Рассказ участвовал в конкурсе «ВОЛОШИНСКИЙ СЕНТЯБРЬ» (2023 г).
«УЗНАЙ МЕНЯ!»
1
Утро застало Женю Дубравину за очень ответственным делом: она в ванной перед зеркалом сосредоточенно сушила феном волосы.
Всё просто, только за полночь опомнилась, что башка, как у Яшки-Замарашки, и с такими немытыми космами по-людски «не намарафетишься». Поэтому несмотря на поздний час, Женя ломанулась к Кире-Фигвамке за водой. Та, чертыхнувшись, прямо в трусах вынесла в коридор три полных ведра, привычно бубня: «А почему я помню, что загодя надо набрать? Почему другие не помнят? Как будто вчера водопровод ухнули. Ни совести у людей, ни…» Тут Женя фыркнула и с вызовом вскинула голову, что ничуть Киру-Фигвамку не смутило, и её проповедь получила своё закономерное развитие: «Меня ещё мой прадед учил, помирать собирайся, а…» Но тут Женя резко оборвала: «Вот ты и собирайся!» «Плойку надо?» — в тон ей выпалила Кира. А та руки в боки: «Фен!» Кира деловито мотнула головой в дверь напротив: «К Закорюкиной. У её девок целых два фена, вот и проси, а мой уже на ладан дышит».
К Закорюкиным Женя долбилась минут двадцать; пару раз её посылали подальше, пару раз грозили полицией. Женя вошла в раж, уже и ногой принялась методично ботать, а когда ей надоело, от души крикнула на весь подъезд: «Слава Украине!» Через секунду дверь распахнулась, и на пороге выросла, как гора, Закорюкина-старшая; полными руками бигуди на голове поглаживает и сонными заплывшими глазками Женю сверлит.
— Чего метелишь? Слышал бы Павлик!..
-Пашу моего не трожь!
— Только из уважения к твоему Паше с тобой и разговариваю. А так дала бы тебе вместо крепких объятий знатную оплеуху!
— Ага! – гоготнула Женя. – И слетела бы с поста заведующей. Ты ж не дура такую хлебную карточку терять! Знаем мы…
— Сорок пять – баба-дурочка опять? Опять пируем, Дубравина? Я, конечно, всё понимаю, но пора тебе, Дубравина, за ум браться, на работу устраиваться. Пенсия не за горами, сама знаешь. Стаж нужен, стаж! Выплат, которые тебе полагается, надолго с твоими пирушками не хватит. Кстати, выплаты получить тебе помогу. Вон, Майе Сушкиной сколько не выплачивали? А у меня знакомая работает в…
-Фен! – процедила Женя и плотоядно улыбнулась.
— Чего-чего? Тебе мозг сказал: «До свиданья?» Ладно, всё равно разбудила, — пробасила Закорюкина и, тяжело переваливаясь, прошлёпала в комнату.
А Женя, оставив вёдра в коридоре, в один прыжок очутилась на улице и глубоко вдохнула в себя прохладный майский воздух. Свежо. И тихо как! Только темнота давит своей неразбавленной густотой: ни одной мерцающей звёздочки на небе, которое словно чёрным пластилином обмазано, не видно ничегошеньки – ни огонька, ни фонарика вокруг.
Женя задрала голову. Их двухэтажный домишко давно провалился в сон. В окнах даже рам не различишь. Только из их подъезда желтеет ядовитый свет.
Женя пошарила руками в карманах халата. Пусто. Ни сигарет, ни зажигалки. Она с досады рванула ветку разросшегося кустарника, и несколько нежных листочков остались в её кулаке.
— Евгения Николаевна! – раздалось из подъезда.
— Сейчас! – заорала Женя. – Иду, Путана Ивановна… Уже тут.
Вернувшись к себе, Женя долго грела воду, потом долго мылась, барахтаясь в тазике. И когда очередь дошла до фена, темень за окном уже разбавили как бы извиняющиеся полоски слабого света.
Осталось только поздороваться с собственным отражением в зеркале:
— Здравствуй, Жека, Новый год!
2
На автостанцию Женя шла торопливым шагом, зябко ёжась от утренней прохлады.
— Дубравка! – окликнул её весёлый баритон. – Куда намылилась ни свет ни заря?
Женя оглянулась. Ванька, бывший одноклассник, стоял на дороге возле своей облезлой «копейки» и от души скалился.
