«Черный принц»
(часть «Валька»)
5 глава (2)
1
Валька Шелехов терпеть не мог свое имя. «Бабское», — бесконечно жаловался он еще в стенах детского сада. Про то, что существует мужской и женский вариант имени (что так повелось издревле), он и слышать не желал. Но когда ему объяснили, что имя ему дали в честь деда-героя (героя Великой Отечественной!), он присмирел и даже стал при случае повторять: «Валентность – это сила».
Когда в классе появился новенький, Вальке резануло ухо его непривычное имя. Марк! Еврей, что ли?
Валька не был антисемитом. Он равнодушно относился, вообще, к любой национальности. Даже откровенно недоумевал, как можно презирать за то, что человек говорит на другом языке?
Были всполохи неприязни, чего там скрывать! В их городке на строительстве коттеджей работали узбеки, таджики, молдаване. Их частенько приходилось лицезреть и слушать их разнообразную спотыкающуюся речь. Большинство из этих людей Валька на дух не переносил. И больше из-за тупого равнодушия к другим людям, из-за чрезмерной приземленности, но никак не из-за национальности.
Один узбек, маленький, щуплый, умиленно жалкий, работал на местных стройках четыре года. К нему даже привыкли и стали считать чуть ли не старожилом. Он даже сватался к одной продавщице на рынке, крупной, веселой, горластой. И тут – на тебе! – к этому узбеку приехала из Узбекистана жена, да не одна, а с четверыми детьми. (Детьми этого самого узбека!) Оказалось, что за все время, пока отец был на заработках (якобы), он не прислал им ни копейки! И они жили ничтожными доходами от продажи урюка и чеснока. А потом жена плюнула на все: на регистрацию, обязательную в рамках Российской Федерации, на домик в узбекской деревеньке, на свое незнание русского языка, — взяла и приехала! Надо растить детей. Деньги не главное? Вероятно. Но без денег не дают ни одежды, ни обуви, ни еды. А все это нужно! Но не нужно обязательно жить в Узбекистане, чтобы понять такие простые вещи.
Вальке было противно от такой правды. Потом он в каждом гастарбайтере видел того тщедушного узбека с гнильцой внутри.
Казалось бы, что недетское это дело. То бишь судить да рядить о других.
Но Валька помнил «черные» годы, когда учился еще в начальной школе. Родители развелись, и отец, женившись на красивой молодой женщине, уехал в другой город. И они остались втроем: он, мама и его младший брат Алеша. Мама сказала, что отец поступает благородно, ничего не взяв из вещей, не претендуя на ни на метр их двухкомнатной квартиры.
Валька послушно кивал. Мама у него от природы была одарена красотой, которой можно было лишь позавидовать, но усталость от забот заметно состарила ее. Валька любил мать, гордился ее красотой. Он считал, что она знает все на свете, и уж раз она сказала, что отец – благородный, то значит так оно и есть. Вальке даже нравилось повторять про себя: «Мой отец благородный!» Он добавлял: «Мама тоже благородная! Не мучила отца. Спокойно рассталась с ним. От алиментов отказалась».
А потом Валька попал в больницу.
Это было страшное время для всей страны, когда зарплату не выплачивали месяцами. Уже не одну неделю Валька с братом и матерью сидели на одной картошке. Не было в доме ни крупинки сахара, даже мука, из которой мать пекла хлеб, кончилась. Не было чая, лишь кипяток. Алеша плакал и просил хлеба. Но купить его было не на что: долги, за квартиру не платили уже полгода. И тогда мать от отчаяния позвонила отцу в мегаполис и попросила прислать хоть немного денег. Отец ответил удивлением: как же так, неужели она не понимает, он же снимает квартиру, он же молодожен и у него скоро должен появиться младенец, он оставил ей квартиру, ничего не взял из вещей, а она – ай-ай-ай – не может прокормить двоих детей (маленьких, не бугаев), да что она за мать такая, да что она за хозяюшка!
Мать попыталась что-то продать из вещей, но ничего из этой затеи не вышло, и она по знакомству устроила Вальку в больницу. Там кормили целых три раза!!! А в обед даже давали котлеты.
Два дня Валька, можно сказать, жировал. А потом спохватился. Мать приходила каждый день. Она приносила Вальке детские книги, огрызки цветных карандашей. Больше ничего принести ему она не могла. Валька это прекрасно знал и не обижался на нее.
Однажды она пришла к нему с Алешей. И Валька дал ему припрятанную с обеда тефтелину. Алеша вмиг проглотил ее, а мать принялась Алешу бранить, что, дескать, он в садике ест, и в садике диетические обеды, а старший братишка сидит на гороховой каше и даже в полдень не может нормально поесть. А Алеша тихо вторил: «А вечером я не ем, вечером не ем». И мать разрыдалась. Из ординаторской вышел седой врач, вздохнул и принес потом целую тарелку таких тефтелей. Мать не хотела брать, ей было стыдно, но врач цыкнул на нее, и она сдалась. А Алеша тут же при враче еще две тефтелины срубал.
Через несколько месяцев приехал отец, нарядный, ароматно пахнущий. Он привез им с Алешей игрушки и конфеты, показывал фотографии своего третьего, недавно родившегося сына и бесконечно спрашивал: «Ну, как вы здесь? Маме помогайте! И не унывайте!»
Валька с Алешей послушно кивали и повторяли без конца: «Все хорошо». «Ну, и ладненько!» — бодро хлопал их по плечу отец. Потом он, радостный, уехал.
А вскоре мать вышла замуж. Появление в доме чужого человека не понравилось никому. Но слишком хорошо все помнили ту тарелку с тефтелями, стыд и безысходность, чтобы предъявлять какие бы то ни было претензии к создавшейся ситуации.
В доме появились приличные дорогие вещи. А когда мальчики громко заявили, что ни котлет, ни тефтелей есть не будут никогда, в морозилке забелели креветки (помимо свиных вырезок!).
И, тем не менее, с тех сытых пор Валька старался уйти из дома как можно раньше и прийти как можно позже. Он сильно жалел мать, потому что она, уйти, как он, не могла и вынуждена была терпеть чужого человека, который давно и страстно любил ее. А она его нет.
Мать, вообще, не могла не нравиться мужчинам. Но любила она только отца. А еще она очень любила своих сыновей.
И Валька вскоре изменил свое представление о благородстве.
2
К Марку Валька вначале отнесся настороженно. Однако очевидное внимание к нему со стороны девочек, а Нади Авраловой в особенности, подтолкнуло Вальку к весьма нелестной оценке новенького.
Казалось бы, именно Маркова чернота должна была стать его самым уязвимым местом. Ан, нет.
Марк был настолько органичен, настолько по-королевски подтянут и по-королевски вышколен, что дистанцию с ним непроизвольно держали другие люди, а не он сам. В чернокожем парне сидел непрошибаемый стержень!
Вот уж праву говорят, что короля нельзя унизить. Это какое-то странное чувство собственного достоинства, граничащее с откровенным высокомерием!
Валькина смелость (порой граничащая с откровенным хамством, чего уж там говорить) как-то померкла на черном фоне.
Вальке, разумеется, это очень и очень не понравилось, позиций сдавать и лица терять ему не хотелось, и он предпринял все возможное, чтобы остаться лидером.
Еще перед злополучной дракой Валька попробовал разобраться, четко показав новенькому, кто здесь главный.
— Эй, как там тебя? Марат? Арарат? – чуть с ленцой прохрипел Валька со своей галерки. – Чи мусульманин, чи иудей?
В классе восторженно и угодливо засмеялись. Вальке многие хотели угодить. Он слыл храбрецом (и не без оснований). Он никогда не кланялся, даже когда это было выгодно и позарез необходимо. Он давно жил по принципу: «Меня закопают – я раскопаюсь. Меня закуют – я раскуюсь». Валька очень много читал, был не по годам эрудирован. Мог на уроке запросто прервать преподавателя и дополнить скудный рассказ яркими и убедительными фактами. Однажды на уроке истории преподавательница не выдержала и важно заметила: «А, может, Шелехов будет вести урок, раз все знает и без конца прерывает?..» Предполагалось, что послышится: «Ах, что вы, что вы!» Но Валька невозмутимо сказал: «Почему бы нет?» И вышел с достоинством к доске. Преподавательница этого никак не ожидала и порядком растерялась. А Валька с вальяжной уверенностью рассказал про египетские гробницы (и было очевидно, что материал он брал не из учебника). Рассказывал он сочным, незаклишированным языком, и класс слушал его заворожено, так было интересно. Под конец Валька уселся за учительский стол (историчка сидела на последней парте – галерке и с ужасом наблюдала, что будет дальше), открыл журнал и начал опрос. Одноклассники дурашливо вскакивали, когда он выкликал их фамилии, и на полном серьезе силились ответить на его заковыристые вопросы, а после того, как, не удовлетворившись корявыми ответами, Валька им уверенно лепил в журнал двойки, ребята с плохо скрываемым страхом, прикрытым жалкими улыбочками, садились на свои места. И вот надо же, вот, например, историчке (если бы так начала вести себя она) ребята высказали бы недовольство (и она бы еще пожалела, что повела себя таким образом), а здесь, этому барственному Вальке, боялись и пикнуть.
Однако не все стали плясать под Валькину дудку. Когда тот произнес: «Вязенцев», то Вадим и ухом не повел, как сидел мрачно за своей партой, так и продолжал сидеть. Тогда Валька нашелся: «Не готов? Молчание – знак согласия! Два». И продолжил: «Авралова». А Надежде двойку в журнал не хотелось, ей казалось, что все происходящее – шутка, но глаза тревожно созерцали, что двойки в журнал летят самые что ни на есть настоящие. И еще Валька ей был не безразличен, и не хотелось падать в его глазах (Авралова страдала синдромом отличницы, пребывая в твердой уверенности, что прилежание – самое ценное качество для девочки, и в чем-то, безусловно, была права), в общем, Надя робко встала, когда прозвучала ее фамилия, и столь же робко начала отвечать. Валька глотнул побольше воздуха и резко оборвал ее на полуслове: «Молодец, Авралова, пять!» Надя робко села на место. И тут выскакивает к доске Элка Сомова, выхватывает у Вальки журнал из рук и со всей силы его журналом хрясь по голове!!! Валька замахнулся (кстати, в целях защиты) на Элку рукой, а она и не думала убегать. Встала руки в боки и смотрит вызывающе. Но Валька и тут нашелся: «Сомовой – кол!» Поднимает журнал, открывает, но поставить ничего не успел. Вскинул голову, а рядом стоят директор и завуч.
Вальку наказали за сей проступок по полной. И родительское собрание приняло активное участие в эдаком «суде Линча», и какой-то еще школьный товарищеский суд был. Вальку распинали, а он не терял самообладания. Ни глаз «долу» не опустил, ни слезинки не проронил, ни единой заискивающей улыбочки не послал. Исключить его из школы не могли (он это прекрасно знал), мать дома он подготовил к «линчевому» мероприятию, сказав, что… Он сказал матери так: «А ты хотела, чтобы я стал послушным холуем?» И мать сказала: «Нет». Тогда Валька сказал: «Иди в школу и ничего не бойся. Ты еще гордиться мной будешь!» И она гордилась. Сидела на «суде Линча» и гордилась. Никому не говорила, что рада за сына, что тот смог вести урок истории (и все его слушались!), что много-много знает, что… что очень, очень похож на своего весьма и весьма своенравного отца. Но дома сказала: «Валентин, пожалуйста, больше не балуйся». И Валька улыбнулся: «Все будет хорошо, мама!» И она улыбнулась тоже, хотя понимала, что это не педагогично. А после того случая Валька стал в школе человеком номер один! Непререкаемый авторитет! И для учащихся, и для учителей. Даже отпетые школьные бандюганы не привязывались к Вальке, так как он слыл «умным и дерзким». Его уважали!
Поэтому когда Валька принялся задирать новенького, никто и не подумал заступиться за того. Валька, якобы, всегда знает что делает.
— Макар? Ой, нет! Марк? Иерусалимский…э-э-э… нет, африканский жид. О, точно!
Послышался дружный гогот. Скабрезная шутка всем понравилась.
Марк невозмутимо сидел на своем законном месте – галерке и абсолютно не реагировал на происходящее.
— Ребя, — продолжил Валька, — паря-то глухой?
— Ага! – радостно заржали мальчишки-одноклассники.
И тогда Валька принялся изображать из себя сурдопереводчика. Он царственно взмахивал руками, с ухмылочкой вертел пальцами.
В класс вошла Элка и непринужденно заметила:
— Цирк уехал, а клоуны остались.
А потом встала в позу и давай передразнивать Вальку. Все так и покатились со смеху.
— Дура ты, Сомова, — лениво высказался Валька и вновь ухмыльнулся.
— Ой, что ты, куда мне до тебя! – запричитала Элка, картинно сложив руки на груди. – Ты же у нас профессор. Только кислых щей!
— Закрой варежку, Сомова! – хрипло заметил Валька.
— Ой-е-ой! – передразнила его Элка. – Испугалась, как же! «Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь».
Валька позеленел и вмиг очутился возле Элки. Он ничего не успел сделать. За его спиной прозвучало спокойное и размеренное:
— Не смей трогать.
Валька обернулся. Он впервые не знал, что делать дальше. Прозвенел звонок, и Валька сделал вид, что именно звонок спас новенького от неминуемой смерти. На самом же деле, ему, Вальке, было понятно, что от пришельца еще неизвестно чего можно ожидать. И Валька благоразумно решил не нарываться. Пока! А там видно будет.
А потом была драка, и Валька увидел небо в алмазах.
3
Смирился ли Валька с тем, что его отметелили как следует? Он и сам не понимал. Досталось всем! Больше всех, конечно, новенькому. Его буквально запинали, и Валька сам, собственными глазами, видел это.
И Вязенцеву перепало. И одиннадцатикласснику Димке! Но все равно, упорно устоялось мнение, что виноват во всем негр, что именно он всех отделал и что именно он является победителем, а не кто другой.
Это сбивало с толку. Но переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным! И Валька сам себя не мог переубедить… И он неожиданно понял, что в негре кроме видимого физического тела есть и нечто другое, нечто большее, значительнее, которое действует на всех с огромной несокрушимой силой! И тут эрудированный Валька вспомнил странную фразу (он лишь никак не мог точно указать, где именно эту фразу прочел), но звучало это так: «Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!»
Раньше Валька считал это блажью и глупостью, но сейчас убедился в подлинности и неопровержимости удивительного высказывания. Это сказано про негра из их класса!
Когда Марк после продолжительного отсутствия, связанного с милицией и прочим, вошел в класс, Валька взглянул на него по-другому. И хотя ему, как и раньше, не нравилось пристальное внимание к Марку со стороны девочек, Валька чувствовал к новенькому если не симпатию, то некоторую почтительность со своей стороны уж точно! И ничего с этим не мог поделать.
4
Учителя постоянно боялись чернокожего иностранца чем-нибудь обидеть.
Не вызывали к доске. Всеобщая установка: пока сам руку не поднимет. (А он не поднимал никогда).
А сердобольности к учительскому мнению добавила Анна Ивановна, мама Марка. Именно она посвятила всех в таинства ее семейной жизни. А именно: русского языка ее дети не знают, книг на русском языке не держали никогда, и в Зимбабве не погладили бы по голове, если бы увидели зимбабвца с русской книжкой в руках, и муж (отец Марка) замучил детей английской литературой, зимбабвскими ритуалами и «анатомичками» в больнице, где сам служит.
Все это было, разумеется, чушью гороховой. Марк, конечно, помогал отцу в больнице. Иногда. Даже ассистировал на операциях! Но – иногда. Что касается запретов, то ни на какие запреты у доктора Неренга-Шелг попросту не было времени.
А в русской литературе Марк разбирался. И вполне сносно. Читал и Толстого, и Достоевского. Только на английском.
Библиотечку на русском языке семья Неренга-Шелг хотела привезти. Ее собирал отец. Но Анна Ивановна предусмотрительно забыла тяжелые и громоздкие связки книг в московском общежитии, а потом стало не до них. Прислали им из России в Зимбабве несколько детских книжек, и только-то.
На русском языке в Африке, вообще, трудно было что-либо достать. Поэтому-то и обходились литературой на английском.
Так дело обстояло в действительности.
А сгустила краски Анна Ивановна за тем, чтобы по-своему помочь сыну. Чтобы полегче ему было учиться. Чтоб посговорчивей и помягче были учителя. Чтобы дали-таки ее парню нормально доучиться (и при случае вытянули за уши).
Сама-то она в школе училась не ахти, поэтому школьная эта бодяга казалась ей невероятно мудреной и трудной.
А Марк у нее был умницей! Наверное, про мальчиков следует говорить «умник», но это звучит чуть иронично.
Анна Ивановна умудрилась и сына своего перехитрить (опять-таки из-за сильной материнской любви!) Она записала его в девятый класс (хотя Марк должен был учиться в десятом, ему уже исполнилось к тому времени пятнадцать), убедив сына, что в России особенная программа, что здесь принято именно так, и уж она, Анна Ивановна, которая русее всех русских, точно знает, что делает.
