Владимир Хомичук
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. ПОБЕГ
Я ушёл из дома. Сделал это неумело, сгоряча, глупо. Заявился в банк, снял со счёта огромную сумму денег наличными под недоумённым взглядом сотрудницы, чем-то похожей на мою жену, пробормотал ей в лицо что-то злое, совершенно несуразное и, не размышляя, отправился в гости к Мартине. Рассказал всё, напился, расплакался и попросил приютить на некоторое время. Потом выпил ещё и сказал, что люблю её и хочу с ней жить. Утром проснулся рядом с роскошным женским телом, ничего толком не помнил, но и так всё было ясно.
За завтраком я впервые познакомился с дочкой Мартины, десятилетней Наталией, чьи чёрные непослушные кудряшки забавно подрагивали и настойчиво падали на лоб, почти закрывая огромные тёмно-вишнёвые глаза, когда она с серьёзнейшим видом выпытывала у пришельца, кто он такой, почему заявился на завтрак, почему разговаривает со смешным акцентом и нравится ли ему её мама.
— Очень нравится, потому что у твоей мамы есть такая симпатичная дочка, — попробовал я изящно сменить тему.
— Хитрый ты, но я и так всё понимаю, просто притворяюсь. Я уже много чего о тебе знаю: ты из Беларуси, учишь маму русскому языку в университете, а сейчас влюбился в неё и пришёл к нам жить.
— А ты не против?
— Нет, потому что мама тебя любит, с папой они разошлись, а она ведь красивая! И хорошая. Если не будешь её обижать, то живи с нами.
— Ты уверена, что мама меня любит?
— Да. Разве ты сам не видишь?
— Наташа…
— Меня зовут Наталия. Наташа — это русское имя, а я испанка. Называй меня Наталией.
— Наталия, можно я ещё немного подумаю насчёт того, чтобы жить вместе с вами?
— Думай, только маму не зли, а то я с тобой больше и разговаривать не стану.
— Понял.
— Ну вот.
«Дела!» — призадумался я, попросил прощения и смылся в туалет: надо было уединиться и как-то обмозговать сложившуюся ситуацию. Очень хотелось пива, голова раскалывалась от боли и шквальных мыслей. «Так можно и тронуться потиху», — пробормотал я себе под нос и вернулся на кухню. Девочки уже не было, убежала на улицу. Мартина спокойно посмотрела мне в глаза:
— Ну, а что ты думал? Надо же было ей как-то объяснить…
— Что-то уж больно подробно ты ей всё изложила.
— Лучше сразу, чем в обход. Она у меня очень смышлёная.
Высокогрудая брюнетка с испепеляющим взглядом гордо откинулась на спинку стула.
— Я немного перебрал вчера… — промямлил я.
— Но вёл себя достойно, по-мужски, — заискрилась в улыбке Мартина, показывая пальцем в сторону спальни. — Успокойся, Олег! Разберись сначала с самим собой, с женой и сыном, а потом уж поговорим всерьёз. Мы с тобой далеко не юнцы уже, такие решения не принимаются впопыхах. Не буду я тебе больше напоминать о твоих ночных словах, не волнуйся.
Я помолчал, с умоляющим видом попросил пива, выпил и тяжело вздохнул.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. МЕТАНИЯ
Домой я, конечно, вернулся. Выслушал очередной разнос и отдал снятые в банке деньги. С тех пор и начались мои скитания по чужим домам, ночные кувыркания в машине со всякими… ну просто всякими женщинами и девицами. Любовниц я завёл себе сразу трёх, включая Мартину. Само собой как-то вышло. Отлучённый от семейного ложа, измождённый недостатком женской ласки, я — тридцатилетний мужчина — и усилий-то особых не прилагал к поиску внебрачных сексуальных контактов: женщины сами ко мне липли. Просто укладывали под или на себя. Я не ханжа, поэтому не сопротивлялся и не утверждал, что мне это не нравится. Между тем скандалы в семье стали неотвратимо нарастать. Впервые прозвучало слово «развод». Я не находил себе места. Подолгу смотрел на Вовку, печалился и не знал, куда деваться. «Ну, и что мне делать теперь? Половому остракизму себя предать, что ли? И сохранить семью, сына вырастить, а потом уж уйти?»