— В Донецк, что ли?
— Не, — замотала головой Женя. – В Горловку.
— А-а-а, — протянул Ваня, и улыбка вмиг слетела с его лица. – А я думал, что в Донецк. Автобус с утреца хороший дают…ну, это…на Донецк.
Женя пожала плечами.
— А мне в Горловку.
— Ну, да, — озабоченно подхватил Ваня. – Горловка ж к нам… это… Ближе!
— Час езды.
— Я и говорю! – уверенно замитинговал Ваня. – Рукой подать до Горловки! Чего не это… не съездить?
Женя скривилась в улыбке:
— Я быстро. Мне звонили из Горловки. Просят приехать.
— А-а-а, — понимающе протянул Ваня. – Ты быстро: одна нога здесь – другая… это… там!
— Там очередь, говорят, всегда. Долго всё.
Ваня поправил кепку и шумно выдохнул:
— Сегодня не жарко, так что тебе не так тяжело будет ждать. Выйдешь на улицу, на скамеечку сядешь и сиди, сколько душа пожелает.
Ваня встретился глазами с Женей и неестественно бодро встрепенулся:
— Красивая ты! Я тебя всегда мечтал на дискаче пригласить, да… это… стеснялся.
Женя усмехнулась. А Ваня воодушевлённо хохотнул:
— А я смотрю, идёт вся такая… из себя! Даже не узнал сразу!
— Пора, — деловито оборвала его Женя. – Мне звонили, сказали, чтобы приехала утром.
— Я подвезу! До остановки!
Женя равнодушно махнула рукой, что, мол, куда везти, когда два шага – и на автостанции, и решительно зашагала вперёд, на ходу поправляя то и дело слетающие сланцы.
— Приходи к нам сегодня. Я вечером дома! – крикнул он ей вдогонку и вдруг звонко хлопнул ладонью по капоту своей «копейку».
3
Старенький автобус трясся по пыльной разбитой дороге, подпрыгивая на каждом бугорке. Женя сидела на своём любимом месте у окна, рядом с кабиной водителя и глазела на мелькающие деревья. Она думала о Ване, о том, что он хороший, пусть не красавец и без апломба Ломоносова, да и босота от рождения; зато Ваня по-своему хозяйственный и добрый. Сколько лет прошло, а она помнит, как после очередной бомбёжки в их городке вырубили и свет, и газ, и отопление. И Ваня одним из первых соорудил у себя во дворе небольшой очаг из кирпичей, где на весь дом варили картошку и кипятили воду. Женя как-то рысачила в их дворе и, проходя мимо импровизированного очажка, громко, чтобы и Ваня и тогдашняя жена его Любка слышала, давай выражаться смачно: «Что за крематорий в своём дворе построил? Нажаришь, напаришь и так … Горшочек, не вари!» Все зашумели на неё, а Ваня на следующий день без обидняков пришёл к ним во двор и тоже печурку смастерил; кирпичи Пашка помогал добывать. Да, с кирпичами тогда непросто было; те, что бесхозно валялись на стройках, тотчас же разобрали, и Пашке приходилось убегать за город, рыскать в чужих дворах, громя, порой, добротные кирпичные заборы коттеджей.
Женя подумала, что правильно поступила, заначив под кроватью фунфырик. Вот съездит сейчас в Горловку, потом вернётся домой и с фунфыриком к Ване заявится душу отвести. Разве ж она злыдень какой? И за печку тогда Ваню отблагодарила, да, всё по-честному. Принесла ему несколько пузырьков этилового спирта, что подобрала на месте раскоряченной после обстрела аптеки. Нет, она не хотела ничего аптечного брать, просто все хватали, ну, и она… Ей только пузырьки достались.
4
Больницу Женя нашла сразу; была здесь зимой. Но где именно находится морг, подзабыла. Стояла на дороге и беспокойно вертела головой туда-сюда, прижимая к груди изящную чёрную сумочку, которую подарил ей на позапрошлые именины Паша.
Мимо кондыбал высокий дядька в кепке. Выцепив взглядом Женю, с готовностью спросил:
— С передачкой? Так это туда! Раненых в первую хирургию везут.
— Не-е, — хрипло протянула Женя. – Я на опознание.