Но Анна Ивановна Неренга-Шелг попросту опасалась, что Марку в непривычных условиях трудно будет потянуть школьную программу. «Повторенье – мать ученья», — рассуждала Анна Ивановна. И, к слову сказать, если бы она рассуждала иначе, весь ход истории девятого «В» был бы другим.
5
На учителей исповедь Анны Ивановны произвела неизгладимое впечатление! Они выдернули из слезоточивого рассказа важную деталь: в их школе появился представитель западной цивилизации (пусть и в африканском варианте), носитель чистого английского языка. И прониклись к Марку особенным чувством.
Однажды Валька зашел в школу поздно вечером. Учитель физкультуры оставил ему ключ от спортзала, где Валька, выдающийся по местным меркам легкоатлетист, тренировался.
Проходя мимо одного из кабинетов, Валька услышал приглушенные голоса. Он не подслушивал. Просто говорили громко.
— Вот здесь правильно?
— Не совсем. Нужно немного подправить.
— А здесь?
— Здесь я проверил. Все абсолютно верно.
— А это? Я правильно выполнила?
— Сейчас посмотрю.
Валька безошибочно отличил голос Марка, его очень мягкий иностранный акцент.
Валька заглянул в глубь кабинета и увидел пожилую учительницу английского Марию Тихоновну, сидящую рядом с Марком.
Они сидели к Вальке спиной, поэтому не видели его. И Валька вдруг понял, что подобные посиделки проходят не впервые, и для Марка это, вообще, что-то рядовое. И стало удивительно. Нет, даже не столько удивительно, сколько обидно. Обидно до одури! До боли!
Валька сжал кулаки. Зависть захлестнула его! И ему хотелось ворваться в кабинет и размазать новенького по парте, и чтобы англичанка заохала и запричитала и обязательно вызвала милицию, и обвинила бы Вальку в хулиганстве! И чтобы вся школа, весь город знали, что именно он, Валька, пришиб одной левой негра!
Валька завидовал не тому, что Марк знает английский получше любого преподавателя и что преподаватели обращаются к нему, сопливому подростку, за советом. А тому, что никто, ни одна живая душа не знает, что Марк консультирует специалистов с высшим образованием.
И англичанка переводы выдает за свои. И хоть бы хны! И никто об этом даже не догадывается. И Марк под пистолетом об этом не скажет. Потому что честен. Потому что не болтун. Потому что благороден.
И Вальку это бесило. Страшно коробило! Мучило! Разве он бы так смог?
Валька отгонял плохие мысли, но как-то само думалось: вот он, Валька, став кем-то значительным, сделал бы невзначай так, чтобы легкий слушок да прошвырнулся бы по школе, и героизм бы с его выдающейся славой как-то сам вошел в скромную Валькину жизнь.
А Марк?..
Валька неожиданно понял, как сильно он его ненавидит. А потом вдруг осекся: ненавидит из-за презрения к самому себе. К себе! Потому что сам так не умеет.
6
Но молчать Валька все же умел.
Однажды мать принесла с работы маленького щенка. Она со смехом сообщила, что это – подарок. А дареному коню в зубы не смотрят. И попутно заметила, что надо бы все же щенка пристроить, так как у нее самой нет времени возиться с собакой, а собака требует к себе много внимания.
И Алеша с Валькой заметили, что, конечно, пристроить. Нет условий у них для содержания собак.
— Вот если бы овчарка, или бойцовая порода какая, а то какой-то шибздик, — презрительно заметил Валька.
Он был по-своему прав. Став этаким «неподдающимся», нужно держать «марку». Не подобает школьному королю (ну, почти) возиться с шибздиком. Засмеют!
Вот, если бы сенбернар, если бы доберман, если бы… А то!..
Пока Алеша готовил объявление в Общество по защите животных (там могли пристроить кого угодно и куда угодно), Валька мыл описавшегося щенка.
Потом щенок заснул в Валькиной с Алешей комнате прямо на Валькиной кровати. Валька поворчал, а наутро заявил, что щенок остается у них. И он остался.
Это оказалась девочка. Черная с подпалинами такса. Назвали Лизой.
Валька возился с Лизой как с маленьким ребенком. Кормил строго по расписанию, дрессировал. И выгуливал! Обычно на балконе. Но, когда стемнеет, на улице.
Валька выводил Лизу на поводке. Она никогда не выходила вся сразу: сначала покажутся передние ноги, потом –задние. Вальке было очень смешно за этим наблюдать. Он страшно полюбил Лизину коротконогость и длиннотелость, и именно эта некрасивость была для него столь привлекательной. На улице Валька снимал поводок и предоставлял Лизе полную свободу действий. Она задорно резвилась, прыгала по двору, гонялась за кошками, вовсю проявляя свои охотничьи инстинкты. А Валька стоял, наблюдал за Лизой и тихо радовался. Если появлялись знакомые, то Валька делал вид, что гуляет не с ней.
7
…Марк шел ночью по безлюдному холодному городу. Он не боялся. Но единственно умолял самого себя быть повнимательнее и не пропустить дом, где проживают Шелеховы.
Фонари горели не везде, поэтому ориентироваться было нелегко.
— Марк!
Марк обернулся и увидел маленького мальчика, брата Вальки – Алешу. Марк это сразу понял. Что он, непонятливый что ли?
— Сюда! – позвал его Алеша.
Марк побежал к подъезду, где стоял Алеша.
— Быстрей!
Они бежали вверх по ступенькам, и было слышно, как стучит Марково сердце.
— Вот! – Алеша распахнул дверь квартиры. – Только тихо, все спят.
Марк вошел в прихожую, снял ботинки и на цыпочках прошел вслед за Алешей, в его с Валькой комнату. Там, в полумраке, Марк разглядел склонившегося на кровати Вальку.
Когда глаза привыкли к легкой темноте, Марк разглядел на кровати собаку. Таксу.
Она лежала неестественно вытянувшись и учащенно дышала. Марк сразу все понял. Он перевел взгляд на Вальку. На того невозможно было без боли смотреть! Страдает почище своей собаки.
…В Булавайо у семьи доктора Неренга-Шелг был целый собачий вольер. Там жили ротвейлеры и еще представитель удивительно редкой породы – анатолийский карабаш: крупный как теленок, песочного цвета, лоснящийся на солнце. О выносливости и редкой физической силе анатолийских карабашей ходили легенды. И, когда доктору преподнесли в благодарность ценный подарок – карабаша, доктор пришел в восторг! Пусть хлопот невпроворот, пусть средств будет уходить неимоверно. Но само осознание, что в их доме есть кусок египетской мудрости и солнечного жара (эта порода выводилась в Египте), поднимало самооценку и придавало гордости и тщеславия (чего уж там говорить!).
Выяснилось, что это – карабашиха. И Анна Ивановна, проходя мимо вольера, не преминула заметить, что карабашиха беременная.
Отец, узнав, посерьезнел. Кстати, и удивился, как он сам, профессиональный врач, не заметил очевидного факта! Но, так или иначе, что же теперь прикажете делать? Собаки, по идее, должны сами справиться с возникшей вполне естественной проблемой. Ну, а если потребуется-таки помощь? Дорогая собака, редкая, символичная. На произвол судьбы бросить нельзя.
Собачником сэр Ронино Неренга-Шелг был так себе, а Анна Ивановна панически боялась сильных собак: и ротвейлеров, и, разумеется, карабашиху. А ветеринаров отец не признавал, полагая, что его медицинская школа плюс наблюдения за живой жизнью перекроет все ветеринарные «вымыслы». Это было его, доктора Ронины Неренга-Шелг, мнение. И он имел на него полное право!
Роды у карабашихи принял Марк.
Он знал, что отец сильно занят, а на мать слабенькая надежда. А надеяться на русский «авось» нельзя, и собака ценная, и еще ответственность есть за живое существо. Поэтому Марк сам нашел учебник (по ветеринарии), изучив его вдоль и поперек. Уже в школе к нему подбежали сестры Надя и Вера и заторопили Марка: «Иди быстрее! Там карабашиха…» Ну, Марк и понесся! Прибежал, смотрит, запыхавшись, а карабашиха уже вылизывает двух больших карапузов.
С Марка пот катится ручьем. Он сейчас вот-вот упадет от усталости, а карабашихе хоть бы хны: лижет толстопузов и в ус не дует. Сильная собака. И сильные у нее природные инстинкты.
Но с того момента соседи, Анна Ивановна, сестры и, что удивительно, сам отец, стали говорить, что будто бы Марк принял у карабашахи роды!
Марк отрицал! Он объяснял, что он тут ни при чем! Что… что вам всем надо-то?
В деревне от дяди Зуну Марк услышал о сильной связи между животным миром и миром людей. Дядя Зуну говорил какие-то непонятные вещи, но все сводилось к одному: дух человека дал силу духу собаки!
Марк пожал плечами. Ему, грубому материалисту, не хотелось вступать в прения с колдуном (которого его сестры Надя и Вера называли за глаза «бабайкой»)…
В России с Марком такое случилось впервые. Его разбудил звонок среди ночи. И Марк изумленно слушал странный лепет про «срочно», но сердце безошибочно угадало: надо идти.
Еще сегодня на физкультуре над ним пытались изгаляться.
— На канат! – рявкнул физрук.
И Вязенцев лениво прошагал к канату.
— Сейчас потолок обвалится, — пошутил кто-то, когда Вязенцев с медвежьей ловкостью полез наверх.
Несмотря на свою крупную фигуру, Вадим был крепок и запросто поднимал на руках свое тело. Мог и на турнике подтянуться, и на кулаках много раз отжаться. «Вот бросить бы тебе курить еще! – говаривал не раз физрук, — цены бы тебе не было!»
Потом настала очередь Вальки.
Он почитал собственную персону за профессионального спортсмена, практически за олимпийца, поэтому, игриво работая на публику, хватко, цепляясь лишь одними руками, живенько полез по канату.
Восторгу девочек не было предела! Валька легко съехал вниз, небрежно спрыгнул на мат и, высоко подняв голову, вразвалку направился к другому спортивному снаряду.
Марк подошел к канату размеренно. Ему как спортсмену не удалось толком продемонстрировать свою удаль, так как после того, как ему сломали два ребра, его надолго освободили от физкультуры.
Валька на это ухмылялся: слабак! Он умом понимал, что Марку досталось тогда больше других, но душа его протестовала: слабак!!!
И вот теперь его, Марка, час пробил. (И Марк это понимал.)
Но он никогда не лазил по канату!!!
В его школе в Булавайо мальчишки на уроках физкультуры преимущественно плавали, так как в школе имелся собственный бассейн, и еще играли в гандбол. Марк даже входил в школьную сборную по плаванию и гандболу! Эх, ему бы на водную дорожку, уж он бы всем показал: брассом, кролем, вольным стилем! Он – пловец хоть куда!!! А гандболист? Поди еще, поищи такого: и тактику игры четко соблюдает, и бегает быстрее ветра, а голы-то как забивает – прорвется там, где никто прорваться не может!
А тут… какой-то канат.
Марк степенно подошел к канату. Валька с дружками из класса развалился на скамейке и с нетерпением наблюдал, что будет дальше. Валька видел, что новенький не проявляет особого рвения к «делу канатному», а значит, не уверен в себе, а значит, Валька здесь вне конкуренции – первый!
Марк сделал еще шаг вперед. Не отступать же! Не канючить же: ой, я не умею, я такое не делал никогда! Делай, что должен, а что будет – то будет: сейчас или никогда!!! Марк взялся руками за канат, но тут случилась одна интересная беда, которая и спасла Марка от Вальки.
Оглушительный грохот – и девчоночий визг!
Элка Сомова перевернулась вместе с «козлом», через который она прыгала по заданию физрука.
Все замерли. Физрук выплюнул изо рта свисток и быстро распорядился: «Скорую» живо!» А Вязенцев уже поднимал своими ручищами этот злополучный спортивный снаряд, именуемый знаменательно «козлом».
— Сомова! – тихонько позвал Вадим. – Как ты? Жива? Подай голос, слышь, Сомова, а?
Послышался вздох, затем Вадим взглянул в медленно открывающиеся Элкины глаза. Над ней уже склонился физрук.
— Лежи, лежи, — беспокойно распорядился он. – Не вставай ни в коем случае, пока врач не придет!
Элка протяжно охнула. Марк подскочил к ней и со знанием дела стал осторожно трогать руки.
— Так больно? А так? – спрашивал он.
Физрук забеспокоился:
— Не трогай ее … эй… новенький… как там тебя?
Марк, не взглянув на физрука, внятно произнес:
— Мой отец – врач-травматолог! Я знаю, что делаю.
Движения Марка были уверенными, и чувствовалось, что он знаком с врачебной практикой.
Когда прибыл врач, за которым неотступно следовал директор, Марк закончил осмотр и четко, по-военному отчитался:
— Переломов нет. Незначительные ушибы. Но рентген следует сделать обязательно. Думаю, что ничего серьезного.
Зрелый врач серьезно выслушал его. Вполне вероятно, взрослому умудренному опытом человеку правильно был бы отмахнуться от юнца, дабы не терять собственный авторитет. Но Марк был не тем человеком, от которого отмахиваются. Он говорил со знанием дела, и все чувствовали, что он не рисуется и не врет. Ему доверяли. И приехавший врач доверял тоже.
Элка собралась было подняться, но Марк остановил ее взглядом:
— На носилки! Лучше перестраховаться.
И принесли носилки. И торжественно положили на них Элку, пронесли через всю школу и столь же торжественно водрузили в машину «скорой». А концу последнего урока (физкультура была вторым, а пятым – математика) позвонили из травматологии и сообщили, что девятиклассница Сомова уже дома и что ничего серьезного нет, кроме легких ушибов, в общем, слово в слово повторили сказанное Марком.
Директор облегченно сморкался в платок (сопливым оказался директор), физрук озабоченно осматривал в спортзале «козла», потому как именно в «козлах» его физручиное счастье, а девятый «в», всем составом, с превеликим счастьем улепетывал с математики. Да, закричали «ура», узнав про непрошибаемое сомовское здоровье (Ариадна Петровна сообщила), закричали еще «Да здравствует Африка!» и – по домам. Чего ж зря время терять?
А ночью Марка разбудил Валькин телефонный звонок.
… — Вот, — горестно сказал Валька, указав на Лизу.
Марк вплотную подошел к кровати.
— Свет включить? – тревожно спросил Валька.
Марк отрицательно замотал головой.
— Умрет? – прошептал Алеша.
Но Валька грозно цыкнул на него, и он испуганно зажал ладошкой рот.
— Отойди, пожалуйста, — сказал Марк Вальке.
И тот послушно сел за письменный стол. Марк успел коснуться влажных трясущихся Валькиных рук. Переживает!
Марк положил руку на Лизин живот, и она тихо заскулила.
— Цо, цо, — начал успокаивать ее Марк.
За его спиной было слышно, как плачет Алеша, и ощущалось затравленное дыхание Вальки.
— Цо!
Лизин нос был сух и горяч, язык вывалился и жадно хватал теплый комнатный воздух.
— Цо!
Марк гладил Лизу по животу и думал о своем: о Булавайо, об отце, о веселых сестрах, которые уже выросли, а Марк все равно почитает их за легкомысленных веселушек. Валька сидел на стуле и несвязно вставлял в Марковы думы отдельные слова.
— Думал, обойдется. И когда успела?.. Трудно ей…Маленькая она еще.
Марк тихо и спокойно откликнулся:
— Нет, не трудно.
— Правда? – в голосе Вальки забрезжила надежда.
— Ну, иди, смотри!
Валька склонился над Лизой и улыбнулся (опять-таки в надежде). Она подняла голову и лизнула Вальке руку.
— Лизонька, — нежно сказал Валька и погладил свою любимицу по голове.
Неожиданно дверь в комнате распахнулась, и резко щелкнул выключатель. Все зажмурились от яркого света.
— Что здесь происходит?
В комнате в домашнем халате стояла Валькина мама. Волосы у нее были распущены, и от этого она казалась еще красивей, чем всегда.
— Мама, тише! – попросил ее Валька. – Лиза…
— Здравствуйте! – сказал ей Марк.
— Здрассте… Ох, ты господи, — прошептала Валькина мама. – Чего не разбудил? Воды надо. Алеша, за мной, в ванную.
Валька встретился взглядом с Марком. Тот улыбался.
— Какая у тебя мама красивая, — сказал он. – Французская актриса Катрин Денев на нее похожа.
Валька вздохнул. А Марк продолжил:
— За такой женщиной, как твоя мама, мужчины в огонь и в воду идут! Папа твой не мог в нее не влюбиться, это уж точно. В вашей семье сразу чувствуется порода.
Когда Валькина мама с Алешей вошли в комнату, Марк держал в руках крохотного пищащего щеночка, а Валька радостно улыбался. Потом Марк принял у Лизы еще троих щенков.
Лиза ему доверяла. Ласково повизгивала. Ей потом положили щенков под живот (прямо на Валькиной кровати), и она жадно принялась их вылизывать.
А Валькина мама подошла к старшему сыну и поцеловала его в лоб. При Марке. И Валька не отстранился.
С тех пор Валька с Марком все так же толком не разговаривали и не рвались особенно общаться друг другом. Но Валька всегда чувствовал плечо друга.
