садистски в ране. Молодчики расступились, не мешая товарищу, затем кто-то из них крикнул осатаневшему убийце:
— Все! Хорош! Уходим, Диман! — Потерявшего от ярости рассудок убийцу, кто-то дёрнул за рукав и буквально стащил с бездыханного Виталия Печникова. Через несколько минут все молодые люди неспешной трусцой убежали, и воцарилась невероятная для многомиллионного города гробовая тишина…

Нижний Новгород,
26 декабря 2014 года.