— Понял, — подобострастно кивнул дядька. – Идите за ними! Они как раз туда…
Он не договорил, только махнул рукой в сторону санитарки с молоденьким медбратом, которые выкатывали из отделения каталку с накрытым цветастой простынёй человеком.
Женя быстро пошла за ними, жалея в душе, что «не приговорила» дома фунфырик. Здесь-то какая разница, пахнет от неё или нет?
Санитарка с медбратиком шли быстро, и Женя едва поспевала за ними.
Неожиданно они резко остановились и надели на лицо матерчатые медицинские маски. Но едва опять вперёд двинули каталку, как медбрат вновь притормозил.
— Шибче! – заворчала на него санитарка. – Не дай Бог санбат прилупит, будем ждать незнамо сколько!
— Щас! – отмахнулся от неё медбрат.
Он снял с головы свою белую шапочку и, скомкав, засунул себе под маску.
— В прошлый раз не выдержал и блеванул! – пробубнил он.
— Не поможет! Хоть противогаз надевай, — заметила санитарка и наставительно добавила, – Теперь только в шапку свою не блевани!
— Постираю, — глухо откликнулся медбрат. – На нашей линии вода почти всегда есть.
— Везёт же некоторым!
— А то! В нашем доме и свет всегда есть.
— Возьми меня замуж! Христом Богом молю! – перекрестилась санитарка, и они с медбратиком весело расхохотались.
5
Брезентовый кузов военного грузовика был отчётливо виден за кустарниками.
— Санбат! – в сердцах процедила санитарка. – Нет времени ждать, идём, толкай каталку.
— Не пропустят, — запыхтел медбрат. – Вон, солдаты трупы таскают, много убитых. Пока всех не перетаскают, нас не пропустят.
— Тогда покурим! – деловито подытожила санитарка и достала из кармана пачку сигарет. – Будешь?
— Не-е-ет! – заскулил медбрат. – Маску снимать надо.
— А вы? – неожиданно обратилась санитарка к Жене, до этого совсем не замечавшей её.
— Я? – растерялась Женя.
— Ну, да! Вы же в морг?
— Ну, да.
— Курите?
— Нет. То есть…
— Да бери! Чего там!
Женя взяла сигарету и, прикурив, глубоко затянулась.
Они стояли и дымили, молча наблюдая, как солдаты таскают из кузова большие чёрные мешки.
— Меня тоже не пропустят? – спросила Женя.
— Нет, — хором ответили санитарка с медбратом.
— Мне звонили вчера, сказали, как приеду, сообщить, — словно оправдывалась Женя. — Зимой тоже был затор, а меня пропустили.
Санитарка шумно вздохнула и швырнула на землю окурок.
— Идите. Раз не терпится…
6
У военного грузовика Женя остановилась и, воровато оглянувшись, ринулась вперёд.
— Погоди, бабуль! – крикнул ей коренастый мужичок в камуфляже. – Посторонись! Не видишь, что ли?
Женя встала немного поодаль, не переставая смотреть во все глаза, как солдаты таскают в морг здоровенные чёрные мешки и складывают их один на другой в ближней части морга.
Смрад, не мучавший ранее, вдруг проник в каждую её клеточку. Молниеносным движением она зажала нос ладошкой.
— С той стороны вход, мамаша, — буркнул ей вспотевший солдатик. – Туда идите!
Но Женя упорно стояла возле грузовика, как заворожённая. Во многих чёрных мешках спереди виднелись головы, из которых на землю, как снег, падали, извиваясь, маленькие белые черви.
Женя посмотрела под ноги. Сколько червей! Настоящая долина опарышей! Паша рыбу на опарышей всегда ловил. Раньше, бывало, перед рыбалкой навагу с потрохами в ржавое блюдо с опилками положит и, поставив на открытом воздухе, где мухи летают, даёт этой наваге протухнуть, а там и…
Тут Женя вспомнила, как однажды Паша выставил блюдо с тухлятиной на балкончик, и она так воняла «на всю Ивановскую», что у Закорюкинских дочек даже был приступ какой-то: «скорую» вызывали, да та не приехала, потому что машина сломалась. А потом однажды тухлятину из блюда вороны стащили, и Паша ругался страшно и грозил воронам кулаком.
Тут Женя улыбнулась; Паша такой добродушный тюфяк, и когда он ругается, то становится смешно и совсем не страшно.
Она потёрла нос ладошкой, словно приказывая носу притерпеться-принюхаться к несусветной вони.