«Черный принц»
(часть «Валька»)
5 глава (2)
1
Валька Шелехов терпеть не мог свое имя. «Бабское», — бесконечно жаловался он еще в стенах детского сада. Про то, что существует мужской и женский вариант имени (что так повелось издревле), он и слышать не желал. Но когда ему объяснили, что имя ему дали в честь деда-героя (героя Великой Отечественной!), он присмирел и даже стал при случае повторять: «Валентность – это сила».
Когда в классе появился новенький, Вальке резануло ухо его непривычное имя. Марк! Еврей, что ли?
Валька не был антисемитом. Он равнодушно относился, вообще, к любой национальности. Даже откровенно недоумевал, как можно презирать за то, что человек говорит на другом языке?
Были всполохи неприязни, чего там скрывать! В их городке на строительстве коттеджей работали узбеки, таджики, молдаване. Их частенько приходилось лицезреть и слушать их разнообразную спотыкающуюся речь. Большинство из этих людей Валька на дух не переносил. И больше из-за тупого равнодушия к другим людям, из-за чрезмерной приземленности, но никак не из-за национальности.
Один узбек, маленький, щуплый, умиленно жалкий, работал на местных стройках четыре года. К нему даже привыкли и стали считать чуть ли не старожилом. Он даже сватался к одной продавщице на рынке, крупной, веселой, горластой. И тут – на тебе! – к этому узбеку приехала из Узбекистана жена, да не одна, а с четверыми детьми. (Детьми этого самого узбека!) Оказалось, что за все время, пока отец был на заработках (якобы), он не прислал им ни копейки! И они жили ничтожными доходами от продажи урюка и чеснока. А потом жена плюнула на все: на регистрацию, обязательную в рамках Российской Федерации, на домик в узбекской деревеньке, на свое незнание русского языка, — взяла и приехала! Надо растить детей. Деньги не главное? Вероятно. Но без денег не дают ни одежды, ни обуви, ни еды. А все это нужно! Но не нужно обязательно жить в Узбекистане, чтобы понять такие простые вещи.
Вальке было противно от такой правды. Потом он в каждом гастарбайтере видел того тщедушного узбека с гнильцой внутри.
Казалось бы, что недетское это дело. То бишь судить да рядить о других.
Но Валька помнил «черные» годы, когда учился еще в начальной школе. Родители развелись, и отец, женившись на красивой молодой женщине, уехал в другой город. И они остались втроем: он, мама и его младший брат Алеша. Мама сказала, что отец поступает благородно, ничего не взяв из вещей, не претендуя на ни на метр их двухкомнатной квартиры.
Валька послушно кивал. Мама у него от природы была одарена красотой, которой можно было лишь позавидовать, но усталость от забот заметно состарила ее. Валька любил мать, гордился ее красотой. Он считал, что она знает все на свете, и уж раз она сказала, что отец – благородный, то значит так оно и есть. Вальке даже нравилось повторять про себя: «Мой отец благородный!» Он добавлял: «Мама тоже благородная! Не мучила отца. Спокойно рассталась с ним. От алиментов отказалась».
А потом Валька попал в больницу.
Это было страшное время для всей страны, когда зарплату не выплачивали месяцами. Уже не одну неделю Валька с братом и матерью сидели на одной картошке. Не было в доме ни крупинки сахара, даже мука, из которой мать пекла хлеб, кончилась. Не было чая, лишь кипяток. Алеша плакал и просил хлеба. Но купить его было не на что: долги, за квартиру не платили уже полгода. И тогда мать от отчаяния позвонила отцу в мегаполис и попросила прислать хоть немного денег. Отец ответил удивлением: как же так, неужели она не понимает, он же снимает квартиру, он же молодожен и у него скоро должен появиться младенец, он оставил ей квартиру, ничего не взял из вещей, а она – ай-ай-ай – не может прокормить двоих детей (маленьких, не бугаев), да что она за мать такая, да что она за хозяюшка!
Мать попыталась что-то продать из вещей, но ничего из этой затеи не вышло, и она по знакомству устроила Вальку в больницу. Там кормили целых три раза!!! А в обед даже давали котлеты.
Два дня Валька, можно сказать, жировал. А потом спохватился. Мать приходила каждый день. Она приносила Вальке детские книги, огрызки цветных карандашей. Больше ничего принести ему она не могла. Валька это прекрасно знал и не обижался на нее.
Однажды она пришла к нему с Алешей. И Валька дал ему припрятанную с обеда тефтелину. Алеша вмиг проглотил ее, а мать принялась Алешу бранить, что, дескать, он в садике ест, и в садике диетические обеды, а старший братишка сидит на гороховой каше и даже в полдень не может нормально поесть. А Алеша тихо вторил: «А вечером я не ем, вечером не ем». И мать разрыдалась. Из ординаторской вышел седой врач, вздохнул и принес потом целую тарелку таких тефтелей. Мать не хотела брать, ей было стыдно, но врач цыкнул на нее, и она сдалась. А Алеша тут же при враче еще две тефтелины срубал.
Через несколько месяцев приехал отец, нарядный, ароматно пахнущий. Он привез им с Алешей игрушки и конфеты, показывал фотографии своего третьего, недавно родившегося сына и бесконечно спрашивал: «Ну, как вы здесь? Маме помогайте! И не унывайте!»
Валька с Алешей послушно кивали и повторяли без конца: «Все хорошо». «Ну, и ладненько!» — бодро хлопал их по плечу отец. Потом он, радостный, уехал.
А вскоре мать вышла замуж. Появление в доме чужого человека не понравилось никому. Но слишком хорошо все помнили ту тарелку с тефтелями, стыд и безысходность, чтобы предъявлять какие бы то ни было претензии к создавшейся ситуации.
В доме появились приличные дорогие вещи. А когда мальчики громко заявили, что ни котлет, ни тефтелей есть не будут никогда, в морозилке забелели креветки (помимо свиных вырезок!).
И, тем не менее, с тех сытых пор Валька старался уйти из дома как можно раньше и прийти как можно позже. Он сильно жалел мать, потому что она, уйти, как он, не могла и вынуждена была терпеть чужого человека, который давно и страстно любил ее. А она его нет.
Мать, вообще, не могла не нравиться мужчинам. Но любила она только отца. А еще она очень любила своих сыновей.
И Валька вскоре изменил свое представление о благородстве.
2
К Марку Валька вначале отнесся настороженно. Однако очевидное внимание к нему со стороны девочек, а Нади Авраловой в особенности, подтолкнуло Вальку к весьма нелестной оценке новенького.
Казалось бы, именно Маркова чернота должна была стать его самым уязвимым местом. Ан, нет.
Марк был настолько органичен, настолько по-королевски подтянут и по-королевски вышколен, что дистанцию с ним непроизвольно держали другие люди, а не он сам. В чернокожем парне сидел непрошибаемый стержень!
Вот уж праву говорят, что короля нельзя унизить. Это какое-то странное чувство собственного достоинства, граничащее с откровенным высокомерием!
Валькина смелость (порой граничащая с откровенным хамством, чего уж там говорить) как-то померкла на черном фоне.
Вальке, разумеется, это очень и очень не понравилось, позиций сдавать и лица терять ему не хотелось, и он предпринял все возможное, чтобы остаться лидером.
Еще перед злополучной дракой Валька попробовал разобраться, четко показав новенькому, кто здесь главный.
— Эй, как там тебя? Марат? Арарат? – чуть с ленцой прохрипел Валька со своей галерки. – Чи мусульманин, чи иудей?
В классе восторженно и угодливо засмеялись. Вальке многие хотели угодить. Он слыл храбрецом (и не без оснований). Он никогда не кланялся, даже когда это было выгодно и позарез необходимо. Он давно жил по принципу: «Меня закопают – я раскопаюсь. Меня закуют – я раскуюсь». Валька очень много читал, был не по годам эрудирован. Мог на уроке запросто прервать преподавателя и дополнить скудный рассказ яркими и убедительными фактами. Однажды на уроке истории преподавательница не выдержала и важно заметила: «А, может, Шелехов будет вести урок, раз все знает и без конца прерывает?..» Предполагалось, что послышится: «Ах, что вы, что вы!» Но Валька невозмутимо сказал: «Почему бы нет?» И вышел с достоинством к доске. Преподавательница этого никак не ожидала и порядком растерялась. А Валька с вальяжной уверенностью рассказал про египетские гробницы (и было очевидно, что материал он брал не из учебника). Рассказывал он сочным, незаклишированным языком, и класс слушал его заворожено, так было интересно. Под конец Валька уселся за учительский стол (историчка сидела на последней парте – галерке и с ужасом наблюдала, что будет дальше), открыл журнал и начал опрос. Одноклассники дурашливо вскакивали, когда он выкликал их фамилии, и на полном серьезе силились ответить на его заковыристые вопросы, а после того, как, не удовлетворившись корявыми ответами, Валька им уверенно лепил в журнал двойки, ребята с плохо скрываемым страхом, прикрытым жалкими улыбочками, садились на свои места. И вот надо же, вот, например, историчке (если бы так начала вести себя она) ребята высказали бы недовольство (и она бы еще пожалела, что повела себя таким образом), а здесь, этому барственному Вальке, боялись и пикнуть.
Однако не все стали плясать под Валькину дудку. Когда тот произнес: «Вязенцев», то Вадим и ухом не повел, как сидел мрачно за своей партой, так и продолжал сидеть. Тогда Валька нашелся: «Не готов? Молчание – знак согласия! Два». И продолжил: «Авралова». А Надежде двойку в журнал не хотелось, ей казалось, что все происходящее – шутка, но глаза тревожно созерцали, что двойки в журнал летят самые что ни на есть настоящие. И еще Валька ей был не безразличен, и не хотелось падать в его глазах (Авралова страдала синдромом отличницы, пребывая в твердой уверенности, что прилежание – самое ценное качество для девочки, и в чем-то, безусловно, была права), в общем, Надя робко встала, когда прозвучала ее фамилия, и столь же робко начала отвечать. Валька глотнул побольше воздуха и резко оборвал ее на полуслове: «Молодец, Авралова, пять!» Надя робко села на место. И тут выскакивает к доске Элка Сомова, выхватывает у Вальки журнал из рук и со всей силы его журналом хрясь по голове!!! Валька замахнулся (кстати, в целях защиты) на Элку рукой, а она и не думала убегать. Встала руки в боки и смотрит вызывающе. Но Валька и тут нашелся: «Сомовой – кол!» Поднимает журнал, открывает, но поставить ничего не успел. Вскинул голову, а рядом стоят директор и завуч.
Вальку наказали за сей проступок по полной. И родительское собрание приняло активное участие в эдаком «суде Линча», и какой-то еще школьный товарищеский суд был. Вальку распинали, а он не терял самообладания. Ни глаз «долу» не опустил, ни слезинки не проронил, ни единой заискивающей улыбочки не послал. Исключить его из школы не могли (он это прекрасно знал), мать дома он подготовил к «линчевому» мероприятию, сказав, что… Он сказал матери так: «А ты хотела, чтобы я стал послушным холуем?» И мать сказала: «Нет». Тогда Валька сказал: «Иди в школу и ничего не бойся. Ты еще гордиться мной будешь!» И она гордилась. Сидела на «суде Линча» и гордилась. Никому не говорила, что рада за сына, что тот смог вести урок истории (и все его слушались!), что много-много знает, что… что очень, очень похож на своего весьма и весьма своенравного отца. Но дома сказала: «Валентин, пожалуйста, больше не балуйся». И Валька улыбнулся: «Все будет хорошо, мама!» И она улыбнулась тоже, хотя понимала, что это не педагогично. А после того случая Валька стал в школе человеком номер один! Непререкаемый авторитет! И для учащихся, и для учителей. Даже отпетые школьные бандюганы не привязывались к Вальке, так как он слыл «умным и дерзким». Его уважали!
Поэтому когда Валька принялся задирать новенького, никто и не подумал заступиться за того. Валька, якобы, всегда знает что делает.
— Макар? Ой, нет! Марк? Иерусалимский…э-э-э… нет, африканский жид. О, точно!
Послышался дружный гогот. Скабрезная шутка всем понравилась.
Марк невозмутимо сидел на своем законном месте – галерке и абсолютно не реагировал на происходящее.
— Ребя, — продолжил Валька, — паря-то глухой?
— Ага! – радостно заржали мальчишки-одноклассники.
И тогда Валька принялся изображать из себя сурдопереводчика. Он царственно взмахивал руками, с ухмылочкой вертел пальцами.
В класс вошла Элка и непринужденно заметила:
— Цирк уехал, а клоуны остались.
А потом встала в позу и давай передразнивать Вальку. Все так и покатились со смеху.
— Дура ты, Сомова, — лениво высказался Валька и вновь ухмыльнулся.
— Ой, что ты, куда мне до тебя! – запричитала Элка, картинно сложив руки на груди. – Ты же у нас профессор. Только кислых щей!
— Закрой варежку, Сомова! – хрипло заметил Валька.
— Ой-е-ой! – передразнила его Элка. – Испугалась, как же! «Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь».
Валька позеленел и вмиг очутился возле Элки. Он ничего не успел сделать. За его спиной прозвучало спокойное и размеренное:
— Не смей трогать.
Валька обернулся. Он впервые не знал, что делать дальше. Прозвенел звонок, и Валька сделал вид, что именно звонок спас новенького от неминуемой смерти. На самом же деле, ему, Вальке, было понятно, что от пришельца еще неизвестно чего можно ожидать. И Валька благоразумно решил не нарываться. Пока! А там видно будет.
А потом была драка, и Валька увидел небо в алмазах.
3
Смирился ли Валька с тем, что его отметелили как следует? Он и сам не понимал. Досталось всем! Больше всех, конечно, новенькому. Его буквально запинали, и Валька сам, собственными глазами, видел это.
И Вязенцеву перепало. И одиннадцатикласснику Димке! Но все равно, упорно устоялось мнение, что виноват во всем негр, что именно он всех отделал и что именно он является победителем, а не кто другой.
Это сбивало с толку. Но переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным! И Валька сам себя не мог переубедить… И он неожиданно понял, что в негре кроме видимого физического тела есть и нечто другое, нечто большее, значительнее, которое действует на всех с огромной несокрушимой силой! И тут эрудированный Валька вспомнил странную фразу (он лишь никак не мог точно указать, где именно эту фразу прочел), но звучало это так: «Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!»
Раньше Валька считал это блажью и глупостью, но сейчас убедился в подлинности и неопровержимости удивительного высказывания. Это сказано про негра из их класса!
Когда Марк после продолжительного отсутствия, связанного с милицией и прочим, вошел в класс, Валька взглянул на него по-другому. И хотя ему, как и раньше, не нравилось пристальное внимание к Марку со стороны девочек, Валька чувствовал к новенькому если не симпатию, то некоторую почтительность со своей стороны уж точно! И ничего с этим не мог поделать.
4
Учителя постоянно боялись чернокожего иностранца чем-нибудь обидеть.
Не вызывали к доске. Всеобщая установка: пока сам руку не поднимет. (А он не поднимал никогда).
А сердобольности к учительскому мнению добавила Анна Ивановна, мама Марка. Именно она посвятила всех в таинства ее семейной жизни. А именно: русского языка ее дети не знают, книг на русском языке не держали никогда, и в Зимбабве не погладили бы по голове, если бы увидели зимбабвца с русской книжкой в руках, и муж (отец Марка) замучил детей английской литературой, зимбабвскими ритуалами и «анатомичками» в больнице, где сам служит.
Все это было, разумеется, чушью гороховой. Марк, конечно, помогал отцу в больнице. Иногда. Даже ассистировал на операциях! Но – иногда. Что касается запретов, то ни на какие запреты у доктора Неренга-Шелг попросту не было времени.
А в русской литературе Марк разбирался. И вполне сносно. Читал и Толстого, и Достоевского. Только на английском.
Библиотечку на русском языке семья Неренга-Шелг хотела привезти. Ее собирал отец. Но Анна Ивановна предусмотрительно забыла тяжелые и громоздкие связки книг в московском общежитии, а потом стало не до них. Прислали им из России в Зимбабве несколько детских книжек, и только-то.
На русском языке в Африке, вообще, трудно было что-либо достать. Поэтому-то и обходились литературой на английском.
Так дело обстояло в действительности.
А сгустила краски Анна Ивановна за тем, чтобы по-своему помочь сыну. Чтобы полегче ему было учиться. Чтоб посговорчивей и помягче были учителя. Чтобы дали-таки ее парню нормально доучиться (и при случае вытянули за уши).
Сама-то она в школе училась не ахти, поэтому школьная эта бодяга казалась ей невероятно мудреной и трудной.
А Марк у нее был умницей! Наверное, про мальчиков следует говорить «умник», но это звучит чуть иронично.
Анна Ивановна умудрилась и сына своего перехитрить (опять-таки из-за сильной материнской любви!) Она записала его в девятый класс (хотя Марк должен был учиться в десятом, ему уже исполнилось к тому времени пятнадцать), убедив сына, что в России особенная программа, что здесь принято именно так, и уж она, Анна Ивановна, которая русее всех русских, точно знает, что делает.