Несмотря на свои похождения и определённую симпатию к Мартине, граничащую с более глубоким чувством, я всё ещё любил свою жену. Алина иногда позволяла мне близость, отдавалась безмолвно и с выражением святости на лице. Я же испытывал искреннюю радость даже от её прикосновений к моему телу, втайне надеясь, что всё-таки смогу пробудить когда-нибудь в жене и желание, и страсть. «Блин, все тётки, с которыми я был и есть, получают удовольствие, а эту я люблю, но удовлетворить не могу. Чертовщина какая-то!» Мне и в голову не приходило тогда, что Алина меня не любит, просто придумала эту любовь, еще в юности сделала себе очередную инъекцию вычитанных в книгах чувств. Вышла замуж, родила сына и на этом временно успокоилась. Но, оказавшись в другой стране и обнаружив мою притягательность в глазах испанок, она позволила проснуться в своей душе зверю под названием «ревность». И тут начитанная особа оплошала, решив ещё больше привязать к себе мужа совершенно идиотским, ну очень русским способом: меньше постели, больше заботы о сыне. Мою привязанность к Вовке, обожание сынишки она использовала нелепо и при каждом удобном случае. Когда я по пятницам после работы заходил в бар внизу нашего дома и попивал сухое красное вино, там обязательно минут через пятнадцать нарисовывался Вовка и заявлял:
— Папа, пошли домой. Мама сказала, что ты слишком много пьёшь.
— Нет, сын, я не пью много, только вот рюмку вина себе позволяю в конце недели. Возвращайся домой, я приду через пять минут.
—Хорошо, папа. Обещаешь?
—Да, Вовка. Разве я тебя когда-нибудь подводил?
—Нет.
Отношения с сыном у меня были замечательные. Мы дружили, проводили вместе много времени, играли в теннис по выходным.
Как-то, подъехав к его колледжу на своем чёрном «Крайслере» (предмете моей гордости и зависти знакомых), чтобы забрать после занятий, я с удивлением обнаружил на Вовкином заплаканном лице огромный фингал под левым глазом.
— Кто? — коротко спросил я.
— Старшеклассник один, — всхлипывая, протянул Вовка. — Но кто, я тебе не скажу.
—Боишься, что ли?
Вовка насупился и ничего не ответил. Дома он поведал ту же немногословную историю маме. Алина собралась было нанести визит в кабинет директора, но под рёвом Вовки и моими протестами сдала позиции. Я выждал недели две и вернулся к больному вопросу:
— Вовка, все мужчины рано или поздно попадают в такие передряги. Ничего страшного в этом нет. Тебе драться надо научиться. Хочешь, я запишу тебя в секцию кикбоксинга?
— Туда, куда сам ходишь? И перчатки мне купишь, как у тебя? — глаза юного бойца загорелись.
— Конечно куплю. Ты какие хочешь, красные или синие?
— Красные. Только… Что мы маме скажем? Она говорит, что драться —это плохо.
— Одно дело — драться, другое — защищаться.
— Правильно, папа. Так и скажу, чтобы честь свою и дамскую защищать!
— Где это ты про дамскую честь набрался?
— Так мама же мне книжки всякие про эту самую дамскую часто читает.
— Ну, на том и порешим, сынок.
Вовка и в спорте оказался похожим на меня. Тренировался с энтузиазмом и детской настырностью. Не зря, как оказалось. Меня с Алиной однажды вызвали в колледж. В кабинете директора с ноги на ногу переминался довольно-таки крупный верзила с огромными «бланшами» под обоими глазами и разбитой губой. Рядом стоял угрюмый Вовка. Я выслушал историю хулиганского поведения сына с затаённой улыбкой.
Но в последнее время с ним начало происходить что-то непонятное. Это «что-то» было едва уловимым, но я стал ощущать во взгляде сына какое-то вопросительное отчуждение. В секцию мальчик ходить перестал, сославшись на нехватку времени. Часто опускал голову, отказываясь от разговора или совместных игр на компьютере. Я не выдержал и спросил однажды:
— Что с тобой, Вовка?
Молчание.
— Сын, что-то не так?
Опущенная голова, потупленный взгляд.
— Вовка, что я тебе сделал?
Сын вдруг пробубнил:
— Мне — ничего. Маме.
— Сынок, речь сейчас не обо мне и маме, а обо мне и тебе. Ты что, меня больше не любишь?
— Не знаю, папа. Мама мне про тебя столько всего рассказала!
37
Загрузка...