— На! – мужичок в камуфляже протянул ей медицинскую маску. – Всегда ношу с собой. Лучше десять раз «не нужно», чем один раз «нету».
Женя взглянула на его руки и брезгливо сморщилась, но её приободрили:
— Новая, не боись!
Ей не хотелось никого обижать, но и перебороть отвращение к этим рукам, таскавшим чуть ли не ежедневно разлагающиеся трупы, она не могла и поэтому молча стояла и по-козлиному мелко трясла головой.
— Ну, как знаешь, — усмехнулся мужичок и положил маску себе в карман.
Тут только Женя заметила, что солдаты все в перчатках, но без масок. И санитар из морга, который принимал трупы, тоже без маски. «Кино продолжает сниматься», — подумала она и побрела к другому входу морга.
7
Звериный крик разорвал воздух.
Женя вздрогнула. Она уже час сидела на скамейке возле главного входа в морг и ждала своей очереди на опознание. Рядом сидели две девушки, грузная женщина, мужчина непонятный (то ли при больнице работает, то ли тоже на опознание приехал), и ещё несколько человек, которые то приходили, то уходили куда-то. В общем-то народу немного, так скажем.
— Воды! – на улицу выглянул из дверей врач.
— Сейчас сбегаем, купим! – с готовностью отозвался непонятный мужчина.
— Да у меня есть, — прошептала грузная женщина и, порывшись в сумке, достала небольшую бутылочку.
Мужчина выхватил бутылку и скрылся за дверью.
— Нашатырь надо! – презрительно фыркнула одна из девушек. – Тоже мне, медики-педики!
Вскоре вышел мужчина.
— Ну?! – в ужасе вновь прошептала женщина.
— Лежит рядом… Без сознания. Нашатырь весь разлили, — отмахнулся мужчина и плюхнулся на большой ящик.
Женя порылась в своей сумочке, достала паспорт, полистала страницы, затем вновь положила. Свой телефон доставать она постеснялась, потому что он был кнопочный.
Очень хотелось пить, и Женя горько жалела, что не взяла с собой ничего, полагая, что вернётся очень быстро.
На улице уже парило. Малохольный ветерок обдувал слабенько, и к непрошибаемому зловонию настойчиво примешивался кислый запах пота. Женя подняла голову вверх, надо же, ни облачка, солнце растворилось в небе, а глаза не режет, даже щуриться не надо, но лучше просто закрыть глаза.
— Как вы? – участливо спросила Женю грузная женщина.
— Нормально, — облизала сухие губы Женя. – А вы?
— Я? Я из Енакиева, — прошептала женщина.
— Час езды.
— Да, рукой подать. Мы сюда до войны часто ездили. Мой футбол любил.
— И мой. Ваш ополченец?
— Да. Ваш тоже?
— Два года назад ушёл.
— А мой все девять лет воюет.
— Ментом был на гражданке?
— Что вы! Шахтёром. Его родители сюда давно из Брянской области приехали на шахту. Потомственный. Династия, можно сказать.
— А мой Паша шоферил. Ему нельзя было на фронт. Хроменький он у меня с детства.
— Полиомиелит?
— Нет, травма позвоночника. Маленьким на крышу гаража залез, а потом упал, очнулся, гипс.
— А мой глухой совсем. Снаряд рядом разорвался, он и оглох. Теперь со слуховым аппаратом ходит.
— А почему не комиссовали?
Грузная женщина встрепенулась:
— Мой и комиссоваться? Да ни за что! В Дебальцево забыли, что было?
— Как же! – ахнула Женя. – Всех несогласных – к стенке! Соседка Кирка в Дебальцево к сестре ездила. И вот, нацики в город входят. Сначала даже не поняли тогда, кто и что. Вроде, какие нацики в наше время? А те давай по домам шмонать и тех, у кого мужья в ополчении, по мордам. У Кирки с сестрой батя ополченцами командовал. Он артиллерист! Хоть старый, в отставке, а разбирается, что к чему, поэтому ополченцев сразу поддержал. Так вот нацики к ним вваливаются (настучал ведь кто-то!), Кирку с сестрой к стенке, убить грозятся, «сучьим племенем» обзывают. Потом раздели догола и во двор вывели, чтоб все смотрели.
— Да это не в Дебальцево было! – убеждённо воскликнула грузная женщина. – В Углегорске! Там даже беременных насиловали.