Но Анна Ивановна Неренга-Шелг попросту опасалась, что Марку в непривычных условиях трудно будет потянуть школьную программу. «Повторенье – мать ученья», — рассуждала Анна Ивановна. И, к слову сказать, если бы она рассуждала иначе, весь ход истории девятого «В» был бы другим.
5
На учителей исповедь Анны Ивановны произвела неизгладимое впечатление! Они выдернули из слезоточивого рассказа важную деталь: в их школе появился представитель западной цивилизации (пусть и в африканском варианте), носитель чистого английского языка. И прониклись к Марку особенным чувством.
Однажды Валька зашел в школу поздно вечером. Учитель физкультуры оставил ему ключ от спортзала, где Валька, выдающийся по местным меркам легкоатлетист, тренировался.
Проходя мимо одного из кабинетов, Валька услышал приглушенные голоса. Он не подслушивал. Просто говорили громко.
— Вот здесь правильно?
— Не совсем. Нужно немного подправить.
— А здесь?
— Здесь я проверил. Все абсолютно верно.
— А это? Я правильно выполнила?
— Сейчас посмотрю.
Валька безошибочно отличил голос Марка, его очень мягкий иностранный акцент.
Валька заглянул в глубь кабинета и увидел пожилую учительницу английского Марию Тихоновну, сидящую рядом с Марком.
Они сидели к Вальке спиной, поэтому не видели его. И Валька вдруг понял, что подобные посиделки проходят не впервые, и для Марка это, вообще, что-то рядовое. И стало удивительно. Нет, даже не столько удивительно, сколько обидно. Обидно до одури! До боли!
Валька сжал кулаки. Зависть захлестнула его! И ему хотелось ворваться в кабинет и размазать новенького по парте, и чтобы англичанка заохала и запричитала и обязательно вызвала милицию, и обвинила бы Вальку в хулиганстве! И чтобы вся школа, весь город знали, что именно он, Валька, пришиб одной левой негра!
Валька завидовал не тому, что Марк знает английский получше любого преподавателя и что преподаватели обращаются к нему, сопливому подростку, за советом. А тому, что никто, ни одна живая душа не знает, что Марк консультирует специалистов с высшим образованием.
И англичанка переводы выдает за свои. И хоть бы хны! И никто об этом даже не догадывается. И Марк под пистолетом об этом не скажет. Потому что честен. Потому что не болтун. Потому что благороден.
И Вальку это бесило. Страшно коробило! Мучило! Разве он бы так смог?
Валька отгонял плохие мысли, но как-то само думалось: вот он, Валька, став кем-то значительным, сделал бы невзначай так, чтобы легкий слушок да прошвырнулся бы по школе, и героизм бы с его выдающейся славой как-то сам вошел в скромную Валькину жизнь.
А Марк?..
Валька неожиданно понял, как сильно он его ненавидит. А потом вдруг осекся: ненавидит из-за презрения к самому себе. К себе! Потому что сам так не умеет.
6
Но молчать Валька все же умел.
Однажды мать принесла с работы маленького щенка. Она со смехом сообщила, что это – подарок. А дареному коню в зубы не смотрят. И попутно заметила, что надо бы все же щенка пристроить, так как у нее самой нет времени возиться с собакой, а собака требует к себе много внимания.
И Алеша с Валькой заметили, что, конечно, пристроить. Нет условий у них для содержания собак.
— Вот если бы овчарка, или бойцовая порода какая, а то какой-то шибздик, — презрительно заметил Валька.
Он был по-своему прав. Став этаким «неподдающимся», нужно держать «марку». Не подобает школьному королю (ну, почти) возиться с шибздиком. Засмеют!
Вот, если бы сенбернар, если бы доберман, если бы… А то!..
Пока Алеша готовил объявление в Общество по защите животных (там могли пристроить кого угодно и куда угодно), Валька мыл описавшегося щенка.
Потом щенок заснул в Валькиной с Алешей комнате прямо на Валькиной кровати. Валька поворчал, а наутро заявил, что щенок остается у них. И он остался.
Это оказалась девочка. Черная с подпалинами такса. Назвали Лизой.
Валька возился с Лизой как с маленьким ребенком. Кормил строго по расписанию, дрессировал. И выгуливал! Обычно на балконе. Но, когда стемнеет, на улице.
Валька выводил Лизу на поводке. Она никогда не выходила вся сразу: сначала покажутся передние ноги, потом –задние. Вальке было очень смешно за этим наблюдать. Он страшно полюбил Лизину коротконогость и длиннотелость, и именно эта некрасивость была для него столь привлекательной. На улице Валька снимал поводок и предоставлял Лизе полную свободу действий. Она задорно резвилась, прыгала по двору, гонялась за кошками, вовсю проявляя свои охотничьи инстинкты. А Валька стоял, наблюдал за Лизой и тихо радовался. Если появлялись знакомые, то Валька делал вид, что гуляет не с ней.
7
…Марк шел ночью по безлюдному холодному городу. Он не боялся. Но единственно умолял самого себя быть повнимательнее и не пропустить дом, где проживают Шелеховы.
Фонари горели не везде, поэтому ориентироваться было нелегко.
— Марк!
Марк обернулся и увидел маленького мальчика, брата Вальки – Алешу. Марк это сразу понял. Что он, непонятливый что ли?
— Сюда! – позвал его Алеша.
Марк побежал к подъезду, где стоял Алеша.
— Быстрей!
Они бежали вверх по ступенькам, и было слышно, как стучит Марково сердце.
— Вот! – Алеша распахнул дверь квартиры. – Только тихо, все спят.
Марк вошел в прихожую, снял ботинки и на цыпочках прошел вслед за Алешей, в его с Валькой комнату. Там, в полумраке, Марк разглядел склонившегося на кровати Вальку.
Когда глаза привыкли к легкой темноте, Марк разглядел на кровати собаку. Таксу.
Она лежала неестественно вытянувшись и учащенно дышала. Марк сразу все понял. Он перевел взгляд на Вальку. На того невозможно было без боли смотреть! Страдает почище своей собаки.
…В Булавайо у семьи доктора Неренга-Шелг был целый собачий вольер. Там жили ротвейлеры и еще представитель удивительно редкой породы – анатолийский карабаш: крупный как теленок, песочного цвета, лоснящийся на солнце. О выносливости и редкой физической силе анатолийских карабашей ходили легенды. И, когда доктору преподнесли в благодарность ценный подарок – карабаша, доктор пришел в восторг! Пусть хлопот невпроворот, пусть средств будет уходить неимоверно. Но само осознание, что в их доме есть кусок египетской мудрости и солнечного жара (эта порода выводилась в Египте), поднимало самооценку и придавало гордости и тщеславия (чего уж там говорить!).
Выяснилось, что это – карабашиха. И Анна Ивановна, проходя мимо вольера, не преминула заметить, что карабашиха беременная.
Отец, узнав, посерьезнел. Кстати, и удивился, как он сам, профессиональный врач, не заметил очевидного факта! Но, так или иначе, что же теперь прикажете делать? Собаки, по идее, должны сами справиться с возникшей вполне естественной проблемой. Ну, а если потребуется-таки помощь? Дорогая собака, редкая, символичная. На произвол судьбы бросить нельзя.
Собачником сэр Ронино Неренга-Шелг был так себе, а Анна Ивановна панически боялась сильных собак: и ротвейлеров, и, разумеется, карабашиху. А ветеринаров отец не признавал, полагая, что его медицинская школа плюс наблюдения за живой жизнью перекроет все ветеринарные «вымыслы». Это было его, доктора Ронины Неренга-Шелг, мнение. И он имел на него полное право!
Роды у карабашихи принял Марк.
Он знал, что отец сильно занят, а на мать слабенькая надежда. А надеяться на русский «авось» нельзя, и собака ценная, и еще ответственность есть за живое существо. Поэтому Марк сам нашел учебник (по ветеринарии), изучив его вдоль и поперек. Уже в школе к нему подбежали сестры Надя и Вера и заторопили Марка: «Иди быстрее! Там карабашиха…» Ну, Марк и понесся! Прибежал, смотрит, запыхавшись, а карабашиха уже вылизывает двух больших карапузов.
С Марка пот катится ручьем. Он сейчас вот-вот упадет от усталости, а карабашихе хоть бы хны: лижет толстопузов и в ус не дует. Сильная собака. И сильные у нее природные инстинкты.
Но с того момента соседи, Анна Ивановна, сестры и, что удивительно, сам отец, стали говорить, что будто бы Марк принял у карабашахи роды!
Марк отрицал! Он объяснял, что он тут ни при чем! Что… что вам всем надо-то?
В деревне от дяди Зуну Марк услышал о сильной связи между животным миром и миром людей. Дядя Зуну говорил какие-то непонятные вещи, но все сводилось к одному: дух человека дал силу духу собаки!
Марк пожал плечами. Ему, грубому материалисту, не хотелось вступать в прения с колдуном (которого его сестры Надя и Вера называли за глаза «бабайкой»)…
В России с Марком такое случилось впервые. Его разбудил звонок среди ночи. И Марк изумленно слушал странный лепет про «срочно», но сердце безошибочно угадало: надо идти.
Еще сегодня на физкультуре над ним пытались изгаляться.
— На канат! – рявкнул физрук.
И Вязенцев лениво прошагал к канату.
— Сейчас потолок обвалится, — пошутил кто-то, когда Вязенцев с медвежьей ловкостью полез наверх.
Несмотря на свою крупную фигуру, Вадим был крепок и запросто поднимал на руках свое тело. Мог и на турнике подтянуться, и на кулаках много раз отжаться. «Вот бросить бы тебе курить еще! – говаривал не раз физрук, — цены бы тебе не было!»
Потом настала очередь Вальки.
Он почитал собственную персону за профессионального спортсмена, практически за олимпийца, поэтому, игриво работая на публику, хватко, цепляясь лишь одними руками, живенько полез по канату.
Восторгу девочек не было предела! Валька легко съехал вниз, небрежно спрыгнул на мат и, высоко подняв голову, вразвалку направился к другому спортивному снаряду.
Марк подошел к канату размеренно. Ему как спортсмену не удалось толком продемонстрировать свою удаль, так как после того, как ему сломали два ребра, его надолго освободили от физкультуры.
Валька на это ухмылялся: слабак! Он умом понимал, что Марку досталось тогда больше других, но душа его протестовала: слабак!!!
И вот теперь его, Марка, час пробил. (И Марк это понимал.)
Но он никогда не лазил по канату!!!
В его школе в Булавайо мальчишки на уроках физкультуры преимущественно плавали, так как в школе имелся собственный бассейн, и еще играли в гандбол. Марк даже входил в школьную сборную по плаванию и гандболу! Эх, ему бы на водную дорожку, уж он бы всем показал: брассом, кролем, вольным стилем! Он – пловец хоть куда!!! А гандболист? Поди еще, поищи такого: и тактику игры четко соблюдает, и бегает быстрее ветра, а голы-то как забивает – прорвется там, где никто прорваться не может!
А тут… какой-то канат.
Марк степенно подошел к канату. Валька с дружками из класса развалился на скамейке и с нетерпением наблюдал, что будет дальше. Валька видел, что новенький не проявляет особого рвения к «делу канатному», а значит, не уверен в себе, а значит, Валька здесь вне конкуренции – первый!
Марк сделал еще шаг вперед. Не отступать же! Не канючить же: ой, я не умею, я такое не делал никогда! Делай, что должен, а что будет – то будет: сейчас или никогда!!! Марк взялся руками за канат, но тут случилась одна интересная беда, которая и спасла Марка от Вальки.
Оглушительный грохот – и девчоночий визг!
Элка Сомова перевернулась вместе с «козлом», через который она прыгала по заданию физрука.
Все замерли. Физрук выплюнул изо рта свисток и быстро распорядился: «Скорую» живо!» А Вязенцев уже поднимал своими ручищами этот злополучный спортивный снаряд, именуемый знаменательно «козлом».
— Сомова! – тихонько позвал Вадим. – Как ты? Жива? Подай голос, слышь, Сомова, а?
Послышался вздох, затем Вадим взглянул в медленно открывающиеся Элкины глаза. Над ней уже склонился физрук.
— Лежи, лежи, — беспокойно распорядился он. – Не вставай ни в коем случае, пока врач не придет!
Элка протяжно охнула. Марк подскочил к ней и со знанием дела стал осторожно трогать руки.
— Так больно? А так? – спрашивал он.
Физрук забеспокоился:
— Не трогай ее … эй… новенький… как там тебя?
Марк, не взглянув на физрука, внятно произнес:
— Мой отец – врач-травматолог! Я знаю, что делаю.
Движения Марка были уверенными, и чувствовалось, что он знаком с врачебной практикой.
Когда прибыл врач, за которым неотступно следовал директор, Марк закончил осмотр и четко, по-военному отчитался:
— Переломов нет. Незначительные ушибы. Но рентген следует сделать обязательно. Думаю, что ничего серьезного.
Зрелый врач серьезно выслушал его. Вполне вероятно, взрослому умудренному опытом человеку правильно был бы отмахнуться от юнца, дабы не терять собственный авторитет. Но Марк был не тем человеком, от которого отмахиваются. Он говорил со знанием дела, и все чувствовали, что он не рисуется и не врет. Ему доверяли. И приехавший врач доверял тоже.
Элка собралась было подняться, но Марк остановил ее взглядом:
— На носилки! Лучше перестраховаться.
И принесли носилки. И торжественно положили на них Элку, пронесли через всю школу и столь же торжественно водрузили в машину «скорой». А концу последнего урока (физкультура была вторым, а пятым – математика) позвонили из травматологии и сообщили, что девятиклассница Сомова уже дома и что ничего серьезного нет, кроме легких ушибов, в общем, слово в слово повторили сказанное Марком.
Директор облегченно сморкался в платок (сопливым оказался директор), физрук озабоченно осматривал в спортзале «козла», потому как именно в «козлах» его физручиное счастье, а девятый «в», всем составом, с превеликим счастьем улепетывал с математики. Да, закричали «ура», узнав про непрошибаемое сомовское здоровье (Ариадна Петровна сообщила), закричали еще «Да здравствует Африка!» и – по домам. Чего ж зря время терять?
А ночью Марка разбудил Валькин телефонный звонок.
… — Вот, — горестно сказал Валька, указав на Лизу.
Марк вплотную подошел к кровати.
— Свет включить? – тревожно спросил Валька.
Марк отрицательно замотал головой.
— Умрет? – прошептал Алеша.
Но Валька грозно цыкнул на него, и он испуганно зажал ладошкой рот.
— Отойди, пожалуйста, — сказал Марк Вальке.
И тот послушно сел за письменный стол. Марк успел коснуться влажных трясущихся Валькиных рук. Переживает!
Марк положил руку на Лизин живот, и она тихо заскулила.
— Цо, цо, — начал успокаивать ее Марк.
За его спиной было слышно, как плачет Алеша, и ощущалось затравленное дыхание Вальки.
— Цо!
Лизин нос был сух и горяч, язык вывалился и жадно хватал теплый комнатный воздух.
— Цо!
Марк гладил Лизу по животу и думал о своем: о Булавайо, об отце, о веселых сестрах, которые уже выросли, а Марк все равно почитает их за легкомысленных веселушек. Валька сидел на стуле и несвязно вставлял в Марковы думы отдельные слова.
— Думал, обойдется. И когда успела?.. Трудно ей…Маленькая она еще.
Марк тихо и спокойно откликнулся:
— Нет, не трудно.
— Правда? – в голосе Вальки забрезжила надежда.
— Ну, иди, смотри!
Валька склонился над Лизой и улыбнулся (опять-таки в надежде). Она подняла голову и лизнула Вальке руку.
— Лизонька, — нежно сказал Валька и погладил свою любимицу по голове.
Неожиданно дверь в комнате распахнулась, и резко щелкнул выключатель. Все зажмурились от яркого света.
— Что здесь происходит?
В комнате в домашнем халате стояла Валькина мама. Волосы у нее были распущены, и от этого она казалась еще красивей, чем всегда.
— Мама, тише! – попросил ее Валька. – Лиза…
— Здравствуйте! – сказал ей Марк.
— Здрассте… Ох, ты господи, — прошептала Валькина мама. – Чего не разбудил? Воды надо. Алеша, за мной, в ванную.
Валька встретился взглядом с Марком. Тот улыбался.
— Какая у тебя мама красивая, — сказал он. – Французская актриса Катрин Денев на нее похожа.
Валька вздохнул. А Марк продолжил:
— За такой женщиной, как твоя мама, мужчины в огонь и в воду идут! Папа твой не мог в нее не влюбиться, это уж точно. В вашей семье сразу чувствуется порода.
Когда Валькина мама с Алешей вошли в комнату, Марк держал в руках крохотного пищащего щеночка, а Валька радостно улыбался. Потом Марк принял у Лизы еще троих щенков.
Лиза ему доверяла. Ласково повизгивала. Ей потом положили щенков под живот (прямо на Валькиной кровати), и она жадно принялась их вылизывать.
А Валькина мама подошла к старшему сыну и поцеловала его в лоб. При Марке. И Валька не отстранился.
С тех пор Валька с Марком все так же толком не разговаривали и не рвались особенно общаться друг другом. Но Валька всегда чувствовал плечо друга.
