Ты бухаешь вечером с друзьями на веранде в детском саду, а утром просыпаешься в «обезьяннике». Причем никого из тех друзей, которые были рядом с тобой, нет. И ты абсолютно не помнишь, как ты попал в метовку.
Ты бухаешь вечером на крыше соседней пятиэтажки, и опять просыпаешься в «обезьяннике». И опять тебя мучает вопрос: «Как ты сюда попал?»
Ты бухаешь в трамвайном депо, и опять «обезьянник».
А может все дороги мира ведут в «обезьянник»? Лично для тебя? Может это фатум, рок, предопределенность твоей судьбы?
Нет, иногда помнишь, конечно, как попал в «обезьянник». Это когда у ментов наступают «критические» дни, и им срочно нужны «палки». И тогда с улиц гребут всех подряд. Достоин ты «обезьянника» или нет, их в это время не волнует. И тогда, таких как ты и вполне нормальных граждан, набивается полная камера. Когда на три квадратных метра «обезьянника» приходится пять человек – это еще сносно, но когда пятнадцать – то даже сидеть приходится по очереди. Но в таких случаях очередь до тебя обычно не доходит. И вот тогда ты помнишь, как попал в «обезьянник». Но стоит хоть немного поспать, и все, искреннее недоумение при пробуждении тебе обеспечено.
А потом помощник дежурного, как твое альтр эго, читает тебе обвинение. Ты никак не можешь вспомнить лица помощника, хотя и понимаешь, что видел его уже когда-то. Почему они постоянно меняют свои лица? И в то же время в твоей голове звучат слова твоего другого альтер эго – твоей бывшей, обвиняющей тебя во всех смертных грехах. Мир сужается до камеры «обезьянника». Тебе становится дурно: от мучающего тебя вопроса: «Как я попал сюда?»; от голосов твоих альт эго; от мучающей тебя жажды опохмелиться; от приступа клаустрофобии. Мир тебя не любит, он уходит от тебя, ты висишь в космосе в этой маленькой камере, где невозможно даже нормально лечь, совершенно один. И тебе страшно.
Как гром звучит звук отпираемой двери «обезьянника», и мир начинает расширяться. Сначала до коридора дежурной части. Потом до помещения дежурки, куда тебя выводят расписаться в обвинении. И ты расписываешься дрожащими руками. Но потом тебя вталкивают обратно в камеру, и мир опять сжимается, и ты падаешь в обморок от страха. А в голове звучат слова, которые произносят твои альтр эго: помощник дежурного и бывшая. Тебе становится еще хуже, потому что ты представляешь, что теперь тебе вечность летать в этой камере по пустому космосу с такой злой компанией, которая ненавидит тебя всеми фибрами своей души. Это представляется как ад, в который ты не веришь, хотя и видишь его собственными глазами.
Потом тебя выдирают из твоего кошмара и мир вновь становится больше, сразу, резко, и у тебя кружится голова от открывшихся перспектив. Но если ты думаешь, что мир тебя встретил с распростертыми объятьями и любовью, то это не так. Сначала тебе надевают на руки стальные браслеты, потом ведут в суд.
Судья, прочитав твое обвинение, выносит приговор: ВИНОВЕН! ВИНОВЕН! ВИНОВЕН! И ты чувствуешь, что виновен во всем: в убийстве Джона Кеннеди, в убийстве Влада Листьева, в отравлении Скрипалей, что выборы в США выиграл Трмп, в санкциях против России и что какая-то птица нагадила на машину судьи! Нет таких проступков в мире, в которых бы ты не почувствовал себя виновным. Так мир мстит тебе. И ты готов подписать даже смертный приговор, но только больше не испытывать чувства вины за все на свете. Рвите мою плоть! Кому еще захотелось комиссарского тела?! Радостной вестью звучит вердикт судьи: «Двое суток административного ареста». Ты бы прыгал от радости, но не можешь.