— В Дебальцево! – твёрдо сказала Женя. – Кирка и сейчас в Дебальцево ездит. На кладбище.
— А зимой, когда опять город заняли, так «укропы» по домам входили, двери квартир выбивали и всё добро, какое только можно, выносили и на машинах туда, к себе отправляли!
— Ага! – кивнула Женя. – «Нова пошта», знаем.
— Грузили и телевизоры, и холодильники, и одежду, и обувь. Люди-то уезжали из-за обстрелов: двери на замок, а сами кто куда. Моя подруга из Дебальцево. Так говорит в родной дом вернулась и не узнала: вывезли всё вплоть до постельного белья! Всю посуду! Даже штор на окнах не было.
— А у меня кума медсестрой в поселковой больнице работала, впритык с Дебальцево. И вот привозят ей мужика, «укропа» раненого. На мине какой-то подорвался. Ногу разворотило – мама дорогая! Кума пытается ему ногу жгутом перевязать, а он не даёт! Кровью истекает, а не даёт. И к тому же надо прежде лохмотья на ноге разрезать, а иначе как? Ну, кума у нас здоровая – кровь с молоком! – мужика рукой к кушетке прижала, и делает своё дело. Мужик ослаб, уже и не сопротивляется. Короче, разрезает штанину на ноге, а…
— А там мешок привязан! – запальчиво перехватила женщина. – Знаю. В мешке серёжки золотые! Или кольцо…
— Протезы зубные. Тоже из золота, — вздохнула Женя.
Женщина поджала губы:
— Что удивляться? Им ведь как вдалбливают? Украсть у нас – значит взять своё. Подонки! По ним уже в аду прогулы ставят. Они нас мочить будут, а мы к ним с транспарантом: «Будьте любезны»? Я своего понимаю. Оглох, и что? Напугали Вовку-морковку! Он мне не раз говорил: «Лучше пять минут боя, и ты мужчина, чем всю жизнь жить хуже скотины». Только он меня понять не хочет. Ведь когда в ополчение ушёл, дочке только годик исполнился. Видела папку урывками. Как-то не по-человечески всё.
— И я своего не отпускала. Он у меня такой увалень! Ну, какой он вояка? Автомат никогда не держал. С нашим апокалиптическим бытом с трудом справлялся.
Женя замерла. Она вдруг вспомнила, как Паша вернулся с рыбалки, а её опять с работы уволили, и пришлось заливать своё горе. Женя спала рядом с креслом, прямо на полу. Паша смог уложить её на кровать, укрыл дырявым пледом, а сам пошёл жарить щучек, которых принёс целое ведро. Он никогда не ругал Женю, великодушно прощая ей столь бесшабашную непутёвость.
А год назад летом Паша привёз ей маленького поросёнка.
«Укропы» засели на свиноферме, которая стояла на холме и смогла стать отличной огневой точкой. Перестрелка, туда-сюда. Свиньи разбежались. Одна опоросилась прямо в поле, и поросята, повизгивая, носились среди высокой травы, ловко увёртываясь от ошалевших от такой добычи ополченцев.
Как нерасторопный Паша смог поймать маленького легкоатлета с пятачком, так и остаётся загадкой. Однако ж смог! Факт.
Женя посадила поросёнка в ванную. Всё равно воды нет, пусть послужит сарайкой.
— Вырастить бы на мясо, — заикнулась было она и тут же осеклась. – Только как же резать-то его? Да и кормить нечем.
— Вот именно, — поддакнул Паша. – Продай!
— За сколько?
— За сколько сможешь.
Она, конечно, продешевила. Но этих денег ей хватило на целых три месяца! Потом услышала в магазине, как женщины рассказывали о свинье, которая жрала трупы убитых «укропов» и кормила трупным молоком своих поросят.
Лучше бы ей этого не знать.
8
— Дубравина! – раздалось из морга.
— Я, — упавшим голосом откликнулась Женя и с колотящимся сердцем направилась в открытую дверь.
— Вам звонят, почему не отвечаете?
— Звук отключён.
— Так не отключайте. Вы же не одна. Паспорт.
Непослушными пальцами она достала паспорт и протянула рослому парню в бело-сером халате и с голубой маской на лице.
— А где сама Дубравина? – хмуро спросил он, листая страницы.