«Черный принц»
(часть «Валька»)
5 глава (2)
1
Валька Шелехов терпеть не мог свое имя. «Бабское», — бесконечно жаловался он еще в стенах детского сада. Про то, что существует мужской и женский вариант имени (что так повелось издревле), он и слышать не желал. Но когда ему объяснили, что имя ему дали в честь деда-героя (героя Великой Отечественной!), он присмирел и даже стал при случае повторять: «Валентность – это сила».
Когда в классе появился новенький, Вальке резануло ухо его непривычное имя. Марк! Еврей, что ли?
Валька не был антисемитом. Он равнодушно относился, вообще, к любой национальности. Даже откровенно недоумевал, как можно презирать за то, что человек говорит на другом языке?
Были всполохи неприязни, чего там скрывать! В их городке на строительстве коттеджей работали узбеки, таджики, молдаване. Их частенько приходилось лицезреть и слушать их разнообразную спотыкающуюся речь. Большинство из этих людей Валька на дух не переносил. И больше из-за тупого равнодушия к другим людям, из-за чрезмерной приземленности, но никак не из-за национальности.
Один узбек, маленький, щуплый, умиленно жалкий, работал на местных стройках четыре года. К нему даже привыкли и стали считать чуть ли не старожилом. Он даже сватался к одной продавщице на рынке, крупной, веселой, горластой. И тут – на тебе! – к этому узбеку приехала из Узбекистана жена, да не одна, а с четверыми детьми. (Детьми этого самого узбека!) Оказалось, что за все время, пока отец был на заработках (якобы), он не прислал им ни копейки! И они жили ничтожными доходами от продажи урюка и чеснока. А потом жена плюнула на все: на регистрацию, обязательную в рамках Российской Федерации, на домик в узбекской деревеньке, на свое незнание русского языка, — взяла и приехала! Надо растить детей. Деньги не главное? Вероятно. Но без денег не дают ни одежды, ни обуви, ни еды. А все это нужно! Но не нужно обязательно жить в Узбекистане, чтобы понять такие простые вещи.
Вальке было противно от такой правды. Потом он в каждом гастарбайтере видел того тщедушного узбека с гнильцой внутри.
Казалось бы, что недетское это дело. То бишь судить да рядить о других.
Но Валька помнил «черные» годы, когда учился еще в начальной школе. Родители развелись, и отец, женившись на красивой молодой женщине, уехал в другой город. И они остались втроем: он, мама и его младший брат Алеша. Мама сказала, что отец поступает благородно, ничего не взяв из вещей, не претендуя на ни на метр их двухкомнатной квартиры.
Валька послушно кивал. Мама у него от природы была одарена красотой, которой можно было лишь позавидовать, но усталость от забот заметно состарила ее. Валька любил мать, гордился ее красотой. Он считал, что она знает все на свете, и уж раз она сказала, что отец – благородный, то значит так оно и есть. Вальке даже нравилось повторять про себя: «Мой отец благородный!» Он добавлял: «Мама тоже благородная! Не мучила отца. Спокойно рассталась с ним. От алиментов отказалась».
А потом Валька попал в больницу.
Это было страшное время для всей страны, когда зарплату не выплачивали месяцами. Уже не одну неделю Валька с братом и матерью сидели на одной картошке. Не было в доме ни крупинки сахара, даже мука, из которой мать пекла хлеб, кончилась. Не было чая, лишь кипяток. Алеша плакал и просил хлеба. Но купить его было не на что: долги, за квартиру не платили уже полгода. И тогда мать от отчаяния позвонила отцу в мегаполис и попросила прислать хоть немного денег. Отец ответил удивлением: как же так, неужели она не понимает, он же снимает квартиру, он же молодожен и у него скоро должен появиться младенец, он оставил ей квартиру, ничего не взял из вещей, а она – ай-ай-ай – не может прокормить двоих детей (маленьких, не бугаев), да что она за мать такая, да что она за хозяюшка!
Мать попыталась что-то продать из вещей, но ничего из этой затеи не вышло, и она по знакомству устроила Вальку в больницу. Там кормили целых три раза!!! А в обед даже давали котлеты.
Два дня Валька, можно сказать, жировал. А потом спохватился. Мать приходила каждый день. Она приносила Вальке детские книги, огрызки цветных карандашей. Больше ничего принести ему она не могла. Валька это прекрасно знал и не обижался на нее.
Однажды она пришла к нему с Алешей. И Валька дал ему припрятанную с обеда тефтелину. Алеша вмиг проглотил ее, а мать принялась Алешу бранить, что, дескать, он в садике ест, и в садике диетические обеды, а старший братишка сидит на гороховой каше и даже в полдень не может нормально поесть. А Алеша тихо вторил: «А вечером я не ем, вечером не ем». И мать разрыдалась. Из ординаторской вышел седой врач, вздохнул и принес потом целую тарелку таких тефтелей. Мать не хотела брать, ей было стыдно, но врач цыкнул на нее, и она сдалась. А Алеша тут же при враче еще две тефтелины срубал.
Через несколько месяцев приехал отец, нарядный, ароматно пахнущий. Он привез им с Алешей игрушки и конфеты, показывал фотографии своего третьего, недавно родившегося сына и бесконечно спрашивал: «Ну, как вы здесь? Маме помогайте! И не унывайте!»
Валька с Алешей послушно кивали и повторяли без конца: «Все хорошо». «Ну, и ладненько!» — бодро хлопал их по плечу отец. Потом он, радостный, уехал.
А вскоре мать вышла замуж. Появление в доме чужого человека не понравилось никому. Но слишком хорошо все помнили ту тарелку с тефтелями, стыд и безысходность, чтобы предъявлять какие бы то ни было претензии к создавшейся ситуации.
В доме появились приличные дорогие вещи. А когда мальчики громко заявили, что ни котлет, ни тефтелей есть не будут никогда, в морозилке забелели креветки (помимо свиных вырезок!).
И, тем не менее, с тех сытых пор Валька старался уйти из дома как можно раньше и прийти как можно позже. Он сильно жалел мать, потому что она, уйти, как он, не могла и вынуждена была терпеть чужого человека, который давно и страстно любил ее. А она его нет.
Мать, вообще, не могла не нравиться мужчинам. Но любила она только отца. А еще она очень любила своих сыновей.
И Валька вскоре изменил свое представление о благородстве.
2
К Марку Валька вначале отнесся настороженно. Однако очевидное внимание к нему со стороны девочек, а Нади Авраловой в особенности, подтолкнуло Вальку к весьма нелестной оценке новенького.
Казалось бы, именно Маркова чернота должна была стать его самым уязвимым местом. Ан, нет.
Марк был настолько органичен, настолько по-королевски подтянут и по-королевски вышколен, что дистанцию с ним непроизвольно держали другие люди, а не он сам. В чернокожем парне сидел непрошибаемый стержень!
Вот уж праву говорят, что короля нельзя унизить. Это какое-то странное чувство собственного достоинства, граничащее с откровенным высокомерием!
Валькина смелость (порой граничащая с откровенным хамством, чего уж там говорить) как-то померкла на черном фоне.
Вальке, разумеется, это очень и очень не понравилось, позиций сдавать и лица терять ему не хотелось, и он предпринял все возможное, чтобы остаться лидером.
Еще перед злополучной дракой Валька попробовал разобраться, четко показав новенькому, кто здесь главный.
— Эй, как там тебя? Марат? Арарат? – чуть с ленцой прохрипел Валька со своей галерки. – Чи мусульманин, чи иудей?
В классе восторженно и угодливо засмеялись. Вальке многие хотели угодить. Он слыл храбрецом (и не без оснований). Он никогда не кланялся, даже когда это было выгодно и позарез необходимо. Он давно жил по принципу: «Меня закопают – я раскопаюсь. Меня закуют – я раскуюсь». Валька очень много читал, был не по годам эрудирован. Мог на уроке запросто прервать преподавателя и дополнить скудный рассказ яркими и убедительными фактами. Однажды на уроке истории преподавательница не выдержала и важно заметила: «А, может, Шелехов будет вести урок, раз все знает и без конца прерывает?..» Предполагалось, что послышится: «Ах, что вы, что вы!» Но Валька невозмутимо сказал: «Почему бы нет?» И вышел с достоинством к доске. Преподавательница этого никак не ожидала и порядком растерялась. А Валька с вальяжной уверенностью рассказал про египетские гробницы (и было очевидно, что материал он брал не из учебника). Рассказывал он сочным, незаклишированным языком, и класс слушал его заворожено, так было интересно. Под конец Валька уселся за учительский стол (историчка сидела на последней парте – галерке и с ужасом наблюдала, что будет дальше), открыл журнал и начал опрос. Одноклассники дурашливо вскакивали, когда он выкликал их фамилии, и на полном серьезе силились ответить на его заковыристые вопросы, а после того, как, не удовлетворившись корявыми ответами, Валька им уверенно лепил в журнал двойки, ребята с плохо скрываемым страхом, прикрытым жалкими улыбочками, садились на свои места. И вот надо же, вот, например, историчке (если бы так начала вести себя она) ребята высказали бы недовольство (и она бы еще пожалела, что повела себя таким образом), а здесь, этому барственному Вальке, боялись и пикнуть.
Однако не все стали плясать под Валькину дудку. Когда тот произнес: «Вязенцев», то Вадим и ухом не повел, как сидел мрачно за своей партой, так и продолжал сидеть. Тогда Валька нашелся: «Не готов? Молчание – знак согласия! Два». И продолжил: «Авралова». А Надежде двойку в журнал не хотелось, ей казалось, что все происходящее – шутка, но глаза тревожно созерцали, что двойки в журнал летят самые что ни на есть настоящие. И еще Валька ей был не безразличен, и не хотелось падать в его глазах (Авралова страдала синдромом отличницы, пребывая в твердой уверенности, что прилежание – самое ценное качество для девочки, и в чем-то, безусловно, была права), в общем, Надя робко встала, когда прозвучала ее фамилия, и столь же робко начала отвечать. Валька глотнул побольше воздуха и резко оборвал ее на полуслове: «Молодец, Авралова, пять!» Надя робко села на место. И тут выскакивает к доске Элка Сомова, выхватывает у Вальки журнал из рук и со всей силы его журналом хрясь по голове!!! Валька замахнулся (кстати, в целях защиты) на Элку рукой, а она и не думала убегать. Встала руки в боки и смотрит вызывающе. Но Валька и тут нашелся: «Сомовой – кол!» Поднимает журнал, открывает, но поставить ничего не успел. Вскинул голову, а рядом стоят директор и завуч.
Вальку наказали за сей проступок по полной. И родительское собрание приняло активное участие в эдаком «суде Линча», и какой-то еще школьный товарищеский суд был. Вальку распинали, а он не терял самообладания. Ни глаз «долу» не опустил, ни слезинки не проронил, ни единой заискивающей улыбочки не послал. Исключить его из школы не могли (он это прекрасно знал), мать дома он подготовил к «линчевому» мероприятию, сказав, что… Он сказал матери так: «А ты хотела, чтобы я стал послушным холуем?» И мать сказала: «Нет». Тогда Валька сказал: «Иди в школу и ничего не бойся. Ты еще гордиться мной будешь!» И она гордилась. Сидела на «суде Линча» и гордилась. Никому не говорила, что рада за сына, что тот смог вести урок истории (и все его слушались!), что много-много знает, что… что очень, очень похож на своего весьма и весьма своенравного отца. Но дома сказала: «Валентин, пожалуйста, больше не балуйся». И Валька улыбнулся: «Все будет хорошо, мама!» И она улыбнулась тоже, хотя понимала, что это не педагогично. А после того случая Валька стал в школе человеком номер один! Непререкаемый авторитет! И для учащихся, и для учителей. Даже отпетые школьные бандюганы не привязывались к Вальке, так как он слыл «умным и дерзким». Его уважали!
Поэтому когда Валька принялся задирать новенького, никто и не подумал заступиться за того. Валька, якобы, всегда знает что делает.
— Макар? Ой, нет! Марк? Иерусалимский…э-э-э… нет, африканский жид. О, точно!
Послышался дружный гогот. Скабрезная шутка всем понравилась.
Марк невозмутимо сидел на своем законном месте – галерке и абсолютно не реагировал на происходящее.
— Ребя, — продолжил Валька, — паря-то глухой?
— Ага! – радостно заржали мальчишки-одноклассники.
И тогда Валька принялся изображать из себя сурдопереводчика. Он царственно взмахивал руками, с ухмылочкой вертел пальцами.
В класс вошла Элка и непринужденно заметила:
— Цирк уехал, а клоуны остались.
А потом встала в позу и давай передразнивать Вальку. Все так и покатились со смеху.
— Дура ты, Сомова, — лениво высказался Валька и вновь ухмыльнулся.
— Ой, что ты, куда мне до тебя! – запричитала Элка, картинно сложив руки на груди. – Ты же у нас профессор. Только кислых щей!
— Закрой варежку, Сомова! – хрипло заметил Валька.
— Ой-е-ой! – передразнила его Элка. – Испугалась, как же! «Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь».
Валька позеленел и вмиг очутился возле Элки. Он ничего не успел сделать. За его спиной прозвучало спокойное и размеренное:
— Не смей трогать.
Валька обернулся. Он впервые не знал, что делать дальше. Прозвенел звонок, и Валька сделал вид, что именно звонок спас новенького от неминуемой смерти. На самом же деле, ему, Вальке, было понятно, что от пришельца еще неизвестно чего можно ожидать. И Валька благоразумно решил не нарываться. Пока! А там видно будет.
А потом была драка, и Валька увидел небо в алмазах.
3
Смирился ли Валька с тем, что его отметелили как следует? Он и сам не понимал. Досталось всем! Больше всех, конечно, новенькому. Его буквально запинали, и Валька сам, собственными глазами, видел это.
И Вязенцеву перепало. И одиннадцатикласснику Димке! Но все равно, упорно устоялось мнение, что виноват во всем негр, что именно он всех отделал и что именно он является победителем, а не кто другой.
Это сбивало с толку. Но переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным! И Валька сам себя не мог переубедить… И он неожиданно понял, что в негре кроме видимого физического тела есть и нечто другое, нечто большее, значительнее, которое действует на всех с огромной несокрушимой силой! И тут эрудированный Валька вспомнил странную фразу (он лишь никак не мог точно указать, где именно эту фразу прочел), но звучало это так: «Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!»
Раньше Валька считал это блажью и глупостью, но сейчас убедился в подлинности и неопровержимости удивительного высказывания. Это сказано про негра из их класса!
Когда Марк после продолжительного отсутствия, связанного с милицией и прочим, вошел в класс, Валька взглянул на него по-другому. И хотя ему, как и раньше, не нравилось пристальное внимание к Марку со стороны девочек, Валька чувствовал к новенькому если не симпатию, то некоторую почтительность со своей стороны уж точно! И ничего с этим не мог поделать.
4
Учителя постоянно боялись чернокожего иностранца чем-нибудь обидеть.
Не вызывали к доске. Всеобщая установка: пока сам руку не поднимет. (А он не поднимал никогда).
А сердобольности к учительскому мнению добавила Анна Ивановна, мама Марка. Именно она посвятила всех в таинства ее семейной жизни. А именно: русского языка ее дети не знают, книг на русском языке не держали никогда, и в Зимбабве не погладили бы по голове, если бы увидели зимбабвца с русской книжкой в руках, и муж (отец Марка) замучил детей английской литературой, зимбабвскими ритуалами и «анатомичками» в больнице, где сам служит.
Все это было, разумеется, чушью гороховой. Марк, конечно, помогал отцу в больнице. Иногда. Даже ассистировал на операциях! Но – иногда. Что касается запретов, то ни на какие запреты у доктора Неренга-Шелг попросту не было времени.
А в русской литературе Марк разбирался. И вполне сносно. Читал и Толстого, и Достоевского. Только на английском.
Библиотечку на русском языке семья Неренга-Шелг хотела привезти. Ее собирал отец. Но Анна Ивановна предусмотрительно забыла тяжелые и громоздкие связки книг в московском общежитии, а потом стало не до них. Прислали им из России в Зимбабве несколько детских книжек, и только-то.
На русском языке в Африке, вообще, трудно было что-либо достать. Поэтому-то и обходились литературой на английском.
Так дело обстояло в действительности.
А сгустила краски Анна Ивановна за тем, чтобы по-своему помочь сыну. Чтобы полегче ему было учиться. Чтоб посговорчивей и помягче были учителя. Чтобы дали-таки ее парню нормально доучиться (и при случае вытянули за уши).
Сама-то она в школе училась не ахти, поэтому школьная эта бодяга казалась ей невероятно мудреной и трудной.
А Марк у нее был умницей! Наверное, про мальчиков следует говорить «умник», но это звучит чуть иронично.
Анна Ивановна умудрилась и сына своего перехитрить (опять-таки из-за сильной материнской любви!) Она записала его в девятый класс (хотя Марк должен был учиться в десятом, ему уже исполнилось к тому времени пятнадцать), убедив сына, что в России особенная программа, что здесь принято именно так, и уж она, Анна Ивановна, которая русее всех русских, точно знает, что делает.