Больше тебе не дают, потому что об этом судью просят менты. Очень даже вероятно, что на третьи сутки, если ты не опохмелишься, то все твои альтр эго заменит «белочка», а ментам с тобой возиться неохота. Потому и двое суток. Если тебя посетит «белочка» после отсидки – то это уже не ментовское дело, им на это наплевать. А «белочка» приходит на третьи сутки. Потому и двое суток.
Эти двое суток – это другой круг ада. Тебя плющит и колотит. Руки трясутся, в голове звон, ливер гуляет по всему телу, ноги не слушаются, их постоянно сводит судорога. Тебя бросает то в жар, то в холод. Ты не спишь. Ты вампир. Тебя мучает ЖАЖДА! Но не жажда чужой крови, а жажда живительной влаги. Огненной воды. Любой! Хоть самый плохой самогон, хоть разбадяженный до непотребства спирт, в который для крепости прыснули дихлофоса! Всего чего угодно, но только ДАЙТЕ СУКИ похмелиться!!! Ты малодушно мечтаешь даже о сто граммах метилового спирта, понимая, что метил сначала даст избавление, но потом ввергнет тебя в ад, ты начнешь гореть еще живой, и даже не заметишь перехода из состояния живой в состояние мертвый. Но сначала-то будет избавление. Хоть немного отдохнуть от одного ада, а потом другой уже будет не так страшен.
Когда приходит пора освобождаться, постовой ИВС вызывает врача. К тому времени тебе совсем худо: давление прыгает то вверх, то вниз. Мир опять сжимается, правда теперь ты видишь лишь коридор перед собой, мирк, как бы, сворачивается в трубку, возникает ощущение, что ты попал в стробоскоп. Чтобы посмотреть в сторону нужно повернуть всю голову, а иногда и повернуться всему. Однако из-за давления ты видишь весь мир размытым и черно-серо-белым. Как будто с цветного оригинала сняли копию, потом с этой копии на плохом ксероксе черно-белую копию, а потом еще копию и еще копию, и так до двадцатой копии. Звуки ты слышишь, как бы, издалека. Как будто на тебя одели наушники ТДС-101 и включили «белый шум». Звук отстает от изображения на пару ударов сердца. Сердце же колотиться в грудной клетке как язык колокола. Любой запах может вызвать спазм желудка, который тебя скручивает словно жгут, пищеварительная система не выдерживает, и ты блюешь. Блюешь на себя, на свою постель, себе в тапки. И хорошо если успеешь повернуться.
Но все время тебя мучает только один вопрос: ««Обезьянник» — это что твой фатум?»
Прощальный укол димедрола придает цвета этой двадцатой копии, но цвета еще приглушенные, звуки тоже, но уже не отстают от изображения, а обоняние отключается. Но это не сразу после укола, а минут через двадцать. Только полный стакан портвейна «777» может сделать из копии опять оригинал. Только этот стакан возвратит надежду, что мир все же не так агрессивно настроен к тебе.
«Не обольщайся! – так говорит Дедан, — Мир и эти люди ненавидят тебя. Мир – дерьмо. И самое большое дерьмо в этом мире – ты!»
И еще Дедан говорит, что в иногда начальник ИВС, когда у него хорошее настроение, может налить сто пятьдесят грамм самогона, вместо прощального укола димедрола, хотя, конечно самого самогона там будет грамм 30. Но восхитительный запах крепкого алкоголя домашней выработки заставит тебя поверить, что в стакане полностью самогон. И ты на всех парусах врываешься в этот мир! И тогда мир тебе кажется восхитительным! И ты не чувствуешь себя дерьмом! Ты веруешь что мир любит тебя! «Но не обольщайся! – снова говорит Дедан, — Мир и эти люди ненавидят тебя. Мир – дерьмо. И самое большое дерьмо в этом мире – ты!».
А.Г. Скворцов © октябрь 2018г
712
Загрузка...