Жене не хотелось быть утомительно многословной и рассказывать, какие в жизни бывают сюжетные твисты, поэтому её вызывающее молчание говорило само за себя.
— Вы? – он наконец и внимательно уставился на Женю.
В дверях этого сумрачного учреждения она стояла по стойке смирно в белой растянувшейся футболке до пупа, облегающих чёрных лосинах, в старых сланцах на босу ногу и представляла, как нелепо выглядит в своём чуть ли не карнавальном прикиде; и её чистые, с рыжим отливом светло-русые волосы, перетянутые сзади в хвостик резинкой, и бархатный обруч на голове не спасают положения и превращают её в какой-то винегрет с хреном.
— Как в паспортном столе такое пропустили? Пусть мозг выпадет через нос! – возмутился парень. – Фотку десятилетней давности вклеили.
— Да нет, — пролепетала Женя. – В феврале фоткалась, когда паспорт меняла.
— Каждый день пляски с бубнами! – выдохнул парень. – Ладно, идите сюда. Маску наденьте. Нет? Ну, как знаете.
Женя осторожно прошла внутрь маленькой холодной комнатёнки, не сводя глаз со стола, на котором лежало накрытое белой простынёй тело. Не в чёрном мешке!
— Перчатки! – врач протянул небольшую белую коробку. – Возьмите.
— Не надо.
— Возьмите!
— Не надо!
Женя сделала шаг к изголовью и сама приподняла простыню. Лица у человека не было. Вместо него зияла сплошная багровая рана с засохшей кровью. «Даже опарышей нет», — подумала Женя.
— Не он, — вдруг вылетело у неё.
— Дальше посмотрите, — тихо попросил врач.
— Да я по зубам вижу, что не он! Глаз нету, а зубы выпирают! Лошадиные, а у моего Паши верхние все запломбированные были.
— Вот пломбы…
— Да не он это! – взвизгнула Женя.
— Вот жетон. И его номер…
— Не было у него жетона, он ополченец у меня, — орала Женя. – И зачем меня тогда вызывали, если и так всё известно?
— Так надо, — тихо сказал парень и сдёрнул простыню.
Женя в голос расхохоталась.
— Паша мой худой был, а этот вот какой бугай! Когда он родился…
Она вдруг вспомнила, как ей принесли Пашу в роддоме. Два кило восемьсот, и это при том, что в длину пятьдесят восемь сантиметров. Акушерочка смеялась: «Шланга. Таких худых и длинных шлангами называют». Паша грудь ни в какую не брал поначалу, и Женя на потеху соседкам-роженицам читала ему нотации, что надо работать, надо кушать. Послушал! Когда заправлялся её тёплым сладким молочком, она разглядела у него на ручке две родинки, темневшие как бусинки. Акушерочка приговаривала: «Родинки к счастью!»
Женя прошлась глазами по полусгнившему человеку на столе и вдруг, замерев на секунду, припала губами к почерневшей раздутой руке, прошептав:
— Я нашла тебя, сынок! Я с тобой… какое счастье…
***
…Женя Дубравина возвращалась домой в том же разбитом автобусе. Свободных мест не было, и она стояла, методично раскачиваясь и слегка подпрыгивая на ухабах. Ей несколько раз предлагали присесть, но она всегда с подчёркнутой вежливостью отказывалась.
— Мама, узнай меня!
Женя резко обернулась и увидела на заднем сиденье маленькую девочку в красивой соломенной шляпе с огромными полями.
— Кто я? – игриво вопрошала она.
— Принцесса! – восхищалась сидящая рядом мама.
— Я – это ты! – звонко пискнула девочка и заразительно хохотнула, приведя всех в полный восторг.
Неожиданно молодая мама взглянула на Женю и тут же засуетилась:
— Евгения Николаевна! Вот так встреча! Садитесь вот сюда. Как я рада! Как вы выпустили нас в третьем классе, так мы с вами и не виделись.
— Вы ошиблись, — устало сказала Женя. – Обознались, с кем не бывает.
Молодая мама, смутившись, отвернулась и вновь стала играть с дочкой, тревожно кося глазом на странную женщину.
Женя безучастно смотрела в окно, но душа её кричала: «Остановите самолёт, я сойду!»
Но автобус безо всякого смущения лихо тарахтел и вёз Женю дальше, туда, где ей предстояло дожить то, что она обязана дожить.
73
Загрузка...