Но Анна Ивановна Неренга-Шелг попросту опасалась, что Марку в непривычных условиях трудно будет потянуть школьную программу. «Повторенье – мать ученья», — рассуждала Анна Ивановна. И, к слову сказать, если бы она рассуждала иначе, весь ход истории девятого «В» был бы другим.
5
На учителей исповедь Анны Ивановны произвела неизгладимое впечатление! Они выдернули из слезоточивого рассказа важную деталь: в их школе появился представитель западной цивилизации (пусть и в африканском варианте), носитель чистого английского языка. И прониклись к Марку особенным чувством.
Однажды Валька зашел в школу поздно вечером. Учитель физкультуры оставил ему ключ от спортзала, где Валька, выдающийся по местным меркам легкоатлетист, тренировался.
Проходя мимо одного из кабинетов, Валька услышал приглушенные голоса. Он не подслушивал. Просто говорили громко.
— Вот здесь правильно?
— Не совсем. Нужно немного подправить.
— А здесь?
— Здесь я проверил. Все абсолютно верно.
— А это? Я правильно выполнила?
— Сейчас посмотрю.
Валька безошибочно отличил голос Марка, его очень мягкий иностранный акцент.
Валька заглянул в глубь кабинета и увидел пожилую учительницу английского Марию Тихоновну, сидящую рядом с Марком.
Они сидели к Вальке спиной, поэтому не видели его. И Валька вдруг понял, что подобные посиделки проходят не впервые, и для Марка это, вообще, что-то рядовое. И стало удивительно. Нет, даже не столько удивительно, сколько обидно. Обидно до одури! До боли!
Валька сжал кулаки. Зависть захлестнула его! И ему хотелось ворваться в кабинет и размазать новенького по парте, и чтобы англичанка заохала и запричитала и обязательно вызвала милицию, и обвинила бы Вальку в хулиганстве! И чтобы вся школа, весь город знали, что именно он, Валька, пришиб одной левой негра!
Валька завидовал не тому, что Марк знает английский получше любого преподавателя и что преподаватели обращаются к нему, сопливому подростку, за советом. А тому, что никто, ни одна живая душа не знает, что Марк консультирует специалистов с высшим образованием.
И англичанка переводы выдает за свои. И хоть бы хны! И никто об этом даже не догадывается. И Марк под пистолетом об этом не скажет. Потому что честен. Потому что не болтун. Потому что благороден.
И Вальку это бесило. Страшно коробило! Мучило! Разве он бы так смог?
Валька отгонял плохие мысли, но как-то само думалось: вот он, Валька, став кем-то значительным, сделал бы невзначай так, чтобы легкий слушок да прошвырнулся бы по школе, и героизм бы с его выдающейся славой как-то сам вошел в скромную Валькину жизнь.
А Марк?..
Валька неожиданно понял, как сильно он его ненавидит. А потом вдруг осекся: ненавидит из-за презрения к самому себе. К себе! Потому что сам так не умеет.
6
Но молчать Валька все же умел.
Однажды мать принесла с работы маленького щенка. Она со смехом сообщила, что это – подарок. А дареному коню в зубы не смотрят. И попутно заметила, что надо бы все же щенка пристроить, так как у нее самой нет времени возиться с собакой, а собака требует к себе много внимания.
И Алеша с Валькой заметили, что, конечно, пристроить. Нет условий у них для содержания собак.
— Вот если бы овчарка, или бойцовая порода какая, а то какой-то шибздик, — презрительно заметил Валька.
Он был по-своему прав. Став этаким «неподдающимся», нужно держать «марку». Не подобает школьному королю (ну, почти) возиться с шибздиком. Засмеют!
Вот, если бы сенбернар, если бы доберман, если бы… А то!..
Пока Алеша готовил объявление в Общество по защите животных (там могли пристроить кого угодно и куда угодно), Валька мыл описавшегося щенка.
Потом щенок заснул в Валькиной с Алешей комнате прямо на Валькиной кровати. Валька поворчал, а наутро заявил, что щенок остается у них. И он остался.
Это оказалась девочка. Черная с подпалинами такса. Назвали Лизой.
Валька возился с Лизой как с маленьким ребенком. Кормил строго по расписанию, дрессировал. И выгуливал! Обычно на балконе. Но, когда стемнеет, на улице.
Валька выводил Лизу на поводке. Она никогда не выходила вся сразу: сначала покажутся передние ноги, потом –задние. Вальке было очень смешно за этим наблюдать. Он страшно полюбил Лизину коротконогость и длиннотелость, и именно эта некрасивость была для него столь привлекательной. На улице Валька снимал поводок и предоставлял Лизе полную свободу действий. Она задорно резвилась, прыгала по двору, гонялась за кошками, вовсю проявляя свои охотничьи инстинкты. А Валька стоял, наблюдал за Лизой и тихо радовался. Если появлялись знакомые, то Валька делал вид, что гуляет не с ней.
7
…Марк шел ночью по безлюдному холодному городу. Он не боялся. Но единственно умолял самого себя быть повнимательнее и не пропустить дом, где проживают Шелеховы.
Фонари горели не везде, поэтому ориентироваться было нелегко.
— Марк!
Марк обернулся и увидел маленького мальчика, брата Вальки – Алешу. Марк это сразу понял. Что он, непонятливый что ли?
— Сюда! – позвал его Алеша.
Марк побежал к подъезду, где стоял Алеша.
— Быстрей!
Они бежали вверх по ступенькам, и было слышно, как стучит Марково сердце.
— Вот! – Алеша распахнул дверь квартиры. – Только тихо, все спят.
Марк вошел в прихожую, снял ботинки и на цыпочках прошел вслед за Алешей, в его с Валькой комнату. Там, в полумраке, Марк разглядел склонившегося на кровати Вальку.
Когда глаза привыкли к легкой темноте, Марк разглядел на кровати собаку. Таксу.
Она лежала неестественно вытянувшись и учащенно дышала. Марк сразу все понял. Он перевел взгляд на Вальку. На того невозможно было без боли смотреть! Страдает почище своей собаки.
…В Булавайо у семьи доктора Неренга-Шелг был целый собачий вольер. Там жили ротвейлеры и еще представитель удивительно редкой породы – анатолийский карабаш: крупный как теленок, песочного цвета, лоснящийся на солнце. О выносливости и редкой физической силе анатолийских карабашей ходили легенды. И, когда доктору преподнесли в благодарность ценный подарок – карабаша, доктор пришел в восторг! Пусть хлопот невпроворот, пусть средств будет уходить неимоверно. Но само осознание, что в их доме есть кусок египетской мудрости и солнечного жара (эта порода выводилась в Египте), поднимало самооценку и придавало гордости и тщеславия (чего уж там говорить!).
Выяснилось, что это – карабашиха. И Анна Ивановна, проходя мимо вольера, не преминула заметить, что карабашиха беременная.
Отец, узнав, посерьезнел. Кстати, и удивился, как он сам, профессиональный врач, не заметил очевидного факта! Но, так или иначе, что же теперь прикажете делать? Собаки, по идее, должны сами справиться с возникшей вполне естественной проблемой. Ну, а если потребуется-таки помощь? Дорогая собака, редкая, символичная. На произвол судьбы бросить нельзя.
Собачником сэр Ронино Неренга-Шелг был так себе, а Анна Ивановна панически боялась сильных собак: и ротвейлеров, и, разумеется, карабашиху. А ветеринаров отец не признавал, полагая, что его медицинская школа плюс наблюдения за живой жизнью перекроет все ветеринарные «вымыслы». Это было его, доктора Ронины Неренга-Шелг, мнение. И он имел на него полное право!
Роды у карабашихи принял Марк.
Он знал, что отец сильно занят, а на мать слабенькая надежда. А надеяться на русский «авось» нельзя, и собака ценная, и еще ответственность есть за живое существо. Поэтому Марк сам нашел учебник (по ветеринарии), изучив его вдоль и поперек. Уже в школе к нему подбежали сестры Надя и Вера и заторопили Марка: «Иди быстрее! Там карабашиха…» Ну, Марк и понесся! Прибежал, смотрит, запыхавшись, а карабашиха уже вылизывает двух больших карапузов.
С Марка пот катится ручьем. Он сейчас вот-вот упадет от усталости, а карабашихе хоть бы хны: лижет толстопузов и в ус не дует. Сильная собака. И сильные у нее природные инстинкты.
Но с того момента соседи, Анна Ивановна, сестры и, что удивительно, сам отец, стали говорить, что будто бы Марк принял у карабашахи роды!
Марк отрицал! Он объяснял, что он тут ни при чем! Что… что вам всем надо-то?
В деревне от дяди Зуну Марк услышал о сильной связи между животным миром и миром людей. Дядя Зуну говорил какие-то непонятные вещи, но все сводилось к одному: дух человека дал силу духу собаки!
Марк пожал плечами. Ему, грубому материалисту, не хотелось вступать в прения с колдуном (которого его сестры Надя и Вера называли за глаза «бабайкой»)…
В России с Марком такое случилось впервые. Его разбудил звонок среди ночи. И Марк изумленно слушал странный лепет про «срочно», но сердце безошибочно угадало: надо идти.
Еще сегодня на физкультуре над ним пытались изгаляться.
— На канат! – рявкнул физрук.
И Вязенцев лениво прошагал к канату.
— Сейчас потолок обвалится, — пошутил кто-то, когда Вязенцев с медвежьей ловкостью полез наверх.
Несмотря на свою крупную фигуру, Вадим был крепок и запросто поднимал на руках свое тело. Мог и на турнике подтянуться, и на кулаках много раз отжаться. «Вот бросить бы тебе курить еще! – говаривал не раз физрук, — цены бы тебе не было!»
Потом настала очередь Вальки.
Он почитал собственную персону за профессионального спортсмена, практически за олимпийца, поэтому, игриво работая на публику, хватко, цепляясь лишь одними руками, живенько полез по канату.
Восторгу девочек не было предела! Валька легко съехал вниз, небрежно спрыгнул на мат и, высоко подняв голову, вразвалку направился к другому спортивному снаряду.
Марк подошел к канату размеренно. Ему как спортсмену не удалось толком продемонстрировать свою удаль, так как после того, как ему сломали два ребра, его надолго освободили от физкультуры.
Валька на это ухмылялся: слабак! Он умом понимал, что Марку досталось тогда больше других, но душа его протестовала: слабак!!!
И вот теперь его, Марка, час пробил. (И Марк это понимал.)
Но он никогда не лазил по канату!!!
В его школе в Булавайо мальчишки на уроках физкультуры преимущественно плавали, так как в школе имелся собственный бассейн, и еще играли в гандбол. Марк даже входил в школьную сборную по плаванию и гандболу! Эх, ему бы на водную дорожку, уж он бы всем показал: брассом, кролем, вольным стилем! Он – пловец хоть куда!!! А гандболист? Поди еще, поищи такого: и тактику игры четко соблюдает, и бегает быстрее ветра, а голы-то как забивает – прорвется там, где никто прорваться не может!
А тут… какой-то канат.
Марк степенно подошел к канату. Валька с дружками из класса развалился на скамейке и с нетерпением наблюдал, что будет дальше. Валька видел, что новенький не проявляет особого рвения к «делу канатному», а значит, не уверен в себе, а значит, Валька здесь вне конкуренции – первый!
Марк сделал еще шаг вперед. Не отступать же! Не канючить же: ой, я не умею, я такое не делал никогда! Делай, что должен, а что будет – то будет: сейчас или никогда!!! Марк взялся руками за канат, но тут случилась одна интересная беда, которая и спасла Марка от Вальки.
Оглушительный грохот – и девчоночий визг!
Элка Сомова перевернулась вместе с «козлом», через который она прыгала по заданию физрука.
Все замерли. Физрук выплюнул изо рта свисток и быстро распорядился: «Скорую» живо!» А Вязенцев уже поднимал своими ручищами этот злополучный спортивный снаряд, именуемый знаменательно «козлом».
— Сомова! – тихонько позвал Вадим. – Как ты? Жива? Подай голос, слышь, Сомова, а?
Послышался вздох, затем Вадим взглянул в медленно открывающиеся Элкины глаза. Над ней уже склонился физрук.
— Лежи, лежи, — беспокойно распорядился он. – Не вставай ни в коем случае, пока врач не придет!
Элка протяжно охнула. Марк подскочил к ней и со знанием дела стал осторожно трогать руки.
— Так больно? А так? – спрашивал он.
Физрук забеспокоился:
— Не трогай ее … эй… новенький… как там тебя?
Марк, не взглянув на физрука, внятно произнес:
— Мой отец – врач-травматолог! Я знаю, что делаю.
Движения Марка были уверенными, и чувствовалось, что он знаком с врачебной практикой.
Когда прибыл врач, за которым неотступно следовал директор, Марк закончил осмотр и четко, по-военному отчитался:
— Переломов нет. Незначительные ушибы. Но рентген следует сделать обязательно. Думаю, что ничего серьезного.
Зрелый врач серьезно выслушал его. Вполне вероятно, взрослому умудренному опытом человеку правильно был бы отмахнуться от юнца, дабы не терять собственный авторитет. Но Марк был не тем человеком, от которого отмахиваются. Он говорил со знанием дела, и все чувствовали, что он не рисуется и не врет. Ему доверяли. И приехавший врач доверял тоже.
Элка собралась было подняться, но Марк остановил ее взглядом:
— На носилки! Лучше перестраховаться.
И принесли носилки. И торжественно положили на них Элку, пронесли через всю школу и столь же торжественно водрузили в машину «скорой». А концу последнего урока (физкультура была вторым, а пятым – математика) позвонили из травматологии и сообщили, что девятиклассница Сомова уже дома и что ничего серьезного нет, кроме легких ушибов, в общем, слово в слово повторили сказанное Марком.
Директор облегченно сморкался в платок (сопливым оказался директор), физрук озабоченно осматривал в спортзале «козла», потому как именно в «козлах» его физручиное счастье, а девятый «в», всем составом, с превеликим счастьем улепетывал с математики. Да, закричали «ура», узнав про непрошибаемое сомовское здоровье (Ариадна Петровна сообщила), закричали еще «Да здравствует Африка!» и – по домам. Чего ж зря время терять?
А ночью Марка разбудил Валькин телефонный звонок.
… — Вот, — горестно сказал Валька, указав на Лизу.
Марк вплотную подошел к кровати.
— Свет включить? – тревожно спросил Валька.
Марк отрицательно замотал головой.
— Умрет? – прошептал Алеша.
Но Валька грозно цыкнул на него, и он испуганно зажал ладошкой рот.
— Отойди, пожалуйста, — сказал Марк Вальке.
И тот послушно сел за письменный стол. Марк успел коснуться влажных трясущихся Валькиных рук. Переживает!
Марк положил руку на Лизин живот, и она тихо заскулила.
— Цо, цо, — начал успокаивать ее Марк.
За его спиной было слышно, как плачет Алеша, и ощущалось затравленное дыхание Вальки.
— Цо!
Лизин нос был сух и горяч, язык вывалился и жадно хватал теплый комнатный воздух.
— Цо!
Марк гладил Лизу по животу и думал о своем: о Булавайо, об отце, о веселых сестрах, которые уже выросли, а Марк все равно почитает их за легкомысленных веселушек. Валька сидел на стуле и несвязно вставлял в Марковы думы отдельные слова.
— Думал, обойдется. И когда успела?.. Трудно ей…Маленькая она еще.
Марк тихо и спокойно откликнулся:
— Нет, не трудно.
— Правда? – в голосе Вальки забрезжила надежда.
— Ну, иди, смотри!
Валька склонился над Лизой и улыбнулся (опять-таки в надежде). Она подняла голову и лизнула Вальке руку.
— Лизонька, — нежно сказал Валька и погладил свою любимицу по голове.
Неожиданно дверь в комнате распахнулась, и резко щелкнул выключатель. Все зажмурились от яркого света.
— Что здесь происходит?
В комнате в домашнем халате стояла Валькина мама. Волосы у нее были распущены, и от этого она казалась еще красивей, чем всегда.
— Мама, тише! – попросил ее Валька. – Лиза…
— Здравствуйте! – сказал ей Марк.
— Здрассте… Ох, ты господи, — прошептала Валькина мама. – Чего не разбудил? Воды надо. Алеша, за мной, в ванную.
Валька встретился взглядом с Марком. Тот улыбался.
— Какая у тебя мама красивая, — сказал он. – Французская актриса Катрин Денев на нее похожа.
Валька вздохнул. А Марк продолжил:
— За такой женщиной, как твоя мама, мужчины в огонь и в воду идут! Папа твой не мог в нее не влюбиться, это уж точно. В вашей семье сразу чувствуется порода.
Когда Валькина мама с Алешей вошли в комнату, Марк держал в руках крохотного пищащего щеночка, а Валька радостно улыбался. Потом Марк принял у Лизы еще троих щенков.
Лиза ему доверяла. Ласково повизгивала. Ей потом положили щенков под живот (прямо на Валькиной кровати), и она жадно принялась их вылизывать.
А Валькина мама подошла к старшему сыну и поцеловала его в лоб. При Марке. И Валька не отстранился.
С тех пор Валька с Марком все так же толком не разговаривали и не рвались особенно общаться друг другом. Но Валька всегда чувствовал плечо друга.
«Черный принц»
(часть «Валька»)
5 глава (2)
1
Валька Шелехов терпеть не мог свое имя. «Бабское», — бесконечно жаловался он еще в стенах детского сада. Про то, что существует мужской и женский вариант имени (что так повелось издревле), он и слышать не желал. Но когда ему объяснили, что имя ему дали в честь деда-героя (героя Великой Отечественной!), он присмирел и даже стал при случае повторять: «Валентность – это сила».
Когда в классе появился новенький, Вальке резануло ухо его непривычное имя. Марк! Еврей, что ли?
Валька не был антисемитом. Он равнодушно относился, вообще, к любой национальности. Даже откровенно недоумевал, как можно презирать за то, что человек говорит на другом языке?
Были всполохи неприязни, чего там скрывать! В их городке на строительстве коттеджей работали узбеки, таджики, молдаване. Их частенько приходилось лицезреть и слушать их разнообразную спотыкающуюся речь. Большинство из этих людей Валька на дух не переносил. И больше из-за тупого равнодушия к другим людям, из-за чрезмерной приземленности, но никак не из-за национальности.
Один узбек, маленький, щуплый, умиленно жалкий, работал на местных стройках четыре года. К нему даже привыкли и стали считать чуть ли не старожилом. Он даже сватался к одной продавщице на рынке, крупной, веселой, горластой. И тут – на тебе! – к этому узбеку приехала из Узбекистана жена, да не одна, а с четверыми детьми. (Детьми этого самого узбека!) Оказалось, что за все время, пока отец был на заработках (якобы), он не прислал им ни копейки! И они жили ничтожными доходами от продажи урюка и чеснока. А потом жена плюнула на все: на регистрацию, обязательную в рамках Российской Федерации, на домик в узбекской деревеньке, на свое незнание русского языка, — взяла и приехала! Надо растить детей. Деньги не главное? Вероятно. Но без денег не дают ни одежды, ни обуви, ни еды. А все это нужно! Но не нужно обязательно жить в Узбекистане, чтобы понять такие простые вещи.
Вальке было противно от такой правды. Потом он в каждом гастарбайтере видел того тщедушного узбека с гнильцой внутри.
Казалось бы, что недетское это дело. То бишь судить да рядить о других.
Но Валька помнил «черные» годы, когда учился еще в начальной школе. Родители развелись, и отец, женившись на красивой молодой женщине, уехал в другой город. И они остались втроем: он, мама и его младший брат Алеша. Мама сказала, что отец поступает благородно, ничего не взяв из вещей, не претендуя на ни на метр их двухкомнатной квартиры.
Валька послушно кивал. Мама у него от природы была одарена красотой, которой можно было лишь позавидовать, но усталость от забот заметно состарила ее. Валька любил мать, гордился ее красотой. Он считал, что она знает все на свете, и уж раз она сказала, что отец – благородный, то значит так оно и есть. Вальке даже нравилось повторять про себя: «Мой отец благородный!» Он добавлял: «Мама тоже благородная! Не мучила отца. Спокойно рассталась с ним. От алиментов отказалась».
А потом Валька попал в больницу.
Это было страшное время для всей страны, когда зарплату не выплачивали месяцами. Уже не одну неделю Валька с братом и матерью сидели на одной картошке. Не было в доме ни крупинки сахара, даже мука, из которой мать пекла хлеб, кончилась. Не было чая, лишь кипяток. Алеша плакал и просил хлеба. Но купить его было не на что: долги, за квартиру не платили уже полгода. И тогда мать от отчаяния позвонила отцу в мегаполис и попросила прислать хоть немного денег. Отец ответил удивлением: как же так, неужели она не понимает, он же снимает квартиру, он же молодожен и у него скоро должен появиться младенец, он оставил ей квартиру, ничего не взял из вещей, а она – ай-ай-ай – не может прокормить двоих детей (маленьких, не бугаев), да что она за мать такая, да что она за хозяюшка!
Мать попыталась что-то продать из вещей, но ничего из этой затеи не вышло, и она по знакомству устроила Вальку в больницу. Там кормили целых три раза!!! А в обед даже давали котлеты.
Два дня Валька, можно сказать, жировал. А потом спохватился. Мать приходила каждый день. Она приносила Вальке детские книги, огрызки цветных карандашей. Больше ничего принести ему она не могла. Валька это прекрасно знал и не обижался на нее.
Однажды она пришла к нему с Алешей. И Валька дал ему припрятанную с обеда тефтелину. Алеша вмиг проглотил ее, а мать принялась Алешу бранить, что, дескать, он в садике ест, и в садике диетические обеды, а старший братишка сидит на гороховой каше и даже в полдень не может нормально поесть. А Алеша тихо вторил: «А вечером я не ем, вечером не ем». И мать разрыдалась. Из ординаторской вышел седой врач, вздохнул и принес потом целую тарелку таких тефтелей. Мать не хотела брать, ей было стыдно, но врач цыкнул на нее, и она сдалась. А Алеша тут же при враче еще две тефтелины срубал.
Через несколько месяцев приехал отец, нарядный, ароматно пахнущий. Он привез им с Алешей игрушки и конфеты, показывал фотографии своего третьего, недавно родившегося сына и бесконечно спрашивал: «Ну, как вы здесь? Маме помогайте! И не унывайте!»
Валька с Алешей послушно кивали и повторяли без конца: «Все хорошо». «Ну, и ладненько!» — бодро хлопал их по плечу отец. Потом он, радостный, уехал.
А вскоре мать вышла замуж. Появление в доме чужого человека не понравилось никому. Но слишком хорошо все помнили ту тарелку с тефтелями, стыд и безысходность, чтобы предъявлять какие бы то ни было претензии к создавшейся ситуации.
В доме появились приличные дорогие вещи. А когда мальчики громко заявили, что ни котлет, ни тефтелей есть не будут никогда, в морозилке забелели креветки (помимо свиных вырезок!).
И, тем не менее, с тех сытых пор Валька старался уйти из дома как можно раньше и прийти как можно позже. Он сильно жалел мать, потому что она, уйти, как он, не могла и вынуждена была терпеть чужого человека, который давно и страстно любил ее. А она его нет.
Мать, вообще, не могла не нравиться мужчинам. Но любила она только отца. А еще она очень любила своих сыновей.
И Валька вскоре изменил свое представление о благородстве.
2
К Марку Валька вначале отнесся настороженно. Однако очевидное внимание к нему со стороны девочек, а Нади Авраловой в особенности, подтолкнуло Вальку к весьма нелестной оценке новенького.
Казалось бы, именно Маркова чернота должна была стать его самым уязвимым местом. Ан, нет.
Марк был настолько органичен, настолько по-королевски подтянут и по-королевски вышколен, что дистанцию с ним непроизвольно держали другие люди, а не он сам. В чернокожем парне сидел непрошибаемый стержень!
Вот уж праву говорят, что короля нельзя унизить. Это какое-то странное чувство собственного достоинства, граничащее с откровенным высокомерием!
Валькина смелость (порой граничащая с откровенным хамством, чего уж там говорить) как-то померкла на черном фоне.
Вальке, разумеется, это очень и очень не понравилось, позиций сдавать и лица терять ему не хотелось, и он предпринял все возможное, чтобы остаться лидером.
Еще перед злополучной дракой Валька попробовал разобраться, четко показав новенькому, кто здесь главный.
— Эй, как там тебя? Марат? Арарат? – чуть с ленцой прохрипел Валька со своей галерки. – Чи мусульманин, чи иудей?
В классе восторженно и угодливо засмеялись. Вальке многие хотели угодить. Он слыл храбрецом (и не без оснований). Он никогда не кланялся, даже когда это было выгодно и позарез необходимо. Он давно жил по принципу: «Меня закопают – я раскопаюсь. Меня закуют – я раскуюсь». Валька очень много читал, был не по годам эрудирован. Мог на уроке запросто прервать преподавателя и дополнить скудный рассказ яркими и убедительными фактами. Однажды на уроке истории преподавательница не выдержала и важно заметила: «А, может, Шелехов будет вести урок, раз все знает и без конца прерывает?..» Предполагалось, что послышится: «Ах, что вы, что вы!» Но Валька невозмутимо сказал: «Почему бы нет?» И вышел с достоинством к доске. Преподавательница этого никак не ожидала и порядком растерялась. А Валька с вальяжной уверенностью рассказал про египетские гробницы (и было очевидно, что материал он брал не из учебника). Рассказывал он сочным, незаклишированным языком, и класс слушал его заворожено, так было интересно. Под конец Валька уселся за учительский стол (историчка сидела на последней парте – галерке и с ужасом наблюдала, что будет дальше), открыл журнал и начал опрос. Одноклассники дурашливо вскакивали, когда он выкликал их фамилии, и на полном серьезе силились ответить на его заковыристые вопросы, а после того, как, не удовлетворившись корявыми ответами, Валька им уверенно лепил в журнал двойки, ребята с плохо скрываемым страхом, прикрытым жалкими улыбочками, садились на свои места. И вот надо же, вот, например, историчке (если бы так начала вести себя она) ребята высказали бы недовольство (и она бы еще пожалела, что повела себя таким образом), а здесь, этому барственному Вальке, боялись и пикнуть.
Однако не все стали плясать под Валькину дудку. Когда тот произнес: «Вязенцев», то Вадим и ухом не повел, как сидел мрачно за своей партой, так и продолжал сидеть. Тогда Валька нашелся: «Не готов? Молчание – знак согласия! Два». И продолжил: «Авралова». А Надежде двойку в журнал не хотелось, ей казалось, что все происходящее – шутка, но глаза тревожно созерцали, что двойки в журнал летят самые что ни на есть настоящие. И еще Валька ей был не безразличен, и не хотелось падать в его глазах (Авралова страдала синдромом отличницы, пребывая в твердой уверенности, что прилежание – самое ценное качество для девочки, и в чем-то, безусловно, была права), в общем, Надя робко встала, когда прозвучала ее фамилия, и столь же робко начала отвечать. Валька глотнул побольше воздуха и резко оборвал ее на полуслове: «Молодец, Авралова, пять!» Надя робко села на место. И тут выскакивает к доске Элка Сомова, выхватывает у Вальки журнал из рук и со всей силы его журналом хрясь по голове!!! Валька замахнулся (кстати, в целях защиты) на Элку рукой, а она и не думала убегать. Встала руки в боки и смотрит вызывающе. Но Валька и тут нашелся: «Сомовой – кол!» Поднимает журнал, открывает, но поставить ничего не успел. Вскинул голову, а рядом стоят директор и завуч.
Вальку наказали за сей проступок по полной. И родительское собрание приняло активное участие в эдаком «суде Линча», и какой-то еще школьный товарищеский суд был. Вальку распинали, а он не терял самообладания. Ни глаз «долу» не опустил, ни слезинки не проронил, ни единой заискивающей улыбочки не послал. Исключить его из школы не могли (он это прекрасно знал), мать дома он подготовил к «линчевому» мероприятию, сказав, что… Он сказал матери так: «А ты хотела, чтобы я стал послушным холуем?» И мать сказала: «Нет». Тогда Валька сказал: «Иди в школу и ничего не бойся. Ты еще гордиться мной будешь!» И она гордилась. Сидела на «суде Линча» и гордилась. Никому не говорила, что рада за сына, что тот смог вести урок истории (и все его слушались!), что много-много знает, что… что очень, очень похож на своего весьма и весьма своенравного отца. Но дома сказала: «Валентин, пожалуйста, больше не балуйся». И Валька улыбнулся: «Все будет хорошо, мама!» И она улыбнулась тоже, хотя понимала, что это не педагогично. А после того случая Валька стал в школе человеком номер один! Непререкаемый авторитет! И для учащихся, и для учителей. Даже отпетые школьные бандюганы не привязывались к Вальке, так как он слыл «умным и дерзким». Его уважали!
Поэтому когда Валька принялся задирать новенького, никто и не подумал заступиться за того. Валька, якобы, всегда знает что делает.
— Макар? Ой, нет! Марк? Иерусалимский…э-э-э… нет, африканский жид. О, точно!
Послышался дружный гогот. Скабрезная шутка всем понравилась.
Марк невозмутимо сидел на своем законном месте – галерке и абсолютно не реагировал на происходящее.
— Ребя, — продолжил Валька, — паря-то глухой?
— Ага! – радостно заржали мальчишки-одноклассники.
И тогда Валька принялся изображать из себя сурдопереводчика. Он царственно взмахивал руками, с ухмылочкой вертел пальцами.
В класс вошла Элка и непринужденно заметила:
— Цирк уехал, а клоуны остались.
А потом встала в позу и давай передразнивать Вальку. Все так и покатились со смеху.
— Дура ты, Сомова, — лениво высказался Валька и вновь ухмыльнулся.
— Ой, что ты, куда мне до тебя! – запричитала Элка, картинно сложив руки на груди. – Ты же у нас профессор. Только кислых щей!
— Закрой варежку, Сомова! – хрипло заметил Валька.
— Ой-е-ой! – передразнила его Элка. – Испугалась, как же! «Валя-Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь».
Валька позеленел и вмиг очутился возле Элки. Он ничего не успел сделать. За его спиной прозвучало спокойное и размеренное:
— Не смей трогать.
Валька обернулся. Он впервые не знал, что делать дальше. Прозвенел звонок, и Валька сделал вид, что именно звонок спас новенького от неминуемой смерти. На самом же деле, ему, Вальке, было понятно, что от пришельца еще неизвестно чего можно ожидать. И Валька благоразумно решил не нарываться. Пока! А там видно будет.
А потом была драка, и Валька увидел небо в алмазах.
3
Смирился ли Валька с тем, что его отметелили как следует? Он и сам не понимал. Досталось всем! Больше всех, конечно, новенькому. Его буквально запинали, и Валька сам, собственными глазами, видел это.
И Вязенцеву перепало. И одиннадцатикласснику Димке! Но все равно, упорно устоялось мнение, что виноват во всем негр, что именно он всех отделал и что именно он является победителем, а не кто другой.
Это сбивало с толку. Но переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным! И Валька сам себя не мог переубедить… И он неожиданно понял, что в негре кроме видимого физического тела есть и нечто другое, нечто большее, значительнее, которое действует на всех с огромной несокрушимой силой! И тут эрудированный Валька вспомнил странную фразу (он лишь никак не мог точно указать, где именно эту фразу прочел), но звучало это так: «Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!»
Раньше Валька считал это блажью и глупостью, но сейчас убедился в подлинности и неопровержимости удивительного высказывания. Это сказано про негра из их класса!
Когда Марк после продолжительного отсутствия, связанного с милицией и прочим, вошел в класс, Валька взглянул на него по-другому. И хотя ему, как и раньше, не нравилось пристальное внимание к Марку со стороны девочек, Валька чувствовал к новенькому если не симпатию, то некоторую почтительность со своей стороны уж точно! И ничего с этим не мог поделать.
4
Учителя постоянно боялись чернокожего иностранца чем-нибудь обидеть.
Не вызывали к доске. Всеобщая установка: пока сам руку не поднимет. (А он не поднимал никогда).
А сердобольности к учительскому мнению добавила Анна Ивановна, мама Марка. Именно она посвятила всех в таинства ее семейной жизни. А именно: русского языка ее дети не знают, книг на русском языке не держали никогда, и в Зимбабве не погладили бы по голове, если бы увидели зимбабвца с русской книжкой в руках, и муж (отец Марка) замучил детей английской литературой, зимбабвскими ритуалами и «анатомичками» в больнице, где сам служит.
Все это было, разумеется, чушью гороховой. Марк, конечно, помогал отцу в больнице. Иногда. Даже ассистировал на операциях! Но – иногда. Что касается запретов, то ни на какие запреты у доктора Неренга-Шелг попросту не было времени.
А в русской литературе Марк разбирался. И вполне сносно. Читал и Толстого, и Достоевского. Только на английском.
Библиотечку на русском языке семья Неренга-Шелг хотела привезти. Ее собирал отец. Но Анна Ивановна предусмотрительно забыла тяжелые и громоздкие связки книг в московском общежитии, а потом стало не до них. Прислали им из России в Зимбабве несколько детских книжек, и только-то.
На русском языке в Африке, вообще, трудно было что-либо достать. Поэтому-то и обходились литературой на английском.
Так дело обстояло в действительности.
А сгустила краски Анна Ивановна за тем, чтобы по-своему помочь сыну. Чтобы полегче ему было учиться. Чтоб посговорчивей и помягче были учителя. Чтобы дали-таки ее парню нормально доучиться (и при случае вытянули за уши).
Сама-то она в школе училась не ахти, поэтому школьная эта бодяга казалась ей невероятно мудреной и трудной.
А Марк у нее был умницей! Наверное, про мальчиков следует говорить «умник», но это звучит чуть иронично.
Анна Ивановна умудрилась и сына своего перехитрить (опять-таки из-за сильной материнской любви!) Она записала его в девятый класс (хотя Марк должен был учиться в десятом, ему уже исполнилось к тому времени пятнадцать), убедив сына, что в России особенная программа, что здесь принято именно так, и уж она, Анна Ивановна, которая русее всех русских, точно знает, что делает.
Но Анна Ивановна Неренга-Шелг попросту опасалась, что Марку в непривычных условиях трудно будет потянуть школьную программу. «Повторенье – мать ученья», — рассуждала Анна Ивановна. И, к слову сказать, если бы она рассуждала иначе, весь ход истории девятого «В» был бы другим.
5
На учителей исповедь Анны Ивановны произвела неизгладимое впечатление! Они выдернули из слезоточивого рассказа важную деталь: в их школе появился представитель западной цивилизации (пусть и в африканском варианте), носитель чистого английского языка. И прониклись к Марку особенным чувством.
Однажды Валька зашел в школу поздно вечером. Учитель физкультуры оставил ему ключ от спортзала, где Валька, выдающийся по местным меркам легкоатлетист, тренировался.
Проходя мимо одного из кабинетов, Валька услышал приглушенные голоса. Он не подслушивал. Просто говорили громко.
— Вот здесь правильно?
— Не совсем. Нужно немного подправить.
— А здесь?
— Здесь я проверил. Все абсолютно верно.
— А это? Я правильно выполнила?
— Сейчас посмотрю.
Валька безошибочно отличил голос Марка, его очень мягкий иностранный акцент.
Валька заглянул в глубь кабинета и увидел пожилую учительницу английского Марию Тихоновну, сидящую рядом с Марком.
Они сидели к Вальке спиной, поэтому не видели его. И Валька вдруг понял, что подобные посиделки проходят не впервые, и для Марка это, вообще, что-то рядовое. И стало удивительно. Нет, даже не столько удивительно, сколько обидно. Обидно до одури! До боли!
Валька сжал кулаки. Зависть захлестнула его! И ему хотелось ворваться в кабинет и размазать новенького по парте, и чтобы англичанка заохала и запричитала и обязательно вызвала милицию, и обвинила бы Вальку в хулиганстве! И чтобы вся школа, весь город знали, что именно он, Валька, пришиб одной левой негра!
Валька завидовал не тому, что Марк знает английский получше любого преподавателя и что преподаватели обращаются к нему, сопливому подростку, за советом. А тому, что никто, ни одна живая душа не знает, что Марк консультирует специалистов с высшим образованием.
И англичанка переводы выдает за свои. И хоть бы хны! И никто об этом даже не догадывается. И Марк под пистолетом об этом не скажет. Потому что честен. Потому что не болтун. Потому что благороден.
И Вальку это бесило. Страшно коробило! Мучило! Разве он бы так смог?
Валька отгонял плохие мысли, но как-то само думалось: вот он, Валька, став кем-то значительным, сделал бы невзначай так, чтобы легкий слушок да прошвырнулся бы по школе, и героизм бы с его выдающейся славой как-то сам вошел в скромную Валькину жизнь.
А Марк?..
Валька неожиданно понял, как сильно он его ненавидит. А потом вдруг осекся: ненавидит из-за презрения к самому себе. К себе! Потому что сам так не умеет.
6
Но молчать Валька все же умел.
Однажды мать принесла с работы маленького щенка. Она со смехом сообщила, что это – подарок. А дареному коню в зубы не смотрят. И попутно заметила, что надо бы все же щенка пристроить, так как у нее самой нет времени возиться с собакой, а собака требует к себе много внимания.
И Алеша с Валькой заметили, что, конечно, пристроить. Нет условий у них для содержания собак.
— Вот если бы овчарка, или бойцовая порода какая, а то какой-то шибздик, — презрительно заметил Валька.
Он был по-своему прав. Став этаким «неподдающимся», нужно держать «марку». Не подобает школьному королю (ну, почти) возиться с шибздиком. Засмеют!
Вот, если бы сенбернар, если бы доберман, если бы… А то!..
Пока Алеша готовил объявление в Общество по защите животных (там могли пристроить кого угодно и куда угодно), Валька мыл описавшегося щенка.
Потом щенок заснул в Валькиной с Алешей комнате прямо на Валькиной кровати. Валька поворчал, а наутро заявил, что щенок остается у них. И он остался.
Это оказалась девочка. Черная с подпалинами такса. Назвали Лизой.
Валька возился с Лизой как с маленьким ребенком. Кормил строго по расписанию, дрессировал. И выгуливал! Обычно на балконе. Но, когда стемнеет, на улице.
Валька выводил Лизу на поводке. Она никогда не выходила вся сразу: сначала покажутся передние ноги, потом –задние. Вальке было очень смешно за этим наблюдать. Он страшно полюбил Лизину коротконогость и длиннотелость, и именно эта некрасивость была для него столь привлекательной. На улице Валька снимал поводок и предоставлял Лизе полную свободу действий. Она задорно резвилась, прыгала по двору, гонялась за кошками, вовсю проявляя свои охотничьи инстинкты. А Валька стоял, наблюдал за Лизой и тихо радовался. Если появлялись знакомые, то Валька делал вид, что гуляет не с ней.
7
…Марк шел ночью по безлюдному холодному городу. Он не боялся. Но единственно умолял самого себя быть повнимательнее и не пропустить дом, где проживают Шелеховы.
Фонари горели не везде, поэтому ориентироваться было нелегко.
— Марк!
Марк обернулся и увидел маленького мальчика, брата Вальки – Алешу. Марк это сразу понял. Что он, непонятливый что ли?
— Сюда! – позвал его Алеша.
Марк побежал к подъезду, где стоял Алеша.
— Быстрей!
Они бежали вверх по ступенькам, и было слышно, как стучит Марково сердце.
— Вот! – Алеша распахнул дверь квартиры. – Только тихо, все спят.
Марк вошел в прихожую, снял ботинки и на цыпочках прошел вслед за Алешей, в его с Валькой комнату. Там, в полумраке, Марк разглядел склонившегося на кровати Вальку.
Когда глаза привыкли к легкой темноте, Марк разглядел на кровати собаку. Таксу.
Она лежала неестественно вытянувшись и учащенно дышала. Марк сразу все понял. Он перевел взгляд на Вальку. На того невозможно было без боли смотреть! Страдает почище своей собаки.
…В Булавайо у семьи доктора Неренга-Шелг был целый собачий вольер. Там жили ротвейлеры и еще представитель удивительно редкой породы – анатолийский карабаш: крупный как теленок, песочного цвета, лоснящийся на солнце. О выносливости и редкой физической силе анатолийских карабашей ходили легенды. И, когда доктору преподнесли в благодарность ценный подарок – карабаша, доктор пришел в восторг! Пусть хлопот невпроворот, пусть средств будет уходить неимоверно. Но само осознание, что в их доме есть кусок египетской мудрости и солнечного жара (эта порода выводилась в Египте), поднимало самооценку и придавало гордости и тщеславия (чего уж там говорить!).
Выяснилось, что это – карабашиха. И Анна Ивановна, проходя мимо вольера, не преминула заметить, что карабашиха беременная.
Отец, узнав, посерьезнел. Кстати, и удивился, как он сам, профессиональный врач, не заметил очевидного факта! Но, так или иначе, что же теперь прикажете делать? Собаки, по идее, должны сами справиться с возникшей вполне естественной проблемой. Ну, а если потребуется-таки помощь? Дорогая собака, редкая, символичная. На произвол судьбы бросить нельзя.
Собачником сэр Ронино Неренга-Шелг был так себе, а Анна Ивановна панически боялась сильных собак: и ротвейлеров, и, разумеется, карабашиху. А ветеринаров отец не признавал, полагая, что его медицинская школа плюс наблюдения за живой жизнью перекроет все ветеринарные «вымыслы». Это было его, доктора Ронины Неренга-Шелг, мнение. И он имел на него полное право!
Роды у карабашихи принял Марк.
Он знал, что отец сильно занят, а на мать слабенькая надежда. А надеяться на русский «авось» нельзя, и собака ценная, и еще ответственность есть за живое существо. Поэтому Марк сам нашел учебник (по ветеринарии), изучив его вдоль и поперек. Уже в школе к нему подбежали сестры Надя и Вера и заторопили Марка: «Иди быстрее! Там карабашиха…» Ну, Марк и понесся! Прибежал, смотрит, запыхавшись, а карабашиха уже вылизывает двух больших карапузов.
С Марка пот катится ручьем. Он сейчас вот-вот упадет от усталости, а карабашихе хоть бы хны: лижет толстопузов и в ус не дует. Сильная собака. И сильные у нее природные инстинкты.
Но с того момента соседи, Анна Ивановна, сестры и, что удивительно, сам отец, стали говорить, что будто бы Марк принял у карабашахи роды!
Марк отрицал! Он объяснял, что он тут ни при чем! Что… что вам всем надо-то?
В деревне от дяди Зуну Марк услышал о сильной связи между животным миром и миром людей. Дядя Зуну говорил какие-то непонятные вещи, но все сводилось к одному: дух человека дал силу духу собаки!
Марк пожал плечами. Ему, грубому материалисту, не хотелось вступать в прения с колдуном (которого его сестры Надя и Вера называли за глаза «бабайкой»)…
В России с Марком такое случилось впервые. Его разбудил звонок среди ночи. И Марк изумленно слушал странный лепет про «срочно», но сердце безошибочно угадало: надо идти.
Еще сегодня на физкультуре над ним пытались изгаляться.
— На канат! – рявкнул физрук.
И Вязенцев лениво прошагал к канату.
— Сейчас потолок обвалится, — пошутил кто-то, когда Вязенцев с медвежьей ловкостью полез наверх.
Несмотря на свою крупную фигуру, Вадим был крепок и запросто поднимал на руках свое тело. Мог и на турнике подтянуться, и на кулаках много раз отжаться. «Вот бросить бы тебе курить еще! – говаривал не раз физрук, — цены бы тебе не было!»
Потом настала очередь Вальки.
Он почитал собственную персону за профессионального спортсмена, практически за олимпийца, поэтому, игриво работая на публику, хватко, цепляясь лишь одними руками, живенько полез по канату.
Восторгу девочек не было предела! Валька легко съехал вниз, небрежно спрыгнул на мат и, высоко подняв голову, вразвалку направился к другому спортивному снаряду.
Марк подошел к канату размеренно. Ему как спортсмену не удалось толком продемонстрировать свою удаль, так как после того, как ему сломали два ребра, его надолго освободили от физкультуры.
Валька на это ухмылялся: слабак! Он умом понимал, что Марку досталось тогда больше других, но душа его протестовала: слабак!!!
И вот теперь его, Марка, час пробил. (И Марк это понимал.)
Но он никогда не лазил по канату!!!
В его школе в Булавайо мальчишки на уроках физкультуры преимущественно плавали, так как в школе имелся собственный бассейн, и еще играли в гандбол. Марк даже входил в школьную сборную по плаванию и гандболу! Эх, ему бы на водную дорожку, уж он бы всем показал: брассом, кролем, вольным стилем! Он – пловец хоть куда!!! А гандболист? Поди еще, поищи такого: и тактику игры четко соблюдает, и бегает быстрее ветра, а голы-то как забивает – прорвется там, где никто прорваться не может!
А тут… какой-то канат.
Марк степенно подошел к канату. Валька с дружками из класса развалился на скамейке и с нетерпением наблюдал, что будет дальше. Валька видел, что новенький не проявляет особого рвения к «делу канатному», а значит, не уверен в себе, а значит, Валька здесь вне конкуренции – первый!
Марк сделал еще шаг вперед. Не отступать же! Не канючить же: ой, я не умею, я такое не делал никогда! Делай, что должен, а что будет – то будет: сейчас или никогда!!! Марк взялся руками за канат, но тут случилась одна интересная беда, которая и спасла Марка от Вальки.
Оглушительный грохот – и девчоночий визг!
Элка Сомова перевернулась вместе с «козлом», через который она прыгала по заданию физрука.
Все замерли. Физрук выплюнул изо рта свисток и быстро распорядился: «Скорую» живо!» А Вязенцев уже поднимал своими ручищами этот злополучный спортивный снаряд, именуемый знаменательно «козлом».
— Сомова! – тихонько позвал Вадим. – Как ты? Жива? Подай голос, слышь, Сомова, а?
Послышался вздох, затем Вадим взглянул в медленно открывающиеся Элкины глаза. Над ней уже склонился физрук.
— Лежи, лежи, — беспокойно распорядился он. – Не вставай ни в коем случае, пока врач не придет!
Элка протяжно охнула. Марк подскочил к ней и со знанием дела стал осторожно трогать руки.
— Так больно? А так? – спрашивал он.
Физрук забеспокоился:
— Не трогай ее … эй… новенький… как там тебя?
Марк, не взглянув на физрука, внятно произнес:
— Мой отец – врач-травматолог! Я знаю, что делаю.
Движения Марка были уверенными, и чувствовалось, что он знаком с врачебной практикой.
Когда прибыл врач, за которым неотступно следовал директор, Марк закончил осмотр и четко, по-военному отчитался:
— Переломов нет. Незначительные ушибы. Но рентген следует сделать обязательно. Думаю, что ничего серьезного.
Зрелый врач серьезно выслушал его. Вполне вероятно, взрослому умудренному опытом человеку правильно был бы отмахнуться от юнца, дабы не терять собственный авторитет. Но Марк был не тем человеком, от которого отмахиваются. Он говорил со знанием дела, и все чувствовали, что он не рисуется и не врет. Ему доверяли. И приехавший врач доверял тоже.
Элка собралась было подняться, но Марк остановил ее взглядом:
— На носилки! Лучше перестраховаться.
И принесли носилки. И торжественно положили на них Элку, пронесли через всю школу и столь же торжественно водрузили в машину «скорой». А концу последнего урока (физкультура была вторым, а пятым – математика) позвонили из травматологии и сообщили, что девятиклассница Сомова уже дома и что ничего серьезного нет, кроме легких ушибов, в общем, слово в слово повторили сказанное Марком.
Директор облегченно сморкался в платок (сопливым оказался директор), физрук озабоченно осматривал в спортзале «козла», потому как именно в «козлах» его физручиное счастье, а девятый «в», всем составом, с превеликим счастьем улепетывал с математики. Да, закричали «ура», узнав про непрошибаемое сомовское здоровье (Ариадна Петровна сообщила), закричали еще «Да здравствует Африка!» и – по домам. Чего ж зря время терять?
А ночью Марка разбудил Валькин телефонный звонок.
… — Вот, — горестно сказал Валька, указав на Лизу.
Марк вплотную подошел к кровати.
— Свет включить? – тревожно спросил Валька.
Марк отрицательно замотал головой.
— Умрет? – прошептал Алеша.
Но Валька грозно цыкнул на него, и он испуганно зажал ладошкой рот.
— Отойди, пожалуйста, — сказал Марк Вальке.
И тот послушно сел за письменный стол. Марк успел коснуться влажных трясущихся Валькиных рук. Переживает!
Марк положил руку на Лизин живот, и она тихо заскулила.
— Цо, цо, — начал успокаивать ее Марк.
За его спиной было слышно, как плачет Алеша, и ощущалось затравленное дыхание Вальки.
— Цо!
Лизин нос был сух и горяч, язык вывалился и жадно хватал теплый комнатный воздух.
— Цо!
Марк гладил Лизу по животу и думал о своем: о Булавайо, об отце, о веселых сестрах, которые уже выросли, а Марк все равно почитает их за легкомысленных веселушек. Валька сидел на стуле и несвязно вставлял в Марковы думы отдельные слова.
— Думал, обойдется. И когда успела?.. Трудно ей…Маленькая она еще.
Марк тихо и спокойно откликнулся:
— Нет, не трудно.
— Правда? – в голосе Вальки забрезжила надежда.
— Ну, иди, смотри!
Валька склонился над Лизой и улыбнулся (опять-таки в надежде). Она подняла голову и лизнула Вальке руку.
— Лизонька, — нежно сказал Валька и погладил свою любимицу по голове.
Неожиданно дверь в комнате распахнулась, и резко щелкнул выключатель. Все зажмурились от яркого света.
— Что здесь происходит?
В комнате в домашнем халате стояла Валькина мама. Волосы у нее были распущены, и от этого она казалась еще красивей, чем всегда.
— Мама, тише! – попросил ее Валька. – Лиза…
— Здравствуйте! – сказал ей Марк.
— Здрассте… Ох, ты господи, — прошептала Валькина мама. – Чего не разбудил? Воды надо. Алеша, за мной, в ванную.
Валька встретился взглядом с Марком. Тот улыбался.
— Какая у тебя мама красивая, — сказал он. – Французская актриса Катрин Денев на нее похожа.
Валька вздохнул. А Марк продолжил:
— За такой женщиной, как твоя мама, мужчины в огонь и в воду идут! Папа твой не мог в нее не влюбиться, это уж точно. В вашей семье сразу чувствуется порода.
Когда Валькина мама с Алешей вошли в комнату, Марк держал в руках крохотного пищащего щеночка, а Валька радостно улыбался. Потом Марк принял у Лизы еще троих щенков.
Лиза ему доверяла. Ласково повизгивала. Ей потом положили щенков под живот (прямо на Валькиной кровати), и она жадно принялась их вылизывать.
А Валькина мама подошла к старшему сыну и поцеловала его в лоб. При Марке. И Валька не отстранился.
С тех пор Валька с Марком все так же толком не разговаривали и не рвались особенно общаться друг другом. Но Валька всегда чувствовал плечо друга.
80
Загрузка...
